THE IMPORTANCE OF LOVING A NIHILIST: OSCAR WILDE’S VERA AND THE SEXUAL POLITICS OF RUSSIAN RADICALISM

Дженнифер Уилсон (Университет Пенсильвании; постдокторант; PhD) jen.louise.wilson@gmail.com / Jennifer Wilson (University of Pennsylvania; postdoctoral fellow; PhD) jen.louise.wilson@gmail.com

УДК: 821.111+316.7             UDC: 821.111+316.7

Ключевые слова: О. Уайльд, «Вера, или Нигилисты», сексуальность, нигилизм

Keywords: O. Wilde, Vera, or the Nihilists, sexuality, nihilism 

Аннотация

Русскому читателю рубежа веков Оскар Уайльд был в первую очередь известен как декадент и поборник аполитичного эстетизма, но его интерес к России был вызван русским радикальным движением. Первая пьеса Уайльда, «Вера, или Нигилисты» (1881), была его вкладом в создававшуюся тогда британскую литературную традицию изображения русских террористов. Угроза ирландского радикализма сделала политические убийства в России, за которыми стояли нигилисты, постоянной темой британской прессы. В «Вере» Уайльд сосредоточивается на чувственном аспекте нигилиз­ма, которому были присущи отказ от романтической любви и сублимация. Героиня Уайльда, представляющая собой весьма условную «версию» Веры Засулич, пытает­ся превозмочь страсть к царю, чтобы суметь убить его. В этой статье революцион­ный аске­тизм, как его представлял Уайльд, помещается в контекст поднятых в конце XIX ве­ка социалистами (как в России, так и в Англии) проблем, связанных со взаимоотношениями половой любви и социализма.   

Abstract

Though best known to fin-de-siècle Russian audiences as a decadent purveyor of anti-political aestheticism, Oscar Wilde’s interest in Russia stemmed precisely from its political radicalism. Wilde’s very first play, Vera, or the Nihilists (1881), was his contribution to a growing trend in British literature to offer fictionalized portraits of Russian terrorists. The threat of Irish radicalism at home made the nihilist-led assassinations in imperial Russia a common subject in the British press. In Vera, Wilde focuses on the sexual mores of the nihi­list movement including their rejection of romantic love and sublimation of sex. Wilde’s heroine, an extremely fictionalized version of the real-life Vera Zasulich, struggles to deny her lust for the tsar in order to carry out the assassination she has been tasked to lead. This paper frames Wilde’s characterization of revolutionary asceticism within broader questions raised by socialists at the end of the nineteenth century (in both Russia and Britain) regarding the relationship between sex and socialism.

 

Первую пьесу Оскара Уайльда, «Вера, или Нигилисты», не приняла ни крити­ка, ни публика. Уайльд написал ее в 1880 году и через год намеревался поставить в Лондоне, но убийство Александра II отодвинуло постановку пьесы, в которой сочувственно изображались русские нигилисты, на неопределенный срок. Со временем она была поставлена в Нью-Йорке: премьера состоялась 20 августа 1883 года в театре «Юнион-сквер». Несмотря на славу Уайльда и колоссальную рекламную кампанию (костюмы были выставлены в витрине магазина «Лорд энд Тэйлор» на Пятой авеню), «Вера» шла всего лишь неделю; причиной были разгромные рецензии и плохие продажи билетов.

Американские критики в выражениях не стеснялись. В «Нью-Йорк геральд» пьесу охарактеризовали как «затянутую драматическую гниль» [цит. по: Mason 1914: 273]. В «Нью-Йорк таймс» ее назвали «нереалистичной, затянутой и утомительной» [цит. по: Mason 1914: 274]. Отрицательные рецензии вскоре добрались до Англии, и один театральный журнал напечатал карикатуру — Уайльда утешает его брат Уилли, внизу написано: «Ничего страшного, Оскар; у других великих людей тоже были драматические неудачи» [цит. по: Mason 1914: 272]. Видный английский журналист Джордж Огастес Сала написал на «Веру» рецензию для популярного британского сати­рического журнала «Панч», в которой предположил, что пьеса настолько неудачна, что, вероятно, окажется первым и последним опытом Уайльда в сочинении для театра. Ставят «Веру» редко, и в посвященной Уайльду лите­ратуре ей обычно отводится роль примечания, оступки на творческом пути, который критики вообще приветствовали.

В недавнее время исследователи пытались реабилитировать «Веру», связав темы этой пьесы с последующим творчеством Уайльда. Так, Элизабет Кэро­лин Миллер и Майкл Ньютон утверждали, что в этой пьесе Россия за­мещает Ирландию и что «Вера» — ранний пример неизменной поддержки Уайльдом дела ирландских республиканцев[1]. Действительно, в последующих сочинениях Уайльда явно присутствует развитие выраженных в «Вере» идей, хотя я бы утверждала, что оно демонстрирует глубокую увлеченность автора вопросами, поднятыми русским нигилизмом, а не только скрытые попытки поддержать ирландское республиканство. В частности, нигилистское отрицание романтической любви и буржуазной семьи, подробно выписанное в «Вере», было неотъемлемой составляющей политических взглядов Уайльда и его критики викторианской морали. Изложение мыслей русских нигилис­тов, главном образом касающихся переустройства межличностных отношений, вновь возникает в последующих, более успешных сочинениях Уайльда, в первую очередь в «Как важно быть серьезным» (1895) и в рассказе «Преступление лорда Артура Сэвила» (1891). Вовсе не случайное обращение к русскому политическому радикализму, «Вера» представляет собою начало увлечения Уайльда (которое продолжится в течение всей его творческой жизни) самыми чувствительными вопросами, поднятыми в конце XIX века русскими революционерами.

Прежде чем перейти к разбору, дадим краткий пересказ сюжета «Веры». Первое действие начинается с того, что героиня Уайльда, Вера Сабурова, дела­ется отъявленной нигилисткой. Вера работает в Сибири, в гостинице своего отца, которой пользуются преимущественно офицеры с соседней каторги, населенной в основном политическими заключенными, трудящимися на рудниках. Верин брат, Дмитрий Сабуров, вроде бы учится в Санкт-Петербурге медицине, но домашние не видели и не слышали его уже много месяцев. Впрочем, вскоре после начала пьесы Вера и ее отец Петр узнают Дмитрия среди заключенных, когда охранник заходит в гостиницу перекусить. Дмитрий сообщает Вере, что получил срок за революционную деятельность, и та решает отомстить за него, в свою очередь присоединившись к нигилистам. Прежде чем охранник уводит Дмитрия, тот успевает прошептать Вере адрес, по которому скрывается его группа, и пароль (в котором лаконично суммируется наиболее существенный для Уайльда аспект нигилистской этики): «Москва, rue Tchernavaya, 99. Задушить всю природу, что есть во мне; не любить и не быть любимым; не жалеть и не вызывать жалости; не жениться и не выходить замуж до скончания времен» [Wilde 2014: 523].

К началу второго действия Вера становится главой тайной нигилистской ячейки в Москве (которой Уайльд заменил Санкт-Петербург в качестве столицы Российской империи). Несмотря на суровую клятву не любить, приносимую группой, она теряет голову от другого нигилиста, Алексея, который называет себя студентом-медиком. Вера скрывает свои чувства из страха предстать предательницей дела. Как-то ночью собрание группы прерывается вторжением царских солдат. Нигилисты быстро надевают на себя маски и притворяются бродячей театральной труппой, «репетирующей трагедию» [Wilde 2014: 536]. Когда Веру просят снять маску (тогда ее немедленно опознают, так как все газеты пестрят ее фотографиями как самой опасной женщины в России), вмешивается Алексей: он снимает маску, и солдаты видят, что он — царский сын.

Алексей, как выясняется, сочувствует делу нигилистов, и ему ненавистна коррупция, процветающая в государстве с дозволения его отца благодаря богатым помещикам. Когда отец Алексея умирает, тот наследует престол и делается новой мишенью Вериной группы. Нигилисты поручают Вере, которая, как им известно, в Алексея влюблена, пробраться во дворец и убить того во сне. Убийство любимого человека будет решающим испытанием ее верности революции. Вере удается проникнуть во дворец, и она оказывается в опочивальне Алексея. Нигилисты ждут снаружи, под окном опочивальни. Если с балкона упадет окровавленный нож, то для них это будет сигнал: Вера убила Алексея. Проснувшись посреди воплощения этого замысла и увидев стоящую над ним Веру, Алексей умоляет ее выйти за него замуж. Когда они признаются друг другу в любви, снаружи доносятся крики нигилистов. Вера зака­лывается ножом и бросает его с балкона. Потрясенный Алексей спрашивает ее: «Что ты наделала?» — и Вера отвечает: «Я спасла Россию».

При том, что пьеса касается откровенно политического предмета, она не углубляется ни в какой конкретный политический вопрос. В ней нет глубоких рассуждений о социализме, об освобождении женщин или каких бы то ни было реформах, связанных с нигилистским движением. В пьесе Уайльда никогда до конца не ясно, чего нигилисты на самом деле хотят. Все, что с определенностью явствует из пьесы Уайльда касательно русского нигилизма, — это идея личной «свободы», которую он характеризует как своего рода асексуальную индивидуалистскую автономию. Она сильнее всего ощущается в клятве, которую приносят нигилисты, неким рефреном повторяющейся в пьесе несколько раз. В первой части клятвы (дублирующейся в их пароле) нигилисты дают обет:

Задушить всю природу, что есть в нас, не любить и не быть любимыми, не жалеть и не вызывать жалости, не жениться и не выходить замуж [Wilde 2014: 526].

Во второй части клятвы они приносят обет отвергнуть не только романтические отношения, но и семью, обязуясь:

Закалывать под покровом ночи; капать яд в бокал; настраивать отца против сына и мужа против жены [Wilde 2014: 526].

Для Уайльда это была определяющая характеристика русского нигилизма (и, шире, социализма): отвержение буржуазной семьи и романтической любви.

Собственно говоря, это была определяющая характеристика русского ниги­лизма и для самих русских радикалов. Под «радикалами» я подразу­меваю тех русских интеллигентов, которые полагали, что перемены в общест­ве (а именно перераспределение богатства, свобода печати, свобода слова и права женщин) возможны лишь при полном переустройстве российского общест­ва посредством революции. Впрочем, когда читаешь литературу о русском радикализме, эти конкретные политические перемены часто кажутся делом второстепенным, а то и вовсе несущественным. В романе Н. Чернышевского «Что делать?» (1863), который, по словам Д. Франка, «дал куда больше эмоциональной динамики, со временем сделавшей русскую революцию, чем “Капитал” Маркса» [Frank 1990: 187], тому, как спят главные герои, уделено больше внимания, чем требованиям каких-то реформ. В этом романе Чернышевский изображает Рахметова, который спит на гвоздях и воздерживается от вина и непростой пищи, образцом преданности революции. Когда ему признается в любви привлекательная молодая вдова, Рахметов вынужден сказать, что тоже ее любит, но жениться на ней не может; он должен всего себя посвятить делу революции. В антинигилистическом романе Достоевско­го «Бесы» (1872) главный общественный скандал, устроенный революционерами, — это прерывание бала для незамужних гувернанток и чтение стихотворения, предупреждающего присутствующих дам, что им трудно будет найти мужей. Это всего лишь два примера распространенного явления: превращение частной жизни в идеализированное целомудренное существова­ние, исключавшее романтическую любовь и родственные связи, делалось наи­более отчетливо сформулированным предписанием русского радикализма.

В своем исследовании прозы нигилисток Надежды Сусловой (1843—1918) и Софьи Ковалевской (1850—1891) Питер Позефски пишет:

Как когорта, это поколение радикалов отличалось не столько какой-то отчетливо сформулированной политической программой, сколько культурной политикой, которая поставила под сомнение привычные формы общественной жизни и выражалась в повседневной жизни — в одежде, речи, общественном поведении. Притчей во языцех сделались нигилистки, сменившие фижмы и кринолины на черные блузы, носившие синие очки, курившие папиросы, коротко стригшиеся и встречавшиеся с мужчинами наедине [Pozefsky 1999: 361].

Аналогичным образом, в своей фундаментальной истории борьбы за права женщин в России Ричард Стайтс подчеркивает, что вклад нигилистов в «русский феминизм»[2] следует оценивать особо, так как «его отличие состояло… в установке на освобождение личности, сексуальную свободу, интеллектуальную самореализацию и явственно экспериментальный образ жизни» [Stites 1978: xviii]. Сосредоточенность нигилистов на личной и сексуальной свободе, продолжает Стайтс, была «психологически чужда умеренному феминизму» [Stites 1978: xviii], который предшествовал ей в России. Складывается такое впечатление, что русские нигилисты, выступая за права женщин, предвещали более поздние стадии феминизма, на которых утверждалось, что «личное есть политическое».

Причины этого явления — радикального целомудрия — многочисленны и взаимосвязаны. Для многих верность революции требовала полной самоотдачи, не допускавшей других обязательств. Многие нигилистки практиковали строгое воздержание из страха, что беременность помешает им получать образование и заниматься политической деятельностью. Другим любовь и сексуальность казались понятиями по природе своей буржуазными, потому что приносили удовольствие. Это перешло в сферу питания. Как пишет в сво­их воспоминаниях Вера Фигнер, одного из ее товарищей-нигилистов упрекали в буржуазности за то, что тот ел малину. Социалисты, критиковавшие частную собственность, подвергли традицию романтической любви, включавшую в себя чувства обладания и ревности, суровой критике.

Еще сильнее критиковался институт брака; многие, в том числе Уайльд, считали, что он низводит любовь до уровня рыночных сделок. В «Идеальном муже» миссис Чивли достается за ее готовность отказаться от корыстного пла­на шантажировать сэра Чилтерна, если лорд Горинг взамен обеспечит ее, взяв замуж. Горинг говорит ей, что «ее уста оскверняют самое имя любви», и относит ее природу на счет их «отвратительного коммерческого века». В «Вере» это настроение изображено в более легком ключе. В первом дейст­вии юноша по имени Михаил, ухаживающий за Верой, жалуется Вериному отцу на то, что его заигрывания и предложения не имеют успеха. Петр, Верин отец, отвечает: «Ну-ну, парень, с чего бы [ей за тебя не пойти]? Ты молод, да и невзрачным не оказался бы, даже если Божья воля или твоя мать дали бы тебе другое лицо. Разве ты не егерь у князя Мараловского? Разве нет у тебя доброго пастбища и лучшей коровы в селе? Чего еще девице желать?» [Wilde 2014: 517].

То обстоятельство, что Уайльд глубоко и по большей части правильно пони­мал нигилистское движение, удивлять не должно. Во время работы Уайль­да над «Верой» британская общественность была одержима русски­ми нигилистами. К тому же в Англии постоянно присутствовала угроза ирландского терроризма, и новости об убийствах и взрывах в России трогали за живое. Кроме того, в Лондоне проживало большое сообщество русских анархистов-эмигрантов. Чернышевский, редактировавший русский радикальный журнал «Современник», даже вел переговоры о перемещении редакции в Лондон (этому плану помешал его арест) [Rudd 1960: 130]. Нигилисты, в первую очередь женского пола, пугали и зачаровывали. Уайльд был отнюдь не единственным английским автором, писавшим о нигилистке. В романе Генри Джеймса «Княгиня Казамиссима» рассказывается о даме из высшего общест­ва, которая становится нигилисткой и разъезжается с мужем. Герои­ни-нигилистки появляются также в «Пенсне в золотой оправе» Артура Конан-Дойла (1894) и в сборнике рассказов Роберта Льюиса Стивенсона «Динамитчик» (1885).

Считается, что на создание образа Веры Уайльда вдохновила русская нигилистка Вера Засулич (1849—1919), чье покушение на санкт-петербургского градоначальника Федора Трепова сделало ее международной знаменитостью. Несмотря на то что Засулич стреляла в Трепова и тяжело его ранила, она была оправдана судом присяжных. Как пишет в статье «Экспорт русского нигилизма в 1880-х годах» Майкл Ньютон, оправдание Веры Засулич вновь разожгло опасения англичан в отношении ирландского терроризма: «В Англии новости об оправдательном приговоре Вере Засулич были немедленно истолкованы в ирландском контексте. Когда в “Таймс” появилась передовица, посвященная освобождению Засулич, в ней говорилось: “Мы поняли бы этот суд, случись он в Дублине, но как его объяснить, если он произошел в Городе ПЕТРА ВЕЛИКОГО?» [цит. по: Newton 2010: 4]. При том, что в те годы правительства Великобритании и России соперничали за превосходство в Средней Азии, они были объединены борьбой с радикальным терроризмом и отчаянно боялись ирландско-российского взаимодействия. Следовательно, решение Уайльда, ирландца, взяться за тему русского терроризма было, мягко говоря, смелым.

Очерк о Вере Засулич появился в книге Сергея Степняка-Кравчинского о русском радикализме «Подпольная Россия» (1881). Степняк, нигилист в изгнании, дал англоязычному читателю обстоятельные очерки о многих русских женщинах, участвовавших в радикальном движении. В Засулич Степняк подчеркивает ее замкнутый характер и неопрятную внешность: «Засулич решительно не похожа ни на героиню псевдорадикальной трагедии, ни на воздушную и экзальтированную христианскую деву… Ее симпатичное, умное лицо нельзя назвать красивым… Собой она решительно не занимается. Она слишком рассеянна, слишком погружена в свои думы, чтобы заботиться об этих мелочах, вовсе ее не интересующих».

Степняку было очень важно показать, что Вера Засулич не стремилась быть привлекательной и вызывать желание. Это было не менее, если не бо­лее, важно, чем рассуждения о ее политических взглядах и верности социализму. По сути, простоты внешности и отвержения романтического желания Степняку было достаточно для того, чтобы показать ее верность революционным принципам.

Уайльд тоже старательно показывает в своей Вере отсутствие сентиментальности — и в том, что касается романтической любви, и в том, что касается семейных уз. В первом действии пьесы, в отцовской гостинице Вера отдает унтер-офицеру ожерелье своей покойной матери, чтобы заключенные нигилисты могли сесть отдохнуть. Хотя Вера присоединяется к нигилистскому движению, чтобы отомстить за брата, далее в пьесе она уже не говорит, что это он подвигнул ее идти в революцию. В первом действии Вера возвращается в гостиницу и видит, что ее дожидается ее поклонник Михаил. Михаил спрашивает, полюбит ли она когда-нибудь кого-нибудь, и Вера заявляет с вызовом: «На свете столько дел, кроме любви» [Wilde 2014: 519]. Михаил говорит, что всегда будет любить ее одну, на что она отвечает: «Ты очень не прав, Михаил. Совсем не прав. Ты должен любить всех»[3]. Отвержение Верой замужества, ухаживаний и собственнической составляющей романтической любви предопределяет ее вхождение в нигилистские круги и социалистическую работу.

Основное напряжение в пьесе возникает между Вериной преданностью делу нигилизма и ее любовью к Алексею; одно диаметрально противоположно другому, и Вере приходится выбирать. Когда она впервые оказывается не в силах отрицать свое чувство, она ругает себя: «Не задуши я своей природы, не поклянись не любить и не быть любимой, можно было бы подумать, что я полюбила его… Ах, дура, дура, дура! Нарушила свою клятву! Слаба, как вода! Вспомни, кто ты — нигилистка, нигилистка!» [Wilde 2014: 565]. Целомудренной морали нигилистов противопоставляется гиперсексуальность царских слуг. Когда солдаты устраивают налет на убежище нигилистов, развращенность царского генерала проявляется в том, что он говорит Вере скабрезность. Глядя на нее — на ней маска, — он говорит: «Красавица моя, если твое лицо под стать фигуре, ты — лакомый кусочек» [Wilde 2014: 536]. Аналогичным образом, Михаил (последовавший за ней к нигилистам) предупреждает Веру, что если она уступит Алексею, то он просто воспользуется ее телом. Когда нигилисты замышляют убийство Алексея, Вера умоляет их передумать и просит сохранить ему жизнь. Михаил предупреждает ее, что любовь к Алексею не доведет ее до добра:

Вера, я не слепой. Я знаю твою тайну. Ты любишь этого мальчика, этого юного царевича с его хорошеньким личиком, кудрявыми волосами, мягкими белыми руками. Дура ты, лживая простофиля, знаешь ли ты, что он с тобой сделает, этот мальчик, который, по-твоему, тебя любит? Он сделает тебя своей любовницей, использует твое тело в свое удовольствие и вышвырнет, когда устанет от тебя — тебя, жрицы свободы, пламени Революции, факела демократии. Ты предашь свободу ради полюбовника, народ — ради хахаля [Wilde 2014: 564].

Вериному соблазну Михаил противопоставляет свою верность свободе, о которой свидетельствует то, что он «излечился» от романтических чувств:

Ты заставила меня прийти сюда за тобой. Я сделал это — сначала потому, что любил тебя, но ты излечила меня от этого. Все нежные чувства, всю жалость, все человеческое, что было в моем сердце, ты иссушила и уничтожила… Ты повелела мне изгнать из своей груди любовь, как гнусность, ты превратила мою руку в сталь, а сердце в камень; ты приказала мне жить свободой и местью. Я сделал это. А что сделала ты? [Wilde 2014: 564]

Вера отвечает на вызов Михаила и обуздывает свои чувства романтичес­кой привязанности. Она соглашается с тем, что нигилисты должны убить Алексея. Они тянут жребий, кому это делать, и, предсказуемым образом, Вере достается красный жребий, символизирующий кровь, которая будет на ее руках. Полная решимости, Вера отвергает любовь и свою «природную» женственность, клянясь, что если бы ее союз с Алексеем принес им ребенка, то она убила бы это дитя: «Михаил был прав. Он не любил ни меня, ни народа. Будь я матерью и роди сына, я бы отравила свою грудь, дабы он не вырос изменником или царем» [Wilde 2014: 565][4]. Избавленная от романтической привязанности и материнского чувства, Вера, как мы понимаем, вновь готова к терроризму.

Впрочем, Вера еще раз подвергается искушению, когда наконец приходит к Алексею в опочивальню и видит его лицом к лицу. Алексей просыпается и радуется, увидев Веру. Он уверяет ее, что будет править Россией демократически; говорит, что прогнал богатых помещиков и даже отпустил ее брата с сибирской каторги. Но все равно Алексей хочет по-прежнему править самодержавно, рядом с Верой, своей женой: «Люди будут свободны — уже свободны — и мы с тобой, император и императрица этого могучего государства, будем ходить меж них открыто, с любовью» [Wilde 2014: 575]. Романтическая любовь и самодержавное, недемократическое правление неразрывно связаны друг с другом. Глядя на Алексея, Вера чувствует, что ее решимость слабеет. Она повторяет про себя свою клятву, пытаясь сосредоточиться на задании, но посередине сбивается:

Задушить всю природу, что есть во мне, не любить и не быть любимой, не жалеть и не… Ах, я женщина! Господи, спаси — я женщина! Ах, Алексей, я нарушила свою клятву; я изменница; я люблю [Wilde 2014: 575].

В это мгновение Вера наносит себе удар кинжалом и бросает его с балкона. То, что должно было стать знаком убийства царя, говорит о другом поступ­ке — она спасает Россию, убивая себя, изменницу, неспособную управлять своим желанием романтической любви, что в глазах нигилистов не лучше тирании.

Чтение «Веры» ясно показывает, что Уайльд был приверженцем идеи тесной связи между политическими пристрастиями и частным поведением и что эту идею он положил в основу своей пьесы. Впрочем, в письме к Мэри Прескотт, американской актрисе, игравшей Веру, Уайльд утверждает, что его пье­са — о любви, а не о политике, словно одно исключало другое. Уайльд пишет:

[«Вера, или Нигилисты»] — пьеса не о политике, но о страсти. Речь в ней идет не о каком-то правительстве, но только о мужчинах и женщинах; нигилистская же Россия со всеми ужасами ее тирании и чудесами ее мученичества есть всего лишь огнепламенный фон, на котором люди моих грез живут и любят [цит. по: Mason 1914: 266].

С другой стороны, ранее в этом же письме Уайльд говорит Прескотт, что эта пьеса — о борьбе за свободу: «Что же касается самой пьесы, то в ней я попытался выразить, оставаясь в пределах искусства, сей титанический вопль народов о свободе» [цит. по: Mason 1914: 266]. Колебания Уайльда намекают на нежелание полностью солидаризироваться с политическим содержанием пьесы (во всяком случае, перед своей примой и благодетельницей). Тем не менее то обстоятельство, что Уайльд начинает спор о том, о любви эта пьеса или о политике, свидетельствует лишь о близости одного к другому в его поли­тических представлениях. Можно предположить, что переплетение политического радикализма с целомудренным индивидуализмом — это то, что в конце концов от «Веры» и осталось. Эта пьеса, возможно, и «провалилась» с точки зрения критики и публики, но исследование Уайльдом нигилистской морали отразилось и в его последующих, более успешных вещах, в том числе в самой его популярной и чаще всего ставящейся пьесе — «Как важно быть серьезным».

Главный конфликт этой пьесы заключается в том, что богатый джентльмен Джек Уординг хочет жениться на своей возлюбленной, Гвендолен, но ее мать, леди Брэкнелл, беспокоит, что она так мало знает о семье Джека. Джек признается, что он — найденыш и семьи у него нет. Леди Брэкнелл приходит в ужас и требует, чтобы Джек обзавелся родственниками, если он хочет, что­бы женитьба состоялась. Выясняется, что ребенком Джека оставили в саквояже в камере хранения на вокзале Виктория. Важно отметить, что в 1884 го­ду участники радикальной группы фениев[5] взорвали на вокзале Виктория динамит; считалось, что саквояж с ним они оставили в камере хранения. В пьесе Уайльда динамит заменяется младенцем, и впоследствии мы узнаем, что оставила его там присматривавшая за ним мисс Призм. На замену динамита младенцем намекают слова мисс Призм о том, что она узнает на подкладке саквояжа пятно «от лопнувшей бутылки безалкогольного напитка» [Уайльд 2000 — 1: 422].

Стоит упомянуть о том, что мисс Призм — девица; она не только выказывает безразличие к детям, оставляя младенца в камере хранения, но и представляет собой набиравший силу в викторианском обществе тип ради­кальной девицы. Британское общество того времени все больше тревожила независимость женщин, в особенности незамужних.

В 1881 году в Великобритании статистическое исследование под названием «Перспективы замужества для женщин» показало, что в силу ряда факторов количество женщин резко превысило количество мужчин. Больше мужчин, чем женщин, отбывало из Англии в британские колонии на поиски работы или службы в имперском бюрократическом аппарате. В сочетании с наплывом в Англию незамужних женщин, привлеченных бурно развивавшейся текстильной промышленностью, это привело к уменьшению числа браков. Аналогичная ситуация сложилась в России после отмены крепостного права, когда финансовое положение дворянства ухудшилось и одинокие женщины больше не могли рассчитывать на материальную поддержку со стороны родственников. В XIX веке Европу и Россию населил новый класс незамужних женщин, известных как «девицы», «старые девы» и «эксцентричные тетушки»[6]. «Кризис» европейского общества, не знающего, что ему делать с этой новой популяцией, проявляется даже в сцене обеда у Облонских в «Анне Карениной» Толстого: гости говорят об ограниченности возможностей у незамужних женщин, Кити вспоминает, как думала, что с ней будет, если она не выйдет замуж. Отчаянно нуждавшиеся в средствах к существованию незамужние женщины стали агитировать за расширение доступа к образованию и работе для женщин в европейском обществе. Таким образом, девицы стали отождествляться с политическим активизмом и, следовательно, вызывать подозрения у властей.

В своем исследовании, посвященном незамужним женщинам в викторианской Англии, «Девица и ее враги», Шейла Джеффрис пишет, что девицы часто оказывались объектами полицейского надзора и общественного порицания как вследствие отрицания ими мужчин, секса и семьи, так и вследствие тех беспрецедентных свобод, которые они постепенно обретали. Так целомудренная девица, выступающая за образование и работу, отказывающаяся от замужества и семьи, стала лицом феминизма XIX века. Поэтому Уайльд не на пустом месте делает девицу мисс Призм «заместительницей» радикалов-фениев. Утверждение, что в «Как важно быть серьезным» есть террористический подтекст, могло бы показаться необоснованной трактовкой, если бы не реакция леди Брэкнелл на слова Джека о том, что его нашли в саквояже на вокзале Виктория. Она решительно заявляет: «Родиться… в саквояже… представляется мне забвением всех правил приличия. Это напоминает мне худшие эксцессы времен Французской революции» [Уайльд 2000 — 1: 375].

Связь между русским терроризмом и отвержением викторианских семейных ценностей возникает также в рассказе Уайльда «Преступление лорда Артура Сэвила». Рассказ этот начинается с лондонского приема, на который является заглавный герой и где присутствует хиромант. Когда наступает черед Артура узнать будущее, хиромант смотрит на его руку с испугом. Выясняется, что Артуру суждено убить человека. Недавно обручившийся Артур решает, что должен разделаться с убийством до свадьбы. Он хочет начать семейную жизнь с невинной Сибил Мертон с чистой совестью и начинает думать, кого бы убить, чтобы разделаться с ужасной судьбой. В качестве жертвы Артур выбирает свою дальнюю родственницу, троюродную сестру леди Клементину Бичем. Он лично приносит «леди Клем» ядовитые пилюли и говорит, что это средство поможет ей при очередном приступе изжоги. Он спрашивает, когда она ожидает такового, желая удостовериться, что тот случится до его свадьбы с Сибил: «Но до конца месяца непременно случится, верно, леди Клем?» [Уайльд 2000 — 2: 296]. Но его план не удается: леди Клем умирает своей смертью, пилюли лежат у нее дома нетронутыми.

Не пав духом, Артур выбирает другого родственника. На этот раз он замышляет взорвать своего дядю, декана Чичестера. Для того чтобы раздобыть бомбу, он обращается к своему приятелю Рувалову, который называется «молодым русским весьма радикальных настроений». Рувалов вроде бы собирает в Англии материал для книги о Петре Великом, но Артур подозревает, что на самом деле Рувалов связан с нигилистами (как, видимо, и все русские) и что он сумеет достать взрывчатку. Подозрения Артура подтверждаются: Рувалов сводит его с одним «знаменитым заговорщиком»-немцем.

Не найдя в газете сообщения о гибели своего дяди, Артур начинает беспокоиться — полученная им от бомба (замаскированная под часы) не сработала. Он возвращается к заговорщику и требует объяснений. Тот утешает Артура рассказом о бомбе, предназначенной для военного коменданта Одессы, которая должна была взорваться через десять дней, а взорвалась через три месяца. «Динамит… — заключает немец, — есть мощное, хотя и не вполне пунктуальное средство» [Уайльд 2000 — 2: 304].

Пока Артур дожидается взрыва, мать зовет его в свой будуар прочесть письмо от Джейн Перси, дочери лорда Чичестера. В письме Джейн говорит о часах, которые ее дядя принял за подарок от неназвавшегося поклонника его трудов. Джейн пишет:

…папа думает, что это подарок от кого-то, кто прочитал его замечательную проповедь «Свобода или вседозволенность?», потому что на часах сделана женская фигура, и папа говорит, что у нее на голове фригийский колпак, то есть символ свободы… часы пробили полдень, и вдруг послышалось жужжание, что-то чуть-чуть задымилось и богиня свободы упала… Как вы думаете, если подарить такие часы Артуру на свадьбу, он будет доволен? В Лондоне, наверное, они теперь в моде. Папа говорит, что от них есть польза, так как они показывают, что свобода непродолжительна и ее падение неизбежно [Уайльд 2000 — 2:305].

В рассказе не только очевидным образом связываются террористические приемы с уничтожением семьи (в буквальном смысле); в «Преступлении лорда Артура Сэвила» брак твердо помещается в зону поражения политического радикализма. Артур не желает никого убивать, сделавшись женатым человеком; об этом следует позаботиться заранее. Насилие и террористические сговоры с русскими сообщниками несовместимы с жизнью в браке; это подчеркивается письмом Джейн Перси, в котором часы, символизирующие падение свободы, предлагаются в качестве свадебного подарка.

Отчетливее всего радикальная критика семьи прозвучит в эссе Уайльда 1891 года «Душа человека при социализме». Уайльд пишет: «…социализмом семейная жизнь отрицается. С отменой частной собственности брак в его нынешнем виде должен исчезнуть… То же предвидел и Иисус. Он отрицал законы семейственности, хотя они были весьма крепки в те времена и в том обществе. “Кто матерь Моя? и кто братья Мои?” — вопрошал Он, когда услыхал, что те желают говорить с Ним» [Уайльд 2000 — 3: 229]. Эта мысль ясно выражается и в «Вере», когда одного из попавших в плен к нигилистам заставляют целиком произносить их клятву. На заднем плане слышно, как он произносит: «Семья как угроза истинному социалистическому и коммунальному единству должна быть уничтожена». В этих трех вещах — «Вере», «Как важно быть серьезным» и «Преступлении лорда Артура Сэвила» — Уайльд утверждает, что семья, биологическое образование в рамках буржуазного брака, создает лжесообщество, препятствующее более широкому представлению о родстве, охватывающем всех членов общества.

Уайльдова критика социальных отношений при капитализме (в первую очередь романтической любви и буржуазного брака) была отнюдь не уникальна, но симптоматична ввиду более крупного явления, «радикального целомудрия», определившего социалистическую сексуальность в терминах аскетического индивидуализма, в котором не было места ни собственничеству, ни эксплуатации. Не следует недооценивать того колоссального воздействия на преобразование социальных отношений, которое произвело освобождение крепостных в России и рабов в Америке во второй половине XIX века. Эти важнейшие исторические сдвиги поставили под сомнение идею «принадлежности» одного человека другому. Вследствие этого все социальные узы попали под подозрение и очищались от всякой примеси буржуазных представлений о собственности. Даже нигилистские группы создавались недолговечными и не «сколачивались» накрепко. Собственно говоря, «вкладом» России в будущее терроризма была идея маленьких, независимых ячеек, состоящих из никак не привязанных друг к другу убийц. «Вера, или Нигилисты» вкупе со своими отзвуками в последующих вещах Уайльда — важная веха для понимания того, как Уайльд воспринял эти перемены в межличностной динамике романтической любви и ее политической составляющей, которая впоследствии определила немалую часть его творческого наследия.

 

Пер. с английского Дмитрия Харитонова

 

БИБЛИОГРАФИЯ / REFERENCES

[Уайльд 2000 — 1] — Уайльд О. Собр. соч.: В 3 т. М.: ТЕРРА, 2000. Т. 2.

(Uayl’d O. Sobr. soch.: V 3 t. Moscow: TERRA, 2000. Vol. 2.)

 

[Уайльд 2000 — 2] — Уайльд О. Собр. соч. Т. 1.

(Uayl’d O. Sobr. soch.: V 3 t. Moscow: TERRA, 2000. Vol. 1.)

 

[Уайльд 2000 — 3] — Уайльд О. Собр. соч. Т. 3.

(Uayl’d O. Sobr. soch.: V 3 t. Moscow: TERRA, 2000. Vol. 3.)

 

[Marcus 2007] — Marcus S. Between Women: Friendship, Desire, and Marriage in Victorian England. Princeton: Princeton University Press, 2007.

[Mason 1914] — Mason S. Bibliography of Oscar Wilde. London, 1914.

[Miller 2013] — Miller E.C. Reconsidering Wilde’s Vera, or the Nihilists // Wilde Discoveries: Traditions, Histories, Archives. Toronto: University of Toronto Press, 2013.

[Newton 2010] — Newton M. Exporting Russian Nihilism in the 1880s and the Case of Oscar Wilde’s Vera, or the Nihilists // Russia in Britain, 1880—1940: From Melodrama to Modernism / Ed. by Rebecca Beasley and Philip Bullock. Oxford: Oxford University Press, 2010.

[Frank 1990] — Frank J. Through the Russian Prism: Essays on Literature and Culture. Princeton: Princeton University Press, 1990.

[Pozefsky 1999] — Pozefsky P.C. Love, Science and Politics in the Fiction of the Shestidesiatnitsy N.P. Suslova and S.V. Kovalevskaya // Russian Review. 1999. Vol. 58. № 3.

[Rudd 1960] — Rudd C.A. Fighting Words: Imperial Censorship and the Russian Press, 1804—1906. Toronto: University of Toronto Press, 2009.

[Stites 1978] — Stites R. The Women’s Liberation Movement in Russia: Feminism, Nihilism, and Bolshevism, 1860—1930. Princeton: Princeton University Press, 1978.

[Wilde 2014] — Wilde O. Wilde: The Complete Plays. London: Bloomsbury Publishing Group, 2014.