Dmitry Golynko-Volfson. Humanistic knowledge as (not very) useful minerals (On Production of the New in the Humanities)

 

Дмитрий Голынко-Вольфсон (СПбГУКиТ, доцент, кандидат искусствоведения), dmitrygolynko@gmail.com.

УДК: 1.18+7.01

Аннотация

В статье показано, что современные гуманитарные науки под влиянием философских и эсетических построений спекулятивного реализма, а также политэкономических теорий незащищенности (прекаритета) и безопасности (секьюризации) начинают концептуализировать проб­лематику вещественного и материального, обнаруживаемого вне инстанций речи, языка, дискурса, мышления. Сегодня гуманитарное знание, а также инновационные художественные практики ставят вопрос о материальности коллективного травматического опыта, визуального образа и материальности самой мысли, утрачивающей корреляцию с познающим субъектом. Поскольку гуманитаристика в 2010-е годы ставит под сомнение границы и параметры человеческого, биологического и медиального, то основные гуманитарные тенденции сейчас можно охарактеризовать как постмедиальные, постбиологические и постгуманистические.

Ключевые слова: гуманитарные науки, прека­ритет, спекулятивная поэтика, эстетика акселерационизма, материальность, постгуманизм, современное искусство

 

Dmitry Golynko-Volfson (Saint Petersburg State University of Film and Television; associate professor, PhD), dmitrygolynko@gmail.com.

UDC: 1.18+7.01

Abstract

In his article, Golynko-Volfson demonstrates that the contemporary humanities, under the influence of the philosophical and aesthetic formations of speculative realism and political-economic theories of the unprotected (precarity) and of security (securization), have begun to conceptualize problems of the substantial and the material that are discovered outside of instantiations of speech, language, discourse or thinking. Knowledge in the humanities today, as well as innovative artistic practices, pose questions about the materiality of collective traumatic experience, the visual image and materiality of thought itself, when it has lost its correlation with a cognizing subject. Since the humanities in the 2010s call into question the borders and parameters of the human, biological and medial, we can call today’s fundamental trends in the humanities postmedial, postbiological and posthumanistic.

Key words: the humanities, precarity, speculative poetics, aesthetics of accelerationism, materiality, posthumanism, contemporary art

 

 

1

В программном тексте М.Н. Эпштейна заостряется чрезвычайно злободневный вопрос о настоящем и будущем гуманитарного изобретательства. Вопрос о туманных перспективах производства гуманитарного знания в той планетарной ситуации, когда гуманитаристика стремительно утрачивает символический вес и престиж в академических институциях, теряет публичный резонанс и потому оказывается вне потоков финансовых инвестиций. Симптоматично, что мрачные прогнозы насчет грядущей участи гуманитарных наук наиболее часто произносятся именно в тех технологически и экономически развитых регионах, где гуманитарное образование и поныне обладает высокими рейтингами и коммерческим спросом.

Именно в регионах бывшего «первого мира», где инфраструктуры креативного капитализма до сих пор поддерживаются корпоративными или го­сударственными субсидиями, оно постоянно сталкивается с теми неотвратимыми угрозами, что несут с собой масштабные неолиберальные реформы (проводимые эффективными менеджерами ради оптимизации и минимизации расходов на производство знаний). Очевидно, что консервативно ори­ентированные, традиционалистские академические институции в меньшей степе­ни подвергаются административным притеснениям, нежели фабрики гума­нитарного знания, заточенные под производство инновационного ин­теллектуального капитала. Те экспериментальные, поисковые, склонные к постановке рискованных вопросов, образовательные или исследовательские структуры, которые сознательно обращены к фронтирам современной гуманитарной науки, вынуждены состязаться за институциональное признание и постоянно переосмыслять вызовы и задачи интеллектуальной рефлексии в начале XXI века.

Технологии и траектории современной гуманитарной мысли конструируются на линиях пересечения двух соперничающих политэкономических моде­лей. Модель когнитивного капитализма, предложенная Андре Горцем и Карло Верчеллоне, и построенная на его базе «креативная экономика» (апологетами коей выступают Ричард Флорида, Джон Хокинс и Чарльз Лэндри) в середине 2010-х стадиально сменяются моделью посткапиталистического мира «без работы». Следуя первой модели, гуманитарное знание может производиться и распространяться в качестве коммерчески успешного креативного товара или креативной услуги; оно способствует повышению творческих навыков и способностей, росту профессиональных компетенций и квалификационных аттестатов так называемого «креативного класса». В этом ракурсе одно из парадоксальных назначений гуманитарного знания — стабилизировать или даже предотвратить стремительное понижение уровня жизни и доходов в среде работников творческих индустрий, занятых нематериальным или аффективным трудом, от дизайнеров и архитекторов до юристов, адвокатов и врачей. Вторая модель продумана в книге британских левых акселерационистов Алекса Вильямса и Ника Срничека [Srnicek, Williams  2015]. В пессимистической и одновременно милитантной оптике, утверждаемой этой моделью, гуманитарное знание вряд ли способно сохранить свою инвестиционную привлекательность и высокую рентабельность как один из компонентов творческих индустрий. В результате гуманитаристика приравнивается к необязательной роскоши, доступной преимущественно владельцам сырьевой ренты или немногочисленным элитам, близким к олигархическому капиталу.

В различных уголках глобального мира обе эти модели принимают подчас непредсказуемые конфигурации и начинают абсорбировать друг друга, отчего фактура капитализма знания далеко не всегда отличима от органики посткапиталистического мира с его вереницами финансовых и долговых кризисов. Гуманитарная мысль сегодня в первую очередь озабочена своим собственным непрогнозируемым будущим со всем пестрым репертуаром гипотетических сценариев. Запутанное будущее гуманитарных изысканий зависит не столько от сиюминутных маркетинговых конъюнктур и меркантильных установок, сколько от масштабных процессов на рынке академического труда, в сфере научной занятости и в самом инфраструктурном устройстве капитализма знаний (он триумфально утвердился в 1980-е, а в 2010-е подвергается серьезнейшим, если не фатальным, испытаниям).

Не гнушаясь катастрофической и алармистской тональности (что, впрочем, не ново для постмодернистского стиля философствования о будущем), нынешняя гуманитаристика пытается объективно и взвешенно проговорить ряд сюжетов, связанных с ключевыми конфликтами и болевыми точками современности. Так, гуманитарное знание задумывается о формах прекарности; о тотальной секьюризации на микробиологическом, персональном или государственном уровне; о высоких технологиях в (пост)интернетовскую эпоху и о дигитализации человеческого; о плюрализации культурных стратегий в современной глобальной  цивилизации. Вот, разумеется, далеко не полный, но достаточно емкий перечень тех вопросов, которые, если не разрешить их сегодня, завтра могут оказаться неразрешимыми.

В середине 2010-х годов социоэкономические, культурно-управленческие и даже биотехнологические процессы стали развиваться с прогрессирующей скоростью и в спонтанном направлении. Такое неподконтрольное планетар­ное убыстрение многих форм социальной и органической жизни убедительно диаг­ностируют теоретики акселерационизма (например, Ник Лэнд, Стивен Шавиро, Бенджамин Нойс и Армен Аванесян). Любопытно, что сам Аванесян обоснованно именует акселерационизм не рационально-логической научной дисциплиной, а провидческой ересью [Mackay, Avanessian 2014: 4]. Такое сопоставление свидетельствует, насколько виражи современного гуманитарного знания включают в свою орбиту религиозно-мистический опыт и оккультные доктрины, от иудеохристианского гностицизма до негативной теологии Дионисия Ареопагита, проповедей Майстера Экхарта и учений Якова Беме и Эммануила Сведенборга (подробнее см.: [Thacker 2015b]).

Одним из тревожных симптомов середины 2010-х предстает непрерывное обнищание эмиссаров гуманитарного знания, от профессорско-преподавательского состава среднего возраста в ряде ведущих мировых университетов до признанных властителей дум из сегмента постоянно сокращаемой культурной журналистики. В результате прекаризации, масштабного обеднения работников нематериального труда, утраты ими гарантированных механизмов социальной защиты и регулярных источников дохода в профессиональной среде, перевода их на кратковременные контракты в условиях частичной или неполной занятости бывший зажиточный и преуспевающий креативный класс преобразовался в то, что Гэй Стэндинг называет «прекарный класс» [Стэндинг 2014]. Класс, обреченный постоянно увеличивать конкурентоспособность ради отвоевания скудеющих или исчезающих ниш профессиональной реализации.

Любопытно, что сегодня в гуманитарной сфере преобладает достаточно казуистичный тип гибридной прекаризации: он предполагает такое вариативное сочетание работы по длительному контракту и дополнительных подработок без гарантированной выплаты, когда интеллектуал вынужден внедрять особые стартапно-модульные принципы активности. Гуманитарий сегодня обязан относиться к любому гуманитарному начинанию как к стартапу, рискованному и ненадежному, при этом отыскивая те модули индивидуальной или фондовой поддержки, в пределах коих можно было бы реализовать данное гуманитарное новшество. По сути, львиная доля гуманитарных усилий должна уходить на продвижение собственных задумок, а затем на отыскание социального модуля для выполнения и обеспечения прошедшей отбор инициативы. Подробный генезис нынешней модели прекарности в ее взаимосвязи с теорией биополитики Мишеля Фуко и концепциями Джудит Батлер рассмотрен в трактате Изабель Лорей «Состояние небезопасности» [Lorey 2015].

Вроде бы антитезой, а на деле зеркальным удвоением принципа всесторонней прекаризации выступает фактор повсеместной секьюризации. Сегодня он, с одной стороны, предполагает ревностную персональную защиту карьерных достижений и профессиональных завоеваний, ежеминутную борьбу за сохра­нения достойных условий труда и уже заключенных договоров с работодателем. С другой, обозначает силовую государственную секьюризацию публичных пространств, превентивное предотвращение террористических атак, особенно вирусных и бактериологических, подрывающих экологический баланс и эпидемиологический фон. Так, дисциплинарные пространства, описанные Мишелем Фуко, втягиваются в то общество биополитического контроля, о котором говорил Жиль Делёз. 

Гуманитарные знания, склонные к продуктивной интерференции с политическими науками, положениями международного права и security studies, проблематизируют разделение административно-культурного пространства на места повышенной охраняемости и участки, намеренно не удостоенные опеки со стороны силовых ведомств. Сегодня именно гуманитарные дисциплины обращают повышенное внимание на проблему неравномерно дробной фрагментации глобального мира, где комфортные регионы сознательно отграничивают себя (порой специально возведенными стенами) от сегреги­рованных секторов бесправия, нищеты, бедствования. Гуманитарные науки сталки­ваются с непростой дилеммой, каким образом себя картографировать в глобальной публичной сфере: как престижные и элитарные академические анклавы, занятые подготовкой мультинациональных элит, или как зыбкие территории независимости, своеобразные «кармашки свободы» (кстати, постоянно схлопываемые)?

 

2

Кроме того, гуманитарная мысль, обеспокоенная непредсказуемым характером научно-технического прогресса в эпоху параноидальной засекреченности, задается целью заново переосмыслить теоретические подходы к электронным медиа. Технологический утопизм или технологический прагматизм (свойственные различным этапам становления медиальной теории) сегодня сменяются нигилистическим отрицанием медиа, отрицанием их коммуникативных ресурсов и преобразовательного потенциала. В представлении Маршалла Маклюэна, медиа ассоциировались с бесперебойным проводником информационных сообщений, а Жан Бодрийяр отождествлял их (как пространство гиперреального) с процессией симулятивных экономических знаков. Сегодняшние теоретики — например, Юджин Тэкер, Александр Гэллуэй и Маккензи Уорк — красноречиво именуют медиа «отвратительными», «темными» или даже «мертвыми», показывая, что медиа выступают инструментом экс-коммуникации, отлучения от коммуникативных потоков. Подчеркивая, что сама экс-коммуникация несет весть о грядущем отсутствии каких-либо вестей, современная медиатеория, по сути, приравнивает медиальное пространство к темной, непостижимой материи, полной брутальной энергетической витальности. Александр Гэллуэй обыгрывает эту метаморфозу медиа с помощью мифологических аллегорий, утверждая, что главенство фигуры посланца-медиатора Гермеса сегодня сменяется слепой сокрушительной властью Фурий [Galloway, Thacker, Wark 2014: 56—57].

Медиальное во всех его ипостасях (будь то медиальные носители информации, сетевые ресурсы, платформы, хостинги, нетворкинги и т.д.) в гуманитарном знании уже не трактуется как максимально передовые достижения науч­но-технического разума. Медиальные объекты скорее понимаются как рудиментарные остатки, реликты исчезнувшей или воображаемой цивилизации, требующие археологической реконструкции, невозможной по причине их стертости и ветхости. Питер Вайбель, предлагая термин «постмедиа» [Вайбель 2015], или Борис Гройс [Гройс 2006], говоря о феноменологии субмедиального, пытаются переместить медиа вне традиционно предписываемой цифровой среды и кибернетической аппаратуры. Представители «археологии медиа» (Зигфрид Цилински, Эркки Хухтамо и Джусси Парикка) видят в медиа диковинные, антикварные древности, чудом уцелевшие развалины цивилизационного проекта. Любопытно, что Джусси Парикка изымает историю медиа из эпохи антропоцена, то есть из геохронологического времени челове­ческой активности на планете Земля, и помещает их в продолжительную длительность геологических циклов [Parikka 2015]. Парадоксальным образом, медиа для «археолога» Парикки древнее и дольше человека.

Понятие «постмедиа» в сегодняшнем гуманитарном знании сопряжено с такими терминологическим новациями, как «постчеловеческое» и «пост­биологическое». Именно машинно-автоматизированные электронные медиа определяют медицинско-правовые, физиологические, социально-психоло­гические границы антропологического опыта. Также они претендуют зада­вать нормативные параметры и аспекты человеческого с точки зрения биопо­литики, биоэтики и биовласти. Например, режим цифрового симулирования, свойственный электронным медиа, позволяет «собрать» человека в виде пре­дель­но закрытого объекта, механико-органического роботизированного уст­ройства. Кроме того, новые медиа позволяют представить человека как со­вершенно прозрачный и условный элемент калькуляционного дизайна, как случайную кодовую единицу спонтанного вычислительного процесса.

По замечанию Бориса Гройса, Интернет является зоной абсолютной открытости, где человек путем постов, твитов, шеринга и лайков в социальных сетях буквально интегрирует себя полностью в глобальную публичную сферу [Гройс 2015]. Одновременно Интернет оборачивается и потаенным местом хранения индивидуальных секретов, сколь бы фиктивными и иллюзорными они ни выглядели. Пользователь социальных сетей тщательно хранит пароли к аккаунтам и персональным страницам в социальных сетях, но не столько для того, чтобы подчеркнуть приватность и неприкосновенность информации, а чтобы обозначить виртуальную картографию своей распыленной по сетям субъективности. «Взломать» субъекта сегодня можно в результате хакерской атаки на его онлайн-сервисы и перехвата паролей к репрезентирующим его сетевым базам данных.

Поэтому пристальное внимание современного гуманитарного знания приковано к проявлениям «низовой визуальной активности», когда каждый пользователь мобильных средств электронной коммуникации способен разместить отснятый им любительский ролик на сетевом видеохостинге, или же к феномену селфи в сети Инстаграм. Виртуальный образ человека, предъявленный в селфи, предстает вовсе не проекцией субъективных качеств и свойств, а отстраненным, абстрагированным объектным образом, референтным верени­цам и сериям других селфи. Иначе говоря, отталкиваясь от заявленной Грэ­мом Хэрманом объектно ориентированной метафизики [Harman 2013], селфи функционирует подобно образу-объекту, зацикленному на череде таких же объектно ориентированных образов.

 

3

Современное гуманитарное знание берет на вооружение гипотезы и озарения спекулятивного реализма, утверждающего слабую корреляцию, разрушение референциальных связей между мыслью и предметом. Другим магистральным понятийным ресурсом для гуманитарной мысли выступают эстетические производные спекулятивного подхода, в частности эстетика акселерациониз­ма (артикулируемая в текстах Стивена Шавиро, Бенджамина Нойса и Армена Аване­сяна), а также изобретенная Реза Негарестани «ксенопоэтика», поэтика рыхлых, сыпучих, деформированных материальных форм. В эпицентре интенсивного интеллектуального поиска сегодня оказывается проблематикаобъективно материального, фактически и процессуально наличествующего вне эпистемиологической позиции субъекта. Иными словами, наиболее стиму­лирующая интрига сегодняшнего гуманитарного знания заточена под выяв­ление предметности, конкретности, вещественности, ощутимости самой материи искус­ства.

Такая материя обнаруживает себя в ситуации неотвратимого «после», — не  только после провозглашенного постмодернизмом «конца истории», но и «после человека», в постгуманистической или ингуманистической перспективе, и даже «после жизни», если вспомнить название одноименной книги Юджина Тэкера [Thacker 2010]. Повышенный интерес к материальности (образа, речи, дискурса, мышления) заставляет гуманитарное знание декларативно отказаться от привычного набора классических — или постклассичес­ких — метафизических, эстетических и этических категорий. Материальное (языковых фигур или знаковых конструкций) в современном искусстве намеренно выводится из пространства индивидуального человеческого опыта и поля субъективной рецепции, отрывается от когнитивных аппаратов логичес­кой рефлексии, сопротивляется сведению к определенным моделям репре­зентации. Новый материализм, по сути, ведет речь именно о вещественной мате­риализации дотоле невидимого и сокрытого.

Эстетические контуры такой новой материалистической поэтики убедительно прочерчены в масштабном сборнике эссе, показательно озаглавленном «Реализм Материализм Искусство». Под одной обложкой собраны провокационные и эпатажные высказывания авторов из разных поколенческих групп и с различными академическими карьерами, но концептуально близких к спекулятивному реализму и акселерационизму (например, Маккензи Уорка, Катерины Колозовой, Сухейла Малика, Йэна Хамильтона Гранта, Ника Срниче­ка, Лучианы Паризи и др.). Методологические установки подобной поэтики проговорены в обзорном эссе Армена Аванесяна, где суммированы тезисы из фундаментальных филологических исследований «Поэтика настоящего времени» (2012) и «Метанойя» (2014),  написанных совместно с Анке Хениг. Согласно Аванесяну, на смену постмодернистскому стиранию линейного историзма приходят альтермодернистские стратегии, признающие синхронность и равноправие несхожих исторических моделей в парадигме настоящего времени [Avanessian 2015: 354—355]. Альтермодернистское видение, свойственное, например, классикам «нового романа», позволяет синтезировать основы спе­кулятивной поэтики, где интуиции спекулятивных реалистов прочно и логич­но увязаны с лингвистическими изысканиями французского структурализма и постструктурализма 1960—1970-х годов, в частности Ролана Барта, Юлии Крис­тевой, Жака Деррида, Цветана Тодорова и др.

Заметим, что материалистическая поэтика необычайно заостряет, доводит до финальной стадии многие нигилистические или ревизионистские идеи модернистской и постмодернистской философии, диагностирующие необратимый кризис просветительского цивилизационного проекта, развенчивающие картезианского рационального субъекта и актуализирующие ницшеанскую фигуру «последнего человека». Неудивительно, что Бен Вудард и Юджин Тэкер ассоциируют такую поэтику с негативным или депрессивным пессимизмом [Thacker 2015а]. Тревожащая квинтэссенция сгущенно мрачного, пронизанного холодным отчаянием и нигилистической отрешенностью мышления продиктована теми политическими коллизиями, которые характеризуют публичную жизнь середины 2010-х годов: от планетарного фиаско массовых протестных движений начала десятилетия до ползуче медленного, но уверенного сползания в ситуацию постдемократии в середине десятилетия.

Постдемократия проявляется в момент подвешивания или отмены демократических норм, ценностей и процедур ради обеспечения национальной или общественной безопасности, а также ради предотвращения тягостных и потенциально взрывных эффектов прекаритета и всемирного обеднения. Актуальная политэкономическая и социально-реформистская мысль, от «Долга» Дэвида Гребера до «Капитала в XXI веке» Томаса Пикетти, пытается вывести демократию из системного тупика и набросать сценарии предотвращения пост­демократического будущего, говоря о реструктурировании банковских кредитных долгов или вводе прогрессивного налога для международной эли­ты корпоративных менеджеров и финансовых управленцев. Славой Жижек в книге «Неприятности в раю: от конца истории к концу капитализма» [Zizek 2014] убедительно прослеживает, как в 2010-е годы перестает успешно функционировать и терпит сокрушительный крах предложенное Антонио Негри и Майклом Хардтом понятие «множество». В трактовке Негри и Хардта множество фигурировало как сетевое, не привязанное к географическому или национальному локусу, солидарное сопротивление суверенной власти глобальной Империи, реализующее коллективные протестные акции вне территориальных политических границ или административных запретов.

В 2010-е годы левокритическая гуманитарная среда уже не позиционирует себя в виде маневренных, сетевых горизонтальных сообществ, не скованных своей географической или национальной принадлежностью. Сегодня начинает преобладать модель достаточно разобщенных и диверсифицированных микросообществ, заявляющих о своей интеллектуальной повестке благодаря запуску самостоятельных образовательных проектов, не подверженных прессингу больших академических институций. Заметными и удачными образцами такого независимого низового «эдьюкационализма» возможно назвать «Школу вовлеченного искусства» группы «Что делать» в Санкт-Петербурге или «The Public School» в Лос-Анджелесе.

 

4

Гуманитарное знание, полемически заостренное и политически ангажированное, крайне критично оценивает имиджевые стратегии и поведенческие сценарии постиндустриального человека, типового агента глобализационных процессов, с его комплексом гедонистического потребления и циничного прагматизма. Наиболее радикальные построения в науках о человеке свидетельствуют о его концептуальной элиминации как ненужной (или исчерпанной) аналитической категории и рассуждают о его грядущем биологическом исчезновении в результате завершения антропоцена. Смелый и неоднозначный проект гуманитарной (а по сути, постгуманитарной) теории после тотального упразднения человеческого представлен в книге Розы Брайдотти «The Posthuman». Книга эта апологетически и позитивно оценивает наступление постчеловеческой эры в истории гуманитарной мысли.

С точки зрения Брайдотти, постгуманитарные науки должны активно и бесстрашно подвергнуть негации «витрувианского человека» и отказаться от каких-либо привязок к антропоцентрическим картинам мира [Braidotti 2013: 171—172]. Подобные инновационные системы знания ставят перед собой задачи культивировать междисциплинарные исследования, приоритетными считая гендерные, феминистические и постколониальные подходы. Также они сосредоточены на экологическом и биотехнологическом будущем планеты, на прогнозировании потенциального выживания или истребления видов на генно-клеточном уровне. Вместо причинно-следственных и рационально-логических цепочек аргументации постгуманитарные науки, по замечанию Брайдотти, применяют трансверсальные, гибридные, зигзагообразные способы описания [Braidotti 2013: 164—165].

Заимствуя из лексикона Жиля Делёза и Феликса Гваттари понятия «хаосмос» и «номадический витализм», Брайдотти приравнивает постгуманитарную мысль к ризоматической структуре, сплетенной из бесконечно ветвящих­ся потоков с множеством флуктуаций, разветвлений, разрывов. Структура эта получает адекватное выражение исключительно на постчеловеческом языке генерализованных математических абстракций, совокупных данных, алгоритмов, кодов, вычислительных приемов.  Иллюстративными примерами постгуманитарных изысканий в книге Брайдотти выступают, к примеру, работы Дипеша Чакрабарти [Braidotti 2013: 161], осмысляющего влияния климатических изменений на историческую эволюцию с точки зрения состояния «глубокой истории», «Deep History». Другие образцы постгуманитарного знания — архитектурные концепции Лучианы Паризи [Parisi 2013], говорящей о калькуляционном дизайне как последовательности несемиотических кодов, а также концепции Кэтрин Хэйлс (исследовательницы электронной литературы и лидирующей фигуры того направления, которое получило наименование Digital Humanities) воздействия печатной продукции на трансформацию человеческой природы [Hayles, Pressman 2013].

Постгуманитарное знание, становящееся сегодня если не лидирующей, то весьма значимой тенденций в интеллектуальных диспутах, способно тематизировать многие щекотливые моменты культурного опыта. Например, как следует говорить о коллективной исторической травме, принадлежащей никому и всем, как репрезентировать нерепрезентируемое, артикулировать неартикулируемое, рассказать о вещественной материальности того, что не обрета­ет физического выражения в языке, речи, письме, дискурсе, образе. Отталкива­ясь от теории травмы, проговоренной в работах Кэти Карут и Мануэля де Лан­ды, гуманитарная мысль пытается распознать то материально существующее, что ускользает от любых механизмов символической компенсации или не излечивается самыми изощренными терапевтическими практиками психоанализа.

Собственно, Мейясу в «После конечности» предложил уже расшифровку подобного субстрата материального опыта, обозначив его как «архи-ископаемое», тот сгусток материального, что появляется до возникновения жизни и наличествует после ее распада [Meillassoux 2008: 10]. По-иному такую пугающую и манящую материальность, явленную вне ее физического присутствия, концептуализирует Франсуа Ларюэль, показывая, что она может быть схва­чена только с помощью не-мысли, не-философии, не-образа [Laruelle 2013]. Стивен Шавиро задается вопросом, каким образом может быть материализована мысль вне корреляции, мысль, не направленная на познаваемый объект, а протеистически и самодостаточно свернутая внутрь себя, замкнутая внутри собственной герметичной скорлупы [Shaviro 2015: 196]. Юджин Тэкер видит в ней темную, витальную, нигилистическую силу (улавливаемую Тэкером в письме Шопенгаэура, Ницше, Чорана), чье небытие может быть раскрыто с помощью «аффирмативной меонтологии» [Thacker 2015b], покорного и добровольного признания наличия небытия, его будоражащего соседства и опасно-притягательной близости.

Разумеется, репертуар познавательных стратегий, заимствованных из сфе­ры (пост)гуманитарных наук, спекулятивного реализма и акселерационизма, привносит огромный интерпретационный ресурс. Такой ресурс позволяет по-новому, в неожиданных контекстах и в парадоксальных комбинациях, переосмыслить и культурный канон (Юджин Тэкер заново вчитывается в «Божест­венную комедию» Данте и «Песни Мальдорора» Лотреамона [Thacker 2015с]), и ультрасовременные эстетические практики. Спекулятивная поэтика, или поэтика материального вне физического, регулярно обыгрывается в сфере современного визуального искусства, примером чему служит программа 13-й Документы и представленная на ней работа Пьера Юига «Невозделанное», чей антисубъектный пафос обстоятельно проанализирован Дэвидом Джозелитом [Джозелит 2015: 50—51]. Спекулятивный реализм вторгается и в кинематографическую образность, если вспомнить пронзительный, нашумевший «Взгляд тишины» Джошуа Оппенхаймера, где предпринята попыткавизуализировать невизуализируемое, показать материальность национальной травмы, нанесенной геноцидом в Индонезии в 1965 году, травмы, так и не проработанной механизмами исторической памяти.

Объектно ориентированная речь, освобожденная от включения и волеизъявления лирической субъективности, становится необычным, но чрезвычайно ярким экспериментальным направлением в современной поэзии. Так, Алексей Парщиков в стихотворении «Ёж» пишет: «Ёж — слесарная штука» [Парщиков 1996: 155], тем самым нивелируя конститутивное различие между биологическим и машинным. Сергей Завьялов в «Старом большевике-рабочем над гробом Ленина» из «Советских кантат» [Завьялов 2015] предъявляет советское как материальный исторический «балласт», не обладающий физический массой, но оттого не менее, если не более, вещественно и тактильно ощутимый в повседневной реальности. В заключение стоит согласиться с афористичным высказыванием Сухейла Малика [Malik 2015: 189], что спекулятивная поэтика предоставляет нам возможность неожиданного узнавания вещи вне субъективного опыта — и подобная головокружительная возможность (или даже веер пока не раскрытых возможностей) заново придает гуманитарному знанию формат увлекательной интеллектуальной авантюры.

Разумеется, трудно не согласиться и не солидаризироваться с убедительным тезисом М.Н. Эпштейна: гуманитарное изобретательство, производство принципиально иных, нестандартных смыслов, концепций и понятий, сегод­ня востребовано и университетскими структурами, и культурной аудиторий, и художественной средой. Но этот текст призван внести одну существенную корректировку и прояснить нюансы сегодняшней индустрии нового в гуманитарном знании — изобретение новых дискурсивных подходов и практик зачастую производится не под эгидой воскрешения  гуманистических идеалов и ценностей, возвращения к человеческому, а под знаменами постгуманистического отказа от антропоцентрических парадигм и моделей познания. Сегодня гуманитарные науки в пандан естественным задумываются о пределах и рубежах той биологической и геологической эры, что хронологически отмерена человеку, и о том, что будет с мыслью (будет ли мысль вообще?) после завершения антропоцена, после исчезновения человечества. Поэтому уже сегодня в гуманитаристике — по крайней мере, на интеллектуальных фронтирах — речь ведется о поиске и обнаружении (некоего нового) материального опыта, уже не сопряженного с фактором субъективного присутствия и выведенного из поля субъективного восприятия. Подобные гуманитарные построения подчас могут быть слишком умозрительными, абстрактными, эскизными, но именно они сейчас вызывают живейший, интенсивный отклик и в профессиональном научно-академическом сообществе, и в артистических кругах, и в более масштабной публичной сфере.

 

Библиография / References

[Вайбель 2015] — Вайбель П. Медиаискусст­во: от симуляции к стимуляции / Пер. с англ. К. Бандуровского // Логос. 2015. № 5. С. 135—162 (http://logosjournal.ru/arch/82/logos-82.pdf (дата обращения: 10.02. 2016)).

(Weibel P. Media Art: From Simulation to Stimulation. Moscow, 2015. — In Russ.)

 

[Гройс 2006] — Гройс Б. Под подозрением. Феноменология медиа / Пер. с нем. А. Фомен­ко. М.: Художественный журнал, 2006.

(Groys B. Unter Verdacht. Eine Phénomenologie der Medien. Moscow, 2006. — In Russ.)

 

[Гройс 2015] — Гройс Б. Дефикционализация фиктивного: искусство и литература в Интернете // Логос. 2015. № 5. С. 1—15 (http://logosjournal.ru/arch/82/logos-82.pdf (дата обращения: 10.02. 2016)).

(Groys B. Defiktsionalizatsiya fiktivnogo: iskusst­vo i literatura v internete // Logos. 2015. № 5. S. 1—15 (http://logosjournal.ru/arch/
82/logos-82.pdf (access: 10.02. 2016)).)

 

[Джозелит 2015] — Джозелит Д. Против репрезентации / Пер. с англ. Д. Потемкина // Художественный журнал. 2015. № 94. С. 46—51.

(Joselit D. Against Representation. Moscow, 2015. — In Russ.)

 

[Завьялов 2015] — Завьялов С. Советские канта­ты. М.; СПб.: Транслит; СВОБМАРКСИЗД, 2015.

(Zav’yalov S. Sovetskie kantaty. Moscow; Saint Petersburg, 2015.)

 

[Парщиков 1996] — Парщиков А. Выбранное. М.: ИЦ-Гарант, 1996.

(Parshchikov A. Vybrannoe. Moscow, 1996.)

 

[Стэндинг 2014] — Стэндинг Г. Прекариат: новый опасный класс / Пер. с англ. Н. Усо­вой. М.: Ад Маргинем Пресс, 2014.

(Standing G. The Precariat: the New Dangerous Class. Moscow, 2014. — In Russ.)

 

[Avanessian 2015] — Avanessian A. Speculative Poetics — Preliminary Reflections // Realism Materialism Art / C. Cox, J. Jaskey, S. Malik (Eds.). Annandale on Hudson, N.Y.; Berlin: Center for Curatorial Studies, Bard College, Sternberg Press, 2015. P. 351—362.

[Braidotti 2013] — Braidotti R. The Posthuman. Cambridge: The Polity, 2013.

[Galloway, Thacker, Wark 2014] — Galloway A., Thacker E., Wark McK.Excommunication: Three Inquiries in Media and Mediation. Chicago; London: The University of Chicago Press, 2014.

[Harman 2013] — Harman G. Bells and Whistles: More Speculative Realism. Winchester; Wa­shington: Zero Books, 2013.

[Hayles, Pressman 2013] — Comparative Textual Media: Transforming the Tumanities in the Postprint Era (Electronic mediations; volu­me 42) / N. Katherine Hayles, J. Pressman (Eds.). Minneapolis; London: University of Minnesota Press, 2013.

[Laruelle 2013] — Laruelle F. Principles of Non-Philosophy / Trans. by Nicola Rubczak and Anthony P. Smith. London; New Delhi; New York; Sydney: Bloomsbury, 2013.

[Lorey 2015] — Lorey I. State of Insecurity: Govern­ment of the Precarious / Trans. by A. Derieg. London; N.Y.: Verso, 2015.

[Mackay, Avanessian 2014] — Mackay R., Avanessian A. Introduction // #Accelerate#. Falmouth; Berlin: Urbanomic; Merve, 2012. P. 1—50.

[Malik 2015] — Malik S. Reason to Destroy Contemporary Art // Realism Materialism Art / C. Cox, J. Jaskey, S. Malik (Eds.). Annandale on Hudson; New York; Berlin: Center for Curatorial Studies; Bard College; Sternberg Press, 2015. P. 185—192.

[Meillassoux 2008] — Meillassoux Q. After Finitude: An Essay on the Necessity of Contingency / Trans. by Ray Brassier. London; New York: Continuum, 2008.

[Parikka 2015] — Parikka J. A Geology of Media. Minneapolis; London: University of Minnesota Press, 2015.

[Parisi 2013] — Parisi L. Contagious Architecture: Computation, Aesthetics, and Space. Cambridge; London: The MIT Press, 2013.

[Shaviro 2015] — Shaviro S. Non-Correlational Thought // Realism Materialism Art / C. Cox, J. Jaskey, S. Malik (Eds.). Annandale on Hudson; New York, Berlin: Center for Curatorial Studies; Bard College; Sternberg Press, 2015. P. 193—204.

[Srnicek, Williams  2015] — Srnicek N., Williams A. Inventing the Future: Postcapitalism and a World Without Work. London; New York: Verso, 2015.

[Thacker 2010] — Thacker E. After Life. Chicago; London: The University of Chicago Press, 2010.

[Thacker 2015а] — Thacker E. Pessimism and Realism // Realism Materialism Art / C. Cox, J. Jaskey, S. Malik (Eds.). Annandale on Hudson; New York, Berlin: Center for Curatorial Studies; Bard College; Sternberg Press, 2015. P. 163—172.

[Thacker 2015b] — Thacker E. Starry Speculative Corpse [Horror of Philosophy. Vol. 2]. Win­chester; Washington: Zero Books, 2015.

[Thacker 2015c] — Thacker E. Tentacles Longer Than Night [Horror of Philosophy. Vol. 3]. Winchester; Washington: Zero Books, 2015.

[Zizek 2014] — Zizek S. Trouble in Paradise: From the End of History to the End of Capitalism. London: Allen Lane, 2014.