18—20 июня 2015 года на филологическом факультете МГУ им. М.В. Ломоносова состоялась очередная, IV международная конференция «Лики ХХ века», которая проводится регулярно в память о профессоре Леониде Григорьевиче Андрееве (1922—2001), многолетнем заведующем кафедрой истории зарубежной литературы. Каждый раз, выбирая тему конференции, организаторы отдают дань многообразным творческим интересам выдающегося отечественного ученого — «Лики ХХ века» (2007), «Модернизм» (2010), «Литература и война» (2012). В 2015 году конференция была посвящена литературе и идеологии — о личном измерении этой темы для Л.Г. Андреева как ученого, автора книг и учебников по литературе ХХ века, так и организатора академической науки (он занимал должность декана филологического факультета в 1974—1980 годы) напомнил во вступительном слове заведующий кафедрой, профессор В.М. Толмачев.

По традиции конференция собрала не только литературоведов, но также историков и философов из целого ряда российских (Москва, Санкт-Петербург, Саратов, Екатеринбург, Воронеж, Ростов-на-Дону, Тюмень, Иваново и др.) и зарубежных университетов (Франция, США, Испания, Италия). Благодаря содействию московского филиала Института Сервантеса и Посольства Испании в Москве в конференции смог принять участие испанский профессор М. Мартинес Хихон из Университета Эстремадуры. В рамках заявленной проблематики обсуждался широкий круг вопросов: приятие, оппозиция или ироническое обыгрывание различных идеологем, отношения писателя и власти, издательская политика, цензура и самоцензура, внешняя и «внутренняя» эмиграция и т.п. Исследовательский материал был не менее обширен — литературы Западной и Восточной Европы, Скандинавских стран, США, Латинской Америки, стран СНГ, постколониальные литературы франкоязычного региона. Важно отметить, что многие участники конференции привлекали для анализа малоизвестные архивные документы.

В ряде докладов была предпринята попытка обойти разделение на ангажированное идеологическое сознание и свободное от него пространство, в котором, предположительно, и реализуется подлинная эстетика. Как отметилС.Н. Зенкин (РГГУ), выступивший с теоретическим докладом, ХХ век унаследовал от XIX века две тенденции в трактовке идеологии: это либо «ложное сознание» (К. Маркс, Ф. Энгельс), требующее разоблачения, либо нейтральная наука о сфере социальных идей (Дестют де Траси). Более продуктивной оппозицией, которая позволяет резюмировать различные подходы к концептуализации этого понятия в ХХ веке (В. Волошинов, Р. Барт, Л. Альтюссер), представляется оппозиция не между идеологией  и «не-идеологией», а между идеологией как системой и идеологией как силой. «Идеология-система» основана на упрощенно-инструментальном отношении к языку как к готовому объекту и выступает проводником репрессивных практик. «Идеология-сила» представляет собой среду динамического формирования субъекта, вне которой его существование невозможно. Она заключает в себе потенциал движения, самокритики и самообновления, поскольку предполагает иной модус взаимодействия с языком — как с метаязыком.

Логика этого рассуждения была продолжена в докладе Т.Д. Венедиктовой(МГУ): если в трактовке идеологии перейти от представления о готовом и навязываемом извне «продукте» к представлению об идеологии как сплаве символических, дискурсивных и поведенческих практик, то окажется что литература и идеология разделяют общее поле. Апеллируя к воображению, обе представляют собой два способа метафорического употребления языка: идеология — это «окостенение» метафоры, в то время как литература — напротив, ее «оживление». Феномен так называемого реалистического романа XIX века интересен тем, что его нельзя считать ни изъятым из сферы идеологии («ложного сознания»), ни транслирующим ее буквально — в подходе к такому типу романа несостоятельны ни «эстетская», ни «социологическая» позиция. Как подчеркнула докладчица, роман открывает возможности косвенного, перформативного речеупотребления, предлагая читателю игровое остранение идеологических эффектов, что в пределе может иметь этическое измерение — формирование иммунитета к массовидным идеологическим воздействиям.

Особое место было отведено жанру романа в рассуждениях М. Холквиста(Йельский университет). Идеология, если понимать ее нейтрально как совокупность социально одобряемых знаний и представлений, управляющих поведением человека, является неотъемлемым атрибутом человеческих сообществ, поскольку выполняет важнейшую социально-психологическую функцию — уменьшает степень неопределенности, делает действительность более предсказуемой, облегчает принятие решений. Если в традиционных обществах задачу идеологии выполняла религия, то европейский человек Нового времени учится справляться с неопределенностью с помощью точных наук. Эта тенденция, по мнению докладчика, достигает кульминации во второй половине ХХ века, когда информатика и компьютерная лингвистика сводят процесс смыслопорождения к комбинациям повторяющихся образцов, в перспективе упраздняя вопрос о многозначности языка и свободе человеческого выбора. Главным аргументом против диктата цифр выступает художественная литература, и в частности роман, в котором семантический потенциал языка не редуцируется, а, наоборот, реализуется максимально полно, создавая иллюзию уникальности — индивидуальной субъективности героя и непредсказуемой событийности сюжета.

Субъекта не существует вне идеологии, подобно тому как не существует практики без субъекта — формирование мировоззрения и стратегий поведения неотделимо от идеологической среды. Этот тезис Л. Альтюссера был предложенИ.В. Кабановой (Саратовский государственный университет им. Н.В. Чернышевского) в качестве ключа, позволяющего понять исторические романы современной английской писательницы Х. Мантел, посвященные Французской революции. Эстетико-философский принцип писательницы заключается в том, что Демулен, Робеспьер и Дантон изображены одновременно как агенты и объекты, герои-деятели и жертвы исторических процессов.

Идеология может выступать как внешняя деструктивная сила в виде системы официальных запретов и угроз или множить соблазны и вполне искренние заблуждения, привлекая идеально-утопическими построениями, или создавать условия для сознательных манипуляций. Во всех случаях творческий субъект в конечном счете оказывается жертвой — разочарованиям, предательствам, кризисам и другим драматическим превратностям судьбы писателей ХХ века был посвящен целый ряд докладов конференции.

К.М. Азадовский (Санкт-Петербург) с опорой на письма С. Цвейга и публикации в советской прессе 1920—1930-х годов восстановил драматическую историю путешествия австрийского писателя в Россию. Мечта писателя-идеалиста о «паломничестве» на родину Толстого и Достоевского получает воплощение сначала символическое — непосредственную встречу с советской публикой опережают книги, изданные ленинградским издательством «Время», — а потом реальное: осенью 1928 года Цвейг прибывает в СССР на толстовские торжества, где знакомится с М. Горьким, А.Л. Толстой, С.А. Толстой-Есениной, совершает поездку в Ясную Поляну, посещает спектакль МХАТ. Докладчик показал, как Цвейг пытался примирить восхищение Советским Союзом и необходимость оправдывать репрессии против наиболее «свободных, независимых, живущих духовной жизнью людей», как, оставаясь на протяжении 1930-х годов одним из самых искренних сторонников СССР на Западе, писатель становился мишенью советской критики за «интеллигентские настроения» и «романтическое донкихотство» и подвергался различным манипуляциям в целях пропагандистского использования его имени.

Малоизвестной странице отношений между СССР и Р. Ролланом, другом и соратником С. Цвейга, был посвящен доклад М.А. Ариас-Вихиль (ИМЛИ РАН). Мария Кювилье-Кудашева, поэтесса и переводчица, сотрудничавшая в советском издательстве «Время», где выходили в том числе книги Роллана и Цвейга, стала музой французского писателя и героиней его романа «Очарованная душа». С конца 1920-х годов вплоть до середины 1930-х Кудашева, Роллан и Горький ведут активную переписку, целью которой была правозащитная деятельность (помощь тем, кому угрожали высылка и арест, вопрос о публикации беседы со Сталиным и т.п.).

К фигуре еще одного западного писателя, симпатизировавшего СССР, Андре Жида, обратился М. Дэвид-Фокс (Джорджтаунский университет, Вашингтон / НИУ ВШЭ), который подчеркнул, что как историки, так и философы при работе с понятием «идеология» часто недооценивают его зрелищный, перформативный аспект. В частности, без учета этого остается непонятным случай А. Жида: после широко освещавшегося визита в СССР в 1936 году он неожиданно публикует критическую книгу «Возвращение из СССР», через год дополненную «Поправками к моему “Возвращению из СССР”». По мнению докладчика, французский писатель резко сменил свои взгляды благодаря непосредственному контакту с ритуализированно-театральными формами советской жизни, в которых он усмотрел крайнюю степень интеллектуального и социального конформизма.

Подробный анализ творческой истории романа Э. Хемингуэя «По ком звонит колокол» (1940) с привлечением новейших биографических данных (в частности, рассекреченных документов об отношениях Хемингуэя с советскими спецслужбами) позволил В.М. Толмачеву (МГУ) говорить о так называемом «испанском факторе» в психологии американского писателя, чья литературная деятельность, с одной стороны, подвергалась непосредственному идеологическому влиянию, а с другой, творчески его преодолевала. Сложная поэтика романа отражает в высшей степени  ангажированную позицию автора в конце 1930-х годов, однако, по утверждению докладчика, вместо безусловной апологии республики роман заключает в себе, прежде всего, апологию самого Хемингуэя, а изображения взаимных зверств воюющих сторон парадоксальным образом демонстрируют возвращение писателя к оставленным позади ценностям. Именно это, в частности, повлияло на судьбу романа в СССР, где он был опубликован с большим опозданием и подвергся значительной цензуре.

Активный нонконформизм, присущий ряду европейских писателей, был рассмотрен в докладах А.А. Аствацатурова (СПбГУ) и В.В. Котелевской(Южный федеральный университет, Ростов-на-Дону). А.А. Аствацатуров проанализировал точки притяжения и отталкивания между мировоззрением Г. Миллера и различными версиями анархизма: не принимая рациональные проекты переустройства мира, то есть цели анархических революций, американский писатель в то же время разделял ряд идей, связанных с анархо-индивидуализмом и анархо-коммунизмом (отрицание внешней власти, целесообразности законов и т.п.). В то же время австрийский прозаик Т. Бернхард, по мнению В.В. Котелевской, создал специфическую «негативную» поэтику, которая, в терминах М. Фуко и Т. Адорно, стала практическим инструментом «саботажа» «истинных» дискурсов и разоблачения «идеологических жаргонов».

Может ли писатель ХХ века сохранять позицию невмешательства в идеологические конфликты? На материале двух ярких творческих биографий на этот вопрос искали ответ Е.Г. Доценко (Уральский государственный педагогический университет, Екатеринбург) и Е.В. Фейгина (МГУ). Е.Г. Доценко проследила, как в раннем, принципиально неангажированном творчестве британского драматурга Г. Пинтера постепенно вызревает художественная форма, которая впоследствии станет широко известной под именем политической миниатюры. Предложенный Е.В. Фейгиной анализ творческой эволюции итальянского поэта Э. Монтале показал, что он, даже обращаясь в послевоенной поэзии к политическим темам, сохранял характерную для ранних сборников дистанцию в отношении идеологии.

К взаимодействию писателя и цензурной практики обратился и М. Мартинес Хихон (Университет Эстремадуры, Испания) в докладе, посвященном испанскому писателю Х. Эррера Петере. Роман «Вершины Эстремадуры» этого писателя-республиканца, участника Гражданской войны, существует в трех версиях, которые были созданы в разных идеологических обстоятельствах. Первая (до окончания Гражданской войны) и вторая версия романа (начало 1940-х годов) различаются степенью воодушевления, однако сохраняют пафос борьбы за революционное дело. Именно во второй редакции роман стал известен за пределами Испании и получил одобрение партийных органов в лице Д. Ибаррури. Третья редакция романа, которая так и не вышла в свет, представляет собой характерный пример самоцензуры: она была подготовлена самим автором для публикации во франкистской Испании. Но текст, где были сглажены не только пассажи политического и антиклерикального характера, но и все, что могло оскорбить общественный вкус, по мнению докладчика, в значительной мере утратил свои художественные достоинства.

Проблема писателя и цензуры в крайне обостренной форме была проанализирована Е.М. Белавиной (МГУ) на необычном литературно-музыкальном материале — либретто детской оперы «Брундибар». Написанная в оккупированной Праге в 1938 году (музыка Г. Красы, слова А. Хоффмастера), опера более 50 раз ставилась в концлагере Терезинштадт — роли исполняли дети-заключенные, а представлениями руководил сам композитор Г. Краса, отправленный в лагерь в 1942 году. Как показала докладчица, условно-сказочный язык работал даже в обстоятельствах репрессий и насилия, передавая идею антифашистского сопротивления.

Ситуация, в которой идеологический запрос сочетается с цензурным запретом, была рассмотрена Е.Д. Гальцовой (ИМЛИ РАН). В России первых лет советской власти на волне интереса к теме Французской революции возникает замысел адаптировать для мастерских Вс. Мейерхольда трилогию П. Клоделя («Заложник», «Тяжелый хлеб», «Униженный отец»). Созданный в итоге текст пьесы «Тиара века» (автор — И. Аксенов, ректор ГИТИС) отражает поиски формы, адекватной революционно-мистериальному и трагическому пафосу, однако сохраняет связь с оригинальным текстом Клоделя, и именно эта связь, по мнению докладчицы, стала причиной того, что пьесу в скором времени сняли с репертуара.

Необычному, едва ли не курьезному случаю адаптации посвятил свой докладА.Ф. Строев (Сорбонна, Париж): во французских архивах сохранился машинописный экземпляр сценария, созданного в эмиграции Е. Замятиным по мотивам повести Стендаля «Ванина Ванини». Под пером Замятина сюжет Стендаля подвергается идеологизации и одновременно мелодраматизируется: из уст итальянского карбонария XIX века звучат слова о преданности «партии», а вместо оригинального финала предлагается выбор из двух альтернативных концовок, где фигурирует товарищеский суд над предателем, самопожертвование ради любви и выбор между любовью и революцией, совершаемый в итоге в пользу любви.

Как было показано в целом ряде докладов, объектом давления, обмана и прочих идеологических манипуляций может быть не только человек, но его имя, образ, репутация. В.К. Кантор (НИУ ВШЭ) предложил полемическую интерпретацию романа Н.Г. Чернышевского «Что делать?»: по мнению докладчика, сложившаяся традиция канонизировала этот текст как манифест революционно-демократической идеологии, подменив авторский замысел поверхностным или ангажированным прочтением, которое утвердилось уже среди современников писателя. С учетом происхождения, образования, круга интересов Чернышевского роман следует читать как призыв к духовному обновлению и внутренней работе, поскольку господствующая идеологизированная интерпретация игнорирует, по выражению докладчика, «христианский пафос» романа, в частности новозаветный смысл выражения «новые люди».

Идеологическую редукцию творчества Ф. Гёльдерлина в Германии 1920—1930-х годов исследовала в своем докладе И.Н. Лагутина (НИУ ВШЭ / ИМЛИ РАН). Парадоксальным образом творчество выдающегося поэта-романтика возвращается в литературно-философский обиход после многолетнего забвения, однако прочитывается в свете актуальных для того времени мифологем («Третий рейх», «тайная Германия», «Германия как новая Эллада»). Докладчица охарактеризовала два аспекта идеологизиорванного интереса к образам и мотивам Гёльдерлина — в кругу поэта С. Георге и в контексте национал-социалистической пропаганды.

При всем различии писательских судеб таких авторов, как К. Симон и И. Кальвино, их объединяет общая логика рецепции в послевоенном СССР — это можно было заключить по материалам докладов А.Г. Вишнякова (Московский государственный областной гуманитарный институт, Орехово-Зуево) и И. Сикари(Университет Ка’ Фоскари, Венеция). Участие обоих авторов в Сопротивлении послужило гарантией политической благонадежности и основанием для публикации на русском языке, однако их творческая индивидуальность все же плохо вписывалась в идеологические рамки, как это показал А.Г. Вишняков на примере анархиста, троцкиста и формалиста Симона. Согласно И. Сикари, Кальвино, допущенный цензурой к советскому читателю как «партизан итальянской литературы», в ходе творческой эволюции все больше удалялся от жесткого эстетического норматива, навязанного социалистическим реализмом, менялись и его политические взгляды, что затрудняло публикацию его произведений в Советском Союзе. Для того чтобы обойти неоднозначные аспекты творчества Кальвино, советские издатели интерпретировали его экспериментальную эстетику как уход с позиций «реализма» в идеологически не столь требовательный мир «сказки».

Некоторые исследователи сосредоточили внимание на институционально-практических механизмах идеологических манипуляций. О.Ю. Панова (МГУ) на основе архивных свидетельств подробно восстановила ход пушкинских торжеств, организованных в США в 1937 году. Эта идейно-политическая акция, в которой литературная классика открыто использовалась в качестве инструмента классовой борьбы, стала точкой пересечения множества интересов, союзнических и конфликтных: проводников советского культурного влияния за рубежом (ВОКС, посольства), эмигрантов первой волны, левых университетских интеллектуалов, представителей чернокожего населения США, борющегося за равноправие. Одним из главных идеологических ходов советских организаторов юбилея было использование интереса к «негритянским корням» Пушкина в среде социально активных чернокожих американцев. Основной мифологемой юбилея  стало утверждение «классовости и всемирности» Пушкина, заключавшее в себе фундаментальное противоречие: обращенный ко всем поверх языковых и национальных границ, русский классик оказывался, прежде всего, поэтом угнетенных. По мнению докладчицы, празднование пушкинского юбилея сначала в 1937 году, а потом в 1949 году стало моделью для последующих чествований русских классиков за рубежом.

Архивные материалы, исследованные Н.Ю. Харитоновой (ИМЛИ РАН / НИУ ВШЭ), позволяют заключить, что посещение Советского Союза испанскими поэтом Р. Альберти в 1937 году имело тайную и явную сторону. Визит Альберти, внешне имевший много общего с аналогичными поездками С. Цвейга, Р. Роллана, А. Жида, предполагал выполнение секретной дипломатической миссии — убедить правительство СССР в необходимости участия советской делегации во II Съезде писателей в защиту культуры, который должен был пройти в охваченной гражданской войной Испании.

Доклады Е.Е. Земсковой (НИУ ВШЭ) и Е.С. Островской (НИУ ВШЭ), основанные на архивных документах, касались различных эпизодов из истории журнала «Иностранная литература» 1920—1930-х годов. Контакты советских редакторов с писателями-рабочими из Великобритании, такими как Г. Хезлоп и Л. Бриттон, были рассмотрены не только в контексте левой идеологии, но и с точки зрения актуальной конъюнктуры мирового литературного рынка.

В ряде докладов был представлен панорамный взгляд на проблему литературы и идеологии в целом культурном регионе. В Латинской Америке отношение к Советскому Союзу было одним из важных идеологических критериев, и, как показал А.Ф. Кофман (ИМЛИ РАН), три испано-американских нобелевских лауреата по литературе ярко выразили основные тенденции в восприятии СССР. Политические симпатии П. Неруды, последовательного марксиста, диктовали ему апологетическую оценку, однако образ России в его поэзии, изъятый из идеологических схем, насыщается мистическими мотивами беспредельного пространства и первозданной мощи. Для Г. Гарсиа Маркеса советское представляет собой лишь одно из проявлений русского, противостоящего западноевропейской цивилизации. Писатель воспринимал Советский Союз как противостоящий во всем европейской норме и особо подчеркивал повсеместное нарушение пропорций как в пространстве, так и в поведении людей. Негативную тенденцию в отношении к СССР представлял О. Пас, прошедший эволюцию от увлечения марксизмом к активному неприятию ленинско-сталинского курса.

В докладе С.В. Прожогиной (Институт востоковедения РАН) была затронута проблема поисков идентичности в постколониальной франкоязычной литературе как в Северной Африке, так и в среде магрибской диаспоры во Франции. Соседство глубоко усвоенных форм французской культуры с традицией средневековой словесности, сохранявшей актуальность до начала ХХ века, подъем национального самосознания в сочетании с разочарованием в постколониальной действительности сформировали, по мнению докладчицы, особый тип литературного сознания, который обладает сложной структурой и находит воплощение в новой стилистике письма и новой системе жанров.

В докладах В.В. Сорокиной (МГУ) и Е.Н. Ковтун (МГУ) были освещены различные аспекты взаимоотношений между литературой и идеологией в национальных литературах постсоветского или, по выражению Е.Н. Ковтун, постсоциалистического пространства. В.В. Сорокина проанализировала актуальные для современного Азербайджана идеологические вопросы, связанные с национальной самоидентификацией, религиозной принадлежностью, межнациональными противоречиями и конфликтами на материале текстов русскоязычных азербайджанских авторов (Н. Мамедова, С. Алиева, Ш. Мургузова, Н. Османлы, Н. Дадашова и других). Е.Н. Ковтун обратилась к анализу литератур стран Восточной Европы, где к середине 1990-х годов социокультурные изменения привели к трансформации доминирующего типа фантастического повествования от научной к волшебной фантастике (фэнтези).

Идеологическую структуру художественного мира фэнтези на материале английской литературы (в первую очередь, К.С. Льюиса и П. Лайвли) охарактеризовала О.И. Половинкина (РГГУ), по мнению которой фэнтези представляет собой очередной антимодернистский проект, противопоставленный рационализму и утилитаризму западноевропейской цивилизации. Если жанр фэнтези эксплуатирует домодерную архаику, то другой пласт европейского культурного наследия — античная классика — также используется в современных «культурных войнах», на что обратила вниманиеО.Ю. Анцыферова (Ивановский государственный университет), предложившая параллельное прочтение триллера Д. Тартт «Тайная история» и полемической книги А. Блума «Закат американского разума».

Еще одну разновидность неполитической идеологии, в качестве которой в данном случае выступает наука, рассмотрел М.Н. Недосейкин (Воронежский государственный университет), посвятивший свой доклад последнему, неоконченному роману Г. Флобера «Бювар и Пекюше» (1881). По мнению докладчика, специфическая пародия Флобера на научный метод фиксирует превращение сциентизма в миф бартовского толка, то есть в идеологию с характерной редукцией сложного к простому и стремлением к исчерпывающему и непротиворечивому знанию.