Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » НЛО » №140, 2016

Николай Поселягин
Испытание модерностью: (От редактора)

Nikolay Poselyagin. Trial by Modernity: (From the Editor)

 

Николай Поселягин («НЛО»; редактор отде­ла «Теория»; кандидат филологических наук) poselyagin@nlo.magazine.ru.

Nikolay Poselyagin (NLO; editor, Theory section; PhD) poselyagin@nlo.magazine.ru.­

 

Дискуссия, публикуемая в этом номере, возникла вокруг термина «modernity», сколь популярного в современной международной гуманитаристике, столь и проблематичного. В российском контексте это понятие выглядит особенно проблемно: в научном сообществе нет консенсуса даже по поводу того, как его следует переводить: «современность»? «модерность»? «модерн» или «модернизм»? может быть, «модернити» или вообще «модернизация»?[1] Терминологическая размытость — лишь внешнее проявление размытости концептуальной: слишком широкое значение дало возможность использовать слово «modernity» в идеологических целях, скорее отражать ценностную установку того или иного историка, чем описывать исторический объект.

В итоге понятие, призванное обозначать определенный исторический период, превратилось в оценочное слово, в своеобразный дискурсивный «приз», которым недобросовестные идеологи и публицисты награждают общества, достиг­шие, по их мнению, определенной исторической стадии, и в котором они отказывают всем остальным обществам. «Модерность» становится чем-то интуитивно позитивным — тем, к чему государство или общество должно стремиться, чтобы тоже войти в круг мировых победителей. Подобная откровенно политическая сегрегация исторического процесса вряд ли может нравиться профессиональным историкам; в результате и сам термин для многих из них оказывается под подозрением.

В среде российских исследователей реакция часто бывает еще острее: раздача «призов» «модерности» и представление о стадиальности истории подозрительно напоминают теорию общественно-исторических формаций в ее официальном советском изводе, с ее идеологическими манипуляциями и догматической схоластикой, с ее директивным навязыванием внешних категорий «прогресса» и «развития», которые к тому же должны оцениваться однознач­но положительно. Здесь становится уже совсем легко подменять исторический анализ своими пристрастными политическими суждениями. Достичь модерности в русском варианте термина — значит уже не просто попасть в содружество развитых стран, не переработав при этом всех своих прежних коллективных травм, — здесь это почти как достичь коммунизма, наивысшей стадии мирового прогресса, тысячелетнего царства бесконечной современности. Таких смыслов, очевидно, нет в английском термине, но они по ассоциации способны всплывать в сознании российского историка и вызывать отторжение концепции modernity в принципе. А популярность концепции в зарубежной историографии создает еще более сильное поле напряженности, что тоже затрудняет рефлексию над спецификой и применимостью категории «модерность». Возмож­но, этим объясняется и неожиданно эмоциональный спор, который возник в ходе публикуемой здесь дискуссии между Александром Эткиндом и Майклом Дэвид-Фоксом.

Дискуссия была инициирована статьей Майкла Дэвид-Фокса, центральный предмет которой — исследования, в основном англоязычные, по истории России советского и постсоветского периодов. Дэвид-Фокс увидел определенные закономерности в том, как термин «modernity» применяется (или не применяется) в работах историков-русистов в зависимости от того, к какому из научных (и идеологических) «лагерей» они принадлежат. Таких «лагерей» он выявляет четыре. Одни исследователи полагают, что Россия, в отличие от западных стран, до сих пор не достигла стадии модерности; другие утверждают, что Россия вошла в модерную эпоху вместе со всем остальным миром; третьи вместо единой и универсальной модерности видят множество обособленных модерностей, уникальных для каждой отдельной культуры; наконец, четвертые считают, что множественные модерности не изолированы друг от друга, их элементы переплетаются между собой и с элементами традиции.

На статью Дэвид-Фокса пришло десять откликов от одиннадцати человек: обсудить затронутую в ней  проблематику согласились Катриона КеллиМарк Д. СтейнбергТимур Атнашев и Михаил ВелижевКирилл КобринЭнди БайфордСтивен ЛовеллАлександр ЭткиндДуглас РоджерсБрюс ГрантАлександр Марков; этот виртуальный круглый стол завершает общий ответ Майкла Дэвид-Фокса на все комментарии. Участники дискуссии, по сути, разделились на те же четыре группы, которые выделял Дэвид-Фокс, причем главным вопросом для большинства из них стало не столько изучение терминологической и идеологической ситуации в историографии, сколько свое собственное отношение к понятию «модерность» и его (проблематичное) определение. «Модерность» предстала не только трудной для концептуализации, но и ключевой для понимания того, как эти исследователи в целом видят и оценивают историю России последних полутора сотен лет. В центре дискуссии — вопрос о советской и постсоветской модерности как таковой: была ли она в России в принципе, и если да, то в каком виде и качест­ве? Фактически каждый из участников дискуссии предлагает свой вариант концепции модерности и свое ви´дение того, что представляет собой российская модерность (либо аргументирует позицию, согласно которой о «модерности» применительно к России и СССР говорить некорректно).

Благодаря своей концептуальной неопределенности этот термин, по крайней мере применительно к российской ситуации, оказался очень провокативным и эвристическим, превратился в своеобразное коллективное зеркало, позволяющее участникам дискуссии выйти на разговор о специфике, границах и методологии собственной науки.

 

[1] В этой подборке я взял на себя ответственность унифицировать терминологию во всех переводных статьях: «modernity» и «modern» я старался везде передавать как «модерность» и «модерный», пусть эти слова и не очень благозвучны для русского уха. Мне они кажутся предпочтительнее других, поскольку являются более лаконич­ными эквивалентами фразы «относящийся к эпохе Нового времени». Несмотря на весь груз побочных значений и вкусовых оценок, они, на мой взгляд, удобнее, чем «модерн» и «модернизм», поскольку не смешивают большой исторический период с вполне определенным направлением в искусстве и с промежутком времени, когда это художественное направление было ведущим. «Модернизация» здесь выглядит странно, так как обозначает конкретный процесс изменения какого-либо объекта, а не сложившееся положение вещей, — другими словами, модерность отличается от модернизации насколько же, насколько либерализм — от либерализации. Самая сильная позиция в этом ряду — у слова «современность», и когда мы говорим, допустим, о постсоветской России, понятие «модерность» в самом деле может выглядеть избыточно; к тому же «современность» образует важную антонимическую пару со словом «традиция» (не менее проблематичным) — т.е. с ключевой оппозицией к «модерности». Однако термин «модерность» шире. Например, важным эпизодом эпохи Нового времени является Французская революция 1789 года — явление модерное, зато современным его назвать трудно: безусловно, оно modern, но, очевидно, не present-day. В свою очередь, «современность» слишком перегружена идеей «текущей актуальности», что способно приводить к идеологическим искажениям: так, споры о (не)модерности СССР сталинского периода нередко подразумевают под собой полемику о том, должен ли быть важен Сталин нам сегодня.

- See more at: http://www.nlobooks.ru/node/7550#sthash.97UbcT79.dpuf



Другие статьи автора: Поселягин Николай

Архив журнала
№164, 2020№165, 2020№166, 2020№167, 2021№168, 2021№169, 2021№170, 2021№171, 2021№172, 2021№163, 2020№162, 2020№161, 2020№159, 2019№160, 2019№158. 2019№156, 2019№157, 2019№155, 2019№154, 2018№153, 2018№152. 2018№151, 2018№150, 2018№149, 2018№148, 2017№147, 2017№146, 2017№145, 2017№144, 2017№143, 2017№142, 2017№141, 2016№140, 2016№139, 2016№138, 2016№137, 2016№136, 2015№135, 2015№134, 2015№133, 2015№132, 2015№131, 2015№130, 2014№129, 2014№128, 2014№127, 2014№126, 2014№125, 2014№124, 2013№123, 2013№122, 2013№121, 2013№120, 2013№119, 2013№118, 2012№117, 2012№116, 2012
Поддержите нас
Журналы клуба