ИНТЕЛРОС > №141, 2016 > Историко-культурный контекст и проблемы репрезентации рабства в поэме «Виндзорский лес» Александра Поупа

Джон Ричардсон
Историко-культурный контекст и проблемы репрезентации рабства в поэме «Виндзорский лес» Александра Поупа


29 января 2017

John Richardson. Alexander Pope’s «Windsor Forest»: Its Context and Attitudes toward Slavery[1]

 

Джон Ричардсон (Национальный университет Сингапура; доцент кафедры английского языка и литературы; PhD) ellrja@nus.edu.sg.

УДК: 82-1/-9+82.091+82-133

Аннотация:

В статье рассматривается отношение Алек­сандра Поупа к работорговле в поэме «Виндзорский лес» как отражение общественного мнения (или его отсутствия) по этому вопросу в Бри­тании начала XVIII века в контексте Вой­ны за испанское наследство, Утрехтского мирного договора и политики вигов и тори. Автор выдвигает гипотезу о том, что причина при­глушенного характера протеста Поупа против торговли людьми лежит не в его согласии с су­щест­вующим положением вещей, но в общест­венном давлении и тяжелом финансовом поло­жении. Автор также прослеживает параллели с творчеством других писателей и поэтов того же периода: Тикелла, Парнелла, Гея и Свифта.

Ключевые слова: Александр Поуп, «Виндзорский лес», рабство, работорговля, Утрехтский мирный договор, Компания Южных морей, Война за испанское наследство, Асьенто

 

John Richardson (National University of Singapore; Assoc. Prof. Department of English Language and Literature; PhD) ellrja@nus.edu.sg.

UDC: 82-1/-9+82.091+82-133

Abstract:

Richardson examines Alexander Pope’s relationship to the slave trade in his long poem «Windsor Forest» as a reflection of social opinion (or its absence) regar­ding this problem in early eighteenth-century Britain, in the context of the War of the Spanish Succession, the Treaty of Utrecht and the politics of the Whigs and Tories. Richardson suggests that the muted character of Pope’s protest against the trade in humans was not due to his approval of the status quo, but rather to social pressure and a difficult financial situation. He also traces parallels with the work of other writers and poets of the same time period: Tickell, Parnell, Gay and Swift.

Key words: Alexander Pope, Windsor Forest, slavery, slave trade, Treaty of Utrecht, South Sea Company, War of the Spanish Succession, Asiento

 

 

Дискуссии об отношении Александра Поупа к работорговле в поэме «Виндзорский лес» всегда носили междоусобный характер, так как велись одними литературоведами в интересах других. Более того, зачастую участники этих споров занимали позицию исключительно на основании своей личной симпатии или антипатии к Поупу. Лаура Браун, к примеру, в своей обличительной книге (которую, по ее собственным словам, можно назвать «атакой на Поупа») доказывает, что последний «намеренно защищает» рост работорговли как последствия Утрехтского мирного договора [Brown 1985: 40]. Говард Эрскин-Хилл в ответ на публикацию Браун, которую он характеризует как «поверхностное исследование», выстраивает убедительную защиту «поразительного и яркого осуждения рабства в поэме Поупа» [Erskine-Hill 1998: 37—39][2]. Однако оправдание или порицание Поупом рабства — все же не самое важное в поэме и в ее контексте. Гораздо более интересным представляется вопрос о том, что говорит нам его приглушенный протест вкупе с комментариями других, посвященными Утрехтскому договору, об устоявшемся дискурсе в отношении рабства, а также о ментальных установках, из которых возник этот дискурс. Мы полагаем, что в творчестве Поупа и других писателей его времени проявляется эвфемистический отказ обсуждать эту тему, выявляющий смутное недовольство работорговлей и, возможно, институтом рабства в целом. Вторая область исследования касается причин, побуждавших Поупа подавить это недовольство и приглушить свой протест. Речь здесь пойдет прежде всего о Поупе, однако необходимо также принять во внимание политический контекст «Виндзорского леса» — давление со стороны общества и лишение права на высказывание тех, кто не был непосредственно связан с торговлей. Оба вопроса выходят не только за пределы распрей внутри одной группы исследователей, но и за рамки литературоведения в целом.

Среди историков распространено мнение, что англичане в начале XVII столетия, вне зависимости от уровня информированности, не испытывали ни­какого дискомфорта по поводу рабства в целом и работорговли в частности. В 1930-х годах Дж.М. Тревельян предположил, что «Британия в XVII веке не слишком-то мучилась угрызениями совести по поводу торговли людьми» и «вряд ли переживала об этом вплоть до последних лет» XVIII века [Trevelyan 1930—1934: 147]. Дэвид Брион Дэвис, один из самых влиятельных экспертов по проблеме рабства второй половины XX столетия, в своем ключевом труде предлагает тезис о том, что институт рабства был «социальной язвой, на которую общество веками закрывало глаза» [Davis 1966: vii]. Другой ведущий исто­рик, Линда Колли, утверждает, что на протяжении XVIII века «британцы не ви­дели никакого противоречия в том, чтобы громко рассуждать о свободе у себя дома и при этом покупать мужчин, женщин и детей в Африке и продавать их в рабство за рубеж» [Colley 1992: 351], в то время как редакторы новейшей авто­ритетной базы данных по Трансатлантической работорговле открывают ее следую­щим заявлением: «Для тех европейцев, которые хоть иногда задумыва­лись о проблеме рабства, перевозка африканцев через Атлантичес­кий океан в мораль­ном отношении значила ровно столько же, сколько транспортировка ткане­й, пшеницы или, например, сахара»[3] [Eltis, Behrendt, Richardson, Klein 1999: 1]. За исключением Тревельяна, все вышеупомянутые авторы используют метафору слепоты и зрения, которая подразумевает, что невозможность осуждения рабства была следствием скорее слабости или неспособности, чем сознательного решения. Другая метафора (и похожее предположение) присутствуют в заявлении Гретхен Герцины о том, что в начале XVIII века «довольство суще­ствующим положением вещей по отношению к рабству вплетается в ткань повседневной жизни» [Gerzina 1995: 26]. Метафора «ткани» отсылает нас к внешнему производству и данности, но не к выбору, описывая пре­небрежение рабством как неизбежное следствие тогдашних умонастроений.

Поэма «Виндзорский лес» и ее контекст бросают вызов распространенным взглядам о всеобщем принятии статуса-кво и слепоте в отношении рабства. Поуп начал ее еще в подростковом возрасте как эссе о природе, а затем, в 1712—1713 годах, в двадцатипятилетнем возрасте, переработал, дополнил и политизировал. Поэма как целое занимает важное место среди других его сочинений. Более того, ее можно считать кульминацией первого периода его писательской карьеры, прервавшейся более чем на десять лет, в течение которых он занимался переводами Гомера. Именно в «Виндзорском лесе» Поуп впервые надевает на себя мантию национального поэта-пророка, ставшую еще более важной в 1720-е годы, когда, оставив позади Гомера, он вернулся к написанию собственных сочинений[4]. В то время как подражание и ироикомический стиль его поздних произведений осложняют и проблематизируют эту роль, «Виндзорский лес» предлагает по большей части прямолинейный, как георгики, обзор, воспевая Британию времен Поупа. Неясности и двусмысленности в поэме, как мы надеемся показать, обусловлены не столько стремлением затемнить образ, как это случается в его зрелых стихотворениях, сколько желанием избежать неудобных толкований и вызванной ими неловкости.

Контекст, в котором была написана финальная версия «Виндзорского леса», скрывал множество возможностей для неловкости и неудобства. Мо­лодой писатель внес свою лепту в политическую и поэтическую дискуссию, сопро­вождавшую заключение Утрехтского мирного договора, «мира тори». Главным преимуществом для британцев в результате заключения договора стало право монопольной торговли рабами в испанских колониях в Америке, или Асьенто, которое подразумевало согласие британцев поставлять «сто сорок четыре тысячи негров, piezas de India[5], обоих полов и всех возрастов, по четыре тысячи восемьсот негров, piezas de India, каждый год на протяжении тридцати лет...» [Asiento 1713: 3]. Тот факт, что новоприобретенное британское благополучие зависело от покупки, перевозки и продажи почти 5 000 африканцев ежегодно, трудно было назвать поводом для гордости, потому этот факт практичес­ки не вызвал публичного обсуждения. Часто случалось, что при упоминании новых торговых возможностей использовали эвфемизмы. Обращение к пар­ламенту, в котором королева объявила о приобретении Асьенто, к примеру, вызва­ло бурю лояльных откликов со всех концов страны. В одном из них, полученном из Бристоля и напечатанном в газете «Пост-Бой», говорится о «блестящих преимуществах для развития торговли и приумножения богатства». О природе бристольской торговли и об одном из источников ее расцвета читателю косвенно сообщается лишь ближе к концу текста. В разделе, посвященном судоходству, упоминается пять судов, связанных с Ямайкой, предположительно занятых тем же делом, что и галера «Сачеверел»[6] (Sacheverel Gally), месяц спус­тя прибывшая в Бристоль, предварительно высадив на острове 429 африканцев [Post-Boy 1712 2673[7]]. Эвфемизм не есть следствие той невольной самоуспо­коенности или слепоты, которая обычно приписывается менталитету начала XVIII века. Характерным для этого времени является избегание обсуждения темы рабства, берущее истоки в тревожном беспокойстве.

Уклонение от дискуссии по этому тяжелому вопросу бросается в глаза в строках «Виндзорского леса», затрагивающих тему рабства и ставших недавней темой литературных споров. Матушка Темза, придуманная Поупом антропоморфная квинтэссенция Британии, рисует в пророческом экстазе картину будущего, к которому может привести мир тори:

Мир, торжествуй ты в наши времена,

Чтобы исчезли рабство и война;

Пускай плоды индеец в рощах рвет

И со своей возлюбленной живет;

Пусть королевский род в Перу царит,

А Мехико пусть будет златом крыт[8]

                    [Pope 1938—1968: 407—412][9].

Важно подчеркнуть, что предложение «Чтобы исчезли рабство и война» недвусмысленно ставит вопрос всеобщего освобождения невольников. Безотносительно к окружающим их строкам, эти пять слов выражают ясную надежду на мир, в котором нет неволи, и такое же ясное неприятие мира, в котором она есть. Определение, однако, тоже важно. Перед этими пятью словами упоминается маловероятное событие — конец всех войн, а после них идет ряд примеров, которые медленно, но верно отводят внимание читателя от Великобритании и ее роли в работорговле. Следует освободить индейцев, перуанцев, мексиканцев — словом, всех, кроме африканцев, порабощенных британцами. Здесь работает принцип не слепоты, но закрытых глаз. Через эти строки пробивается и отрицается признание, а признание, как и его отрицание, является следствием скорее беспокойства, чем самоуспокоения.

Подобный уход от темы можно также найти среди правок, сделанных Поупом в поэме под влиянием конкуренции. Одним из первых важнейших произведений о перемирии была поэма Томаса Тикелла «О возможности мира», опубликованная в октябре 1712 года, почти за шесть месяцев до подписания мирного договора. Джозеф Аддисон восхвалял поэму в журнале «Спектейтор», как будто бы нарочно разжигая вражду между молодыми начинающими поэтами, двадцатишестилетним Тикеллом и двадцатичетырехлетним Поупом. Первым делом упомянув о своем восторге при «открытии восходящего гения среди соплеменников», Аддисон цитирует сначала Поупа, после — Тикелла, а затем подробно останавливается на поэме последнего [Spectator 1965 523]. До наших дней дошел комментарий Поупа в письме к старшему другу, Джону Кэриллу, к моменту написания которого поэма была переиздана трижды. И хотя Поуп упоминает, что Кэрилл «не самого лучшего мнения о строфах г-на Тикелла в “Наблюдателе”» (другое произведение автора), он осторожен и не демонстрирует сопернической зависти, воздавая хвалу целому ряду аспектов поэмы «О возможности мира». Он также переписывает восемь строк, которые, как он опасается, сопоставимы с восемью строками из «Виндзорского леса», его собственного черновика поэмы о мире, и просит Кэрилла посоветовать ему, стоит ли делать правки. Вот эти строки:

Fearless the merchant now pursues his gain,

Бесстрашный купец отныне преследует добычу

And roams securely o’er the boundless main.

И, ничего не опасаясь, бороздит безбрежный океан.

Now o’er his head the polar bear he spies,

Над головой своею он наблюдает Полярную Медведицу

And freezing spangles of the Lapland skies;

И ледяные блестки Лапландских небес;

Now swells his canvass to the sultry line,

Отныне его паруса вздуваются к знойному горизонту

With glitt’ring spoils where Indian grottoes shine.

Со сверкающими сокровищами там, где сверкают индейские гроты.

Where fumes of incence glad the southern seas,

Где дым благовоний радует южные моря

And wafted citron scents the balmy breeze.

И аромат цитрона сдабривает мягкий бриз[10].

Здесь важно отметить идеалистический характер и выборочную географию отрывка. В «безбрежном океане» Тикелла отсутствует Южная Атлантика, а единственные места, которые посещают его торговцы в районе экватора, — это полумифические, благоуханные и сказочно богатые страны Южной Америки, а также, по-видимому, ее тихоокеанское побережье.

Поуп отредактировал свои строки перед публикацией «Виндзорского леса», но от этого они не стали ни более понятными, ни менее похожими на Тикелла. Вот оригинальные, достаточно точные строки, которые он отправил Кэриллу:

Now shall our fleets the bloody cross display

Отныне наш флот покажет окровавленный крест

To the rich regions of the rising day,

Богатым краям восходящего солнца

Or those green iles, where headlong Titan steeps

Или зеленым островам, где безрассудный Титан отвесно направляет

His hissing chariot in th’Atlantick deeps,

Свою шипящую колесницу в пучины Атлантики;

Temp[t] icy seas, where scarce the waters roll,

Испытает ледяные моря, где перекатываются редкие воды,

Where clearer flames glow round the frozen pole,

Где светлые языки пламени мерцают вокруг замерзшего полюса

Or under southern skies exalt their sails,

Или под южными небесами поднимают свои паруса,

Led by new stars, and born by balmy gales.

Ведомые новыми звездами и рожденные благоухающим зефиром

                                             [Sherburn 1956: 157].

Эти четыре двустишия не только достаточно полны, более того, они напоминают четырехгранный купол из другого стихотворения Поупа, «Храм славы», над которым тот работал параллельно. Они говорят о четырех сторонах света, или, как выражается сам Поуп, «приветствуют все четверти небес»[11] [Pope 1938—1968: 249]. Так, если в первых двух двустишиях возникает образ ежедневной траектории солнца (с Британией или Европой в центре), то западные «зеленые острова», где Титан бросается в море, должно быть, находятся в Карибском море. Не вызывает сомнений то, что, судя по описанию и контексту, в этих строках представлена одна из версий мифа о Карибском бассейне, а посему это является частью литературной традиции XVII века, так же как и Бермудский «счастливый остров» Эдмунда Уоллера. Иными словами, это место, которое небеса сохранили «не знающим беды» [Waller 1893: 66, 68, строки 6, 46; Chadwyck-Healey, 1992—1995; Gay 1974]. Это подчеркнуто «ненастоящие» Карибы, где невольники работают на плантациях сахарного тростника или «освежаются» перед отправкой в Южную Америку. Тем не менее Поуп решает убрать эти строки перед публикацией, не оставив в конечной версии ни Атлантики, ни Карибов:

Деревья, Виндзор, твой лесной народ,

Моих могучих не минуют вод;

Им предстоит британский крест и гром

Нести на лоне моря голубом;

Испытывать полярные моря

Там, где сполохи в небе как заря;

И южные изведать небеса,

Где пряный ветер дует в паруса

                             [ВЛ 1988: 385—392][12].

Согласно представлениям Поупа о правилах хорошего вкуса, при правке он сде­лал строки менее сильными, «менее выразительными», «усредненными» [Pope 1938—1968: 268][13]. Там, где в оригинале действие разворачивалось на востоке, западе, севере и юге, новая версия охватывает только три стороны све­та, исключая запад, и образ садящегося солнца в первых двустишиях оказывается потерян.

Причиной удаления Поупом этого пассажа вряд ли можно считать страх быть обвиненным в плагиате, так как у Тикелла нет ничего похожего на удаленный фрагмент. Напротив, правка делает сравнение с последним более вероятным. В новой версии блуждание по миру гораздо ближе к структуре строк Тикелла, чем изначальный замысел с четким выделением четырех сторон света. Возможно, настоящая причина правки лежит в стремлении привести «Виндзорский лес» в соответствие с расплывчатой, эвфемистической географией других поэм о мире и самого названия Компании Южных морей. Как название последней маскирует тот факт, что торговлей Компания занималась, в основном, в Атлантике, новые строки Поупа располагают дубы Виндзора на востоке, севере и в южной части Тихого океана, но только не в Африке и не на Карибах. Такого рода география находит развитие и в следующем пассаже. Поуп вызывает в воображении мечты о рубинах и золоте [ВЛ 1988: 396], представляет себе визит американских индейцев в Лондон [ВЛ 1988: 402—405] и в завершение надеется на освобождение порабощенных испанцами перуанцев и мексиканцев [ВЛ 1988: 409—414]. Все эти желания объединены в поэме британским судоходством и разливающейся Темзой, символом Британии и ее идеалов [ВЛ 1988: 397—398]. Но единственными британскими кораблями, для которых открылись мирные Южные моря и путь к перуанцам и мексиканцам, были суда Компании Южных морей[14]. Свои торговые путешествия они начинали в Африке, где загружали рабов, а затем продолжали движение на Карибы или в Южную Америку, где их высаживали. Устраняя Атлантику и Карибское море из своей поэмы, Поуп устраняет и все следы этих перемещений. В более широком смысле правка Поупа воспроизводит модель поведения общества в целом, закрывавшего глаза на роль Компании Южных морей и природу британских приобретений вследствие Утрехтского мирного договора. Название Компании, как, собственно, и других коммерческих предприятий, представляет ее в наиболее выгодном свете. Созданная в 1711 году как одна из ранних составляющих мирной политики тори, организация получила имя, которое должно было ассоциироваться с Вест-Индской компанией, ее великим торговым предшественником, а также вызывать романтические ассоциации с Южными морями[15]. Тем не менее, кроме саморекламы в названии содержался и эвфемизм, поскольку оно не только выставляло деятельность Компании в выгодном свете, но и скрывало «неудобные» моменты работорговли. Согласно Оксфордскому словарю английского языка, словосочетание «Южные моря» в то время имело следующее значение: «моря Южного полушария, в особенности южная часть Тихого океана», где «в особенности» относится к повседневному использованию словосочетания [Oxford English Dictionary 2000]. Словосочетание «Южное море» употребляется для обозначения исключительно Тихого океана, как в черновике государственного работоргового контракта 1707 года, так и в акте 1711 года, в котором компания наделяется монополией [Donnan 1930, 1969: 18]. И хотя монополия включала в себя восточное побережье Южной Америки, от «реки Ориноко до южной оконечности Огненной Земли», сама фраза появляется только в описании западной, тихоокеанской области, «от вышеупомянутой южной оконечности через Южные моря до северной оконечности Америки» [Carswell 1960: 54]. Как бы то ни было, даже если автор акта подразумевал под Южным морем южную часть Тихого океана, то дела Компания вела совершенно в другом месте. Она перевозила рабов через Атлантический океан в Испанскую Америку, и большая часть ее деятельности была сконцентрирована на восточном побережье. Из семи фабрик, которые предлагалось учередить в 1713 году, шесть находились в Картахене, Веракрусе, Портобелло, Буэнос-Айресе, Каракасе и Гаване на атлантичес­ком побережье, и только одна — на тихоокеанском[16], в Панаме [Donnan 1930, 1969: 2: 168—169]. Более точным, хотя и менее привлекательным, было бы название Атлантическая компания или Атлантическо-Тихоокеанская компания.

Акцент на Атлантике, вероятно, был очевиден Роберту Харли[17], планировавшему учреждение Компании в 1711 году и придумавшему (или одобрившему) ее название. Это было его первое предприятие, и он был его первым управляющим. В самом деле, связь между ним и компанией была настолько тесна, что фирма впоследствии стала известна как «шедевр графа Оксфорда» (этот титул Харли получил позже) или, как язвительно выразилась герцогиня Ормонд в послании к Джонатану Свифту 1720 года, «паршивое дитя графа Окс­форда» [Carswell 1960: 34; Woolley 1999; Williams 1963]. Общий план проекта был объявлен в мае 1711 года, и уже в июле Мэтью Приор прибыл во Францию, пытаясь добиться права на Асьенто как части готовящегося мирного соглашения и основы для работы компании. Из этого можно сделать вывод, что название компании изначально вводило в заблуждение. Отсылая к желаемой торговле с Перу и Чили, оно скрывало истинные цели делового предприятия в том, что касается атлантической работорговли, вызывая в памяти тихоокеанские приключения и легенды о золоте Южных морей[18] [Sypher 1942, 1969: 29]. В 1711 году Герман Молл написал отчет о зоне хождения судов компании, бывший частью рекламной кампании, призванной поддержать проект. Он ни словом не обмолвился о возможной работорговле, но зато вожделенно писал о «богатейших золотых приисках и реках Америки», которые («вне всякого сомнения») местные жители держали в секрете от своих испанских господ [Moll 1711: 209]. В названии Компании блестело именно это золото, а не измученные тела африканских рабов.

Компания Южных морей и ее торговля были важной частью мирного соглашения, которое Харли и его кабинет в итоге заключили в 1713 году, и все поэты, присоединившиеся к восторженной литературной шумихе в поддержку мира, закрывали глаза на истинную природу торговли. Томас Парнелл, член клуба Скриблеруса, как и Харли, в пророческом пассаже в конце своей поэмы вос­хваляет «планы Оксфорда» и представляет себе оживленный «поток», надеясь, что он сможет «поймать ветра на всех морях»[19] [Chadwyck-Healey 1992—1995: 305]. Для этих строк является характерной их размытость, и Парнелл усердно избегает разговора о том, что это за поток и где он находится. Другие поэты немного подробнее описывают деятельность компании, но и они искажа­ют информацию, прикрываясь как ассоциациями, производимыми названи­ем компании, так и его неточностью. Когда Джозеф Трапп пишет о Южноамериканской «Индии» с ее «приисками»[20] [Chadwyck-Healey 1992—1995: 17], а Джон Гей, другой член клуба, ссылается на мирный договор как источник «индейских месторождений для Британии»[21] [Gay 1974: 95], оба они повторяют мечту Молла о золоте Южных морей, хотя ко времени написания этих строк уже были известны подробности об Асьенто. Следующие строки Вильяма Диапера еще более выразительны, хотя вводят в заблуждение не менее цитирован­ных выше: «О как приятен нереидам / Британский флот в Южных морях» [Dia­per 1713: 730—731]. Может быть, Диапер включил ссылку на нереид, чтобы посодействовать популярности его более ранней поэмы, «Нереиды», но сложно придумать более неуместный образ. «Британский флот» в Южных морях принадлежал Компании Южных морей, чьей главной целью была торгов­ля рабами. Таким образом, Диапер совмещает образы работорговли и прелестных средиземноморских нимф, восхищенных прекрасными судами в ветреном Тихом океане, прибегая к такому же географическому искажению, как впоследствии Тикелл и Поуп.

Молчание царило и в политических дебатах. Масштабное строительство двенадцати новых пирсов в 1712 году закрепило возвышение Харли и мирное соглашение тори, но переговоры были окружены аурой секретности и про­двигались очень медленно на протяжении всего 1712-го и первой половины 1713 года. О таких подробностях, как Асьенто, ходили только слухи. В конце мая, например, «Флаинг пост» вигов был проинформирован о том, что «с Британией еще не подписаны Гаагский договор и договор о рабах», хотя всего через несколько дней королева заявила перед парламентом об обратном [Flying Post 1712 3223]. Из-за особых издержек, которые Британия понесла во время войны, она «настояла на получении и добилась права Асьенто, или контракта на поставку негров в испанскую Вест-Индию, на 30 лет» [Post-Boy 1712 1664]. Эту новость тепло встретили в «Экзаминере», включив Асьенто в перечень триумфальных побед королевства, после чего испаноамериканская работорговля стала частью общественного дискурса о мире[22] [Examiner 1712 29; Bevis 1991: 152; Erskine-Hill 1998: 36]. Как бы то ни было, она так и не получила сколько-нибудь важную роль в печатной полемике. Возможные трудности с торговлей, обрисованные в «Письме вест-индского купца»[23], были процитированы во «Флаинг Пост» в августе, а затем перепечатаны с добавлением неук­люжих аллегорий в ноябре, но в целом упоминаний Асьенто в газетах и листов­ках было довольно мало [Flying Post 1712 3258; 1712 3291]. Предположительно имевшая место в кофейне дискуссия, опубликованная в январском номере «Флаинг пост» 1712/1713 года, указывает на эпизодическое появление темы рабства в устных спорах. Когда виг обвинил своего оппонента тори в том, что мир ничего не принесет, последний разразился бурей клокочущего гнева: «...и Асьенто ничего не значит — это слово задушит вас. Асьенто, сэр, запомните это, неужели оно совсем ничего не значит?» [Flying Post 1712/3 3325]. На протяжении следующего месяца Свифт с тревогой жаловался Эстер Джонсон, что французы в последний момент пытаются избежать передачи права на торговлю [Swift 1948: 519]. Несмотря на его опасения, в марте 1712/1713 года было все-таки подписано соглашение с Францией, в том же месяце — Асьенто с Испанией, а затем в июле был заключен мир с последней. Для интересующихся подробностями полный двуязычный текст соглашения о работорговле был опубликован на испанском и английском языках.

Как бы то ни было, большинство не занимали детали. В результате Утрехтского мирного договора Великобритания приобрела значительную торговую концессию, но природа этой торговли замалчивалась в дискуссиях и всегда затемнялась в поэзии. Причина этого молчания, скорее всего, лежала в неприязни к работорговле. Та же неприязнь проглядывает в представлении Поупа о мире, в котором «не исчезло рабство». Почему же это отвращение выражалось так редко и так тихо? Общим, заурядным ответом будет давление со стороны общества и лишение права на высказывание, тогда как интересных, индивидуальных ответов будет столько же, сколько людей, хранивших молчание. Один из таких ответов дает Поуп. С его помощью можно установить некоторые источники давления, из-за которых использование в поэме любых других выражений, кроме пары очень общих слов, было абсолютно или почти непредставимо. Составление окончательного варианта «Виндзорского леса» совпало с очень важным этапом в карьере поэта: сближением с тори, признанием среди центристов и отдалением от старых друзей вигов. Именно в истории этих изменений и политической окраски «Виндзорского леса» можно найти причины подавления протеста Поупа.

Поэзия о наступлении мира в 1712—1713 годах была полностью или час­тично политизирована. Аддисон в своем эссе в «Спектейторе» не только восхваляет Тикелла за пренебрежение классическими изобразительными средствами, но и намекает на его политическую позицию, дважды ссылаясь на Мальборо. К тому времени тори уже сместили герцога с поста и вскоре после этого отправили в своеобразную ссылку. Тенденциозность поэмы Тикелла достаточно очевидна даже без намеков Аддисона [Spectator 1712 523]. После вступительного посвящения епископу Бристольскому, полномочному представителю в Утрехте и одному из умеренных тори, он начинает свое произведение в воинственном тоне:

THE naughty Gaul, in ten campaigns o’erthrown,

Дерзкий Галл, побежденный после десяти битв,

Now ceas’d to think the western world his own.

Перестал считать западный мир своим.

Oft had he mourn’d his boasting leaders bound,

Он часто оплакивал своих хвастливых лидеров, взятых в плен,

And his proud bulwarks smoking on the ground:

И дымящиеся развалины своих гордых бастионов:

In vain with powers renew’d he fill’d the plain,

Тщетно заполнил он равнину свежими войсками,

Made timorous vows, and brib’d the saints in vain;

Давал робкие клятвы и напрасно подкупал святых;

As oft his legions did the fight decline,

Так как часто его легионы отказывались воевать,

Lurk’d in the trench, and skulk’d behind the line.

Они прятались в окопах и бездействовали в тылу[24]

                           [Chadwyck-Healey 1992—1995: 102].

Гордый король-тиран, его подобострастные подданные, забившиеся в траншеи, и суеверные католики, которые дают взятки святым, — обычные темы вигской франкофобии. Но эти строки также намекают на то (и, может быть, это даже важнее), что мир возможен только благодаря выигранной войне. В тот же месяц, когда была опубликована поэма, Джон Арбетнот включил «Завоевание Франции» в «Искусство политического обмана» как пример доведенной до крайности, но при этом настойчивой лжи [Condren 1997: 181]. Поэма использует ложь для того, чтобы внушить читателю, что мир достигнут не в результате политики тори, которая спасает страну от разрушительной войны, но, напротив, является достижением вигов и победоносной армии. Эта идея красной нитью проходит через все произведение. Вернувшиеся герои рассказывают истории о победах, британская молодежь путешествует по полям сражений в Европе, и, что важно, все это благодаря Мальборо [Chadwyck-Healey 1992—1995: 95—104, 110—26]. В одном особенно ярком пассаже Тикелл отправляет Мальборо на покой в Бленхейм: «Своими завоеваниями ты сделаешь / свободной Европу и принесешь славу своей королеве» [Chadwyck-Healey 1992—1995: 297—298]. Фраза «своими завоеваниями» подводит итог центральной мысли поэмы: мир — это результат побед Мальборо. Разумеется, это умеренное произведение в то же время восхваляет «кабинет Харли» и даже посвящает целую строку радикальному тори по имени Генри Сент-Джон [Chad­wyck-Healey 1992—1995: 390, 455]. Но за неуверенной похвалой в этой строке скры­вается и оскорбление, ибо акцентируются галантность и меценатство Сент-Джона, а не его талант государственного деятеля. Посему поэма остается хоть и очень сдержанной, но все же намеренно диссидентской.

На момент публикации поэмы Тикелла Клуб братьев тори уже некоторое время находился в поисках поэта-протеже, проявляя при этом смесь легкого безразличия и партийного усердия. Одним из кандидатов был Диапер, который в марте получил по одной гинее от каждого брата за своих «Нереид», а в декабре Свифт представил его Сент-Джону как автора «Дриад» [Swift 1948: 519]. С марта по декабрь Диапер пытался написать стихотворение, которое понравилось бы братьям. Сама его манера уже выражает лояльность, усердно игнорируя все запреты Аддисона, касающиеся использования языческой мифологии, и состоит из беглого описания сельской местности в классическом стиле, за которым следуют речи трех нимф. Первая, Напея, говорит о радостях деревни; вторая, Псекас, — о войне, которая губит эти радости; и последняя, Небесная Сущность, подробно останавливается на грядущем мире тори [Diaper 1713: 5—12, 12—14, 14—34]. Как Псекас, так и Сущность представляют войну как зло, которое порождает кровопролитие и дает преимущества «воришкам и грабителям» [Diaper 1713: 289, 307, 407]. Все это не только противоречит хвалебной риторике Тикелла, но и намекает на жадность и коррумпированность, в которых тори подозревали Мальборо и из-за которых ранее в том же году против него было выдвинуто обвинение в палате общин [Trevelyan 1930—1934: 200—201]. Диапер далее переходит к описанию мира как «сизифова труда», которому положила конец королева Анна, что не совсем соответствует представлению вигов о победоносной войне. Помимо прочего, поэт превозносит Сент-Джона [Diaper 1713: 631, 455—74]. «Дриады», поэма в меньшей степени сознательно умеренная, чем произведение Тикелла, скорее всего, писалась для того, чтобы угодить вкусам адресатов. И действительно, Диапер получил двадцать гиней от Сент-Джона в 1712—1713 годах, когда был тяжело болен. Возможную финансовую поддержку в будущем обещал ему и Свифт[25] [Swift 1948: 619; Woolley 1999: 481; Diaper 1951: xvi-xx].

Парнелл был всего на несколько лет старше Диапера, но намного богаче и в качестве архидиакона Клогера занимал гораздо более прочное положе­ние в обществе. Но и он стремился к славе. За день до того, как представить Диапера Сент-Джону, Свифт передал ему «Эссе о разных стилях в поэзии» отца Парнелла, надеясь на последующую «благосклонность». Он чаял побудить ту самую благосклонность, убеждая Парнелла польстить Сент-Джону в его поэме. Этот совет привел к появлению среди строк преувеличенно хвалебного панегирика[26] [Swift 1948: 586]. Поэма о мире Парнелла появилась три месяца спустя, в марте 1713 года, после того как Сент-Джон ее просмотрел и внес изменения.

Как и следовало ожидать, эта поэма представляет позицию тори с первого двустишия и до самого конца: «Отец благополучия, сын небес / Сладостный мир, вожделение страждущего мира, приди»[27] [Swift 1948: 623; Chadwyck-Healey 1992—1995: 1—2]. Война обременила мир смертью, но не вдохновила его славой. Мир — это посланник небес, а не подарок меча Мальборо. Хотя ближе к концу в поэме появляется небольшой перечень британских побед, но и ему предшествует мирная установка тори «завоевывать начнешь, врага наживешь» [Chadwyck-Healey 1992—1995: 312—320]. Первые части поэмы представляют войну в черном свете, говоря о боевых успехах очень сдержанно. Куда большую роль в тексте занимают последующие многословные восхваления миротворцев тори [Ibid.: 19—28, 55—110]. Примечательно, что Мальборо в поэ­ме полностью отсутствует, если не считать косвенных указаний на герцога, выраженных в образе сатаны и демона раздора в военном лагере во Фландрии [Ibid.: 197—198]. И хотя поэма Парнелла гораздо менее вычурна, неуклюжа и не столь воинственно выступает в поддержку тори, как опус Диапера, она тем не менее является ангажированным продуктом, несомнено написанным с учетом возможного вознаграждения.

Позиция Поупа в 1712 году отличалась от взглядов других поэтов, восхвалявших мир. Будучи католиком, он не мог ни состоять в братстве, как Тикелл, ни надеяться на продвижение в церковной или светской областях, как Диапер или Парнелл. Его карьера начинающего литератора, хоть и вселяющего надежды, кардинально отличалась от судеб остальных. Успех Поупа также зависел от поддержки состоятельных меценатов, но скорее от группы людей, чем от какого-то конкретного покровителя. Подписное издание Гомера часто считают поворотным моментом в карьере поэта. И хотя предложения подписки были опубликованы только в октябре 1713 года, сама идея перевода зародилась в 1708 году [Sherburn 1956: 45]. Другими словами, как Гомер, так и литературные успехи отошли для него на второй план во время завершающей стадии рабо­ты над «Виндзорским лесом» в 1712 году. Дастин Гриффин описал затею с Гомером как «один из проектов, которые, как правило, спонсируют попечительские организации». «Организации» в данном случае следует понимать как ряд не связанных между собой покровителей [Griffin 1996: 133]. Поуп сам ясно осознавал важность широкой поддержки. В январе 1713/1714 года в письме Кэриллу он объяснял свое желание опубликовать к февралю первый список подписчиков, «от репутации и общественного веса которых будет неизбежно зависеть значительная часть успеха этой затеи в городе» [Sherburn 1956: 207]. Потребность Поупа во всесторонней поддержке и его неприятие партийной вражды, которая может этой поддержке помешать, являются постоянной темой его писем 1714 го­да. В мае он написал Кэриллу: «В мои амбиции входит лишь получение положительного мнения от хороших людей из всех лагерей», а в июле пожаловался на то, что живет в эпоху, когда «ни один человек не может быть со всеми людьми» [Sherburn 1956: 221, 238]. В то же самое время он отказывался от принадлежности к какой-либо из партий, описывая себя как «самого последнего человека в мире, который будет заниматься политикой», и «полуви­га», а также призывая к «забвению слова “партия”» [Sherburn 1956: 210, 231, 245]. Иными словами, зависимость Поупа от репутации и поддержки заставля­ла его стремиться к всеобщему уважению и бояться влияния политики на его имя и продажи. Это затруднило его партийную ориентацию и вынудило быть осторожным в заявлениях, так как, заняв чью-либо сторону, он не получил бы от этого никакой пользы, но зато мог бы оттолкнуть потенциальных покупателей.

Как бы то ни было, в 1712 году Поуп вновь стал подвергаться давлению сделать выбор в пользу одной из партий. Судя по всему, эссе Аддисона в «Спектейторе» содержало скрытый призыв сделать «Виндзорский лес» более вигским. И хотя в октябре поэма все еще была в черновом варианте, Аддисон, вероятно, видел рукопись, так как Поуп имел обыкновение показывать свои неопубликованные работы доверенным друзьям и советникам [Cummings 1988: 144]. Через две недели после публикации эссе Ричард Стил написал Поупу о том, что собирается показать Аддисону рукопись «Храма славы», которую Поуп дал тому почитать [Sherburn 1956: 152]. Более того, мы знаем, что Поуп просил совета о «Виндзорском лесе» у Кэрилла и Джорджа Грэнвиля [Sherburn 1956: 157, 172]. Вступительные строки Джона Гея в «Рурал спортс» за январь 1712/1713 года свидетельствуют о том, что он читал черновик поэмы. И, наконец, отсылка эссе к «подвигам речной богини» столь явно напоминает матушку Темзу из «Виндзорского леса», что сложно себе представить, что Аддисон не читал поэму. И, скорее всего, она ему не понравилась. За вторым предложением эссе, в котором Аддисон хвалит Поупа, следует третье, в котором он хвалит поэму Тикелла, а в четвертом объясняет причины этой высокой оценки. Аддисон оценил, что «автор не стал развлекаться небылицами из языческой теологии», хотя именно это и сделал Поуп. Но у Аддисона было еще одно серьезное критическое замечание. «Многие из наших современных авторов не знают, как воздать должное Выдающемуся Человеку, который дает им тему для творчества», — замечает он и описывает свой поиск «деяний Великого Человека, дарующего пищу писателям», как тщетный, ибо, к его глубочайшему разочарованию, этот поиск приводит к речной богине [Spectator 1712 523]. Другими словами, мир — это дар великого Мальборо, и поэмы о мире должны прославлять его храбрость, а не потворствовать мифологическим прихотям автора. Мы не знаем, что Поуп думал об этих замечаниях, но в обращении Гея к поэту, опубликованном в «Рурал спортс», мы можем найти намек на это восприятие: «Мягко текущая Темза придерживается своего извилистого пути / И, взволнованная, восхищается твоими очаровательными потоками. / Богини рек и нимфы толпятся над тобой»[28] [Rural Sports 1713: 41, строки 5—7]. Гей особенно заостряет внимание на языческих элементах в «Виндзорском лесе», которые так невзлюбил Аддисон. Он даже повторяет фразу «речная богиня». Если мы предположим, что задачей эссе в «Спектейторе» было исправить ошибки в поэме, то с той же самой вероятностью можно утвержать, что здесь Гей бросал вызов будущему цензору. Возможно, за спиной у Гея Поуп оказывал сопротивление силовому вмешательству Аддисона.

Есть и другие обстоятельства, которые в 1712 году подтолкнули Поупа к тори. В ноябре он написал Кэриллу утешительное письмо в связи с очень злой реакцией на его недавнюю поездку во Францию, опубликованной в издании «Флаинг пост» [Sherburn 1956: 152, 154]. Этот выпуск «Флаинг пост» не сохранился, но догадаться о его содержании не так уж и трудно. Газета «Флаинг пост» была одержима ненавистью к католикам и к тори. Так, она публиковала статьи о волнениях 5 ноября, сочетавшие в себе крайне напыщенное возмущение беззакониями толпы тори со скрытым восхищением точно такими же беззакониями вигов. Обычным делом было описывать мнимые зверства католиков: как исторические варварства ирландцев, так и современную жестокость французов по отношении к рабам на протестантских галерах [Flying Post 1712 3270; 3287; 3291; 3299; 3371]. В других статьях упоминается большое количество католиков в Лондоне («Я не думаю, что они здесь лишь затем, чтобы попить и поесть») и повсеместно распространенный страх того, что «есть такая группа людей, которая, будь их воля, назначила бы французское правительство, а также другие французские обычаи, отняв у нас все свободы» [Flying Post 1712 3285; 1712/13 3322]. Кэрилл был известным католиком, и «Флаинг пост», скорее всего, трактовала его поездку во Францию как часть католического (якобитского) заговора с целью привести французов во главе с претендующим на трон самозванцем к власти в Англии. Поуп усмотрел во всем этом возможность помочь уважаемому другу своим пером, но эта помощь удтвердила и его политический статус [Sherburn 1956: 152]. Будучи католиком, он часто подозревался в торизме и якобизме, по крайней мере теми, кто разделял политические взгляды «Флаинг пост».

И хотя Поуп был слишком осторожен, слишком умерен и сознателен, чтобы написать произведение, хоть отдаленно напоминающее по стилю Диапера, «Виндзорский лес» — это поэма тори, которая приветствует мир иначе, чем Тикелл[29] [Brooks-Davies 1988: 125—142; Rogers 1976—1977: 15]. Восхваление британской свободы в начале текста было, впрочем, характерным скорее для вигов, а презрение к нормандской тирании могло прийтись по душе тем из них, кто не замечал скрытого сравнения между Вильгельмом Нормандским и кумиром вигов Вильгельмом Оранским [ВЛ 1988: 43—92]. Но развитие поэмы происходит в более тенденциозном ключе. «Виндзорский лес» посвящен министру тори, прославляет королеву Анну из рода Стюартов и, как, по-видимому, заметил Аддисон, ни словом не упоминает о Мальборо [ВЛ 1988: 5—6, 43]. В самом деле, заключение мира трактуется с позиций тори — скорее как конец разорительной войны, чем как результат славной победы. Поэма завершается приказом Анны: «Да уйдет раздор!», а не униженной просьбой пораженной Франции [ВЛ 1988: 327]. Один из самых политически насыщенных пассажей встречается в образе изгнанного зла в конце пророческой речи матушки Темзы:

Прогоним же с лица земли вражду,

И пусть она господствует в аду,

А с ней гордыня, горе, гнев и гнет

Железных удостоятся тенет;

И мстительности тоже место там,

Где бывшее оружье — ржавый хлам;

Палач лишится силы там своей,

Узнает зависть яд своих же змей;

Там не на что сектантству притязать,

А фуриям там некого терзать

                    [ВЛ 1988: 413—422].

Ссылки на преследование и его колесо[30] представляют собой уступку вигам, так как и то и другое ассоциировалось с Францией, но остальная часть пассажа использует некоторые важнейшие аргументы из арсенала тори. Парнелл уже использовал слово «вражда» для описания политики вигов. В полемике тори регулярно поднималась тема гордыни и честолюбия Мальборо и его герцогини. «Клика» — презрительное прозвище вигов, а их связь с парламентариями во времена Английской гражданской войны привела к обвинени­ям их в бунтовстве. Таким образом, это не просто туманная идеалистическая аллегория. В этом пассаже представлено видение новой счастливой эпохи, в которой на радость всем отсутствуют специфически вигские пороки.

Некоторые части «Виндзорского леса» прямо и вызывающе отвечают Тикеллу. В обеих поэмах появляется образ восхищенных чужестранцев, прибывающих в обновленную мирную Британию. Тогда как Поуп отправляет своих иноземцев в еще не построенный, но уже запланированный Уайтхолл [Chadwyck-Healey 1992—1995: 380—382], Тикелл отправляет своих в Бленхейм [Ibid.: 309—310]. Это дает ему возможность еще раз подробно остановиться на теме побед Мальборо, представленных на стенах его дома в виде трофеев [Ibid.: 311—330]. Обе поэмы также связывают войну и охоту, но по-разному. Там, где Тикелл упоминает охоту как спокойную и заслуженную награду, полученную Мальборо за его труды [Ibid.: 293—294], Поуп трактует ее как мирную альтернативу войне, как канал для избавления от переизбытка агрессивной энергии[31] [Ibid.: 371—374; Guardian 1713 61]. И действительно, именно пассажи об охоте в обеих поэмах перекликаются сильнее всего. Тикелл представляет себе «пылкую молодежь, стремящуюся в далекие края» с целью посетить поля сражений [Chadwyck-Healey 1992—1995: 111—126]. У Поупа есть две похожие строки: «Когда Альбион посылает своих пылких сынов на войну» и «молодежь с пылом бросается на лесную войну» [ВЛ 1988: 106, 148], связывающие войну с охотой таким образом, что превращают ее в общее место. Вторая строка приравнивает войну к охоте на оленей, в то время как первая описывает силки для куропаток в терминах осады города. Все это заканчивается победой англичан: «И высоко в небесах парит знамя Великобритании» [ВЛ 1988: 110]. Представление о масштабе, сложности и героизме британских побед сведено у Тикелла к легкой, бескровной мальчишеской забаве. Это характерная для тори попытка преуменьшить триумф продолжительной войны вигов.

Торизм «Виндзорского леса» был во многом навязан Поупу. Он противоречил его громко заявленному желанию остаться «беспартийным», а также шел вразрез с интересами начинающего писателя, который нуждался в широкой общественной поддержке. Между тем, антикатолицизм более радикальных вигов и соперничество с Тикеллом, подогреваемое Аддисоном, заставили Поупа написать консервативную поэму вне зависимости от его пристрастий. Но эта поэтическая присяга тори поставила под угрозу значительную долю рынка, от которой зависело его благополучие. В самом деле, Аддисон и Тикелл попытались сорвать перевод Гомера, выпустив свою альтернативную версию, когда в 1715 году вышла первая часть перевода Поупа, но, как известно, потерпели неудачу. В 1713 году Поуп не подозревал ни о возможной конкуренции, ни о грядущем успехе публикации Гомера. Но он знал, что, учитывая накал партийных страстей, его принадлежность к тори может плохо сказаться на продажах. Именно в этом контексте он написал свое аболиционистское предложение, состоящее из пяти слов. Эта половина строки выражает убежденный протест — впрочем, настолько тихий, что он был еле слышен как тогда, так и сейчас. Высказаться более четко значило бы впасть в немилость у вигов, решительно настроенных на получение Асьенто в 1707 году, а в 1712-м протестовавших исключительно против слабости договора и препятствий для торговли. Однако это оттолкнуло бы и тори, потративших столько сил на получение концессии. В частности, Поуп никогда не подружился бы с двумя людьми: Харли, управляющим Компанией Южных морей, и Сент-Джоном, заключившим Утрехтский мирный договор. Без их благосклонности Поуп лишился бы потенциальных подписчиков для будущих проектов, что, в свою очередь, означало бы потерю общественной поддержки, такой важной для рынка того времени. Таким образом, история отношения к работорговле, выраженная в «Виндзорском лесе», — это история убеждений, принесенных в жертву групповой идентичности, дружбе и личной выгоде.

Эта история в той или иной степени повторялась в биографиях многих современников Поупа. Подобное давление и социальные компромиссы просматриваются в творчестве Свифта и Гея[32]. Свифт делал свободомысленные заяв­ления на протяжении всей своей жизни. В памфлете «Мысли англичанина о церкви», написанном, возможно, в 1708 году, но опубликованном зимой 1710/1711 года, он называет дискреционные полномочия «злом, в той же мере превосходящим даже анархию, в какой жизнь дикаря по уровню счастья превосходит жизнь раба на галерах» [Swift 1939—68: 15]. В 1727 году он утверждал в письме к архиепископу Кингу, что «жил и по милости Бога умрет врагом рабства и несвободы во всех ее проявлениях» [Williams 1963: 210]. Тем не менее Свифт был гораздо теснее связан с кабинетом тори и принимал гораздо более активное участие в поддержке их мира и Асьенто. Он положил стремление завладеть тихоокеанским золотом в основу ораторского приема в «Поведении союзников», поддерживал амбиции Харли в области работорговли в «Истории последних четырех лет правления королевы» и, будучи посвященным в секреты будущего предприятия, инвестировал значительные средства в Компанию Южных морей в конце 1711 года [Swift 1939—1968: 22, 109; 1948: 411, 463]. Привязанность и восхищение, которые он испытывал к Харли, честолюбие, финансовая нестабильность, а также вера в то, что кабинет тори был лучшим, на что могла надеяться страна, — все это повлияло на Свифта, который, забывая о своем отвращении к рабству и подавляя это отвращение, способствовал увеличению доли Британии в работорговле. Позиция Гея отличалась от позиции Свифта, но в некоторых из его работ 1720-х годов также отражается равно неприятие рабства и попытка подавить это неприятие. Две его пьесы, «Пленники» (The Captives) и «Полли» (Polly), затрагивают эту тему непосредственно. В каждой из них сюжет сосредоточивается вокруг двух взаимопротиворечащих мотивов: освобождения отдельного раба и подавления восстания невольников. В то время как первое действие выражает неприязнь к рабству, последнее подразумевает желание избежать последствий освобождения и сохранить статус-кво. Это внутреннее несогласие легко объяснимо в случае Гея, зависевшего от покровителей-аристократов, среди которых был и герцог Чандос, один из самых энергичных работорговцев 1720-х годов[33].

Эта статья затрагивает целый ряд вопросов и предлагает ответы лишь на некоторые из них. Во-первых, она демонстрирует наличие тенденций к самоцензуре высказываний о рабстве, проявленных в большей мере, чем это считалось ранее. Причины возникновения этих тенденций скрыты скорее в чувстве вины и дискомфорта, нежели в самоуспокоенности, часто приписываемой англичанам начала XVIII века. Тем не менее нерешенным остается вопрос о том, как далеко распространялись самоцензура и личная вина в другое время и среди других групп людей в первой половине XVIII века. Во-вторых, обстоятельства, сопровождавшие возникновение и редактирование «Виндзорского леса», раскрывают природу, масштаб и подробности давления со стороны предста­вителей партий, не позволяющие Поупу высказаться. Вполне вероятно, что другие литераторы хранили молчание по схожим, пусть и отличающим­ся в дета­лях причинам. Для более основательной дискуссии на эту тему нам необхо­димо знать больше о мотивах, по которым обсуждение рабства было столь редки­м, а порой даже граничило с безразличием. И, наконец, наш разбор «Виндзорского леса» показывает, что тема рабства отражена в тексте гораздо ярче, чем в пяти посвященных ей словах. Данное утверждение в некотором роде верно относительно других произведений рассматриваемого периода. В газетах начала XVIII века бросается в глаза ничтожное количество информации о торговле рабами в Африке или их использовании в Северной и Южной Америке. Однако внимательный читатель обнаружит следы работорговли везде: в сообщениях о маршрутах судов, в отчетах о торговых трудностях, о потере груза в море или восстаниях. И хотя проблематика рабства почти никогда не упоминалась открыто, отношение к ней оказало серьезное влияние на многие поздние работы Поупа, Свифта и Гея, пусть и не всегда выраженное эксплицитно.

Пер. с англ. Марии Козловой

 

Библиография / References

[ВЛ 1988] — Поуп Александр. Поэмы. «Виндзорский лес» / Пер. В. Микушевича. М.: Художественная литература, 1988.

[Asiento 1713] — The Assiento, or, Contract for allowing the Subjects of Great Britain the Liberty of Importing NEGROES into the Spanish America. London, 1713.

[Bevis 1991] — Bevis R. From Windsor Forest to Bar­tholomew Fair: The Education of an Im­perialist // English Studies in Canada. 1991. № 17.

[Blackburn 1997] — Blackburn R. The Making of New World Slavery: From the Baroque to the Modern, 1492—1800. London: Verso, 1997.

[Brooks-Davies 1988] — Brooks-Davies D. Thoughts of God: Messianic Alchemy in Windsor Forest // Yearbook of English Studies. 1988. № 18. P. 125—142.

[Brown 1985] — Brown L. Alexander Pope. Vol. 1. Oxford: Basil Blackwell, 1985.

[Carswell 1960] — Carswell J. The South Sea Bubble. London: Cresset Press, 1960.

[Chadwyck-Healey 1992—1995] — English Poetry Full-Text Database CD Rom. Cambridge: Chadwyck-Healey 1992—1995.

[Colley 1992] — Colley L. Britons: Forging the Nati­on // New Haven: Yale University Press, 1992.

[Condren 1997] — Condren C. Satire, Lies and Politics: The Case of Dr Arbuthnot. Houndsmills: Macmillan, 1997.

[Cummings 1988] — Cummings R. Addison’s «Inexpressible Chagrin» and Pope’s Poem on Pea­ce // Yearbook of English Studies. 1988. № 18.

[Craftsman 1727] — Craftsman. 1727. № 71. 11 November.

[Dabydeen 1985] — Dabydeen D. Eighteenth-Century English Literature on Commerce and Slavery // The Black Presence in English Literature / Ed. by D. Dabydeen. Manchester: Manchester University Press, 1985.

[Dabydeen 1987] — Dabydeen D. Hogarth’s Blacks: Images of Blacks in Eighteenth-Century English Art. Athens: University of Georgia Press, 1987.

[Davis 1966] — Davis D.B. The Problem of Slavery in Western Culture. Ithaca: Cornell University Press, 1966.

[Diaper 1713] — Diaper W. Dryades: Or, The Nymphs Prophecy, A Poem. London: Bernard Lintot, 1713.

[Diaper 1951] — Diaper W. Introduction, The Comp­lete Works of William Diaper / Ed. by D. Brough­ton. London: Routledge and Kegan Paul, 1951.

[Donnan 1930, 1969] — Donnan E. Documents Illus­t­rative of the History of the Slave Trade to Ame­rica: In 4 vols. Vol. 2 / Ed. by E. Donnan. New York: Octagon Books, 1969 (1930).

[Eltis, Behrendt, Richardson, Klein 1999] — Eltis D., Behrendt S.D., Richardson D., Klein H.S. The Trans-Atlantic Slave Trade: A Database on CD-Rom // Cambridge: Cambridge University Press, 1999.

 [Erskine-Hill 1998] — Erskine-Hill H. Pope and Slavery // Alexander Pope: World and Word / Ed. by Howard Erskine-Hill. Oxford: Oxford University Press, 1998. Р. 37—39.

[Examiner 1712 29] — Examiner. 1712.  № 29. 5—12 June.

[Flying Post 1712 3223] — Flying Post. 1712. № 3223. 24—27 May.

[Flying Post 1712 3258] — Flying Post. 1712. № 3258. 14—16 Aug.

[Flying Post 1712 3270] — Flying Post. 1712. № 3270. 11—13 Sept.

[Flying Post 1712 3285] — Flying Post. 1712. № 3285. 16—18 Oct.

[Flying Post 1712 3287] — Flying Post. 1712. № 3287. 21—23 Oct.

[Flying Post 1712 3291] — Flying Post. 1712. № 3291. 30 Oct.—1 Nov.

 [Flying Post 1712 3299] — Flying Post. 1712. № 3299. 18—20 Nov.

[Flying Post 1712 3371] — Flying Post. 1712. № 3371. 5—7 May.

[Flying Post 1712/3 3322] — Flying Post. 1712/13. № 3322. 10—13 Jan.

[Flying Post 1712/3 3325] — Flying Post. 1712/13. № 3325. 17—20 Jan.

[Gay 1974] — Gay J. John Gay: Poetry and Prose: In 2 vols. / Ed. by V. A. Dearing. Oxford: Clarendon Press, 1974.

[Gerzina 1995] — Gerzina G. Black England: Life Before Emancipation. London: John Murray, 1995.

[Griffin 1996] — Griffin D. Literary Patronage in England, 1650—1800 // Cambridge: Cambridge University Press, 1996.

[Guardian 1713 61] — Guardian. 1713. № 61. 21 May.

[Haskell 1992] — Haskell T.L. Capitalism and the Origins of the Humanitarian Sensibility. Part I // The Antislavery Debate: Capitalism and Abolitionism as a Problem of Historical Interpretation / Ed. by Th. Bender. Berkeley: University of California Press, 1992.

[Mack 1985] — Mack M. Alexander Pope: A Life. New Haven: Yale University Press, 1985.

[Moll 1711] — Moll H. View of the Coasts, Countries and Islands within the Limits of the South-Sea Company. London: J. Morphew, 1711.

[Nokes 1995] — Nokes D. John Gay: A Profession of Friendship. Oxford: Oxford University Press, 1995.

[Oxford English Dictionary 2000] — OED Online. Oxford: Oxford University Press, 2000.

[Pope 1938—1968] — Pope A. The Twickenham Edition of the Poems of Alexander Pope: In 12 vols. / Ed. by J. Butt et al. London: Methuen, 1938—1968.

[Post-Boy 1712 1664] — Post-Boy. 1712. № 1664. 5—7 June.

[Post-Boy 1712 2673] — Post-Boy. 1712. № 2673. 26—28 June.

[Rogers 1976—1977] — Rogers P. Trade and Dominion: Annus Mirabilis and Windsor Forest // Durham University Journal. 1976—1977. New series, № 38.

[Rural Sports 1713] — Rural Sports. 1713. № 1.

[Sherburn 1956] — Sherburn G. The Correspondence of Alexander Pope: In 5 vols. / Ed. by G. Sherburn. Vol. 1. Oxford: Clarendon Press, 1956.

[Spectator 1712 523] — Spectator. 1712. № 523. 30 Oct.

[Spectator 1965] — Spectator. 1712. № 523. 30 Oct. // The Spectator: In 5 vols. Vol. 4 / Ed. D.F. Bond. Oxford: Clarendon Press, 1965.

[Swift 1939—1968] — Swift J. The Prose Works of Jonathan Swift: In 14 vols. Vol. 2 / Ed. by H. Davis. Oxford: Basil Blackwell, 1939—1968.

[Swift 1948] — Swift J. Journal to Stella / Ed. by H. Williams: In 2 vols. Vol. 2. Oxford: Clarendon Press, 1948.

[Sypher 1942, 1969] — Sypher W. Guinea’s Captive Kings: British Anti-Slavery Literature in the XVIIIth Century. New York: Octagon Boo­ks, 1969 (1942).

[Thomas 1997] — Thomas H.L. The Slave Trade: The Story of the Atlantic Slave Trade, 1440—1870. New York: Simon Schuster, 1997.

[Trevelyan 1930—1934] — Trevelyan G.M. England Under Queen Anne. The Peace and the Protestant Succession: In 3 vols. Vol. 3. London: Longmans, Green, and Co., 1930—1934.

[Waller 1893] — Waller E. The Battle of the Summer Islands // The Poems of Edmund Waller. Vol. 1 / Ed. by G. Thorn Drury. London: Spen­ce and Bullen, 1893.

[Williams 1963] — Williams H. The Correspondence of Jonathan Swift: In 5 vols. Vol. 2 / Ed. by H. Williams Oxford: Clarendon Press, 1963. P. 344.

[Woolley 1999] — Woolley D. The Correspondence of Jonathan Swift, D.D.: In 4 vols. Vol. 1 / Ed. by D. Woolley. Frankfurt am Main: Peter Lang, 1999.

 

[1] John Richardson. Alexander Pope’s «Windsor Forest»: Its Context and Attitudes toward Slavery // Eighteenth-Century Studies. 2001. Vol. 35. № 1. P. 1—17. (© Johns Hopkins University Press).

[2] Одним из первых участников дебатов был Вили Сайфер, который по иронии судьбы назвал «воистину антирабской» поэму, восхвалявшую соглашение, призванное увеличить долю Британии в торговле людьми [Sypher 1942, 1969: 159]. Книгу Сайфер написал давно, а посему она пестрит неточностями. Например, он утверждает, что Утрехтский мирный договор получил «всеобщее признание», так как предоставил Британии «монополию на торговлю африканскими рабами». Ни одно из этих заявлений не верно. Тем не менее, эту книгу пока нечем заменить. Издательство «Твикенхам» позже вторит этой иронии. Лаконичная ссылка к строке 408 [«Виндзорского леса»] начинается так: «Нельзя не вспомнить…», а затем упоминает Асьенто и инвестиции Поупа в Компанию Южных морей некоторое время спустя. Дэвид Дабидин приходит к похожему выводу [Dabydeen 1985: 44]. Мэйнард Мак также, по-видимому, одобряет позицию Поупа, но без ссылок на противоречивость контекста и с несвойственной ему двусмысленностью [Mack 1985: 206].

[3] Вот еще несколько примеров: Робин Блэкбёрн пишет о «рассеянном и безответственном потреблении» [Blackburn 1997: 24]. Томас Хаскелл утверждает, что в середине XVIII века взгляды изменились настолько, что рабство «из проблематичного, но оправданного института превратилось в очевидное и всячески порицаемое зло» [Haskell 1992: 107]. И под конец Хью Томас задается вопросом, поняли бы 1720 акционеров природу Компании Южных морей, если бы знали, что «все продолжают считать… что для черных рабов лучше получить работу у христиан в Америке, чем у безбожных королей в Африке» [Thomas 1997: 241].

[4] «Мессия», произведение 1712 года, сочетает в себе пророчества Исайи и четвертой эклоги Вергилия, в какой-то мере является дополнением к «Виндзорскому лесу». В завершающий период творчества Поуп выступает в качестве национального пророка-поэта главным образом в «Дунсиаде» и подражаниях Горацию.

[5] Pieza de India — единица стоимости в работорговле с XVI по XVIII век. Равнялась одному здоровому мужчине без физических дефектов ростом не менее 147 см. Женщины, как правило, оценивались в 0,8 pieza de India. — Примеч. перев.

[6] О галере «Сачеверел» см.: [Eltis, Behrendt, Richardson, Klein 1999: 1].

[7] Здесь и далее в ссылках на газеты число после года обозначает номер, а не страни­цу. — Примеч. перев.

[8] Здесь и далее используется художественный перевод В. Микушевича, см.: [ВЛ 1988]. — Примеч. перев.

[9] Все оригинальные цитаты взяты из Твикенхэмского издания Александра Поупа. Все ссылки на «Виндзорский лес» отмечены номерами строк, как и ссылки на другие поэмы.

[10] Возможно, Поуп позднее позаимствовал толику из поэмы Тикелла «Обращение
к г-ну Аддисону, вызванное его размышлениями о медалях». Он, без сомнения, восхваляет то, как Тикелл «искусно льстит некоторым высокопоставленным лицам, изображая, как их профили отчеканивают на монетах из индийского золота» [Sherburn 1956: 157].

[11] Александр Поуп. «Храм славы».

[12] «Виндзорский лес», здесь и далее — ВЛ. — Примеч. перев.

[13] Александр Поуп. «Эссе о критике».

[14] В соглашение была включена особая привилегия для двух судов торговать в Тихом океане.

[15] Название как Вест-Индской торговой компании, так и Компании Южных морей подразумевает гораздо более широкий географический охват и менее определенный род занятий, чем, например, название Королевской Африканской компании. Тем не менее даже последняя организация не использовала более правдивое название: Королевская Африканская работорговая компания.

[16] Позднее утверждение Генри Сент-Джона о том, что Компания Южных морей изначально задумывалась как многопрофильная торговая организация и что затем ее фокус был обманом смещен в сторону работорговли некоторыми беспринципными индивидами, по меньшей мере, неискренне [Craftsman 1727].

[17] В некоторых русских источниках принята транскрипция Гарлей. — Примеч. перев.

[18] Сайфер утверждает, что искреннее невежество в географии поспособствовало «георгианской самоуспокоенности» насчет работорговли. И хотя, скорее всего, Поуп и его современники не обладали глубокими познаниями в этой области, общее представление у них было точно.

[19] Томас Парнелл. «О мире королевы Анны, год 1713».

[20] Джозеф Трапп. «Мир: поэма, посвященная достопочтенному виконту Болингбро­ку», строка 399.

[21] Джон Гей. Пролог к «Неделе пастуха», строка 68 [Gay 1974: 95].

[22] Предположение Ричарда Бевиса о том, что Поуп, «может быть, и не знал о сущест­вовании в Асьенто пункта о рабстве», крайне маловероятно.

[23] «Письмо от Вест-Индского купца к джентльмену в Танбридж о той части предложений Франции, которая относится к Северной Америке вообще и к Нью-Фаундленду в частности… и отрывок из Асьенто» [Flying Post 1712 3258]. К августу из-за закона о гербовом сборе «Флаинг пост» печатался вместе с «Медли», и именно в «Медли» содержится отсылка.

[24] Томас Тикелл. «О возможности мира».

[25] Политические обстоятельства меняются, и власть над патронажем переходит в другие руки. Диапер остался викарием и умер в 1717 году в возрасте около 31 года.

[26] Вот эти строки Парнелла:

O Bolingbroke! O Fav’rite of the Skies,

О Болингброклюбимчик небес,

O born to Gifts by which the Noblest rise,

О ты, с рождения одаренный талантами, которые возвышают благороднейших,

Improv’d in Arts by which the Brightest please,

Преуспевающий в искусствах, которые так приятны самым умным,

Intent to Business, and polite for Ease;

Сосредоточенный в деле и непринужденно учтивый;

Sublime in Eloquence, where loud Applause

Непревзойденный в красноречии, где громкие аплодисменты

Hath stil’d thee Patron of a Nation’s Cause.

Усмиряешь ты, защитник основ нации.

Twas there the World perceiv’d and own’d thee great,

Мир понял и принял твое величие,

Thence ANNA call’d thee to the Reins of State;

С тех пор Анна призвала тебя взять бразды государства.

                Томас Парнелл. «Эссе о разных стилях в поэзии» [Chadwyck-Healey 1992—1995: 60, строки 435—442]

[27] Томас Парнелл. «О мире королевы Анны, год 1713» [Chadwyck-Healey 1992—1995: 1—2].

[28] Эти строки были позднее изменены.

[29] В ней даже, возможно, есть отзвуки якобизма.

[30] В дословном переводе этого фрагмента: «And Persecution mourn her broken Wheel» — «И преследование будет оплакивать свое сломанное колесо». — Примеч. перев.

[31] В эссе Поупа в «Гардиан» намечается неприязнь Поупа к охоте и жестокому обращению с животными.

[32] Я уже писал подробнее об отношении к рабству в творчестве Свифта и Гея («Свифт, скромное предложение и рабство», готовится к печати в «Эссе о критике», и «Джон Гей и рабство», готовится к печати в «Обозревателе современного языка»).

[33] Возможно, Гей гостил у Чандоса летом 1720 года [Nokes 1995: 308]. Отчеты современников отдавали должное Чандосу за воссоздание Королевской Африканской компании. В его честь было названо невольничье судно [Donnan 1930, 1969: 272]. Дабидин также упоминает об интересах Чандоса в работорговле [Dabydeen 1987: 88—89].


Вернуться назад