Maria Volkova. Diamonds in the Glass: Ideal Things in the Post-Soviet “Soviet Utopia”

 

Мария Волкова (МВШСЭН; научный сотрудник Центра прикладной урбанистики; РАНХиГС; научный сотрудник Лаборатории теоретической фольклористики Школы актуальных гуманитарных исследований; докторант) greasedfungi@gmail.com.

УДК: 39+308

Аннотация:

В 1980–2000-е годы появляются нарративы о хороших советских вещах, репрезентирующие правильную советскую систему потребления. Наибольшее их количество посвящено граненому стакану, представления о котором изоморфны утопическим представлениям 1920-х годов о «правильных вещах»: они приписывают стакану функциональность, делающую его общественно полезным.

Ключевые слова: граненый стакан, современный фольклор, городские легенды, советские вещи, СССР, советская утопия, история вещей

 

Maria Volkova (Moscow School of Social and Economic Sciences; research fellow, Centre of Applied Urban Studies; RANEPA; research fellow, Laboratory of Theoretical Folkloristic; PhD student) greasedfungi@gmail.com.

UDC: 39+308

Abstract:

In the 1980s–2000s, narratives have emerged about good Soviet things that represent the correct Soviet system of consumption. The greatest number of these is devoted to the diamond-cut glass; ideas about the glass are isomorphic to the utopian notions of the 1920s regarding “correct things”: they emphasize the glass’s functionality, which makes it useful to society.

Key words: faceted glass, contemporary legends, urban legends, soviet things, USSR, soviet utopia, history of things

 

 

Вступление

«Враги могли нас отравить или начинить взрывчаткой игрушку» [Инф 155а], – это пример типичных слухов, распространившихся в Москве перед Олимпиадой-80. Они являются частью позднесоветских нарративов об опасных вещах, с помощью которых некие вредители, в 1970-е годы чаще всего американцы, пытались злоумышлять против советских граждан[1].

Пропагандируемая советской идеологией опасность, исходящая от западных стран, переносилась на вещи, привезенные оттуда. «Тлетворное влияние Запада» трансформируется в городских легендах в намеренное вредительство – интуристы и иностранцы специально вредят советским людям, предлагая привлекательные вещи, например джинсы, которые тем не менее содержат в себе угрозу: «В швах фирменных джинсов, купленных у фарцовщиков, находили пробирку с бледными спирохетами» [Инф 300а]. Угрозу непонятной болезни содержали в себе импортные помада и духи: «Это они, иностранцы, якобы от зависти к божественной красоте наших женщин. Мажешься / пудришься и весь сыпью покрываешься. Ну, враги же…» [Инф 264а].

Советский мир в слухах и легендах 1970–1980-х годов – опасное место: по улицам ездит черная машина, похищающая маленьких детей[2], а купленные в подворотне джинсы или пудра заражены чем-то вредоносным. Желанные, дефицитные продукты потребления репрезентируют врага, а значит, и сами становятся врагами. Однако в конце советского периода, а также в 1990-е, вместе со слухами об опасных джинсах и лезвиях в помаде, отравляющих жизнь людей, появляются легенды о хороших советских вещах, которые, наоборот, улучшают ее, становясь сотрудниками[3] и помощниками.

Под легендами в этом исследовании мы понимаем структурированные тексты, называемые в американской фольклористике urban legends или contemporary legends и бытующие как в форме устных рассказов, так и в массмедиа[4]. Именно по этой причине мы привлекаем источники обоих типов[5] – и публикации в прессе, и нарративы, полученные нами из интервью и опросов[6].

Согласно таким легендам, появлению отравленных джинсов и лезвий в жвачке мы обязаны некой страшной фигуре вредителя (как правило, извне), а хорошие советские вещи специально изобретаются «нашими людьми»: Вера Мухина придумывает грани стакана, чтобы он не выскальзывал из рук ослабевших блокадников; Иосиф Сталин приказывает создать докторскую колбасу, чтобы рабочие могли хорошо питаться, а уровень производительности в стране рос [Инф. 234б]; ему же, согласно легендам, принадлежит изобретение «Советского шампанского» в 1945 году для того, чтобы люди могли отпраздновать победу в войне[7].

Сергей Ушакин исследовал ассоциативные связи, возникающие у людей, не имевших сознательного контакта с советской действительностью, вокруг понятий «советская Родина», «советский мужчина» и «советская женщина», а также «новый русский мужчина», «новая русская женщина», «новая (постсоветская) Россия». Результаты исследования показали, что смена политического строя описывается ими прежде всего через изменение привычек потребления [Ушакин 1999]. Собранные нами нарративы подтверждают эти выводы: постсоветский миф об СССР формируется во многом на основе устных и медийных текстов о советских вещах (как продуктах, так и предметах быта), массово возникающих в конце 1990-х и в первой половине 2000-х годов. Именно они конструируют образ хорошего советского прошлого.

Однако для того, чтобы создать утопию прошлого, невозможно просто воскресить воспоминание, сделать прямой «слепок» и с помощью него воспроизводить хорошую память об СССР. Для создания текстов необходима фольклоризация[8], приводящая к появлению легенд, в которых рассказывается об изобретении советских вещей и доказывается, что эти вещи обладали высоким качеством и улучшали жизнь советских людей.

В таких легендах современное восприятие советского потребления становится утопией прошлого, поскольку идеальные вещи не требуют замены и предлагаются идеальному социалистическому потребителю ровно в соответствии с его идеальными же нуждами[9]. Например, появление хороших продуктов на столе или в доме является следствием заботы советского руководства о людях: «Производство первого советского майонеза “Провансаль” началось в Москве в 1936 году <…>. Высшему руководству страны майонез понравился, и его даже включили в продуктовый набор, выдаваемый по карточкам»[10]. Высокое качество советской колбасы связано с задачей повышения производительности в стране: «Первый приказ создать диетическую колбасу поступил от самого Сталина. <…> Сталин очень нуждался в продукте массового потребления, который бы помогал рабочим быстро, но хорошо питаться и в дальнейшем плодотворно трудиться»[11]. При этом высокое качество продукта делало его не просто уникальным и универсальным – его хватало, чтобы удовлетворить нужды советских людей на протяжении всего периода существования СССР: «Классический “Провансаль” с тех пор стал самым любимым майонезом россиян и долгое время оставался единственным майонезом в стране»[12].

Тот факт, что в СССР был маленький ассортимент необходимых бытовых вещей, в постсоветских «утопических нарративах» зачастую интерпретируется как идеальная система потребления[13]. Например, многофункциональность советских вещей, бывшая прямым следствием дефицита и плановой экономики СССР [Смоляк 2011; 2014], в постсоветских текстах воспринимается как имманентное свойство, отличающее советские вещи от современных:

 

Советские спички – это уникальный продукт, аналогов которого нет в мире. Такими спичками пользовался весь советский народ. Они были дешевыми и многофункциональными. <…> советские спички служили уплотнителем расширившегося гнезда для шурупа или гвоздя. Ими можно было заткнуть дырки в батареях. В спичечных коробках хранили мелкие предметы, а то и использовали как солонки или сахарницы <…>. Даже декоративные игрушки делали из спичек. <…> Родители, чтобы научить ребенка считать, использовали спички в виде счетных палочек. На спичку можно было накрутить вату и использовать ее как ватную ушную палочку. Если разлохматить конец деревянной спички, им можно красить ресницы и губы, чем и занимались советские женщины[14].

 

Таким образом, миру западных вещей, который может таить в себе опасность и быть ловушкой для советского гражданина, противостоит мир советских бытовых вещей, составляющий идеальную среду для правильного, не развращенного Западом человека.

Для того чтобы понять, как конструировался такой мир, мы детально рассмотрим легенды об одном предмете из перечня хороших советских вещей – о граненом стакане. Наш выбор пал именно на этот объект по двум причинам. Во-первых, в советское время стакан был элементом повседневной жизни практически в каждом доме, а во-вторых, в постсоветское время именно он стал объектом наиболее активной фольклоризации: граненый стакан лидирует среди прочих советских вещей по количеству сюжетов (на его долю приходится 30%) в корпусе этиологических легенд[15] и по количеству публикаций в СМИ с 1990-го по 2016 год[16].

 

Биография граненого стакана: реальная и вымышленная

Практически все фольклорные нарративы, которые мы собрали, связывают происхождение граненого стакана с выдающимся деятелем или историческим событием времен либо СССР, либо Российской империи. Чаще всего создателем стакана называют Веру Мухину. В 1930-е годы она действительно работала со стеклом, а в разные периоды творчества обращалась к дизайну массовой продукции [Измайлова 2010: 326], но никаких достоверных сведений (ни биографических, ни исследовательских) об изобретении ею привычного граненого стакана нет.

Датировать происхождение формы стакана с гранями невозможно. Стаканы этой формы можно встретить в живописи в совершенно разных культурных контекстах, например на картине «Завтрак» Диего Веласкеса и на иконе «Троицы Ветхозаветной» Тихона Иванова Филатьева, который в 1700 году выполнил запись иконы XIV века[17]. Привычный «советский» граненый стакан можно увидеть на «Утреннем натюрморте» Петрова-Водкина 1918 года. Кроме того, в конце XIX века в Российской империи граненые стаканы были вполне расхожей посудой. Упоминания о них можно встретить и у русских классиков: «Она сама положила ему котлетку и налила шампанского в граненый стакан, а себе в бокал» [Гончаров 1953–1954, 4: 344].

В советское время граненый стакан был в каждом доме и активно участвовал в жизни в самых разных контекстах, при этом не было зафиксировано никаких легенд, описывающих функции и происхождение такой посуды (только 8% опрошенных слышали какие-то легенды о стакане в позднюю советскую эпоху).

В постсоветский период граненый стакан выходит из повседневного употребления и перестает быть элементом частной жизни каждого гражданина. Одновременно с этим начинается другой процесс, который в этой статье мы называем фольклоризацией: совершенно обычная советская вещь, часто используемая в быту и лишенная какой-либо биографии, начинает внезапно обрастать нарративами о своем легендарном происхождении, причем и в медиа, и в устной среде. Тексты из обоих видов источников устроены как «сообщающиеся сосуды», они активно взаимодействуют, дополняя друг друга, – информация легко перемещается из письменного канала коммуникации в устный и обратно[18]. Например, в проведенном нами опросе о граненом стакане 52% респондентов утверждает, что узнали об этих легендах из СМИ, 47% ответивших услышали их от друзей или родственников.

В большинстве подобных публикаций стакан описывается как «символ СССР». Его способность конструировать постсоветскую «советскую идентичность» построена на апелляции к общему повседневному опыту людей, заставших советский период:

 

В СССР граненый стакан был не просто сосудом для питья. Он – неофициальный символ советской эпохи, объединяющий всех. Он сопровождал нас везде – от первого и до последнего дня жизни. Он был на свадьбах и поминках, дома и в гостях, в заводских подсобках и в кабинетах больших руководителей [Сукловский 2016: 35].

 

При этом дело не ограничивается валом публикаций о том, как стакан репрезентирует собой СССР. Способом усиления его символической ценности становятся попытки придумать стакану цельную биографию, включая создателей и факты, способствующие его рождению. Такой процесс «героизации», возможно, в латентном виде шел в последние десятилетия жизни СССР, но активизировался он в 2000-е годы. 75% участников опроса о граненом стакане слышали про его изобретателей в период с 2000-х годов до сегодняшнего момента, 16% – в 1990-х и только 7% – до 1990-х годов. Из респондентов старше 30 лет 69% узнали об этом только в последние 15 лет, в 1990-е – 21%, а в советский период – всего 8%. «Взрыв» публикаций в СМИ о советских вещах (лидеры среди которых – граненый стакан и салат оливье) также приходится на период с 2000-го по 2005 год (пик публикации статей был в 2003-м)[19].

Героизация стакана устроена на двух противоположных стратегиях. С одной стороны, некоторые публикации пытаются установить «День рождения граненого стакана» 11 сентября 1943 года и коммеморизируют его появление через переживания военного времени и тяготы, которые пришлось перенести советскому народу или создателям стакана[20]. С другой стороны, происходит «архаизация» граненого стакана – он оказывается изобретен еще при Петре I[21]. Следовательно, советский стакан становится прямым наследником своего русского предшественника и, таким образом, предстает не просто символом Советского Союза, но частью более общей национальной идеи: «Веселие Руси есть пити и древняя Русь – родина стакана» [Варан 2007].

 

Антропоморфизация стакана в бытовом советском языке

Граненый стакан, не являясь советским изобретением, стал значимым элементом советской повседневности. Включенность стакана в жизнь каждого советского гражданина привела к возникновению большого количества бытовой лексики, не зафиксированной никакими словарями: гранчак, лобастый, мухинский, муха, маленковский, рубчик, губастый, аршин[22]. Специальные «внесловарные»[23] названия имели и его элементы. 10% опрошенных слышали обозначение ободка стакана как марусин поясок, встречаются также единичные наименования: борода, рисочка, риска, лизун, рубчик, линия[24].

За некоторыми такими «внесловарными» названиями стоит антропоморфная метафора. Стакан уподобляется человеку: он губастый и лобастый, когда в него наливают много водки, у него есть борода или марусин поясок. Подобное восприятие стакана не могло бы сложиться, если бы советского человека и стакан не связывал близкий режим вовлеченности (в терминах Тевено), при котором хозяин уподобляет себя вещам, дает им имена.

Такое «очеловечивание» советских вещей – часть более глобального процесса. Так, Ольга Гурова считает, что советские (социалистические) вещи отличаются от капиталистических так же, как товарищи отличаются от товара, – с товарищем живут и разделяют жизнь, он не может испортиться или сломаться, а товар выкидывают и заменяют новым [Гурова 2005: 48]. В этой парадигме познесоветские идеи наследуют идеям о вещах как о друзьях и товарищах (но уже на уровне не языка, а представлений), которые были важной частью утопических проектов советских теоретиков искусства и быта 1920-х [Ушакин 2013: 120].

 

Чего мы хотим от граненого стакана: утопия и функция

Представления о стакане как об идеальной советской вещи стали сверхпопулярны в постсоветскую эпоху, однако они обязаны своему происхождению более раннему процессу – развитию идей о социальной функциональности вещей 1920-х годов.

В 1925 году советский искусствовед Борис Арватов сформулировал, что должен представлять собой мир вещей с точки зрения советской идеологии. В пролетарской культуре, в отличие от буржуазной, вещи, составляющие бытовой мир, являются материализацией социально-трудовых связей, а не объектами потребления: «Вещь, как дополнение физиологически-трудовых приспособлений организма, как социально-трудовая величина, как орудие и как сотрудник, – не существует в быту буржуазии» [Арватов 1925: 82].

В 1925 же году Александр Родченко в письме из Парижа рассказывал жене, чем капиталистические вещи отличаются от советских. В капиталистическом обществе, пишет он, царит культ вещи, даже женщина уподобляется вещи. В идеальном социалистическом устройстве, наоборот, вещь становится не просто вещью, а товарищем, обладающим человеческими способностями:

 

Наши вещи в наших руках должны быть тоже равными, тоже товарищами, а не этими черными и мрачными рабами, как здесь. <…> Вещи осмысляются, станут друзьями и товарищами человека, и человек станет уметь смеяться, и радоваться, и разговаривать с вещами [Родченко 2014: 24].

 

Вещи, которые станут друзьями и сотрудниками, создадут новый мир. Там они должны подчиняться не индивидуальным вкусам, а социальным нуждам, а их внешний вид должен соответствовать их же утилитарным целям. Нефункциональные декоративные элементы объявляются буржуазным пережитком. Эти идеи близки к эстетическому кредо функционализма в архитектуре: «Форма должна соответствовать функции, т.е. практическому применению», – сформулировал Луи Салливан. Такое кредо разделяли представители многих направлений художественной мысли первой половины XX века (и даже раньше). Советские утописты 1920-х годов кладут его в основу тотальной перестройки повседневности, и это касается не только собственно искусства, но и промышленного дизайна.

В 1920-е годы в рамках движения за «новый быт» началась кампания борьбы с «домашним хламом» (т.е. с нефункциональным декором, считающимся признаком мещанства), который предлагалось заменить на простые функциональные предметы обихода. При этом утилитарная функциональность вещи рассматривалась как выполнение ею общественных функций. Другими словами, вещи приписывалась социальная субъектность. Например, в заголовке заметки ставился вопрос: «Чего мы хотим от тарелки?» – а в тексте давался ответ: «Мы требуем от тарелки, чтобы она выполняла свою общественную функцию» [Бойм 2002: 57].

Обладая строгой, предопределенной планом построения светлого будущего функциональностью и вытесняя «буржуазные излишества», вещи в этой утопии могли практически полностью заполнить мир, создав идеальную картину пригнанных друг к другу предметов. Устремленному в будущее советскому человеку уже не нужно было ничего, кроме функциональных вещей, направленных на извлечение пользы из окружающего мира.

 

Функциональность стакана в городских легендах

Теоретики 1920-х годов мечтали о построении идеальной рациональной системы быта («вещной системы» Арватова), но этот проект не удалось воплотить в жизнь[25]. Однако когда в городских легендах 1990–2000-х годов конструируется «хорошее советское прошлое», это прошлое оказывается удивительно похоже на «будущий рай», которые собирались построить раннесоветские утописты. В ностальгических нарративах советская повседневность, которая была потеряна вместе с развалом СССР, оказывается выстроена так же рационально, как мечтали об этом советские утописты. Таким образом, «будущий рай» все-таки наступил, но постфактум – в постсоветских легендах о том, как изобретались и использовались предметы советского быта. Граненый стакан, бывший неотъемлемой частью советской повседневности, в постсоветских текстах становится функциональным. Его грани и ободок не могут быть просто украшениями (которыми они, по сути, являются), с их помощью стакан должен «выполнять свою общественную функцию».

Так складываются легенды об изобретении граненого стакана, сюжет которых в обобщенном виде выглядит следующим образом: известные советские деятели, видя нужду простых граждан, изобретают многофункциональный стакан, способный облегчить их жизнь. Изобретение как самого стакана, так и его частей приписывается деятелям авангарда, прежде всего Вере Мухиной[26], чуть реже Казимиру Малевичу, а иногда и Ле Корбюзье:

 

…В 1943 году увидел свет уникальный проект граненого стакана Веры Мухиной. Она буквально спасла страну, в которой не из чего было выпить. Советский граненый стакан, сделанный из подножного материала, то бишь песка, содержит 14 граней и ободок от самого Малевича. Именно им был разработан дизайн венчика [Гошина 2007].

 

Творцами советского граненого стакана считаются Вера Мухина и Казимир Малевич. Правнук Мухиной Алексей Веселовский рассказал, что авторы «Рабочего и колхозницы» и «Черного квадрата» долго трудились над эскизами «советского чуда». Они даже спорили, сколько в стакане должно быть граней и каковыми должны быть его размеры [Версты 2003].

 

Логика нарратива легко подчиняет себе исторические факты в угоду созданию «цельной биографии». Мухина и Малевич – «мама» и «папа» стакана – в некоторых текстах объявляются супругами, что не соответствует действительности. Например, автор публикации об изобретении стакана в Екатеринбурге не только женит художников, но и относит этот рассказ к 1943 году, когда Малевич уже восемь лет как умер: «В 1943 году в Свердловске побывали знаменитый скульптор Вера Мухина со своим супругом Казимиром Малевичем» [Загородняя 2005].

Некоторые информанты прямо переносят художественное кредо этих деятелей на задумку граненого стакана. По одной из версий, автором граненого стакана является Ле Корбюзье, который положил в основание пропорций группы жилых домов «модулор», т.е. величину, соотносимую со средним человеческим ростом (см., например, Unité d’habitation в Марселе), а значит, только он мог придумать стакан, так идеально подходящий под размеры человеческой руки [Инф. 233б].

Во многих текстах обретение стаканом или его элементами новых функций поддерживается вставленным этиологическим нарративом. В одном тексте возникновение у граней новой функции (придание стакану прочности) подается читателям через исторический прецедент. Малевич решает проблему заключенных, в руках которых хрупкие гладкостенные стаканы просто ломаются:

 

Осенью 1930 года Малевич был арестован органами ГПУ и провел в знаменитой питерской тюрьме «Кресты» три долгих месяца <…>. Чай в камеру приносили не в жестяной кружке, а в круглых стаканах без подстаканников. Хрупкое стекло часто ломалось в мощных руках зеков, которые сильно сжимали стакан, чтобы согреться. В голове Малевича, который всегда предпочитал жесткие геометрические формы, тут же родилась идея: а что, если стакан делать не круглой формы, а в виде многогранника? Тогда его жесткость повысится многократно![27]

 

Аналогичным образом устроена легенда, приписывающая изобретение граненого стакана Мухиной. Скульптор помогает обессиленным жителям Ленинграда, а грани получают еще одну функцию – они препятствуют выскальзыванию стакана из рук:

 

Ребристый стакан – «гранчак» – якобы изобрела в блокадном Ленинграде скульптор Вера Мухина, автор московского монумента «Рабочий и колхозница». В военные годы она возглавила Мастерскую художественного стекла. Мухина заметила, что тонкий круглый стакан у обессиленных голодом ленинградцев часто выскальзывал из рук и бился. Потому разработала сверхпрочную модель с удобными для ладони гранями[28].

 

Таким образом, позднесоветские и постсоветские нарративы распространяют утопическую функционалистскую логику 1920-х годов на всю историю Советского Союза. Например, идеальный граненый стакан включается в сюжеты, рассказывающие о «новом быте» и освобождении женщин от «кухонного рабства»:

 

В советское время, когда страна переживала технологический бум, стали появляться посудомоечные машины (освобождающие женщин от «кухонного рабства»). Граненые стаканы идеально подходили под технические параметры новомодных «кухонных мойдодыров»[29].

 

Как мы видим, в таких текстах общественная функция стакана напрямую связана с приписываемыми ему физическими свойствами: не скользить, не биться, не выскальзывать из рук. Эти физические свойства, в свою очередь, информанты напрямую выводят из формы – граней и ободка. Вооружившись такой логикой, они оказываются в положении археологов, которым нужно по форме предмета реконструировать (а на самом деле сконструировать) то, как он использовался когда-то в СССР. Другими словами, для создания нарратива необходимо провести логическую связь между типичным контекстом использования вещи и ее физическими свойствами. Так появляются тексты, согласно которым советскому человеку была необходима удобная посуда, пригодная для использования в движущемся транспорте: «Также читала где-то, что граненым он был создан для того, чтобы не скатываться со столиков в поездах» [Инф. 28б][30]. Ободок стакана тоже получает функциональное объяснение: он «придуман исключительно для того, чтобы было удобно губам и чтобы холодная водка или горячий чай с лимоном текли в рот в одной точке, а не со всех граней сразу» [Варан 2007].

Как мы уже наблюдали, свойство стакана, которое объявляется функциональным, немедленно обрастает нарративами, где эта особенность оказывается изобретена или испытана известным историческим персонажем:

 

Засвидетельствовано, что граненый стакан императору подарили в качестве небьющейся посуды для распития спиртных напитков. Царь, увлекавшийся, как известно, корабельным делом, подарок оценил, заявив, что такой стакан не свалится на пол во время качки на корабле, а если и упадет, то не разобьется[31].

 

Реактуализация утопических представлений о мире вещей 1920-х годов в постсоветских легендах приводит к тому, что граненый стакан трактуется исключительно как функциональная вещь, форма которой должна быть обусловлена ее назначением. Грани и ободок не могут быть просто украшением, соответственно, их наличие мотивируется общественно полезной функцией.

 

Стакан – мера всех вещей

Использование граненого стакана как мерной посуды в советском быту развивает представление о том, что «граненый стакан является мерой всего, например, для всех рецептов русской кухни» [Инф. 181б]. Даже у ободка появляется измерительная функция: настоящий гранчак должен вмещать в себя двести граммов жидкости, налитой по маруськин поясок – декоративный ободок высотой еще на пятьдесят граммов [Цветков 2012]. Для многих информантов именно эта функция оказалась самой актуальной в постсоветский период: «Использую граненый стакан как удобную меру. А для питья использую другие стаканы» [Инф. 150б]; «Традиция – так делали мама, бабушка и т.д.» [Инф. 184б].

«Стакан – мерило всего» хорошо вписывается в советскую утопию быта, где каждый предмет не только исключительно рационален сам по себе, но и идеально «прилажен» к другим вещам. Стандартные бытовые советские вещи: спичечный коробок, бутылка водки 0,75, студенческий билет – включаются в систему мер и весов, созданную граненым стаканом. Так, бутылка водки удобно делится на три граненых стакана, так как содержит 21 бульк. Паремия «сообразим на троих» во многих текстах объясняется именно таким образом: «21 или другое делящееся на 3 число "бульков” в бутылке» водки [Инф. 92б]. Даже студенческий билет мог быть использован как средство для измерения в сочетании с граненым стаканом: «Если взять граненый стакан, поставить рядом студенческий билет и налить жидкость вровень с кромкой студбилета, то получится ровно ½ стакана (что соответствовало, насколько я помню, 125 мл.), т.е. объем стакана, налитого до краев, – 250 мл.»[32]. И, наконец, в сленге 1990-х годов один граненый стакан марихуаны равен ровно десяти спичечным коробкам[33].

В этом контексте становится понятен семантический переход, который приводит к появлению некоторых «внесловарных» названий стакана, например аршин, и объяснений в духе народной этимологии, связывающих происхождение слова с мерами: «Стакан происходит от немецких “Dose”, что значит “порция”, и “Kanne” – “кружка”. То есть в старину достокан от другой питейной посуды отличался как раз точностью мерки» [Цветков 2012][34]. Такой семантический ореол позволяет связать стакан с паремиями, в которых понятие «меры» используется в переносном смысле: «Перед стаканом все равны» [Независимая газета 2013]; «Стакан – мера всех вещей» [Подробности 2003].

Повседневные измерительные практики оказываются отправной точкой для построения утопии прошлого: советский мир вещей воспринимается спроектированным по единому замыслу, где каждый объект соотносим и соизмерим с остальными.

 

Заключение

Граненый стакан предстает в постсоветских легендах идеальным воплощением описанной Родченко советской вещи. Он не может «лгать» своим видом, а каждый его элемент строго функционален, идеален и продуман до мелочей. К его появлению приложили руку такие исторические деятели, как Петр Первый или Сталин. Его форму придумывали самые известные художники – Мухина и Малевич. Мало того: стакан спасал ослабевших заключенных и блокадников, улучшал жизнь советских женщин, создавал комфорт в поездах и дома и символизировал собой весь СССР – вплоть до того, что оказывался носителем магической позитивной силы[35]. И, конечно, «наш» граненый стакан противопоставлен «их» отравленным западным вещам.

Во время поездки в Париж в 1925 году Родченко писал, что западные вещи, подчиненные законам капиталистического рынка и рекламы, занимаются лживым показыванием. Их товарный вид затемняет реальные функции и свойства. Родченко противопоставляет их вещам, произведенным в советской экономике, подчиненным не рыночным целям, а социальным построениям. Советские вещи «противятся эстетике “товарного вида” и постоянного лживого показывания и честно выполняют свое предназначение: теплые штаны греют, макароны питают, зенитные установки стреляют. Они честно говорят о том, для чего предназначены». Родченко на этом основании приписывает советскому предмету и другие человеческие добродетели: «Теплый, дружественный, не озабоченный своим внешним обликом, честный, правдивый, скромный…» [Дёготь 2014: 51].

То, о чем мечтали Родченко и Арватов, осуществилось в ностальгических ретро-нарративах, где стакан становится символом системы советского быта, подчиненной законам строгой целесообразности и функциональности. Таким образом, легенды об идеальном граненом стакане оказываются частью постсоветского мифа о «золотом веке», ныне утраченном, но близком к представлениям о «функциональном будущем рае» 1920-х годов. Такой функционалистский миф делает граненый стакан в постсоветских текстах знаком несуществующего мира, а вещная система Арватова превращается в систему вещей Бодрийяра.

Однако миф о «будущем рае» по своему характеру был экспансионистским, потому что, как предполагалось, он должен был восторжествовать во всем мире. А миф о советском «золотом веке» – это совокупность представлений об оазисе правильного устройства жизни, со всех сторон окруженном врагами, которые в конце концов его и погубили. Порождение нарративов вокруг самых обыденных предметов едва ли не лучше прочих аргументов может проиллюстрировать связь этих двух миров – обращенной в будущее утопии построения всеобщего рая на Земле и ностальгического воспоминания об утрате прошлых идеалов.

 

 

Информанты

Информанты, опрошенные в ходе исследования Александры Архиповой и Анны Кирзюк «Опасные советские вещи», обозначены буквой «а». Информанты, опрошенные мною в ходе исследования о граненом стакане, обозначены буквой «б».

 

[Инф. 28б] – Д.Н., ж., 1987 г.р., Екатеринбург.

[Инф. 92б] – А.А., м., 1958 г.р., Тернополь.

[Инф. 150б] – А.Г., ж., 1986 г.р., Москва.

[Инф. 155а] – Д.Ф., м., 1971 г.р., Москва.

[Инф. 181б] – Т.П., ж., 1992 г.р., Москва.

[Инф. 184б] – А.А.А., м., 1978 г.р., Москва.

[Инф. 209б] – П.С.А., м., 1977 г.р., Елец.

[Инф. 233б] – К.Б., ж., 1981 г.р., Москва.

[Инф. 234б] – Е.С.С., ж., 1986 г.р., Астрахань.

[Инф. 264а] – Ч.Ю.Г., ж.,1976 г.р., Ташкент.

[Инф. 300а] – Г.Е., м., 1949 г.р., Москва.

 

 

Библиография / References

[Арватов 1925] – Арватов Б. Быт и культура вещи: (К постановке вопроса) // Альманах Пролеткульта: Культура и быт; Организация быта; Искусство и производство; Критика и библиография; Пролеткульты на местах. М.: Всероссийский Пролеткульт, 1925. С. 75–83.

(Arvatov B. Byt i kul’tura veshchi: (K postanovke voprosa) // Al’manakh Proletkul’ta: Kul’tura i byt; Organizatsiya byta; Iskusstvo i proizvodstvo; Kritika i bibliografiya; Proletkul’ty na mestakh. Moscow, 1925. P. 75–83.)

[Бойм 2002] – Бойм С. Общие места: Мифология повседневной жизни / Авторский доп. пер. с англ. М.: Новое литературное обозрение, 2002.

(Boym S. Common Places: Mythologies of Everyday Life in Russia. Moscow, 2002. – In Russ.)

[Варан 2007] – Варан Ф. Грани таланта // Молодежь Дагестана. 2007. № 007. 23 февраля.

(Varan F. Grani talanta // Molodezh’ Dagestana. № 007. 23 February)

[Версты 2003] – Ода граненому // Версты (Москва). 2003. 11 октября.

(Oda granenomu // Versty (Moscow). 2003. 11 October.)

[Гончаров 1953–1954] – Гончаров И.А. Обрыв // Гончаров И.А. Собрание сочинений: В 8 т. / Подгот. текста и примеч. А.П. Рыбасова. Т. 5–6. М.: Гослитиздат, 1953–1954.

(Goncharov I.A. Obryv // Goncharov I.A. Sobranie sochineniy: In 8 vols. / Ed. by A.P. Rybasov. Vol. 5–6. Moscow, 1953–1954.)

[Гошина 2007] – Гошина М. Кавказский пленник // Саратовская областная газета. 2007. 14 сентября.

(Goshina M. Kavkazskiy plennik // Saratovskaya oblastnaya gazeta. 2007. September 14.)

[Гурова 2005] – Гурова О. От товарища к товару: Предметы потребления
в советском и постсоветском обществе // [Ечевская О.Г., Гурова О.Ю., Вейс О., Дейхина О., Захарова Ю.] Люди и вещи в советской и постсоветской культуре. Новосибирск: Новосибирский государственный университет, 2005. С. 35–49.

(Gurova O. Ot tovarishcha k tovaru: Predmety potrebleniya
v sovetskom i postsovetskom obshchestve // [Echevskaya O.G., Gurova O.Yu., Veys O., Deykhina O., Zakharova Yu.] Lyudi i veshchi v sovetskoy i postsovetskoy kul’ture. Novosibirsk, 2005. P. 35–49.)

[Дёготь 2014] – Дёготь Е. От товара к товарищу: К эстетике нерыночного предмета // Родченко А. В Париже. Из писем домой / Публ. А.Н. Лаврентьева. М.: Ад Маргинем Пресс, 2014. С. 50–55.

(Degot’ E. Ot tovara k tovarishchu: K estetike nerynochnogo predmeta // Rodchenko A. V Parizhe. Iz pisem domoy / Publ. by A.N. Lavrent’ev. Moscow, 2014. P. 50–55.)

[Загородняя 2005] – Загородняя Е. Вехи истории // Вечерний Екатеринбург. 2005. № 57. 1 апреля.

(Zagorodnyaya E. Vekhi istorii // Vecherniy Ekaterinburg. 2005. № 57. April 1.)

[Измайлова 2010] – Измайлова М.И. Роль Веры Мухиной в развитии российского дизайна // Царскосельские чтения. 2010. Т. 4. № XIV. С. 326–269.

(Izmaylova M.I. Rol’ Very Mukhinoy v razvitii rossiyskogo dizayna // Tsarskosel’skie chteniya. 2010. Vol. 4. № XIV. P. 326–269.)

[Кудрявцева 2009] – Кудрявцева С.В. Российская составляющая в западной культуре XX в. // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 6: Политология. Международные отношения. 2009. Вып. 2. С. 161–170.

(Kudryavtseva S.V. Rossiyskaya sostavlyayushchaya v zapadnoy kul’ture XX v. // Vestnik Sankt-Peterburgskogo universiteta. Series 6: Politologiya. Mezhdunarodnye otnosheniya. 2009. Vol. 2. P. 161–170.)

[Независимая газета 2013] – Выбирай, а то расплескаешь // Независимая газета. 2013. 11 сентября.

(Vybiray, a to raspleskaesh’ // Nezavisimaya gazeta. 2013. September 11.)

[Подробности 2003] – Граненому стакану – 60 лет // Подробности (Украина). 2003. 8 октября.

(Granenomu stakanu – 60 let // Podrobnosti (Ukraine). 2003. 8 October.)

[Рид 2004] – Рид С.Э. «Быт – не частное дело»: Внедрение современного вкуса в семейную жизнь / Пер. с англ. Т. Медведевой // Семейные узы: Модели для сборки / Сост. и ред. С. Ушакин. Кн. 1. М.: Новое литературное обозрение, 2004. С. 360–391.

(Reid S.E. «Byt – ne chastnoe delo»: Vnedrenie sovremennogo vkusa v semeynuyu zhizn’ // Semeynye uzy: Modeli dlya sborki / Ed. by S. Oushakine. Vol. 1. Moscow, 2004. P. 360–391.)

[Родченко 2014] – Родченко А. В Париже. Из писем домой / Публ. А.Н. Лаврентьева. М.: Ад Маргинем Пресс, 2014.

(Rodchenko A. V Parizhe. Iz pisem domoy / Publ. by A.N. Lavrent’ev. Moscow, 2014.)

[Самоделова 2010] – Самоделова С. Генерал рекордов: В России «самого-самого» не меньше, чем в остальных странах вместе взятых // Московский комсомолец. 2010. № 25417. 3 августа.

(Samodelova S. General rekordov: V Rossii «samogo-samogo» ne men’she, chem v ostal’nykh stranakh vmeste vzyatykh // Moskovskiy komsomolets. 2010. № 25417. August 3.)

[Смоляк 2011] – Смоляк О. Сделай сам: Несколько замечаний о комфорте и изобретательности советского человека в 1960-е годы // Ab Imperio. 2011. № 4. С. 236–260.

(Smolyak O. Sdelay sam: Neskol’ko zamechaniy o komforte i izobretatel’nosti sovetskogo cheloveka v 1960-e gody // Ab Imperio. 2011. № 4. P. 236–260.)

[Смоляк 2014] – Смоляк О. «Работа на себя»: Использование ресурсов промышленного предприятия в личных целях в позднюю советскую эпоху // Laboratorium: Журнал социальных исследований. 2014. № 2. С. 21–57.

(Smolyak O. «Rabota na sebya»: Ispol’zovanie resursov promyshlennogo predpriyatiya v lichnykh tselyakh v pozdnyuyu sovetskuyu epokhu // Laboratorium: Zhurnal sotsial’nykh issledovaniy. 2014. № 2. P. 21–57.)

[Сукловский 2016] – Сукловский С. Все устаканится! Ода граненому стакану // Аргументы и факты (Беларусь). 2016. № 19. С. 35.

(Suklovskiy S. Vse ustakanitsya! Oda granenomu stakanu // Argumenty i fakty (Belarus). 2016. № 19. P. 35.)

[Ушакин 1999] – Ушакин С.А. Количественный стиль: Потребление в условиях символического дефицита // Социологический журнал. 1999. № 3/4. С. 187–214.

(Oushakine S.A. Kolichestvennyy stil’: Potreblenie v usloviyakh simvolicheskogo defitsita // Sotsiologicheskiy zhurnal. 1999. № 3/4. P. 187–214.)

[Ушакин 2013] – Ушакин С. Динамизирующая вещь // НЛО. 2013. № 120. С. 29–34.

(Oushakine S. Dinamiziruyushchaya veshch’ // NLO. 2013. № 120. P. 29–34.)

[Фасмер 1987] – Фасмер М. Этимологический словарь русского языка / Пер. с нем. и доп. О.Н. Трубачева. 2-е изд. Т. 3. М.: Прогресс, 1987.

(Vasmer M. Russisches etymologisches Worterbuch / Supplemented by O.N. Trubachev. Vol. 3. Moscow, 1987. – In Russ.)

[Цветков 2012] – Цветков А. История в стакане: Граненому стакану «стукнуло» 69. А может быть, намного больше // Солидарность. 2012. № 33. 12 сентября.

(Tsvetkov A. Istoriya v stakane: Granenomu stakanu «stuknulo» 69. A mozhet byt’, namnogo bol’she // Solidarnost’. 2012. № 33. September 12.)

[Brunvand 1981] – Brunvand J.H. The Vanishing Hitchhiker: American Urban Legends and Their Meanings. New York: W.W. Norton & Co., 1981.

[Oushakine 2014] – Oushakine S.A. “Against the Cult of Things”: On Soviet Productivism, Storage Economy, and Commodities with No Destination // The Russian Review. 2014. Vol. 73. № 2. P. 198–236.