Kirill Solovyov. Bureaucracy vs. Bureaucracy: Paradoxes of Government Service in Late Nineteenth-century/Early Twentieth-century Russia

 

Кирилл Соловьев (ИРИ РАН; ведущий науч­ный сотрудник; доктор исторических наук) kirillsol22@yandex.ru.

УДК: 93/94

Аннотация:

Статья посвящена взглядам чиновничества на бюрократическую империю, которую, казалось бы, они и представляли. Государственная служ­ба в России конца XIX—XX вв. привлекала наиболее способных и амбициозных молодых людей. При этом они могли быть самых разных взглядов и убеждений. В ряде случаев они мог­ли быть и вовсе аполитичными. Тем не менее чиновники оставались частью российского общест­ва. Их социальный и интеллектуальный опыт чаще всего был тот же, что и у представителей оппозиции. В стабильном положении преданность бюрократов престолу не вызывала сомнения. В условиях же выбора Первой русской революции их по­ведение часто становилось непредсказуемым. Неред­ко чиновники выступали против бюро­кратической системы управления Российской империей. Они были убеждены в ее неэффек­тивности и требовали серьезных перемен. Эта бюрократия, вполне квалифицированная и хорошо подготовленная для решения задач текущего управления страной, была «ахиллесовой пятой» существовавшего режима.

Ключевые слова: бюрократия, политическая система, революция, конституционализм

 

Kirill Solovyov (Institute of Russian history of Rus­sian Academy of Sciences; senior research fellow; Dr. habil.) kirillsol22@yandex.ru.

UDC: 93/94

Abstract:

The article addresses the views of civil servants of the bureaucratic empire which, it would seem, they represented. State service in late nineteenth — early twentieth-century Russia attracted the most capable and ambitious young people. Meanwhile, these individuals could be of extremely varied views and convictions. In many cases they could even be entirely apolitical. Nevertheless, civil servants remained a part of Russian society. Their social and intellectual experience was often identical to that of members of the opposition. Under stable conditions, there was no question of the bureaucrats’ devotion to the monarchy. With the appearance of the choice of the First Rus­sian Revolution, however, their behavior often became unpredictable. Civil servants often spoke out against the Russian Empire’s bureaucratic system of government. They were convinced of its ineffectiveness and demanded serious changes. This bureaucracy, which was fully qualified and well prepared for the tasks of running the country, was the ‘Achilles heel’ of the ongoing existence of the regime.

Key words: bureaucracy, political system, revolution, constitutionalism

 

 

«С самого начала царствования [Николая II] выявилась неизбежность конфликта между теми двумя силами — правительством и общественностью, — под знаком взаимной борьбы которых прошла большая часть царствования Николая II», — писал уже в эмиграции бывший видный государственный деятель Российской империи В.И. Гурко [Гурко 2000: 35]. Это мнение не отличается оригинальностью. Мысль о непримиримом противостоянии власти и общества в России в XIX в. и сейчас представляется аксиоматичной. Слова Гурко могли бы быть произнесены представителем оппозиции. Историк, член партии кадетов (а значит, и оппозиционер) А.А. Кизеветтер емко сформулировал проблему, описанную Гурко, — есть «мы», а есть «они», имея в виду роковой для России антагонизм общественности и господствовавшей бюрократии в начале XX столетия. Правда, на практике не всегда ясно, кто — «мы», а кто — «они». В качестве примера можно привести семью князей Трубецких, братьев Сергея и Евгения, двух известных философов, общественных деятелей, членов кружка «Беседа», представителей земского движения. Их сводный брат П.Н. Трубецкой был предводителем дворянства Московской губернии. Московский губернатор Г.И. Кристи был женат на их сестре М.Н. Трубецкой. Московский обер-полицмейстер, а затем петербургский генерал-губернатор Д.Ф. Трепов также породнился с семьей Трубецких, выдав свою дочь за племянника князей Сергея и Евгения П.В. Глебова. Их двоюродный брат А.А. Лопухин был директором Департамента полиции. А.Д. Оболенский, товарищ министра внутренних дел (1897—1901), с 1902 г. товарищ министра финансов, а впоследствии (с 1905 г.) обер-прокурор Синода, был двоюродным братом их матери [Трубецкая 1937: 284]. Впрочем, и сам процитированный выше В.И. Гурко, будучи отстранен от государственной деятельности, стал видным представителем Тверского земства (а следовательно, общественности), членом Государственного совета и в 1915 г. вошел в Прогрессивный блок, пополнив ряды оппозиции.

Обычно по умолчанию подразумевается, что бюрократия — естественная основа режима. В бюрократической империи особая роль чиновничества не может ставиться под сомнение. Правда, порой сами государственные служащие ситуацию оценивали иначе и себя с существовавшим политическим строем никак не ассоциировали. Это касалось даже тех высокопоставленных чиновников, которых трудно было заподозрить в нелояльности власти. «Я сторонник земских учреждений и убежден, что никакой государственный строй немыслим без привлечения общества к местному самоуправлению, — утверждал министр внутренних дел В.К. Плеве. — Я не признаю возможным управлять страной при посредстве армии чиновников и не признаю, чтобы земские учреждения противоречили нашему государственному строю». По мнению министра, земству только не стоило вмешиваться в политику, а надо было ограничиться местными делами [Шипов 2007: 197]. По словам М.В. Челнокова, Плеве порицал бюрократию, как бы не относя себя к ее числу: «Странные люди — эти чиновники. Они никак не могут понять, что нужно очень и очень ценить в людях охоту работать, любовь к своему делу… Мы здесь обязаны относиться к работе местных людей благожелательно, с вниманием и уважением. Наши чиновники все уповают на инструкции. Можно написать 100 инструкций и приказов, и все это останется мертвой буквой»[1].

Подобный антибюрократизм был весьма характерен для российской бюрократии. Еще в 1861 г. другой министр внутренних дел, П.А. Валуев, писал с нескрываемым раздражением о «классе пролетариев» среди «чиновного сословия» [Судьбы России 2007: 134]. Спустя два десятилетия государственный секретарь А.А. Половцов с презрением говорил о «канцелярских пролетариях» [Половцов 2005b: 461]. Последствия их доминирования в царствование Александра III рисовались в воображении государственного секретаря в самых мрачных красках: «В это провозглашающее девизом восстановление дворянства царствование все плотнее и плотнее сколачивается кучка поповичей, семинаристов, жадных проходимцев, которые морочат бедного владыку и добиваются разорения всего, что выше, добиваются неприкосновенности диких стадных форм существования серой толпы, не желая знать ни истории, ни политической экономии, ни какой бы то ни было науки, развивающей, совершенствующей дух человеческий, ставят идеалом русской политической жизни мнимую самобытность, выражающуюся поклонением самовару, квасу, лаптям и презрением ко всему, что выработала жизнь других народов. Идя по этому пути, разыгрывается травля против всего, что не имеет великорусского образа: немцы, поляки, финны, евреи, мусульмане объявляются врагами России, без всяких шансов на примирение и на совместный труд» [Там же: 477—478].

Впрочем, в конце XIX в. Половцов был отнюдь не единственным противником бюрократии среди представителей «высших сфер». Сам Александр III побаивался назначать на высокие посты «чиновников» — лиц несамостоятельных, лишенных каких-либо убеждений (см.: [Там же: 489]). В прошлом начальник III отделения Собственной его императорского величества канцелярии граф П.А. Шувалов в 1880-е гг. обвинял министра внутренних дел Д.А. Толстого в «узкобюрократическом» взгляде на вещи [Половцов 2005a: 138]. Беспощадным критиком чиновничества был К.П. Победоносцев. В письме к С.Ю. Витте от 26 марта 1898 г. он отмечал, что бюрократия еще с 1860-х гг. утратила вся­кий интерес к социальным вопросам, полагая, что ситуацию можно улуч­шить, преобразовывая лишь систему управления: «Со времени самого освобож­де­ния крестьян правительство как бы забыло о народе, положившись на то, что для него все сделано дарованием ему свободы. А народ стал нищать и падать. Потом, когда уже ясно стало, что с нищетою хаос бесправия водворяется в деревне, принялись, увы, только за мысль обуздывать народ. И создано учреждение земских начальников с мыслью обуздать народ посредством дворян, забыв, что дворяне одинаково со всем народом подлежат обузданию» [Переписка С.Ю. Вит­те и К.П. Победоносцева: 101].

Высокопоставленные чиновники подозревали чиновничество в нелояльности существующему государственному строю. В частности, Валуев писал: «На безусловную исполнительность и преданность значительнейшей части служащих чиновников нельзя полагаться. Одни вообще не представляют коренных условий благонадежности, другие имеют притязания не руководствоваться указаниями высших правительственных инстанций, но руководить ими в духе так называемого “современного направления”; еще другие уже глубоко проникнуты теми идеями, которые ныне волнуют часть литературы и молодое поколение, и суть тайные враги, скрывающиеся в общем строе администрации; наконец, большинство признает над собой, кроме начальственной власти, власть общественного мнения и потому часто повинуется условно, исполняет нерешительно и вообще более озабочено будущим, чем настоящим» [Записка П.А. Валуева: 34]. Спустя 20 лет, в 1881 г., министр внутренних дел Н.П. Игнатьев жаловался императору на «чиновничью» крамолу. В 1883 г. К.П. Победоносцев возмущался: «Болит моя душа, когда вижу и слышу, что люди, власть имущие, но, видно, не имущие русского разума и русского сердца, шепчутся еще о конституции» (цит. по: [Половцов 2005a: 73]).

Александр III, соглашаясь со своим наставником, подозревал, что в Государственном совете большинство составляли скрытые конституционалисты (см.: [Половцов 2005b: 162]). Впоследствии различные государственные мужи повторяли эту мысль. 1 января 1902 г. военный министр А.Н. Куропаткин записал в дневнике: «Сегодня на выходе во дворце долго разговаривал с Витте. Он мрачно смотрит на настроение общества. Мы ходили по зале, где были собраны члены Государственного совета, министры, сенаторы. Там же стояли офицеры Кавалерийского полка. Показывая на толпу эту рукой, Витте сказал: “Уверяю Вас, что все они, за исключением кроме офицеров, думают о конституции в России”»[2]. Видимо, Витте несколько преувеличивал. Тем не менее в его словах была немалая доля истины.

Будущий видный член партии кадетов князь В.А. Оболенский в 1893 г. посту­пил на государственную службу — в Отдел (с 1894 г. — Департамент) сельско­й экономии и сельскохозяйственной статистики Министерства земледелия. Там он занял должность младшего редактора, что в других департа­мен­тах соответствовало должности столоначальника (иными словами, он прак­тически сразу оказался на «среднем этаже» российской бюрократической иерархии). Именно в эти годы Оболенский сблизился с марксистами, часто встречался с А.Н. Потресовым и П.Б. Струве, подумывал о непосредствен­ном сотрудни­честве в социал-демократическом издании [Оболенский 1988: 129—148].

Оболенский был далеко не единственным из чиновников, кто по завершении государственной карьеры оказался в рядах оппозиции. В их числе были и товарищ министра внутренних дел князь С.Д. Урусов, и главноуправляющий землеустройством и земледелием Н.Н. Кутлер. Немалый опыт государственной службы был у историка А.А. Корнилова, который до 1900 г. заведовал крестьянскими делами при иркутском генерал-губернаторе. И.В. Гессен долгое время был чиновником Министерства юстиции. В этом же ведомстве служил и его родственник В.М. Гессен. Б.Э. Нольде возглавлял Второй департамент МИД. Все они впоследствии вошли в партию кадетов или же были близки к ней. Среди видных октябристов (и членов фракции «Союза 17 октября») бывших чиновников было и того больше: это попечитель Казанского, а впоследствии Харьковского учебного округа М.М. Алексеенко, попечитель Харьковского, а затем Санкт-Петербургского учебного округа В.К. Анреп, чиновник особых поручений при финляндском генерал-губернаторе Э.П. Беннигсен, руководитель отдела печати МИД и директор Санкт-Петербургского телеграфного агентства А.А. Гирс, чиновник особых поручений при министре народного просвещения Е.П. Ковалевский, старший инспектор Государственного банка Г.Г. Лерхе, директор и председатель Совета Санкт-Петербургского телеграфного агентства Л.В. Половцев, директор департамента в Министерстве земледелия и государственных имуществ Н.А. Хомяков. Эту же должность (правда, позднее) занимал другой заметный представитель «Союза 17 октяб­ря», С.И. Шидловский. Упомянем и кутаисского губернатора В.А. Старосельского, который вскоре после отставки вступил в РСДРП.

Это не было случайностью. Партийность бывшего чиновника чаще всего не обозначала радикальной смены взглядов. Напротив, она была своего рода констатацией давно сложившейся политической позиции. 21 февраля 1905 г. Н.Н. Кутлер, уже высокопоставленный бюрократ, но еще не министр, писал брату: «Нам нужна конституция, а не добавление к Государственному совету совещательного установления от выборных людей. Я пришел к этому заключению медленно и, откровенно сознаюсь, неохотно, не видя в нашем обществе элементов для прочного возведения конституционного строя»[3].

Такого рода взгляды были распространены на среднем и нижнем «эта­жах» российского чиновничества, что ставило под сомнение его надежность как инстру­мента управления. По словам товарища министра внутренних дел С.Е. Крыжановского, в период выборов в Государственную думу «правительство не могло быть даже уверено, что стоящие у избирательных ящиков должностные лица не будут действовать ему во вред» [Крыжановский 2009: 102—103]. В России же местная бюрократия, вопреки воле своего начальства, иногда даже поддерживала оппозицию. Так, во время выборов в Первую Думу некоторые члены избирательных комиссий (а их составляли государственные служащие) вместе с билетами на вход раздавали готовые бюллетени с кадетскими списками кандидатов в выборщики[4]. В ходе выборов во Вторую Думу податные инспекторы Орловской губернии открыто агитировали в пользу конституционных демократов[5]. Аналогичный случай имел место в Ярославской губернии: податной инспектор разъезжал по волостным правлениям и раздавал воззвания партии кадетов, членом которой он состоял. В Саратовской губернии податной инспектор распространял противоправительственные прокламации [Крыжановский 2009: 103].

До 1905 г. о настроениях в чиновничьей среде можно лишь догадываться. Революция создала ситуацию политического выбора, перед которым оказались и бюрократы разного уровня. Тогда с очевидностью и выяснилось, что они в значительной своей части отнюдь не сочувствуют существующему поли­ти­ческому строю. Уже в январе 1905 г. появились кружки, в которые вошли представители самых «высших сфер». Они обсуждали перспективы политической реформы. В один из них вошли будущий обер-прокурор Синода князь А.Д. Оболенский, министр земледелия и государственных имуществ А.С. Ермолов, начальник Главного управления уделов князь В.С. Кочубей, петербургский губернатор А.Д. Зиновьев и т.д. Участники этого объединения отстаивали славянофильскую политическую программу — иными словами, идею созыва законосовещательного представительства[6]. К апрелю 1905 г. оформился срав­ни­тельно многочисленный «Отечественный союз», которому, правда, не хва­ти­ло отчетливой программы и выстроенной организационной структуры, что­бы стать партией. И в этом объединении тон задавали неославянофилы, призывавшие к коренному обновлению политической системы [Киреев 2010: 47—52]. В союз вошли заметные фигуры: 41 предводитель дворянства (в том числе 8 губернских и 33 уездных предводителя)[7], а также видные государ­ственные деятели — начальник Земского отдела МВД В.И. Гурко [Киреев 2010: 60], начальник канцелярии МВД Д.Н. Любимов[8], директор канцелярии МВД по делам дворянства Н.Л. Мордвинов[9], директор Департамента личного соста­ва МВД А.И. Буксгевден[10], бывший товарищ министра внутренних дел А.С. Сти­шин­ский[11]. В объединение вошло 8 сенаторов[12], 15 военных в звании генерала[13] (примечательно, что, судя по сохранившимся анкетам, всего в «Отечественный союз» входило около 350 чел.[14]). Иными словами, многие представители высшей бюрократии вполне откровенно заявили о своем неприятии сложившегося положения вещей и стали требовать серьезных политических преобразований. Они же оказывали непосредственное влияние на императора. Следуя советам флигель-адъютантов А.Ф. Гейдена и Н.Д. Оболенского, Николай II дал аудиенцию представителям нелегально созванного земского съезда (6 июня 1905 г.) [Богданович 1990: 356].

Впрочем, и среди чиновников оказались лица более консервативных взглядов, которые также почувствовали необходимость объединиться. Зимой—весной 1905 г. с известной регулярностью проводились совещания на квартирах членов Государственного совета Б.В. Штюрмера и С.А. Толя[15], председателя особых совещаний об охране государственного порядка и по вопросам веротерпимости А.П. Игнатьева[16]. Высшая бюрократия включилась в разворачивавшуюся общественную дискуссию. Подобно обществу, чиновничество раскололось на части, представители которых видели будущее России по-разному.

Их взгляд мог разительно отличаться от того, что ожидали от них представители консервативной общественности. В этой связи весьма характерно настроение директора Департамента общих дел МВД А.Д. Арбузова в 1905 г.: «Жеденев, чиновник переселенческого отдела, пришел к Арбузову, который исправляет должность директора Департамента общих дел, просить другого назначения. Арбузов спросил его, какое у него направление? Жеденев отвечал, что находит, что необходима крепкая власть для водворения порядка. Арбузов на это сказал: “23 года проявлялась эта крепкая власть, и вот что из нее вышло — беспорядок, который теперь мы переживаем. Нет, таких, как вы, нам не надо”» [Богданович 1990: 347]. Примерно тогда же товарищ министра внутренних дел Э.А. Ватаци 6 апреля 1905 г. писал своему бывшему начальнику П.Д. Святополк-Мирскому, за полгода до этого поднявшему вопрос о необходимости политической реформы: «Вы действительно создали эпоху. Россия обязана Вам тем возрождением общественных сил, которое мы теперь переживаем, и тем участием общества в политической жизни, от которого поворота назад уже нет»[17].

Многие чиновники отнюдь не стыдились своих конституционалистских взглядов. В полной мере это сказалось после издания Манифеста 17 октября 1905 г. По воспоминаниям В.И. Гурко, товарищ министра внутренних дел Д.Ф. Трепов был в восторге от этого решения императора и заявил начальнику петербургского охранного отделения А.В. Герасимову: «Вся страна будет завтра праздновать великий патриотический национальный праздник нарождения новой, свободной России». Градоначальник же Санкт-Петербурга В.А. Дедюлин «собирает у себя вечером 17 октября высших чинов полиции, читает им манифест, целует его и приступает затем к обсуждению не столько способов охранения спокойствия в городе, сколько порядка оглашения манифеста, причем даже высказывается мысль об объявлении его посредством особых герольдов» [Гурко 2000: 469]. Впрочем, среди государственных служащих были и убежденные в том, что Манифест — лишь первый шаг в деле демократизации страны. В начале ноября 1905 г. в Совете министров государственный контролер Д.А. Философов и министр путей сообщений К.С. Немешаев поставили вопрос о введении всеобщего избирательного права, в сущности, солидаризировавшись с радикальной оппозицией. По мнению В.И. Гурко, лишь благодаря вмешательству председателя Совета министров С.Ю. Витте руководители ведомств нехотя «умерили» свои требования [Гурко 2000: 480—481].

И впоследствии, в 1906 г., бюрократия (вернее, ее значительная часть) серьезно рассчитывала на дальнейшие коренные преобразования полити­чес­кого режима. В мае 1906 г. члены Государственного совета А.С. Ермолов и Д.М. Сольский полагали необходимым сформировать ответственное перед Думой правительство [см.: Мнения]. Д.Ф. Трепов, судя по всему, не без успеха убеждал в этом императора [см.: Половцов 1923: 117]. Барон В.Б. Фредерикс надеялся на компромисс с оппозиционным думским большинством [Коковцов 1992: 192].

Отсутствие единства среди чиновничества ни у кого не вызывало сомнений и в самой же бюрократической среде рассматривалось как едва ли не основной порок существующей политической системы. Проблема была в том, что государственные служащие не были солидарны не только друг с другом, но и главное, с тем режимом, который они представляли. В значительной своей части они были склонны отождествлять себя с обществом, а не с властью.

Часто чиновники разделяли оппозиционные убеждения, настаивая на необходимости скорейших политических реформ. Такое положение может показаться парадоксальным, если оставить без внимания сам характер государственной службы в XIX — начале XX в. По существу, она была аполитичной, требуя от чиновников знаний и навыков, а не определенных политических взглядов. Профессионал, успешно двигавшийся по карьерной лестнице, мог придерживаться любых политических убеждений, а мог и не обладать ими вовсе. Эта управленческая модель имела очевидные преимущества. Она мобилизовывала наиболее способных амбициозных молодых людей. Вместе с тем, в этом была и «ахиллесова пята» политической системы, которая становилась уязвимой в условиях политической турбулентности. Чиновник был аполитичным профессионалом у себя в кабинете, но, возвращаясь домой, он становился представителем общественности, который был склонен разделять взгляды и убеждения своих друзей и знакомых. В условиях отсутствия публичной политики эта проблема не могла стать явной. О ней можно было лишь догадываться. Фрондирующий у себя дома чиновник не становился оппозиционером, он более или менее успешно справлялся со своими обязанностями государственного служащего, пока Россию не захлестнула политическая волна 1904—1905 гг. Никто не интересовался его взглядами и политическими симпатиями, если он их открыто не выражал. Учитывались лишь профессиональные качества бюрократа. Но чиновник жил в социуме. Круг его общения, чтения, жизненный опыт чаще всего был такой же, как у его соседа-земца или университетского профессора. И он точно так же выражал недовольство (конечно, в приватной обстановке) существующим строем и даже подумывал о необходимости конституции для России. Эта незаметная (даже самой себе) оппозиция была самой опасной для власти. И тогда, и сейчас никто не мог оценить численность ее представителей, радикализм предполагаемых требований. Ее сила была не в готовности действовать, а в возможности бездействовать в тот час, который требовал особой решительности. Эти многим очевидные чиновничьи настроения предвещали тотальный вакуум недоверия, в котором ока­за­лась верховная власть в условиях Первой русской революции. Когда в об­щест­ве все громче стали звучать призывы к политической реформе, к ним присоединились многие представители бюрократии, став важнейшим фактором разворачивавшегося кризиса.

 

Библиография / References

[Богданович 1990] — Богданович А.В. Три последних самодержца. М.: Новости, 1990.

(Bogdanovich A.V. Tri poslednikh samoderzhtsa. Moscow, 1990).

 [Гурко 2000] — Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого: Правительство и общественность в царствование Николая II в изображении современника. М.: Новое литературное обозрение, 2000.

(Gurko V.I. Cherty i siluety proshlogo: Pravitel’stvo i obshchestvennost’ v tsarstvovanie Nikolaya II v izobrazhenii sovremennika. Moscow, 2000).

[Записка П.А. Валуева] — Записка П.А. Валуе­ва Александру II «Общий взгляд на по­ложение дел в империи с точки зрения охранения внутренней безопасности государства» // Судьбы России: Проблемы экономического развития страны в XIX — начале XX вв. СПб.: Лики России, 2007. С. 131—138.

(Zapiska P.A. Valueva Aleksandru II «Obshchiy vzglyad na polozhenie del v imperii s tochki zreniya okhraneniya vnutrenney bezopasnosti gosudarstva» // Sud’by Rossii: Problemy ekonomicheskogo razvitiya strany v XIX — nachale XX vv. Saint Petersburg, 2007. P. 131—138.)

[Киреев 2010] — Киреев А.А. Дневник, 1905—1910. М.: РОССПЭН, 2010.

(Kireev A.A. Dnevnik, 1905—1910. Moscow, 2010.)

[Коковцов 1992] — Коковцов В.Н. Из моего прошлого: В 2 кн. М.: Наука, 1992. Кн. 1.

(Kokovtsov V.N. Iz moego proshlogo: In 2 vols. Moscow, 1992. Vol. 1.)

[Крыжановский 2009] — Крыжановский С.Е. Воспоминания: из бумаг С.Е. Крыжановского, последнего государственного секретаря Российской империи. СПб.: Изд-во «Российская национальная библиотека», 2009.

(Kryzhanovskiy S.E. Vospominaniya: iz bumag S.E. Kryzhanovskogo, poslednego gosudar­stvennogo sekretarya Rossiyskoy imperii. Saint Petersburg, 2009.)

[Мнения] — Мнения // Новое время. 1906. № 10862, 10866. 11, 15 июня.

(Mneniya // Novoe vremya. 1906. № 10862, 10866. 11, 15 June.)

[Оболенский 1988] — Оболенский В.А. Моя жизнь, мои современники. Париж, 1988.

(Obolenskiy V.A. Moya zhizn’, moi sovremenniki. Paris, 1988.)

[Переписка С.Ю. Витте и К.П. Победоносце­ва] — Переписка С.Ю. Витте и К.П. По­бедоносцева // Красный архив. 1928. № 5. С. 89—116.

(Perepiska S.Yu. Vitte i K.P. Pobedonostseva // Krasnyy arkhiv. 1928. № 5. P. 89—116.)

[Половцов 1923] — Половцов А.А. Днев­ни­ки // Красный архив. 1923. № 4. С. 63—128.

(Polovtsov A.A. Dnevniki // Krasnyy arkhiv 1923. № 4. S. 63—128.)

[Половцов 2005a] — Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 1.

(Polovtsov A.A. Dnevnik gosudarstvennogo sekretarya: In 2 vols. Moscow, 2005. Vol. 1.)

[Половцов 2005b] — Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 2.

(Polovtsov A.A. Dnevnik gosudarstvennogo sekretarya: In 2 vols. Moscow, 2005. Vol. 2.)

[Судьбы России 2007] — Судьбы России: Проб­лемы экономического развития страны в XIX — начале XX вв.: Документы и мемуары государственных деятелей. СПб.: Спас; Лики России, 2007.

(Sud’by Rossii: Problemy ekonomicheskogo razvitiya strany v XIX — nachale XX vv.: Dokumenty i memuary gosudarstvennykh deyateley. Saint Petersburg, 2007.)

[Трубецкая 1937] — Трубецкая О.Н. Из прошлого // Современные записки. 1937. № 64. С. 277—318.

(Trubetskaya O.N. Iz proshlogo // Sovremennye zapiski. 1937. № 64. P. 277—318.)

[Шипов 2007] — Шипов Д.Н. Воспоминания и думы о пережитом. М.: РОССПЭН, 2007.

(Shipov D.N. Vospominaniya i dumy o perezhitom. Moscow, 2007.)