ИНТЕЛРОС > №144, 2017 > О сословиях в Российской империи

Мария Лескинен
О сословиях в Российской империи


10 мая 2017
(Рец. на кн.: Smith A.K. For the Common Good and Their Own Well-Being: Social Estates in Imperial Russia. Oxford; N.Y., 2014)

Smith A.K. For the Common Good and Their Own Well-Being: Social Estates in Imperial Russia / Oxford; N.Y.: Oxford University Press, 2014. — XII, 278 p.

 

Монография профессора Университета Торонто, специалиста по социальной истории России имперского периода Элисон Смит «Для общей пользы и ради собственного блага: социальные группы имперской России» посвящена проблемам складывания, трансформации и функционирования сословной структуры российского общества XVIII—XIX вв. В книге реконструируются нормы применения понятия «сословие» и анализируется понимание сословной принадлежности/идентичности в законодательной практике. Историк сосредоточивается на трех аспектах бытования термина: в повседневной жизни индивидов, в законодательной деятельности местных органов власти и в решениях общегосударственного уровня.

На первый взгляд, автор осуществляет свое исследование в русле методологии «истории понятий» (Begriffsgeschichte), что, несомненно, является актуальной научной задачей в свете острых дискуссий трех последних десятилетий о генезисе, специфике и эволюции социального строя Российской империи. Идея (впервые реализованная еще В.О. Ключевским) сопоставления западноевропейских и российских сословий и обнаружения в них не столько формальных, сколько содержательных (исторических и политико-юридических) сходств и отличий по-прежнему остается в центре внимания научного сообщества. Дискуссия о сословиях, вызванная необходимостью определить методологические основания для сравнения западноевропейской и российской моделей социума, так или иначе затрагивает вопросы исторической семантики и истории официальных дефиниций понятия[1]. Однако концепт «сословие» не становился предметом специального исследования, несмотря на то что задача рассмотрения спектра его значений в исторической ретроспективе давно назрела. Так, в сборнике «“Понятия о России”: к исторической семантике имперского периода»[2] в разделе «Социальная стратификация» помещены три статьи, в каждой из которых отмечается сложность однозначной трактовки языковых категорий, использовавшихся для обозначения различных социальных групп Российской империи (таких, как «чин», «чин народа», «род», «стан», «звание», «состояние», «сословие»), их взаимозаменяемость и иерархическая соподчиненность в XVIII—XIX вв.[3] Сословием в разное время называли этнические группы («инородцы»), профессиональные («казаки»; ср. упоминаемый Э. Смит казус 1870-х гг., когда обсуждалось создание сословия «агрономы») и даже гендерные («сословие женщин»). Следует отметить, что исследовательница затрагивает малоизученный аспект — сословные права женщин, убедительно доказывая большую, нежели принято считать, свободу женщин в решении вопроса о смене сословной идентичности или статуса с начала XIX в., обусловленную тем, что на них не распространялись некоторые повинности, затруднявшие переход в другое сословие. И это еще в дореформенную эпоху давало больше возможностей для социальной мобильности, чем принято считать.

Изучение категории «сословие» в России имперского периода связано с целым рядом сложностей. С начала XIX в. термин «сословие» становится все более употребительным для обозначения дифференцированных социальных групп, что обусловило необходимость выработать его четкую дефиницию в имперском законодательстве, в общественно-политическом лексиконе и в научной терминологии. Однако понятие это не было номинацией с отчетливыми признаками социальной стратификации. Оно было многофункциональным и выступало как определение социального статуса, устанавливаемого происхождением и системой взаимных прав и обязательств сообщества или профессиональной/территориальной корпорации — с одной стороны, и индивидов — с другой. Несомненные трудности сопутствуют задаче выявления представлений о сословиях в широком смысле: в контексте юридической практики (в вопросе смены фиксированного социального статуса), с точки зрения опыта функционирования традиционных институтов, с их пониманием сословности, или же репрезентации сословной дифференциации в культуре. Наконец, немалую сложность представляет установление характера межсословных и внутрисословных границ, степени их прозрачности и возможностей преодоления, а также понимание того, как осознание сословной принадлежности соотносилось с другими уровнями индивидуальной и групповой идентичности.

Весь этот круг проблем Элисон Смит не исключает из сферы своего исследовательского внимания, но цели ее работы иные. Она очень тонко обходит стороной методологически ожидаемый от нее анализ семантического содержания понятия «сословие». Во-первых, намеренно не прибегает к его переводу — слово и в цитируемых источниках, и в авторском тексте транслитерируется (soslovije, soslovija). Лишь в заглавии книги для обозначения сословий использован термин «estate». Во-вторых, избрав в качестве источниковой базы весьма обширный и репрезентативный комплекс архивных документов за полтора столетия, в которых находила отражение процедура перехода из одного сословия в другое, историк создает из нескольких сотен отдельных прецедентов своеобразный нарратив — картину способов обретения нового социального статуса, мотиваций и целей конкретных людей, а также реакций на них представителей властей разного уровня.

В центре монографии — проблема социальной мобильности в имперском обществе и соотношение индивидуальных интересов, позиций центральных властей и местных чиновников. Это позволяет исследовательнице проанализировать значения термина «сословие» (который в монографии применяется в значении сословной идентичности и для описания членства в сообществе через сеть социальных связей) в повседневной жизни, в языке и поведенческих стратегиях индивидов и чиновников на протяжении полутора веков.

Историк сосредоточивается на описании не столько поддающихся фиксации сословных групп, сколько способов и действенных процедур перехода из одной в другую. Но бóльшая часть документальной базы, собранной Смит в двенадцати центральных государственных и областных архивах России, связана с представителями прежде всего городских сословий — мещанства и купечества, лишь отчас­ти — крестьянства, что позволяет всесторонне проанализировать процесс перехода главным образом в городские сословия, охватывая довольно обширный географический ареал (от Прибалтики до Сибири).

Реконструкция совокупности представлений о сословии и сословности осуществляется Э. Смит оригинально: внешние аналитические процедуры, обобщения и заключения опираются на воссоздаваемый ею «хор голосов», собрание case studi­es, то есть на коллективное повествование самих носителей. Качественные методы исследования, таким образом, играют ведущую роль. Во Введении автор обозначает задачи: анализ форм социальной мобильности и определение проницаемости границ сословий; выявление сходств и различий между индивидуальным восприятием сословной принадлежности и ее государственной трактовкой. Своей целью Смит ставит реконструкцию сословной системы, которая наделяла статусом и правами и налагала запреты, например ограничивала мобильность и вообще задавала границы жизненного выбора индивидов. Автор сосредоточивается на трех основных «участниках» процесса смены сословия — центральной власти, местных властях и индивидах, а также на трудноуловимой взаимосвязи задач и мотивов государства и локальных сообществ при стимулировании такой смены.

В первой главе («Значение понятия “сословие”») рассматривается не содержание понятия или его интерпретация на разных исторических этапах, а несколько выделяемых автором аспектов сословности как таковой, неизменных на протяжении полутора веков: «сословие как обязанности», «сословие как возможности», «сословие как принадлежность» и «сословие как единица социальной иерархии». Вот почему материал организован не по хронологическому, а по типологическому принципу. Смит выделяет общую мотивацию смены сословной принадлежности подданными империи.

Автор анализирует способы получения разрешения на переход в другое сословие, когда локальное сообщество (например, крестьянская община) и чиновники на местах должны были дать согласие на «выход». Как часто бывает в подобных случаях, подкуп и взятки в этом деле отнюдь не были редкостью. Историк показывает, почему в ряде ситуаций очень высокая цена (в прямом и переносном смысле) позитивного решения рассматривалась как адекватная: исход дела определял не только профессиональную деятельность, финансовое благополучие и местожительство человека, но и судьбу его семьи. Хотя в большинстве случаев прошение о смене сословия знаменовало уже сложившееся противоречие между реальным и формальным статусом индивида, бывали ситуации (красноречив пример крестьянина по рождению, ставшего купцом, Николая Чукмалдина), когда это было способом спасения от неминуемой рекрутской повинности. Автор подчеркивает, что, несмотря на постоянное усложнение бюрократических процедур, связанных со сменой сословия, у индивида всегда оставалась возможность оформить ее на практике, обходя законы (с. 15).

Отдельно затрагиваются такие вопросы, как понимание сословной принадлежности центральной властью и отдельными социальными группами, формы выражения сословной идентичности или ее отсутствия — даже в ситуации предпринимаемых усилий по ее смене. Эти проблемы тесно связаны с другими аспектами. Сословие определяло не только социальные позиции и роли, но и уклад жизни, нормы и ценности, этос поведения и культурные запросы, формы их реализации, что порождало конфликты в период реформ и модернизации 1860—1880-х гг. и, как следствие, стимулировало социальную мобильность населения. Второй, весьма значимый вывод исследовательницы связан с соотношением представлений о сословности и ее «географической» (в определении Смит) локализации — особенно в дореформенный период XIX в.

В главе описан круг обязательств, накладываемых сословием, — экономических (налоги и повинности), рекрутских и др. Историк подчеркивает, что сообщество всегда предоставляло своим членам поддержку и защиту, ограждая от многих жизненных неурядиц и трагедий. Автор убедительно показывает, что сословие рассматривалось как сеть взаимных обязательств его членов, как обязанности сообществ в отношении всего социума, как долг подданных империи. Система обязательств имела важное последствие: люди без сословной принадлежности не име­ли легального статуса. Это обуславливало стремление подтвердить документально свою сословную принадлежность. Сословие определяло спектр возможностей; как специфический элемент права, именно оно определяло род занятий и виды деятельности, обладание и распоряжение имуществом и получение образования. Так оно понималось и самими людьми — как совокупность обязательств, возможностей и привилегий. Предпринятая в XIX в. попытка связать сословие исключительно с экономическими функциями потерпела неудачу.

Сословная принадлежность диктовала необходимость соответствовать своему социальному статусу, адекватность этого соответствия определялась извне и должна была удовлетворять коллективным ожиданиям. Сословность «привязывала» индивида к сообществу, ограничивая виды его деятельности, то есть нетипичные занятия являлись важным аргументом смены сословия.

Представления об иерархии сословий, по мнению Смит, нашли очевидное отражение в практике заключения брачных союзов, системе налогообложения, стремлении получить сословные привилегии. Статусность непривилегированных сословий могла быть связана и с престижностью местожительства (город «престижнее» деревни, столица — провинции), то есть социальная иерарахия накладывалась на географическую.

В следующих трех главах проанализированы изменения в интерпретации сословной структуры и сословной идентичности в России с середины XVIII до конца XIX в. Во второй главе («Законодательные нормы и административная реальность. Интересы местных и идеалы центральных властей в XVIII в.») показана неизбежность конфликта интересов местных сообществ и властей, с одной стороны, и государственно-административного аппарата — с другой. Подавляющее число примеров касается перехода в мещанство и купечество. Исследовательница отмечает основное противоречие этого периода. К концу XVIII в. значение сословий определяли два законодательных принципа: принадлежность к сообществу по рождению и набор определяемых этой принадлежностью обязанностей. Законы, регулирующие смену сословия, чаще всего фокусировались на сохранении социальной стабильности для обеспечения государственных ресурсов — то есть, в сущности, были нацелены на усложнение процедуры перехода из сословия в сословие, то есть на укрепление социальных границ. Но именно в это время расширялось пространство империи, экономические изменения порождали новые возможности, и государство не могло не замечать этих вызовов, которые требовали не ограничения, а поощрения социальной мобильности. В итоге законодательство постоянно нарушало баланс между этими потребностями.

На большом архивном материале Смит рассматривает процедуру подачи прошения о смене сословной принадлежности, а иногда и об ее первичном обретении (в случаях, когда человек по какой-то причине не попадал в списки переписей-ревизий, которые в XVIII в. проводились нечасто). Она подробно описывает стандартные формы подачи такого рода документов и сам ход разбирательства этих заявлений местными властями. Довольно значительная часть ходатайств, как показано, часто удовлетворялась вопреки общегосударственному законодательству, как по причине заинтересованности местных властей во включении тех или иных подданных в торговое сословие, так и по соображениям меркантильного порядка (вознаграждение и разного рода «благодарности» за благоприятное решение вопроса). Автор упоминает принятие Сенатом специальных указов в начале XVIII в., предписывающих сибирским властям не нарушать законодательные нормы регистрации сословной принадлежности. Такому положению способствовали и пробелы в законодательной базе, и сосуществование разновременных юридических норм, и бытование правовых «традиций», позволявших при желании легко найти лазейку.

Магистраты должны были удовлетворять как требованиям верховной власти, так и местным интересам (с. 56). Некоторые историки считают их только выразителями политики верховной власти. Но архивные документы, на которые опирается исследовательница, свидетельствуют о другом: формально предписания центральных властей исполняются, но решения зачастую носят более неопределенный характер, чем заключения высших инстанций. Автор приводит целый ряд примеров, когда постановления магистратов очевидно шли вразрез с существовавшими законодательными нормами, притом местные власти отдавали себе в этом отчет и сознательно прибегали к нарушениям. Но все же, как констатирует Смит, в это время проблемы при смене сословной принадлежности были связаны не столько с социальной ситуацией, сколько со становлением и изменением законодательной базы, которая не успевала за резкими трансформациями уклада — как экономического, так и социального. Но на низовом уровне некоторые трудности оказывались легко устранимыми благодаря относительной «свободе» на местах.

В третьей главе («Свобода выбора и право на отказ») представлены основные тенденции социальной жизни периода правления Екатерины II, когда, по утверждению автора, обострился конфликт между центральной властью, желавшей контролировать население путем регистрации, и местной администрацией, которая часто была заинтересована именно в расширении возможностей смены сословий (особенно городских), что позволяло бы ей распоряжаться «человеческими ресурсами» по своему усмотрению.

Перед Екатериной II стояла задача упорядочить сословную структуру государ­ства и навести определенный юридический порядок в процедуре смены сословного статуса. Представители Уложенной комиссии понимали сословия не как стату­сы, а как форму законодательной и административной практики. Дискуссия в комиссии показала тесную связь между сословностью по рождению и сословием как предписанными видами деятельности, подтверждая тем самым, что закон не работает в определении прав сословий, что ясную систему выстроить не получается. Вопрос о границах сословий оставался особенно нечетким применительно к разным регионам империи, с их несхожей сословной структурой.

В четвертой («Общины и индивиды: сословное сообщество и его члены») и пятой («Смерть и жизнь сословий в пореформенную эпоху») главах рассмотрено положение социальных групп и понимание сословной принадлежности в XIX в. Если внимательно ознакомиться с приводимыми историком документами, то становится очевидным, что процедура обретения разрешения на вхождение в новое сообщество — нечто гораздо более сложное, чем получение свободы, то есть права выхода из прежнего социального статуса. Но обеим сторонам — и отпускающей, и принимающей — нужны были гарантии, притом не только финансовые, но и моральные.

Принадлежность к сословию не гарантировала общего внутрисословного равенства, сословия становились все более дифференцированными в экономическом отношении. Иногда новые категории возникали в связи с новыми профессиями и занятиями.

Реформы 1860—1870-х гг., имевшие целью в том числе и сделать прозрачными дотоле скрытые бюрократические и государственные процедуры, должны были устранить ряд противоречий. В реальной же действительности этого, по мнению автора, не произошло, так как сословная структура была слишком глубоко укоренена в традициях и в сознании, при том что само понятие не имело четкого определения. В итоге и после реформ сословия продолжали определять социальный ландшафт империи, несмотря на то что вероятность отмены сословного деления уже не казалась прогрессивным министерским руководителям невозможной. Однако сама постановка такой задачи все же была важным пунктом реформ; ведь и освобождение крестьян принципиально меняло представление о сословиях, предоставляя личную свободу и со временем придав разным группам крестьян единый статус, что в конечном итоге имело самое непосредственное влияние на ход модернизации российского общества.

Смит детально рассматривает новаторский проект Министерства внутренних дел (1896), который планировалось реализовать в сотрудничестве с другими министерствами и с представителями городов. В связи с предложением считать членами городского сообщества всех жителей, независимо от узко понимаемой сословной принадлежности, и ввести всесословную администрацию была предпринята попытка уточнить понимание членства в городском сообществе самими горожанами. Ранее было известно, что закон позволяет определенному числу разных людей регистрироваться в городах в качестве мещан без получения официального разрешения; это создавало явную социальную напряженность, поскольку новая категория состояла в значительной степени из бедняков. Таким образом, бремя налоговых и иных повинностей перекладывалось на платежеспособные купеческое и мещанское сообщества. Министерство предложило именовать этих лиц «рабочим людом» и возложить на них обязанность платить налоги индивидуально.

Ответы из регионов на вопросы министерства показали, что в маленьких городах необходимости в сословной дифференциации попросту не было. Представители других городов выступали за то, чтобы сословие определялось состоятельностью своих членов — то есть имущественным цензом, некоторые предлагали разделить горожан на владельцев имущества и работающих по найму. Но наиболее радикальная идея исходила от Министерства финансов, предложившего, чтобы внесословная администрация городов стала первым шагом на пути к полной отмене городских сословий.

Шестая глава («Эволюция коллективной ответственности») посвящена важному аспекту социальных преобразований периода модернизации, а именно изменениям в трактовке отношений между индивидами и сословием как социальным организмом, когда сословие брало на себя ответственность за благосостояние своих членов. Важную роль играла также система внутрисословных репутаций. Последняя, на наш взгляд, — самая архаичная примета сословия, но именно она наделяла его невероятной устойчивостью даже на рубеже XIX—XX вв., несмотря на упорное стремление «передовых кругов» отказаться от устаревших и изживших себя институтов и практик традиционного уклада.

Сообщества (или общества, как они назывались) по-прежнему определяли, кого принимать в свои ряды, а кого отпускать. И хотя со временем такое разрешение становилось лишь формальностью, они не отказывались от традиционной функции, оставляя за собой право решающего голоса. И именно поэтому сословия на рубеже веков — все еще реальные институты с реальным значением (правда, это значение изменилось в сравнении с более ранним периодом). Из новых тенденций этого времени исследовательница выделяет одну: общества стали больше думать об обязанностях в отношении своих членов, рассматривая сословную принадлежность как фундаментальную.

Великие реформы подтвердили, что принадлежность к сословию означает равновесие между обязанностями и возможностями, но общества при этом продолжа­ли контролировать своих членов. В пореформенный период борьба между центром и местной властью выражалась в том, что центр был более озабочен формулированием признаков и функций сословности как таковой, в то время как обострившиеся насущные проблемы размывания границ сословий оказались в сфере компетенции местных органов.

Последняя, седьмая глава («Сословие в контексте. Биографии») состоит из кратких биографических очерков-иллюстраций, призванных подтвердить значимость сословной принадлежности для индивидуальной идентичности российских подданных — на примере нескольких родов (Чеховых, детей и потомков поляка Венедикта Малашева и крестьянина Николая Чукмалдина, ставшего «миллионщиком»), а также судеб крестьян Константина Клепикова и Ивана Столярова, сменивших сословный статус в связи с получением образования. Отвечая на вопрос о том, какова же была роль сословия в российском обществе, Смит справедливо утверждает, что если для администрации фиксация сословной принадлежности была чрезвычайно важна, то для членов сословий ее значение было не столь однозначным. Для многих переход в другую группу мог стать в равной степени фактором как жизненного успеха, так и краха. Но, согласно запискам и мемуарам современников, иногда желаемый сословный статус не играл никакой роли: как только он был обретен, о нем забывали. Иначе говоря, сословие не значило ничего и одновременно значило все — так утверждает исследовательница.

Откликаясь на полемику об интерпретации термина «сословие», Смит подчеркивает, что, несмотря на вариации значений, правомерность использования имен­но этой категории для описания социально-исторической реальности Российской империи обусловлена рядом ее основополагающих функций: именно сословной принадлежностью определялись налоговая политика государства, обязательства сообществ и индивидов, виды юридически разрешенной деятельности, а так­же экономические и образовательные возможности людей. Сословие определяло не только формальный статус, но и способы взаимодействия с местным сообществом и с властью в городе, деревне, провинции. При этом оно могло пониматься, как подчеркивает автор, по-разному в законодательстве, традициях и в социальной ментальности.

Заключения Смит расходятся с выводами Б.Н. Миронова. Российский историк утверждает, что процесс формирования социальных институтов Российской империи XIX в. и сословий как органических элементов ее общественной структуры осуществлялся действиями «сверху», усилиями государственной и интеллектуальной элиты[4]. Согласно же Смит, сословия в России, являясь важнейшей категорией само­идентификации индивидов, были органичны, имели потенциал развития и позволяли эффективно функционировать локальным сообществам/корпорациям разного уровня — даже тогда, когда усилия правящей элиты в последней трети XIX столетия были направлены на ликвидацию сословий как изжившего себя общественного института. Автор монографии убедительно показывает, что, несмотря на несоответствие сословной структуры, идентичности и иерархии статусов и привилегий вызовам модернизации, сословное сознание продолжало играть важную роль маркера идентичности и в начале ХХ в., определяя способы взаимодействия всех участников социального процесса: центральной власти и местных органов, локальных сообществ и индивидов. Конфликт интересов государственных и региональных властей предоставлял индивидам и группам некоторые возможности реализации собственных целей. В свою очередь, вмешательство верховных властей в конфликт между местными властями и индивидами зачастую позволяло первым расширять возможности управления населением. Это придавало социальной сис­теме империи устойчивость и стабильность на протяжении трех столетий.

 

[1] См., например: Фриз Г. Сословная парадигма и социальная история России // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Императорский период. Самара, 2000. С. 121—162; Wirtschafter E.K. Structures of Society: Imperial Russia’s Peop­le of Various Ranks. DeKalb, 1994 (рус. пер.: Виртшафтер Э.К. Социальные структуры: Разночинцы в Российской империи. М., 2002). Монография Б.Н. Миронова (Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало XX в.): генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства: В 2 т. СПб., 1999; переработанное и существенно дополненное изд.: Миронов Б.Н. Российская империя: от традиции к модерну: В 3 т. СПб., 2014—2015) и статья М. Конфино (Confino MThe Soslovie (Estate) Paradigm: Reflections on Some Open Questions // Cahiers du monde russe et sovetique. 2008. Vol. 49. № 4. P. 681—704), каждая в свое время, актуализировали в среде историков-русистов дискуссии о социальной стратификации российского общества и об изменениях его структуры. Ключевые вопросы полемики: традиционный и юридический статусы социальных групп и их иерархия, соотношение социальных групп и сословий, а также изменения границ внутрисословных элементов и роль государства в этом процессе.

[2] См.: «Понятия о России»: к исторической семантике имперского периода / Под ред. А.И. Миллера, Д.А. Сдвижкова, И. Ширле: В 2 т. М., 2012.

[3] Ширле И. Третий чин или средний род: история поиска понятия и слов в XVIII ве­ке // «Понятия о России». Т. 1. С. 225—248; Велижев М.Б. Цивилизация и средний класс // Там же. С. 249—292; Леонтьева О.Б. Понятие класс в российской мысли XIX — начала XX в. // Там же. С. 293—339.

[4] См.: Миронов Б.Н. Социальная история России. Т. 1. С. 76—157.


Вернуться назад