ИНТЕЛРОС > №145, 2017 > О Л.М. Баткине

Владимир Кржевов
О Л.М. Баткине


20 июня 2017

Vladimir Krzhevov. On L.M. Batkin

 

Владимир Кржевов (МГУ; доцент кафедры социальной философии и философии истории философского факультета; кандидат философских наук) krjevov@mail.ru.

 

Vladimir Krzhevov (MSU; associate professor, Department of Social Philosophy & Philosophy of History, Faculty of Philosophy; PhD) krjevov@mail.ru.

 

Леонид Михайлович Баткин — как написать об этом человеке, — ибо, говоря словами Шекспира (здесь вполне уместными), — Л.М. прежде всего был «человеком в полном смысле слова». Чтобы достоверно рассказать о встречах и общении с ним — таким живым, ярким, притягательным, — нужно обладать красками из той палитры, какой создавались его собственные портретные зарисовки, — среди множества талантов Л.М., несомненно, был и литературный: он писал очень свободно, легко, порой иронично и всегда необыкновенно выразительно. Мне этого, увы, не дано, но постараюсь все же передать то, что было в общении с ним для меня наиболее значимым.

Мудрый жизнелюб и жизнелюбивый мудрец, Л.М. сочетал обширнейшие знания и (почти утраченную ныне) академическую культуру мышления с открытым и доверительным — но никогда не поверхностным — интересом к близ­ким ему по духу людям, так или иначе с ним соприкасавшимся. Если же попытаться одним словом выразить ощущение, неизменно возникавшее у тех, кто слушал его лекции или выступления, а тем более получал счастливую возможность с ним общаться, то этим словом, наверное, будет — историк. Да, Л.М. был прежде всего историком, — историком  par excellence, — не только в глубоком и вместе с тем детальном знании своего основного предмета, но также и в понимании общего хода истории и умении соотнести с ним современность. Это позволяло ему увидеть и объяснить главный смысл происходящего, его «культурно-историческую подоснову», большей частью скрытую за нагромождением текущих событий или, как он порой говаривал, «вибраций» повседневности. Такое, правду сказать, мало кому присущее умение всецело определяло стиль и его жизни, и его мышления.

Впервые мы встретились в конце 1970-х — в пансионате МГУ в Красновидово, где проходил семинар молодых философов и Л.М. выступал с докладом о Н. Макьявелли (Л.М. говорил и писал именно так — Макьявелли, поскольку это точнее передавало в русской фонетике имя великого флорентийца). Я незадолго до того прочитал в «Вопросах философии» за 1969 год превосходную его статью «Тип культуры как историческая целостность» [Баткин 1969] и был чрезвычайно рад возможности пообщаться с автором, столь точно отвечавшим на занимавшие меня вопросы методологии исторического знания. Увы, установившийся тогда мимолетный контакт прервался, и общение наше возобновилось благодаря счастливой встрече в Консерватории лишь спустя много лет и не прерывалось уже до последних дней Л.М.

Излишне говорить, что Л.М. был замечательно интересным собеседником. Темы были самые разные — от насущных проблем исторической науки до вопросов актуальной политики. Обсуждали книги, фильмы, спектакли, концерты — особенно те, где нам удавалось побывать вместе с ним и его женой Надеждой Тимофеевной. Л.М., как это хорошо видно из его работ, посвященных творчеству И. Бродского, книге Абрама Терца (А.Д. Синявского) или фильмам А. Тарковского, — был тонкий и широко эрудированный знаток искусства. Его суждения бывали порой неожиданны, парадоксальны, вызывая удивление, а то и несогласие. Однако если хорошенько вдуматься, нельзя было не оценить их всесторонней обоснованности — даже и оставаясь при своем мнении. Кстати сказать, именно такая — всесторонняя — обоснованность была общей чертой, общим принципом его работы.

Но более всего хороши и памятны были наши встречи, связанные с работой Л.М. Несколько лет назад он очень заинтересовался «Исповедью» Ж.-Ж. Руссо, потом обратился и к другим его текстам и весь был поглощен этой темой. Надо было видеть его увлеченность и вместе с тем ответственность, с какой он относился к тому, что писал. Созданный первоначально вариант книги несколько раз дополнялся и перерабатывался, менялась компоновка, какие-то фрагменты подвергались существенной редакции или переписывались заново — Л.М. настойчиво добивался максимально полного и точного воплощения своего замысла. Потом, когда книга [Баткин 2012] вышла, все прочитавшие — среди них были и весьма авторитетные историки философии — в один голос говорили, что Л.М. совершенно новым образом подошел к наследию Жан-Жака, в ином свете увидел и представил смысл его канонических работ — казалось бы, досконально изученных, обросших академическими толкованиями и комментариями. Но, прекрасно сознавая, что его взгляд, его понимание действительно новы и во многом не отвечают сложившимся стереотипам, Л.М. никогда не шел только от себя, не позволял себе утверждать ничего, что не подкреплялось бы детальнейшим изучением текстов занимавшего его автора. А потом обращался к более широкому кругу источников, исследуя, осмысляя, оценивая состояние той социокультурной среды, в которой жили и которую создавали его персона­жи. Вместе с тем это всегда был Баткин — его профессиональный взгляд, неповторимый стиль — изящный, литературно безупречный и при этом всегда строго выверенный фактически и логически, — стиль ученого и художника, допол­нявших друг друга в органической целостности. Образующим основанием этой целост­ности был принятый метод — скорее даже, принцип работы Л.М., — принцип диалога. Подобно другому персонажу его исследований — Н. Макьявелли, — он «собеседовал» с авторами, чье творчество становилось предметом его внимания. Ему страшно нравилось определение, бытовавшее в кругу близких ему историков: «Метод — это умение задавать вопросы материалу». Л.М. великолепно владел этим искусством — его вопросы были точны, глубоки и всег­да попадали в самую суть проблемы. Потому, видимо, и ответы его были совершенно замечательны, давая аудитории новые возможности понимания классического наследия великих творцов культуры Ренессанса и Нового времени.

Полагаю, немалую роль в творчестве Л.М. сыграло превосходнейшее знание им философии — от античности до нашего времени. Эти знания соприсутствуют во всех его текстах — не как внешние довески, призванные посредством усложненной лексики или к месту и не к месту вставленной цитаты продемонстрировать эрудицию автора, но как внутренне необходимая, имманентно присущая его мысли опорная конструкция, матрица, позволявшая выстроить, упорядочить изучаемый материал так, как того требовала решаемая задача. Как историк культуры Л.М. во многом следовал идеям М.М. Бахтина, хотя, как мне кажется, переосмысливал их в плане более полного соответствия требованиям научной строгости. Но вообще-то Л.М. поистине был философски мыслившим историком, что отчетливо различимо не только в статьях и эссе, непосредственно посвященных проблемам философии истории и методологии социально-исторического знания, но и в больших работах о Данте, Петрарке, Леонардо, в цикле о гуманистах эпохи Возрождения.

Я не раз слышал от него, что именно исторически особенное, конкретное должно быть выявлено, схвачено, показано как главный итог работы историка. Вместе с тем Л.М. настойчиво подчеркивал, что подлинный историзм требует обязательного рассмотрения исторических феноменов в свете движения истории как целого. Он всю жизнь исповедовал ту истину, что в истории человечества нет и не может быть ничего застывшего, что в ней совершаются непрестанные изменения — в разные эпохи различным темпом и образом, вплоть до смены типа детерминации. Эту свою убежденность он, в частности, вынашивал и развивал в «домашнем семинаре» философа В.С. Библера, чью память Л.М. благоговейно чтил, называя Владимира Соломоновича одним из самы­х близких ему по духу людей. (Замечу в скобках, что замечательно интересны воспоминания Л.М. об этом семинаре, его участниках и — шире — о круге его общения, друзьях и единомышленниках. Эти записки Л.М. изданы [Баткин 2002: 249—255; 2013: 39—119], их обязательно нужно читать. Он рассказывает о людях, чьи таланты, к общей нашей теперешней обездоленности, не были в должной мере востребованы. Написанные ими работы, как правило, не публиковались, в силу чего их поиски и размышления — помимо узкого круга посвященных — становились известны лишь чинам соответствующего ведомства, упорно стремившимся выявить и пресечь разрушительную «крамолу». Известное дело: «тащить и не пущать» — главная задача этих ревнителей «порядка». Свободная, неподцензурная мысль была и остается для них страшнее страшного, а «фельдфебель в Вольтерах» — пределом мечтаний.)

В работах Л.М. и в наших с ним разговорах мне особенно импонировала его твердая приверженность принципам научного постижения истории. Он терпеть не мог следующего моде верхоглядства, скороспелого отрицания значения методологической рефлексии, громогласного пустословия о заведомой никчемности и бесплодности стремления к истине. Сознавая исходящую от этих декла­раций серьезную угрозу для исторической науки и для гуманитарной культуры в целом, он всеми силами боролся с такими настроениями, в постсоветскую эпоху довольно широко распространившимися в научном и образовательном сообществе. Выступая на конференциях и семинарах, публикуя статьи, он с великолепным юмором, но всегда логически неопровержимо демонстрировал безосновательность и тупиковый характер попыток представить требования строгой научности «догматическим пережитком», преградой «свободному творчеству». Поднятый оппонентами черный пиратский флаг «с черепом разуверившегося в своей науке историка, с пустыми методологическими глазницами и скрещенными релятивистскими костями» падал под меткими залпами его очень точных и в то же время саркастически-веселых аргументов. В этом плане непреходящее значение имеют его «Заметки о современном историчес­ком разуме» [Баткин 2002: 192—231] и блистательное эссе с удивительно образным и одновременно очень верным названием: «Странная тюрьма исторической необходимости» [Баткин 2002: 232—248]. Не могу не сказать, что со времени их опубликования в книге «Пристрастия» я неизменно рекомендую эти работы Л.М. слушателям курса «Философские проблемы исторического познания» на философском факультете МГУ имени М.В. Ломоносова, и они всегда получают самую высокую оценку студентов и аспирантов.

Вместе с тем Л.М. превосходно видел и понимал своеобразие целей исторического гуманитарного знания и особенности его метода. Его кредо — увы, все еще не оцененное по достоинству и в должной мере не востребованное — неразрывная связь естествознания и гуманитаристики. Будучи обособленны­ми сферами знания, они дополняют друг друга в целом единой науки. В облас­ти же собственно исторического познания точно так же едины и невозможны друг без друга исследование многообразных «смысловых миров» и изучение того, что Л.М. именовал «соматикой истории». (Здесь, как мне думается, слышен отзвук мысли Маркса о «неорганическом теле общественного человека». В этой связи могу заметить, что труды Маркса Л.М. знал очень хорошо, считал его крупнейшим мыслителем и откровенно презирал борзописцев, ничтоже сумняшеся пытавшихся третировать его наследие.)

По мысли Л.М., в наши дни историческая наука, осмысляя опыт вековых методологических поисков, должна отдавать себе отчет в двух важнейших регулятивных принципах. Первый: современное человечество пребывает на старте своей подлинной истории. Второй: историк, сколь бы специальными задачами он ни занимался, всегда должен стремиться выявить и принять во внимание доминирующий тренд общего хода развития, ибо только так возможно адекватное постижение событий — как прошлого, так и настоящего.

Нельзя не сказать о том, что те же идеи воодушевляли и направляли деятельность Л.М. в сфере политики — и как мыслителя и публициста, и как соорганизатора и консультанта политических объединений времен перестройки и ранней постсоветской России. Предложенную им идею весьма деятельной тогда «Московской трибуны» (название принадлежит А.Д. Сахарову) Л.М. воплощал в жизнь вместе с Андреем Дмитриевичем и Ю.Н. Афанасьевым. Он также был участником многих собраний и встреч актива партии «Яблоко», живо интересуясь всеми ее делами и планами. Начавшееся в те годы тесное деловое общение с А.Д. Сахаровым и Е.Г. Боннэр со временем переросло в дружеские отношения. Л.М. чрезвычайно высоко ценил А.Д., видя в нем несомненного лидера демократического движения, и на всю жизнь сохранил восхищение этим нашим великим соотечественником.

Все, что делал и писал в это время Л.М., свидетельствует о том, что он вдохновлялся исключительно сознанием своего гражданского долга, нимало не заботясь о получении каких бы то ни было личных выгод и преференций. А долг свой он видел прежде всего в том, чтобы своими знаниями всемерно содействовать реализации тех возможностей демократического переустройства России, которые открывал, а точнее, создавал тогда ход событий. Его позиция выражалась вполне определенно — ради демократических целей нужно действовать конкретно и на опережение.

Эта часть жизни Л.М. прекрасно описана в его автобиографических заметках, и потому нет нужды далее на этом останавливаться. Скажу лишь еще, что очень верным представляется мне его отношение к политике и политической науке. Коль скоро политология стремится решать проблемы научного изучения политических процессов, а не служить преходящим целям администрации или партий и групп интересов, она необходимо сопрягается с историческим знанием, так как вне исторического контекста невозможны ни корректная постановка исследовательских задач, ни их разрешение. «Политолог обязан быть историком!» Вместе с тем это требование не исчерпывается указанием на необходимость одного лишь знания о событиях прошлого — во имя «извлече­ния из него уроков». При всей полезности фактуального знания его недоста­точ­но — историю следует мыслить как «движение в будущее». Только такой взгляд позволяет превратить разработку сценариев возможного развития из безосновательного фантазирования в создание ориентиров для практической политики. Нелишне, кстати, будет сказать, что и для этой последней Л.М. нашел, на мой взгляд, наиболее емкое и точное определение: сущность политики, ее главная цель и предназначение — разумно сообразовывать разные реальные сферы человеческой жизни. Лучше не скажешь — сразу становится видно, где политика, а где — корыстное политиканство.

О Л.М. можно было бы написать еще очень, очень много — он, вне всякого сомнения, был одним из самых замечательных наших современников. Его уход, конечно же, — невосполнимая потеря, и ощущение образовавшейся пус­тоты останется со всеми, кто имел счастье близко его знать. Вспоминая Л.М., нельзя не думать о том, что, к огромному сожалению, бóльшая часть его жизни прошла в таких условиях, которые не позволяли его таланту реализоваться в полной мере. Много сил уходило на преодоление противодействия среды — Л.М., подобно многим другим людям его круга, вынужден был повседневно отстаивать свое право думать и творить свободно — а иначе он не мог, не умел. С большой горечью рассказывал он, как вузовская бюрократия под давлением КГБ и партийных чиновников вынудила его оставить активное преподавание, как ему не позволяли руководить аспирантами и потому нет прямых учеников, не сложилась школа. Занимаясь историей культуры Ренессанса и справедливо считаясь крупнейшим специалистом в этой области, он смог поехать в Италию только с началом перестройки. Его прекрасные книги и статьи издавались с большим трудом, и лишь когда искусственные барьеры были сняты, к нам пришли его Леонардо, Петрарка, Макьявелли, его гуманисты — увиденные и объясненные каждый в своей уникальной своеобычности и вместе с тем предстающие созда­телями того типа культуры, средоточием которого Л.М. считал доминанту личностного начала, обретаемого в постоянном борении и напряженном поиске.

И, наконец, последнее. В позапрошлом году началось (наконец-то!) издание собрания избранных трудов Л.М. — при финансовой поддержке Германского исторического института в Москве. Задумано оно в шести томах, прекрасное предисловие для него написал А.Л. Доброхотов. Л.М. очень много сил и времени потратил на его подготовку, и когда в издательстве «Новый хронограф» вышли первые два тома [Баткин 2015а; 2015б] (очень хорошо оформленные, но, увы, тиражом всего 700 экземпляров), он был просто счастлив. Третий том [Баткин 2016] Л.М., к общей печальной радости его друзей, тоже увидел — в самые последние дни, в больнице, — коснулся рукой, улыбнулся, — презентация прошла уже после его кончины. Выпуск оставшихся томов — даже и таким мизерным тиражом — пока под вопросом: нет денег. Я уверен, что лучшим способом отдать должное памяти Л.М. было бы завершение этого издания. Это важно для всех нас, и особенно — для новых поколений, которым, надо полагать, предстоит выдержать немалые испытания. Ведь книги Л.М. очень нужны людям, они помогают размышлять и действовать в сознании своей сопричастности культурному наследию человечества, живущего в потоке всемирной истории.

 

Библиография / References

[Баткин 1969] – Баткин Л.М. Тип культуры как историческая целостность // Вопросы философии. 1969. № 9. С. 99–108.

(Batkin L.M. Tip kul’tury kak istoricheskaya tselostnost’ // Voprosy filosofii. 1969. № 9. P. 99–108.)

 

[Баткин 2002] – Баткин Л.М. Пристрастия: Избранные эссе и статьи о культуре. М.: РГГУ, 2002.

(Batkin L.M. Pristrastiya: Izbrannye esse i stat’i o kul’ture. Moscow, 2002.)

 

[Баткин 2012] – Баткин Л.М. Личность и страсти Жан-Жака Руссо. М.: РГГУ, 2012.

(Batkin L.M. Lichnost’ i strasti Zhan-Zhaka Russo. Moscow, 2012.)

 

[Баткин 2013] – Баткин Л.М. Эпизоды моей общественной жизни: Воспоминания. М.: Новый хронограф, 2013.

(Batkin L.M. Epizody moey obshchestvennoy zhizni: Vospominaniya. Moscow, 2013.)

 

[Баткин 2015а] – Баткин Л.М. Избранные труды: В 6 т. Т. I: Люди и проблемы итальянского Возрождения. М.: Новый хронограф, 2015.

(Batkin L.M. Izbrannye trudy: In 6 vols. Vol. I: Lyudi i problemy ital’yanskogo Vozrozhdeniya. Moscow, 2015.)

 

[Баткин 2015б] – Баткин Л.М. Избранные труды: В 6 т. Т. II: Леонардо да Винчи и особенности ренессансного творческого мышления. М.: Новый хронограф, 2015.

(Batkin L.M. Izbrannye trudy: In 6 vols. Vol. II: Leonardo da Vinchi i osobennosti renessansnogo tvorcheskogo myshleniya. Moscow, 2015.)

 

[Баткин 2016] – Баткин Л.М. Избранные труды: В 6 т. Т. III: Европейский человек наедине с собой. М.: Новый хронограф, 2016.

(Batkin L.M. Izbrannye trudy: In 6 vols. Vol. III: Evropeyskiy chelovek naedine s soboy. Moscow, 2016.)


Вернуться назад