ИНТЕЛРОС > №147, 2017 > Колесо обозрения Александра Цибуля
|
* С колеса обозрения видно, что наступила осень: красные и желтые деревья, люди летают на ракете посреди грусти. Бездомные, как космонавты в космосе: никогда не будут похоронены, так и будут дрейфовать или сгорят среди звезд. Тихие животные нежно лижут кожу и шерсть, на Земле.
* В него вошла душа Целана, но не прижилась, и теперь он живет без души, «просто как свитер», в Хельсинки
* Вдруг разом попадали птицы Зевса, которые носили землянам предсказания судьбы (но птицы и боги тоже земляне: они обречены витать в атмосфере). Я думаю, нарушение горизонта человеческого ожидания это и есть насилие. Наверное, потому, что это таинство между нами больше не происходит. Менструальная кровь Христа, который родился мужчиной, а умер женщиной. Но кровь ведь только в русском женского рода, а во французском, например, мужского: le sang (как английское солнце, только более гнусавое). Можно ли из этого заключить, что кровь — жидкое солнце?
* Возможно, кто-то хочет, чтобы было больно, и я действительно испытываю боль. Прелюдия, фуга, интерлюдия, фуга, постлюдия. Это тоже фуга, только маленькая. Херувимы и серафимы, красненькие и синенькие. Всегда есть вероятность сделать ошибку, зайти за алтарь / перекреститься в перчатке, так что теперь «небесный огонь пойдет по-другому», неправильно, и ты будешь наказан. Письмо будет отправлено не одному, а множеству адресатов, выделения после близости приобретут резкий неприятный запах, и еще полгода будет больно ходить. В переходе бездомные и лежачие, один перепрятывает из рукава в носок маленький сверток, озираясь (я стою за колонной). Меня скорее удивляет эта деловитость в самом красивом из них, которого я отличаю и высматриваю. Конечно, смотреть так на незнакомца было бы бестактно. Но этот никогда не видит меня, поэтому это что-то вроде безответной любви, уже несколько лет. Иногда он пьет кофе утром, у большой витрины в кафе. Не знаю, как ему удалось обмануть их, красных и коричневых, покрытых кожурой (он никогда не пахнет, всегда с ясным лицом), избежать телесного наказания. «Не умер, но отделился», — скажет Арто, — а кафкина собака сказала бы: «выломился из обычного порядка вещей, и все было тихо».
* Пожалуй, первый теплый вечер за последнее время. Я намеренно иду той же дорогой, что и после взрыва, через два моста. Людей не меньше, но теперь они выглядят расслабленно, видно, что они «прогуливаются»; их никто не неволит, спешившись, преодолевать непредвиденные расстояния. Повсеместно присутствуют так называемые влюбленные. Они облепили также и фонтаны, которые в отсутствие воды напоминают какие-то мемориальные монументы. Из находок — оттаявшая снежинка из фольги. Кто-то произносит «чмарили», затем — «шикардос». Между минаретов мечети появляется полная луна, она приобретает форму ясности. Теперь кажется, что все уже решено. И я тоже праздную: скупое, невзрачное возвращение (надолго отступившей) речи.
* Старомодная и, по всей видимости, слабоумная, уже не молодая женщина с родителями, в клешеном полушубке с воланами, слабоумная и старомодная. Другие передвигаются просто в банных халатах (это такие неостроумные пальто), среди испарений и жидкостей. Постепенно все превращается в «одно и то же», то есть буквально замещается «одним и тем же», одно и то же выворачивает вещи и заполняет их мерзотной, равномерно окрашенной массой, теперь эти подложные вещи тоже носят имена одного и того же, которое их съело. Последней уцелевшей метафорой становится «рожа и жопа»: неясно, почему именно эти слова? Они написаны на красном плакате одинаковыми буквами; сам плакат висит посреди нигде, среди одного и того же. Вернуться назад |