(Рурский университет, 27–30 сентября 2017 г.)

 

27–30 сентября 2017 года в Рурском университете (Бохум) прошла конференция «Философия русской революции: взгляд в прошлое сто лет спустя», организованная Николаем Плотниковым и Михаэлем Хагемайстером на базе семинара по славистике Института русской культуры им. Ю.М. Лотмана и Восточноевропейской коллегии Нордхайна-Вестфалии. В конференции приняли участие философы, историки, культурологи, литературоведы из Германии, Италии, Нидерландов, России, Финляндии, Швейцарии. Открыла конференцию презентация книги Герда Кёнена «Цвет красный. Истоки и история коммунизма» («Die Farbe Rot. Ursprünge und Geschichte des Kommunismus»), в которой исследуется вопрос религиозных, философских и литературных корней коммунистической идеи. Завершением конференции стала презентация немецкого перевода сборника статей о русской революции «Из глубины» (1918), который впервые был переиздан в России в 1990 году под редакцией Николая Плотникова и Модеста Колерова. Участники дискуссии были единодушны в том, что представленные в сборнике тексты могут быть названы скорее историософскими — в них ощущается недостаток анализа, что, однако, не делает их менее интересными свидетельствами о революционной эпохе и ее настроениях — в этом качестве они до сих пор сохраняют ценность, хотя даже к рационалистическим аспектам революции авторы не подошли рационалистически. В дискуссии также был затронут вопрос об историческом контексте переизданий — в 1990-егоды в России, во время «архивной революции» и активной рецепции философии Серебряного века, и в Германии в 2017 году, спустя сто лет после революции.

Авторы сборника и другие мыслители религиозно-философского направления были объектом внимания многих докладчиков. Интеллектуальной реконструкции философии Cеребряного века были посвящены доклады Джорджии Римонди, Александра Антощенко, Сюзанны Покай, Райнера Гольдта, Евгении Штейнберг, Владимира Белоуса, Ольги Пчелиной, Нины Дмитриевой.

Александр Антощенко (Петрозаводский государственный университет) посвятил доклад «Революция в судьбе и историко-философской публицистике Г.П. Федотова» интерпретации революции у Георгия Федотова, который в своих размышлениях особое внимание уделял месту интеллигенции в революции. Философ анализировал причины того, что многие русские эмигранты не приняли ни фашизм, ни «большевизм». Для Федотова, как подчеркивал докладчик, возрождение интеллигенции было возможно только благодаря возвращению к религиозному сознанию. В дискуссии после доклада участники конференции обсудили важность изучения идеологии с точки зрения исторической науки.

Темой выступления Евгении Штейнберг (Университет Констанца) «Театральность в представлении о революции у Федора Степуна» было понимание категории «театральности» у Федора Степуна, использованное им при осмыслении русской революции при разговоре о трансформации личности, взаимодействии личности и масс, а также о причинах неудачи либерально-демократического начала. Докладчица отметила сочетание религиозно-философского и социологического подхода в работах философа: он использовал заимствованное у Николая Евреинова понятие «театральность» для описания нового типа человека — к этому типу он относил, например, «главноуговаривающего» Керенского и Ленина. Основные черты такого человека — артистичность, отсутствие созидательного начала, безответственность, вождистские и пророческие амбиции.

В докладах Сюзанны Покай (Университет Гумбольдта, Берлин) «Утверждение насилия: Николай Бердяев о Ленине и „новом духовном типе“» и Джорджии Римонди (Университет Пармы) «Дух революции и революция духа. События 1917 года в философско-религиозном осмыслении А.Ф. Лосева» были описаны взгляды консервативно настроенных философов, Николая Бердяева и Алексея Лосева, соответственно, на революционное насилие. Так, Римонди привела точку зрения Лосева, согласно которому революция должна восприниматься как символ трагедии христианского человека, показав, что Лосев видел сходство советского и платоновского государства в господстве идей, отказе от личностного и свободного начала в искусстве и науке. Докладчица реконструировала то, как Бердяев интерпретировал революционный проект, не только прибегая к религиозным понятиям, но и воспринимая сам этот проект как религиозный феномен. Для философа революция явилась законным следствием апокалиптичной и эсхатологичной русской мысли, стремлением построить царство божие на земле. Докладчица также остановилась на оценке фигуры Ленина, который, согласно философу, соединял в себе черты Нечаева и Петра I, а также уделила внимание эволюции взглядов Бердяева в сторону принятия советского проекта в 1930-е годы.

Переводу религиозных понятий в политический дискурс у самих русских революционеров второй половины XIX века был посвящен доклад Виталия Фастовского (Мюнхенский университет) «„Такова моя вера“. Революционный субъект между стремлением к индивидуальной автономии и приматом революции». Были ли религиозные термины и слоганы релевантными для насильственного потенциала революционного движения? Так звучал основной вопрос доклада. Докладчик подробно остановился на феномене самомифологизации революционного движения, предполагавшей появление нарративов о революционной жертвенности и мученичестве, описании политических убеждений как веры. Эти объяснения имели затем широкое хождение — как часть языка социалистического движения. Центральный тезис доклада заключался в том, что концепция революционной жертвенности поддерживала элитистскую групповую идентичность, скрывая этические конфликты, порождаемые террором и другими насильственными практиками.

О политическом языке народников говорил также Александр Гельвих(НИУ ВШЭ) в докладе «„Критически мыслящая личность“ и „законы исторического развития“: индивидуализм и коллективизм в левой общественной мысли и философии предреволюционной России», сравнивая то, в каких терминах описывались проекты общественного устройства в программных и пропагандистских текстах у марксистов и народников, и подчеркивая отрицание марксистами персоналистского дискурса. Докладчик проанализировал следующие понятийные пары в марксистском и народническом дискурсе: коллектив/личность, законы исторического развития/ценности, пролетариат/универсальный класс, критически мыслящая личность/всесторонне развитая личность. В дискуссии был затронут вопрос о последующей рецепции этих понятий в советской марксистской идеологии 1950-х годов, игнорировавшей различия в социальном воображении народников и марксистов на рубеже веков.

Тема политического языка эпохи Просвещения была затронута в докладе Татьяны Артемьевой (Российский государственный педагогический университет) «Понятие „революция“ в общественно-политической лексике России эпохи Просвещения», принявшей взгляд на Октябрьскую революцию как на просвещенческий проект. Докладчица обратилась к понятию революции в русской общественно-политической мысли начиная со второй половины XVIII века. Так, «первый русский революционер» Александр Радищев не использовал слово «революция», а Екатерина II называла французским словом révolution совершенный ею дворцовый переворот.

Николай Плотников (Рурский университет, Бохум) в своем приветственном слове обратился к институциональному контексту истории философии в России, где философские факультеты были закрыты в 1850 году. Докладчик назвал революцию 1917 года «революцией приват-доцентов», которые смогли извлечь выгоду из изменений в академических структурах и неформальной философской жизни, что привело к всплеску философских дискуссий и созданию новых форм дискурса.

Даниэла Стейла (Туринский университет) в докладе «„Философия коллективизма“ и русская революция 1917 года» уточнила различия в концепциях коллективизма, разрабатываемых Владимиром Базаровым, Александром Богдановым, Анатолием Луначарским и Максимом Горьким, и коммунизма «ортодоксальных» марксистов, таких, как Георгий Плеханов. В докладе было проанализировано отношение всех этих авторов к авторитаризму и культуре, а также подробно рассмотрена концепция коллективизма как пролетарского мировоззрения, стремящегося к гармонии индивидуальных способностей и развитию целого.

Михау Мругальски (Берлинский университет им. Гумбольдта) в докладе «Самообвинение свободы. Критическая теория трагедии Шеллинга и революционная вина» остановился на роли чувства вины и интерпретации его Шеллингом, который симпатизировал Великой французской революции и рассматривал ее через призму театрализации и трагедизации. Так, вина одновременно и позволяет революции произойти, и исключает ее возможность, при том что свобода неизбежно связана со взятием вины на себя. Так, Маркс писал о сознании вины, когда революционеры вынуждены были примерять на себя роли деятелей предыдущих революций и тем самым театрализовать собственную практику. Даже когда Маркс выражает надежду на то, что революционеры когда-нибудь смогут обрести собственный голос, он тем не менее берет на себя вину за все свойственное им в современности лицемерие. Таким образом, революционеры увековечивают опыт предыдущих революций, беря на себя вину как своих предшественников, так и будущих поколений. Докладчик также отметил «шеллингианскую» склонность бывших марксистов (Струве, Бердяева, Булгакова) и критических материалистов (Богданова, Луначарского, Горького) к борьбе с догматизмом как подчинением абсолютному началу; Ленин же, напротив, сделал материализм новой догмой.

По мнению Константина Каминского (Университет Констанца), представившего доклад «Революционная энергия и догма материализма», материализм Ленина, напротив, являлся революционной теорией и сыграл значительную роль в революционной практике. Проследив историю материализма в контексте естественных наук середины XIX века, докладчик подчеркнул важность его онтологического понимания, к которому Ленин пришел в полемике с махистами — в «Материализме и эмпириокритицизме» — на фоне некритической рецепции материализма в России в 1880–1890-е годы.

Веса Ойттинен (Университет Хельсинки) посвятил доклад «Алгебра революции? Ленин и диалектика» вопросу, почему Ленин обратился к изучению диалектики Гегеля. По мнению докладчика, представления о диалектике сложились у Ленина еще в 1890-е годы и не претерпели с тех пор существенных изменений. Так, критика Бухарина у Ленина в 1920 году аналогична критике Богданова десятилетием раньше. Поэтому неверно было бы считать, как это принято среди западноевропейских исследователей, что существует Ленин «Материализма и эмпириокритицизма» и Ленин времен «Философских тетрадей». Обращение к Гегелю, согласно докладчику, продиктовано желанием противопоставить конкретность истины неокантианским абстракциям Каутского и Бернштейна. Вместе с тем ленинская формула «истина всегда конкретна» не принадлежит Гегелю. Понимая диалектику как метод конкретного анализа ситуации, Ленин сближается с более ранней русской революционной традицией, восходящей к народникам: и Ленин, и народники считали возможным достигнуть социализма, минуя капиталистическую фазу.

Леонид Люкс (Католический университет, Айхштетт-Ингольштадт) в докладе «Почему большевики пришли к власти? Замечания о разногласиях внутри России» предложил собственное понимание русской революции и того, почему захват власти большевиками оказался успешным. Докладчик развенчивал мифы о якобы нерусском составе Центрального исполнительного комитета Петроградского Совета, который, по мнению Александра Солженицына, стремился радикализировать революционное движение после Февральской революции, — на самом деле, все обстояло обратным образом. Правда, сам докладчик не воздержался от спорных оценок, порой почти демонизирующих большевиков.

Доклад Эверта ван дер Звейрде (Университет Неймегена) «Сто лет, которые потрясли ум... Октябрьская революция как сакральный объект» был посвящен философскому наследию Октябрьской революции. Докладчик рассмотрел революцию как кульминацию интеллектуального, философского и духовного развития от Гегеля через Маркса и Энгельса к Плеханову и Ленину — как превращение научной теории в социальную практику. Также в докладе были представлены рассуждения о том, как сегодня можно мыслить Октябрь в рамках политической теологии, политической культуры и философии.

Отношения литературы и революций 1905-го и 1917 года рассмотрел Райнер Грюбель (Ольденбургский университет) в докладе «Революция и литература: метафора цепи и цепи метафор», который подробно исследовал использование метафоры «цепи» в официальном советском дискурсе, в частности сталинский нарратив о России как о самом слабом звене империалистического фронта. Этот нарратив, как указал докладчик, был направлен против теории перманентной революции Троцкого и призван легитимировать построение социализма в одной стране. В докладе Рафаэля Рема (Йенский университет им. Фридриха Шиллера) «Диалектика краха. Исследование теории перманентной революции Льва Троцкого в связи с поражением русской революции» были затронуты традиционные темы троцковедения: теория перманентной революции, невозможность построения социализма в отдельно взятой стране и критика упрощенного экономического материализма. Марксистскому осмыслению революции был посвящен также доклад Грегора Шефера (Базельский университет) «Философия с точки зрения претворения в жизнь: аспекты (русской) революции в мысли Георга Лукача», реконструировавшего рассуждение Георга Лукача о том, что революцию как одновременно политическое и философское событие можно понять имманентно философски, поскольку в такой ситуации философия сама становится революционной практикой.

Пленарный доклад Ульриха Шмида (Университет Санкт-Галлена) «Апофеозы государства. Священная история упадка, революции и восстановления в актуальных российских концепциях истории» был посвящен тому, какой революция предстает в глазах современных российских государственных деятелей и правых публицистов. Докладчик подробно проанализировал ситуацию в современной России, где Октябрьская революция больше не является мифом основания, а соединяется в смысловом отношении со Смутным временем. Фигура Ленина при этом уходит на второй план, в то время как его идея о двух этапах революции, февральском и октябрьском, в измененной форме находит место в патриотическом дискурсе. Докладчик отдельно остановился на позиции министра культуры Владимира Мединского, согласно которой ключевым моментом в оценке революционных событий необходимо считать примирение красных и белых, одинаково движимых патриотическим чувством. Такой лишенный историзма неподвижный дискурс нашел свое выражение в том числе и в замене марксистской теории классовой борьбы теорией пассионарности Льва Гумилева. Шмид выделил главную характерную черту нового государственного дискурса: незыблемость русской государственности, ее внеисторичность и способность государства восстанавливаться и укрепляться после преодоления кризисов вне зависимости от смены или сохранения политического режима.

Максим Демин (НИУ ВШЭ, Санкт-Петербург) в докладе «Как революция изменила ландшафт периодики: радикальный разрыв или структурная трансформация?» исследовал публикационную активность русских философов (от Владимира Соловьева и Николая Бердяева до Аркадия Тимирязева и Абрама Деборина), а также редакционную политику в предреволюционных и пореволюционных философских журналах. На графиках были показаны соотношение количества страниц текста и количества публикаций каждого автора в рассматриваемых журналах, происходившие смены авторских составов, например в журнале «Под знаменем марксизма». В зависимости от открытости журнала самым разным авторам журналы описывались как «трибуна» (журнал немногих авторов) или «арена».

Доклад Александра Бикбова (МГУ) «Революционный материализм как государственная наука, 1920–1980-е годы» предложил новую методологию работы с советской философией, заключающуюся в отказе от привычной дихотомии «официоза» и «свободного творчества» в пользу более продуктивной гипотезы — философии в СССР как государственной науки (термин Мишеля Фуко). Согласно этой гипотезе, нет смысла рассматривать советскую философию как университетскую дисциплину европейского образца: государственная наука, отметил докладчик, следует за меняющимся государственным интересом. На заре советского проекта им был пролетариат — класс, который еще необходимо было сконструировать, чтобы им управлять. Таким образом, государство поставило перед философией задачу разработать такую методологию мышления, которая бы позволила произвести правильный класс. Наделение философии статусом экспертного знания, педагогической и пропагандистской ролью позволяет объяснить парадоксы дискуссий и цензурных решений внутри философии и в соотношении философии и других дисциплин.

С опорой на эту гипотезу выступили Вера Гусейнова (Институт философии РАН) с докладом «Советская этика: дисциплина на периферии революции?» и Мария Меньшикова (Институт философии РАН) с докладом «Революционное насилие в революционной философии: новые способы борьбы», посвященным дискуссии «механистов» и «диалектиков». Гусейнова проследила историю легитимации этики как философской дисциплины — от этического нигилизма, выраженного ленинской формулой, постулирующей противоположность коммунизма и морали, до постановки этики на службу коммунизму и необходимости разработки новой теории морали. Также она остановилась на роли Центральной контрольной комиссии как органа воспитания партийных работников — в борьбе с пьянством, заботе о товарищах и т.п. Меньшикова предложила анализ милитаристской риторики в полемических выступлениях и статьях «диалектиков» и показала ее сходство с риторикой, использованной Марком Митиным и Павлом Юдиным и направленной против последователей Деборина, учениками которого они сами являлись. Меньшикова поставила под вопрос привычный разрыв между идеями 1920-х и 1930-х годов и показала преемственность между десятилетиями как в риторике, так и в антиавтономистских тенденциях.

Завершением конференции стал пленарный концерт-доклад Александра Якобидзе-Гитмана (Университет Виттен-Хердеке) «Почему Ленин каждый день слушал „Аппассионату“ Бетховена?». Основой для доклада стала история, рассказанная Максимом Горьким, что Ленин якобы готов был слушать «Аппассионату» каждый день. Докладчик на примере музыкальных фрагментов раскрыл диалектику Бетховена и попытался ответить на вопрос, почему Ленин считал неуместным творчество Шопена.