Альберт Байбурин («Антропологический форум»; главный редактор; Европейский университет в Санкт-Петербурге; профессор факультета антропологии; доктор исторических наук) 
Albert Baiburin (Antropologicheskij forum; general editor; European University at St. Petersburg; professor, Department of Anthropology; D.habil.) 
abaiburin@gmail.com 

Катриона Келли (Оксфордский университет; профессор русского языка и культуры факультета языков Средневековья и Нового времени; MA, D.Phil. FBA) 
Catriona Kelly (University of Oxford; Professor of Russian, Faculty of Medieval and Modern Languages; MA, D.Phil. FBA)
catriona.kelly@new.ox.ac.uk

 

По удачному выражению историка Б. Вайсброда, существуют «шумные поколения», которые все время говорят о себе и своей роли в истории [Weisbrod 2007][1]. Можно с тем же основанием сказать, что существуют «шумные эпохи» (как, например, «дней александровых прекрасное начало», период Великих реформ, годы «между двух революций» и соцстроительства или же Второй мировой войны и послевоенной реконструкции, «оттепели» и перестройки). О «нешумных эпохах» менее интересно вспоминать и совсем неинтересно писать. У современников они вызывают не гордость, а смущение и диссонанс.

Среди них — период правления Л.И. Брежнева.

По-видимому, мы уже достигли той мертвой точки, когда понятие власти не связывается ни с доктриной, ни с личностью вождя, ни с традицией, а только с властью как таковой <…>. Режим не нападает, а обороняется. Его девиз: не троньте нас, и мы вас не тронем. Его цель: пусть все будет, как было. Пожалуй, это самая гуманная цель, которую ставил режим за последнее полстолетие, но в то же время и наименее увлекательная.

Так еще в 1969 году писал историк и диссидент Андрей Амальрик [Амальрик 1970]. Схожим образом описывает это время и поэт Ольга Седакова:

«Вторая культура», которую создали замолчанные поколения, не дает ни большого стиля публичной жизни «среди чужих», ни большого стиля одиночества. Это более или менее пространный «круг своих», а дурнее среды для творческого развития не придумаешь. Если б серый террор, молчаливое внушение сочинителю, что его нет, что без него прекрасно обходятся, продолжался лет пять, ну, десять в каждой жизни, — может, это было бы плодотворное испытание. Взыскательный автор сам себе может дать испытательный срок в девять горациевых лет. Но в обильных и ничем впереди не ограниченных дозах это уже проба на героизм, а художественная одаренность таких проб обычно не выдерживает, да и не обязана выдерживать. И большинство поэтов «второй культуры» если не прощаются с сочинительством, то пишут «то же, но хуже», из года в год, и в 35 беднее и слабее, чем в 25 [Седакова 1984].

Не каждый, конечно, охарактеризовал бы так жестко это недавно минувшее время. Но представление о том, что это был период предсказуемости и однообразия, для некоторых тоскливого, для других — уютного и радостного, является цепким и распространенным[2]. Если хрущевские годы (и 1960-е вообще), по общим представлениям, были шумными, яркими, то брежневские — замкнутыми, приглушенными, да еще и с оттенком пошлости и надрыва. Не «Звездный билет», а «Старик». Не «Застава Ильича», а «Тема». Не поэтические вечера перед многотысячными аудиториями, а квартирники и самиздат, семейные и дружеские застолья, кухонные разговоры.

Речь идет не только о публикациях в СМИ, интернете, публичной истории и т.д., но и о работе историков-профессионалов[3]. Послевоенные десятилетия, и в первую очередь эпоха хрущевской «оттепели», уже стали достоянием многих исследований, выставок и дискуссий: [Alekseeva 1990; Вайль, Генис 1996; Jones 2006; Repenser 2006; Wolfe 2006; Bittner 2008; Zubok 2009; Zakharova 2011; Gorsuch, Koenker 2013; Harris 2013; Kozlov 2013; Kozlov, Gilburd 2013] и др.[4] Гораздо меньше работ посвящается времени после 1964 года. И если первые годы после снятия Хрущева еще входят в понятие «1960-е» или даже именуются «второй оттепелью» [Gorsuch, Koenker 2013], то период с 1970 года до начала 1980-х чаще всего воспринимается совсем иначе: это, пользуясь словами автора влиятельного исследования десятилетий после смерти Сталина, «долгий спад»[5]. Если «неофициальная культура» («вторая культура», или «андеграунд») 1970—1980-х представляется отдушиной [Савицкий 2002; Jackson 2010; The Prigov Concept 2016], то ее контртип, так называемая «официальная культура», видится окончательно закостенелым. Творческая работа с языком или с канонами самовыражения и искусства, как полагают, могла проводиться не внутри официального дискурса, а на социальной и культурной дистанции, среди находящихся «вне» и пользующихся техниками остранения вроде «стеба» [Юрчак 2014].

Но к ретроспективному осуждению политики брежневских лет, что было сформулировано в речи М.С. Горбачева на ХХVII съезде КПСС как «период застоя», а уже в 2000-х годах стало восприниматься как время всеобъемлющей статичности, начали выражать претензии историки и политологи, видя в этих определениях прежде всего попытку легитимации нового вождя и подготовку к проведению политики «гласности» и «перестройки». С тех пор начало уделяться больше внимания реформам и переменам периода 1964—1982 годов и разнообразию течений в политике, экономике и культуре (см., например: [Bacon, Sandle 2002; Zhuk 2010; Raleigh 2011]). Появились углубленные исследования телевидения и кино [Roth-Ey 2011; Evans 2016; Prokhorov, Prokhorova 2017], балета [Ezrahi 2012]. Опубликована новая научная биография Л.И. Брежнева [Schattenberg 2017] и проведены исследования политической элиты [Gorlizki 2010], политической оппозиции [Фирсов 2008], общественных движений [Edele 2008], социальной политики [Lovell 2007], повседневности [Богданов 2001; Утехин 2004] и др. Поэтому нам показалось уместным организовать осенью 2016 года конференцию, чтобы пересмотреть историческое значение брежневского периода в интердисциплинарной перспективе, с участием антропологов, историков литературы и культуры, социологов и киноведов[6].

Дискуссии на конференции подчеркивали прежде всего разнообразие политической, культурной и социальной жизни в период с конца 1960-х до начала 1980-х. «Стабильность» была скорее лозунгом вождей, чем объективным описанием происходящего. В значительной степени претерпевал изменения характер политической культуры. Конечно, представлять хрущевский период как время «либерализации» было бы сильным упрощением. Речь шла скорее о тщательно управляемой и целенаправленной общественной мобилизации, внедрении «самоуправления» и рационального коллективизма по канонам первого десятилетия советской власти, да еще с помощью насилия (Венгрия, Польша и ГДР в 1956-м, новочеркасский расстрел в 1962-м) [Хархордин 2002]. При Брежневе расправа с лицами, якобы представляющими угрозу режиму, была не менее жесткой, чем прежде, зато резко сократилось пространство для дискуссионности и открытой мобилизации. Если для взаимоотношений внутри политической элиты была характерна «излишняя степень доверия», стремление во что бы то ни стало достичь консенсуса, то развитие «инклюзивной политики» в работе с населением сопрягало отказ от конфликтных тем с высокой степенью стандартизации[7].

Ослабление «генеральной линии» на практике, если не на риторическом и символическом уровнях[8], привело, в свою очередь, и к расширению понятия «советской идентичности», которая теперь определялась не как «работа над собой», а как своего рода дефолт. Недаром членство в комсомоле, раньше считавшееся достижением лишь определенной, «сознательной» части молодежи, стало в 1960-х годах массовым явлением, а советский паспорт, достояние только определенной части советской публики с 1932-го по 1973 год, с 1974-го начали вручать фактически всем гражданам Союза [Байбурин 2017].

Сдвиги в социальной жизни были весьма значимыми. К их числу автор одной диссертации 1984 года относит, например, «постепенный перевод предприятий на хозяйственный расчет, с территориального на преимущественно отраслевой принцип управления, введение нового порядка планирования (с перспективой на несколько лет вперед) и материального стимулирования, совершенствование системы оплаты труда», «гарантированную оплату труда колхозников», добавляя, что в этот же период «усовершенствована система закупочных цен, (установление системы) надбавок за продукцию, сданную государству сверх плана», в сочетании с улучшением «материального и морального стимулирования труда колхозников и рабочих совхозов» [Жуков 1984]. Наряду с этим можно указать на создание огромных районов новостроек, автомобилизацию советского городского населения [Siegelbaum 2008], урбанизацию сельской жизни вместе с упразднением «бесперспективных деревень», стремительную советизацию республик и регионов, создание системы льгот для ветеранов войны и пенсионеров [Edele 2008].

Были ли эти реформы эффективными — другой вопрос. Но для многих рядовых граждан период с середины 1960-х до начала 1980-х проходил не монотонно, а живо и даже в состоянии стресса. «Вот уже десять лет я работаю на студии, пришел сюда с телевидения 12 мая 1973 года. <…> Срок вроде бы небольшой, но и не маленький. Тем более, были бурные годы. За это время сменились 4 директора, 3 главных инженера, 3 главных редактора и 5 секретарей парткома»[9]. Так в феврале 1983 года вспоминал свою профессиональную жизнь Геннадий Корховой, работавший звукооператором на ряде картин студии «Ленфильм»[10].

Как показывает Константин А. Богданов в первой статье нашей подборки, в 1970—1980-х годах стремительно менялись и официальная идеология, и дискурсивные приемы:

…Ко времени законодательного закрепления в Конституции СССР 1977 года тезиса об уже построенном в стране «развитом социализме» <…> цифровые показатели начинают звучать приглушеннее. Зато более расхожими становятся рассуждения о духовных основах советского общества.

На этом фоне стандартные формулы идеологического дискурса (например, «бытовизм») начали приобретать иное содержание, внутренне меняться.

Характерной стала модуляция не только домашней сферы (например, те же кухни или квартиры), но и сферы общественной, или гражданской. Показательный пример — советские научные институты:

Институт этнографии Академии наук (теперь МАЭ РАН), 80-е годы прошлого века. Мой стол на галерее, под нами — музейный зал, экспозиция этнографии Австралии и Океании. Сидя на галерее, мы часами спорили с моим научным руководителем, а затем и с другими сотрудниками института, тогда казавшимися непреодолимо старшими. Это повторялось месяцами, изо дня в день, спорили едва ли не по каждой строчке моих аспирантских статей (такое внимание к работам начинающего исследователя!). Время от времени нас окорачивали экскурсоводы: «Вы мешаете вести экскурсию!» — если в пылу ученой дискуссии стороны слишком повышали голос. Тогда мы перемещались в кафетерий академички — академической столовой в соседнем с институтом здании. Помнится, в те годы и официальные обсуждения сборников статей, диссертаций и монографий длились иногда часами и проходили очень жарко; но основные дискуссии шли уже неформально [Щепанская 2009: 161].

Такие «неопределенные территории» (то ли приватные, то ли вообще публичные)[11] существовали на всех местах работы — в том числе (но не только) отдельные бюро или конторы, буфеты, кафе, курилки. Это были очаги не диссидентства, а скорее разномыслия или инакомыслия[12]. Но в них идеологические и прагматические посылы высшей власти (отчасти в связи с еле заметными сдвигами в значении терминологии) имели специфический резонанс. Это, в свою очередь, привело к таким парадоксальным последствиям, как борьба внутри вполне официального движения за охрану памятников за такое неоднозначное место памяти, как дом Ипатьева в Свердловске. Как пишет Жанна Кормина, «фактически дебаты о судьбе исторических памятников и облике города оказываются в период постоттепели одной из редких возможностей для разговора между “советской общественностью” и государством» (с этим можно сравнить активность организаций ветеранов войны, которые в работе историка Марка Эделе [Edele 2008] представляются одновременно и инструментом руководства памятью о войне сверху, и способом самоопределения и социально-политического действия самих ветеранов). В том же духе полностью финансируемая властями киноиндустрия могла стать местом выражения социальной критики, выходящей за рамки желаемого органами государственного и партийного контроля (см. статью Катрионы Келли). Телевидение предлагало публике не только «Время» и «Штирлица», но и азартные игры, во многом схожие с программами, предлагаемыми телезрителям так называемых «капстран». Несмотря на то что акцент был на «нормализации» (как и в социалистических странах вообще), поощрение риска стало центральным явлением в популярной культуре эпохи. Такие телешоу, как «Артлото» или «Что? Где? Когда?», были представлены и как соревнования таланта (talent contests), и как испытания везучести; надежда на счастье соперничала с доверием к себе и с возможностью обеспеченного «сверху» будущего (см. об этом статью Кристин Э. Эванс)[13].

В условиях холодной войны советская политическая элита (как, впрочем, и правительства тех же «капстран») постоянно оглядывалась на то, что делается «за рубежом». Даже в таком далеком от границы и фактически закрытом для посетителей-иностранцев городе, как Свердловск, местных вождей могла беспокоить, как пишет Жанна Кормина, «идея о необходимости редакции советской истории с поправкой на внешнюю, иностранную аудиторию». Но иностранные наблюдатели были не единственными «shadow others», имевшими значение для жителей СССР при Брежневе. Все бóльшую роль играли представления о «мертвых поколениях», традиции которых, вопреки знаменитым словам Карла Маркса в «18 брюмера Луи Бонапарта», не «тяготели, как кошмар», а, наоборот, сулили более насыщенное будущее. Поворот к «традициям» имел сильный региональный колорит, будучи одновременно способом утверждения прошлого специфического места и его «депровинциализации» [Donovan 2011]. Если при Хрущеве регионализация поощрялась скорее абстрактно, то в 1970-х годах увлечение «малой родиной» и национальным колоритом достигает уже массового масштаба. В историографии это явление чаще всего связывается с подъемом правого национализма [Brudny 1998; Митрохин 2003], но на самом деле картина более противоречивая, как, впрочем, и общее социально-культурное положение, вызванное «инклюзивной политикой» вождя.

На противоречивость эпохи Брежнева можно смотреть по-разному: как на потерю общих ценностей и предвестье распада СССР[14], как на проявление «нормализации» (если, как считает Никлас Луман [Luhmann 1995], общественная атомизация и является «нормой» позднего модернизма) или как на симптом общего недуга позднего модернизма [Berman 1982]. В любом случае не только история этой эпохи, но и ее наследие остаются разъединенными, гибридными, ярким примером чего оказываются коммерческие ремейки «кассовых фильмов» 1970—1980-х годов, рассмотренные в статье Виктории Донован. Вместо «коллективной ностальгии» эти фильмы вызывают резко противоположные эмоции, представляющие их «внутренне-кросскультурными», несмотря на сходство с оригиналом (а может, именно из-за него). Отличающаяся не «событийностью», а скорее «бытовщиной», неуютная, по классическим представлениям самой советской интеллигенции [Бойм 2002], в своей фиксации на уюте и вместе с тем «серая» и напряженная, эта эпоха вызывает сугубо смешанные чувства. Но это делает ее тем более достойной размышлений, к которым, надеемся, призывают и опубликованные здесь материалы.

 

Библиография / References

[Амальрик 1970] — Амальрик А. Просуществует ли Советский Союз до 1984 года? Амстердам: Фонд имени Герцена, 1970 (www.vehi.net/politika/amalrik.html (дата обращения: 27.06.2018)).

(Amalrik A. Prosushchestvuet li Sovetskiy Soyuz do 1984 goda? Amsterdam, 1970 (www.vehi.net/politika/amalrik.html (accessed: 27.06.2018)).)

[Байбурин 2017] — Байбурин А. Советский паспорт: История, структура, практики. СПб.: ЕУСПБ, 2017.

(Bayburin A. Sovetskiy pasport: Istoriya, struktura, praktiki. Saint Petersburg, 2017.)

[Богданов 2001] — Богданов К.А. Повседневность и мифология. СПб.: Искусство—СПБ, 2001.

(Bogdanov K.A. Povsednevnost’ i mifologiya. Saint Petersburg, 2001.)

[Бойм 2002] — Бойм С. Общие места: Мифология повседневной жизни. М.: Новое литературное обозрение, 2002.

(Boym S. Obshchiye mesta: Mifologiya povsednevnoy zhizni. Moscow, 2002.)

[Вайль, Генис 1996] — Вайль П., Генис А. 60-е: мир советского человека. Ann Arbor: Ardis, 1996.

(Vail P., Genis A. 60-e: mir sovetskogo cheloveka. Ann Arbor, 1996.)

[Жуков 1984] — Жуков В.Р. Методологические проблемы исследования противоречий социалистического общества: Дис. … канд. филос. наук. М.: МГУ, 1984.

(Zhukov V.R. Metodologicheskie problemy issledovaniya protivorechiy sotsialisticheskogo obshchestva: PhD dis. Moscow, 1984.)

[Митрохин 2003] — Митрохин Н.А. Русская партия: Движение русских националистов в СССР, 1953—1985 гг. М.: Новое литературное обозрение, 2003.

(Mitrokhin N.A. Russkaya partiya: Dvizhenie russkikh natsionalistov v SSSR, 1953—1985 gg. Moscow, 2003.)

[Савицкий 2002] — Савицкий С. Андеграунд: История и мифы ленинградской неофициальной литературы. М.: Новое литературное обозрение, 2002.

(Savitskiy S. Andegraund: Istoriya i mify leningradskoy neofitsial’noy literatury. Moscow, 2002.)

[Седакова 1984] — Седакова О. О погибшем литературном поколении. Памяти Лени Губанова [1984] // Ольга Седакова (olgasedakova.com/Poetica/1101 (дата обращения: 27.06.2018)).

(Sedakova O. O pogibshem literaturnom pokolenii. Pamyati Leni Gubanova [1984] // Ol’ga Sedakova (olgasedakova.com/Poetica/1101 (accessed: 27.06.2018)).)

[Утехин 2004] — Утехин И. Очерки коммунального быта. 2-е изд. М.: ОГИ, 2004.

(Utekhin I. Ocherki kommunal’nogo byta. 2nd ed. Moscow, 2004.)

[Фирсов 2008] — Фирсов Б. Разномыслие в СССР: 1940—1960-е годы. СПб.: ЕУСПБ, 2008.

(Firsov B. Raznomyslie v SSSR: 1940—1960-e gody. Saint Petersburg, 2008.)

[Хархордин 2002] — Хархордин О. Обличать и лицемерить: Генеалогия российской личности. СПб.: ЕУСПБ, 2002.

(Kharkhordin O. Oblichat’ i litsemerit’: Genealogiya rossiyskoy lichnosti. Saint Petersburg, 2002.)

[Щепанская 2009] — Щепанская Т. Ответы на Форум-10: (Форум о Форуме, или О состоянии научной дискуссионности) // Антропологический форум. 2009. № 10. С. 161—168.

(Shchepanskaya T. Otvety na Forum-10: (Forum o Forume, ili O sostoyanii nauchnoy diskussionnosti) // Antropologicheskiy forum. 2009. № 10. P. 161—168.)

[Юрчак 2014] — Юрчак А. Это было навсегда, пока не кончилось: Последнее советское поколение / Авторский пер. с англ. М.: Новое литературное обозрение, 2014.

(Yurchak A. Everything Was Forever, Until It Was No More: The Last Soviet Generation. Moscow, 2014. — In Russ.)

[Alekseeva 1990] — Alekseeva L. The Thaw Generation. Boston: Little, Brown, 1990.

[Bacon, Sandle 2002] — Brezhnev Reconsidered / Ed. by E. Bacon and M.A. Sandle. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2002.

[Berman 1982] — Berman M. All That is Solid Melts into Air: The Experience of Modernity. New York: Simon and Schuster, 1982.

[Bittner 2008] — Bittner S. The Many Lives of Khrushchev’s Thaw: Experience and Memory in Moscow’s Arbat. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 2008.

[Brudny 1998] — Brudny I. Reinventing Russia: Russian Nationalism and the Soviet State. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1998.

[Donovan 2011] — Donovan V. Nestolichnaya kul’tura: Regional and National Identity in Post-1961 Russian Culture: PhD dis. Oxford: University of Oxford, 2011.

[Dunlop 2017] — Dunlop L. Discourses of Heroism in Brezhnev’s USSR: D.Phil. dis. Oxford: University of Oxford, 2017.

[Edele 2008] — Edele M. Soviet Veterans of World War II: A Popular Movement in an Authoritarian Society, 1941—1991. Oxford; New York: Oxford University Press, 2008.

[Evans 2016] — Evans C. Between Truth and Time: A History of Soviet Central Television. New Haven: Yale University Press, 2016.

[Ezrahi 2012] — Ezrahi C. Swans of the Kremlin: Ballet and Power in Soviet Russia. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 2012.

[Figes 2016] — Figes O. Era of Stagnation // Orlando Figes (www.orlandofiges.info/section17_EraofStagnation/index.php (accessed / дата обращения: 27.06.2018)).

[Gorlizki 2010] — Gorlizki Y. Too Much Trust? Regional Party Leaders and Local Political Networks under Brezhnev // Slavic Review. 2010. Vol. 69. № 3. P. 676—700.

[Gorsuch, Koenker 2013] — The Soviet Sixties / Ed. by A.E. Gorsuch and D.P. Koenker. Bloomington: Indiana University Press, 2013.

[Harris 2013] — Harris S. Communism on Tomorrow Street: Mass Housing and Everyday Life after Stalin. Washington: Woodrow Wilson Press, 2013.

[Jackson 2010] — Jackson M.J. The Experimental Group: Ilya Kabakov, Moscow Conceptualism, Soviet Avant-Gardes. Chicago: University of Chicago Press, 2010.

[Jones 2006] — The Dilemmas of Destalinisation / Ed. by P. Jones. London: Routledge, 2006.

[Jones 2015] — Jones P. The Fire Burns on? The Fiery Revolutionaries Biographical Series and the Rethinking of Propaganda in the Brezhnev Era // Slavic Review. 2015. Vol. 74. № 1. P. 32—56.

[Kozlov 2013] — Kozlov D. The Readers of Novyi Mir. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2013.

[Kozlov, Gilburd 2013] — Kozlov D., Gilburd E. The Thaw: Soviet Society and Culture during the 1950s and 1960s. Toronto: University of Toronto Press, 2013.

[Lovell 2007] — Lovell S. Soviet Russia’s Older Generations // Generations in Europe / Ed. by S. Lovell. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2007. P. 205—226.

[Luhmann 1995] — Luhmann N. Social Systems. Stanford: Stanford University Press, 1995.

[Prokhorov, Prokhorova 2017] — Prokhorov A., Prokhorova E. Film and Television Genres of the Late Soviet Era. New York; London: Bloomsbury, 2017.

[Raleigh 2011] — Raleigh D. Soviet Baby Boomers: An Oral History of Russia’s Cold War Generation. Oxford: Oxford University Press, 2011.

[Repenser 2006] — Repenser le Dégel: Versions du socialisme, influences internationales et société soviétique: [Numéro spécial] // Cahiers du Monde russe. 2006. T. 47. № 1/2.

[Roth-Ey 2011] — Roth-Ey K. Moscow Prime Time: How the Soviet Union Built the Media Empire That Lost the Cold War. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 2011.

[Schattenberg 2015] — Schattenberg S. Trust, Care, and Familiarity in the Politburo: Brezhnev’s Scenario of Power // Kritika. 2015. Vol. 16. № 4. P. 835—858.

[Schattenberg 2017] — Schattenberg S. Leonid Breschnew: Staatsman und Schauspieler im Schatten Stalins. Köln: Böhlau, 2017.

[Shlapentokh 1989] — Shlapentokh V. Public and Private Life of the Soviet People: Changing Values in Post-Stalin Russia. New York; Oxford: Oxford University Press, 1989.

[Siegelbaum 2006] — Borders of Socialism: Private Spheres of Soviet Russia / Ed. by L.H. Siegelbaum. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2006.

[Siegelbaum 2008] — Siegelbaum L. Cars for Comrades: The Life of the Soviet Automobile. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 2008.

[The Prigov Concept 2016] — The Prigov Concept // Russian Review. 2016. Vol. 75. № 2. P. 183—263.

[Weisbrod 2007] — Weisbrod B. Cultures of Change: Generations in the Politics and Memory of Modern Germany // Generations in Europe / Ed. by S. Lovell. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2007. P. 19—35.

[Wolfe 2006] — Wolfe T.C. Governing Soviet Journalism: The Press and the Socialist Person after Stalin. Bloomington: Indiana University Press, 2006.

[Zakharova 2011] — Zakharova L. S’habiller à la soviétique: La mode et le Dégel en URSS. Paris: CNRS, 2011.

[Zhuk 2010] — Zhuk S. Rock and Roll in the Rocket City: The West, Identity, and Ideology in Soviet Dniepropetrovsk. Washington, D.C.: Woodrow Wilson Center, 2010.

[Zubok 2009] — Zubok V. Zhivago’s Children. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2009.

 

Приносим благодарность Arts and Humanities Research Council (Исследовательскому совету по искусствам и гуманитарным наукам, Великобритания) за поддержку, а также всем участникам конференции «Период застоя? Эпоха Брежнева 35 лет спустя», состоявшейся 23—24 сентября 2016 года в Европейском университете в Санкт-Петербурге.