Alexander Ivinskiy. From the Epistolary Legacy of Mikhail Muravyov: Letters to His Father from 1778 (From Materials from the Division of Written Sources of the State Historical Museum [OPI GIM])

Письма М.Н. Муравьева неоднократно привлекали внимание исследователей [Кулакова 1939; Лазарчук 1969; 1971; Кулакова 1976; Teteni 1983; Фоменко 1981; 1984; Росси 1994; Топоров 2007; Зорин 2016; и др.]; важнейший вклад в их изучение — работа Л.И. Кулаковой и В.А. Западова [Кулакова, Западов 1980]. Однако огромный корпус рукописных текстов писателя до сих пор не опубликован. В настоящее время мы готовим к публикации письма Муравьева, хранящиеся в Отделе письменных источников Государственного исторического музея (далее — ОПИ ГИМ). Задача этой статьи скромнее: ввести в научный оборот и прокомментировать 10 петербургских писем писателя 1778 года к отцу Н.А. Муравьеву и сестре Ф.Н. Муравьевой. Принцип отбора текстов очевиден: мы решили продолжить их публикацию с того места, где остановились Кулакова и Западов, т.е. с 5 июня 1778 года. Публикуемые письма объединены в конволют объемом около 100 рукописных листов[1]. Вот их хронологическая роспись: 5.6.1778; 12.6.1778; 19.6.1778; 26.6.1778; 3.7.1778; 10.7.1778; 17.7.1778; 24.7.1778; 31.7.1778; 7.7.1778; 14.8.1778; 21.8.1778; 28.8.1778; 4.9.1778; 11.9.1778; 13.9.1778; 18.9.1778; 25.9.1778; 2.10.1778; 9.10.1778; 16.10.1778; 23.10.1778; 30.10.1778; 8.11.1778; 13.11.1778; 27.11.1778; 4.12.1778; 11.12.1778; 18.12.1778; 25.12.1778; 10.1.1779; 7.3.1779; 17.9.1779; 30.9.1779; 8.10.1779; несколько писем датируются по содержанию. Еще одно письмо — от 16.12.1778 — находим среди текстов 1776 года[2].

Тематика писем разнообразна. В первую очередь они, конечно же, представляют собой семейный документ, свидетельство личных родственных отношений. Каждую неделю Муравьев писал к отцу Никите Артамоновичу, компенсируя тем самым невозможность личного общения, «разговаривал» с ним, поддерживал его и постоянно подчеркивал свое глубокое сыновнее чувство — см. особенно письмо от 26.6.1778 (Л. 54—54 об.). Вместе с тем он удовлетворял отцовское любопытство, подробно рассказывая о своем образе жизни, общении, интересах, литературных занятиях. Часто он также делал приписки для сестры Федосьи Никитичны.

Отец и сестра Муравьева жили в Твери, но при этом были связаны со многими людьми своего круга, находившимися в Петербурге; естественно, живо интересовались петербургской жизнью. Поэтому важнейшая часть муравьевских текстов — столичные новости, в том числе придворные, светские, академические (см., например, письма от 10.6.1778 (Л. 51), 19.6.1778 (Л. 60 об.), 3.7.1778 (Л. 65 об.)).

Особое место в письмах Муравьева занимала литература. Он был знаком едва ли не со всеми значительными писателями своего времени: Н.И. Новиковым, М.М. Херасковым, В.И. Майковым, В.В. Капнистом, Я.Б. Княжниным и др. Узнаем мы и о круге его чтения: «Я читал швейцарскаго философа и стихотворца Галлера и что-то сам писал» (19.6.1778 (Л. 61))[3]. Ср.: «Зделай милость матушка попроси батюшку, чтоб приказал переписать Розану Г<осподина> Николева. Мне ее здесь иметь очень хочется» (26.6.1778 (Л. 56 об.)); «Я читаю тепере Поему Иосифа[4] на руском языке» (4.9.1778 (Л. 22)) [Кулакова, Западов 1980: 357—359].

Письма Муравьева естественным образом создавались на границе «литературы» и «быта», в них любая мелочь могла стать предметом обостренной рефлексии, а переходы от, казалось бы, второстепенных проблем к вопросам, имеющим культурное или общественно-политическое значение, выглядели максимально свободными и непредсказуемыми, мотивированными только личностью автора, его эмоционально-интеллектуальным складом и актуальными интересами. Такая эпистолярная техника уже отдаленно напоминает ту, которую с большим упорством будет разрабатывать Н.М. Карамзин в 1790-е годы, придавая ей эстетическое значение. Личность Муравьева, формирующая проблематику и тональность его писем, обладает некоторыми особенностями, уводящими и в иной, гораздо более ранний литературный контекст — в смысловое пространство русской литературной журналистики 1760—1770-х годов, в первую очередь «Всякой всячины», которая предложила идеал образованного и хорошо воспитанного аристократа и представила примеры того, как может создаваться новая литература для светских людей[5]. Во всяком случае, вопросы о том, как жить в свете и как должен вести себя «честный человек», представляются Муравьеву исключительно важными и актуальными:

Что есть сердце человеческое, чтоб угадать все его движения? А сколько еще надобно жить на свете, чтоб научиться жить благоразумно? Все возможное мое просвещение не представляет мне что должно делать; но только то чего не делаю. Не приобретаются сии действительные добродетели, твердость, постоянство, благоразумие, единым только умственным познанием их; но тесным с ними обхождением, подтвержденным трудами многих лет (9.10.1778 (Л. 12)).

Взаимодействие и взаимопроникновение литературы и жизни воспринималось Муравьевым как естественное и неизбежное — см., например, запись поэта на обороте письма В.В. Ханыкова от 28.2.1779: «Переписка друзей — это... роман, в котором мы сами были действующими лицами» [Кулакова, Западов 1980: 363; Топоров 2007: 11]. Более того, «литературность» своих текстов Муравьев не только не скрывал, но и подчеркивал:

Самой слог мой заимствует от недвижимости жизни моей. Сия недвижимость одушевляла столько щастливых ленивцов, Горациев и Анакреонов. А она погружает меня в полное бездействие. Тех мудрая леность превосходит многодельность такова множества безславных имян, которыя ценою безпокойствия целой жизни не могли исхитить себя от безизвестности. Вот разность: сии ленивцы были духи особливых дарований и не всяк употребляется им со стороны разума, кто превосходит их в лености (23.10.1778 (Л. 18))[6].

Письма Муравьева к родным обычно строятся в форме непринужденного разговора, свободной болтовни, имитирующей немотивированность отбора жизненного материала, в котором литература и быт переплетаются, образуя нерасторжимое единство (см. письма от 10.7.1778 (Л. 51 об.), 31.7.1778 (Л. 49—49 об.)). Это же можно обнаружить и в неопубликованном письме, не вошедшем в данную публикацию:

К сестрице. Дай перевести дух!.. Можешь ли ты удостоить малейшаго внимания строки которыя зачинает таким образом твой повеса братец? Однако етот переход очень натурален: никто етого столько не чувствует как я теперь <…>. Прости маминька, мое ученичество врать. Етот зачин ни мне, ни тебе не свойственен <…>. Я еще прошу прощения в том, что я тебя столько етурдировал своим Петербургом: что я может быть поколебал твое спокойствие столь достойное быть почтенно[7].

Муравьев объединяет разнородные тематические элементы, обыгрывает границы между «высоким» и «низким», идеальным и бытовым, а вместе с тем допускает и русско-французское двуязычие (об этом подробнее см.: [Ивинский 2017]).

В этой родственной непринужденной болтовне угадываются черты того социального амплуа светского человека, литературный образ которого будет канонизирован в пушкинскую эпоху. Одна из таких черт — «лень», постоянно становящаяся предметом обсуждения:

Безрассудной молодой человек! Что я делаю, что не принимаю с жадностию перваго родительскаго призвания вот уж вечер и может быть причинил я вам и сестрице скучныя напоминания. Но отъезжая из Петербурга, ничто так не откладывается, как день отъезда. Я приписываю Петербургу, что только отнесть должно к лени моей. Ето не лень из обыкновенных: но какая-то непроворность души, нерешимость (25.12.1778 (Л. 2).

В этой связи также ср. письмо от 23.10.1778 (Л. 18—18 об.).

Археографические принципы, которым мы следовали, заключаются в следующем. Отказавшись от передачи некоторых букв (еръ, ерь, фита и др.), мы сохранили основные особенности орфографии и пунктуации XVIII века: формы множественного числа на -ыя, -ия; устаревшие написания вроде «естьли», «есть ли», «сево дни», «щастье» и т.п.; написание заглавных букв; приставки, оканчивающиеся на «з» в позиции перед глухим согласным, и др. Вместе с тем мы стремились передать индивидуальные особенности муравьевской орфографии [Правила 1990: 24; см. также: Новиков 1994: 267; Дружинин 2002: 6]. В угловые скобки заключены предположительные прочтения и дописанные части сокращенных слов.

Комментарий имеет самый предварительный характер; его цель — предоставить читателю возможность ориентироваться в большом количестве имен, упоминаемых в письмах Муравьева.

* * *

1

1778 года. Июня 5 дня. С<анкт->Петерб<ург>

 

Милостивой Государь батюшка!

 

Никита Артемонович!

С самаго перваго часа моего пребывания в Петербурге желал я нетерпеливо уведомить вас, если можно, о каждом шаге моем здесь. Ни когда не желаешь нетерпеливее, разсказывая, как когда имеешь разсказывать о себе нечто лестное. Два дни что я здесь провел были для меня состоянием волшебства. Ничто еще не представилось мне, чтоб меня не порадовало. Везде чувствую я оказания отличности, которой я не заслуживаю. Я уж опасаюсь, чтоб сие последование друг за другом щастливых приключений меня не избаловало и не привадило ожидать их всегда, что конечно, не возможно. О моей просрочке не слыхал я ни слова. Федор Яковлевич[8] поступает с каждым из нас так, как все говорят, как с товарищами, с которыми он служил и с людьми ему надобными, а не так как с подчиненными. У меня спрашивает, меня увидев явиться ли я приехал? Сергей Александрович[9] ко мне таков, как старой приятель. Он крепко настоял, чтоб поворотя оглобли, по его словам, ехал я назад. Благо, теперь один Федор Яковлевич и отсрочить может на год. Никогда я не был довольнее Николаем Васильевичем[10]. На прозьбу вашу, сказал он, что будет стараться. До вчерашняго дня в школе нашей были класы. Вчерась объявлено учение ружьям был разбор кадетов и ранжировал. Николай Васильевич столько ко мне снизходителен: ето приводит меня в стыд, что имея всякое право требовать от меня службы и даже поставить в шеренгу, оказывает мне столько уважения, чтоб меня ни чем не тревожить. Фельдфебель наш, родня его особливо ко мне ласкается, дая мне знать намерение Ник<олая> Вас<ильевича> обо мне. Князь Лобанов-Ростовской[11], наш Капитан принял меня с учтивостью, какую бы можно было ожидать от посторонняго даже до того, что рекомендовал мне брата своего, Семеновскаго полку Сержанта[12]. В ето время успел уж я быть у Анны Андреевны[13], Василья Петровича[14], Ник<олая> Ал<ександровича> Львова[15], Ханыкова[16], Попова[17], Афонина[18], у Фед<ора> Мих<айловича> Колокольцова[19], с которым завтре я буду к вам писать. Третьягодня же весь вечер был я в Летнем саду, где многих видел. Петров принял меня отменнее, нежели когда нибудь, хвалил мою рощу[20], сказывал, что полюбилась она очень К. Григорию Александровичу[21], которой ее читал. Я пленен всем, что я здесь вижу: ето дурачество молодости. Может быть зделал я непростительную вину, что отъездом моим из Твери, огорчил бесполезно вас и сестрицу, которых слез не могу я выносить, чтобы не чувствовать разбиваний моего сердца. Вот от чего зависит голова молодаго человека! Бегаю по улицам большого города и думаю что и сам что ни будь значишь, когда имеешь щастие быть с людьми почтения достойными, может ее совсем поворотить. Афонин достоин всякаго сожаления. Вы может быть знаете перемены при дворе. Афонин оставлен безчеловечно от слабаго или и совсем неблагодарнаго Зорича[22]. Давно ли уши всех нас были оглушены достоинствами сего молодаго человека? А теперь от одного Петрова слышал я приписание ему всех порочных качеств. Малейшая хула ему от него, были именования презрения, именования скота, дурака, безсмысленнаго. Он живет еще здесь и набирает толку с кем обедал и ужинал. Более ему ничего не осталось делать. Против Афонина конечно он не благодарен клявшися ему до последних дней.

(Л. 58—59 об.)

 

2

 

1778 года. Июня 12 дня. С<анкт->П<етер>бург

 

Милостивой Государь мой батюшка!

 

Никита Артемонович!

Вчерась имел я щастие получить от вас милостивое писмо, уверяющее меня предаться моему благополучию без изъятия. Так называю я дни, которыми началась жизнь моя в Петербурге. Они могут свести с ума молодаго человека. Прежде казался я самому себе иностранцом: теперь только, приятнейшею мечтою, чувствую что я приглашаюсь принять участие во всем что меня окружает. И виноват я сам, ежели еще не довольно могу пользоваться всеми удовольствиями, которыя представляет мне случай. История моей недели не заключает в себе важных приключений; но вся она была наполнена. По большой части встаю я по утру в седьмом часу и иногда возвращаюсь с берегу, где у нас прекрасные гулянья, часу во втором ночи. В Твери ето непонятно, чтоб заполночь можно было пользоваться сумерками; однакож здесь ето так точно. Вы изволите видеть, что меня не надобно увещевать, сколько движение полезно здоровью. Я ето исполняю так чистосердечно. Мне вить ето приметно, что дурачества и безделки меня занимают, но ето тот возраст, что еще безделки занимать могут. Может быть будут те годы и для меня, что я буду искать чести и чинов, что честолюбие будет обладать мною. Не вдруг надобно истощить все причины обманов и мечтаний… Но жертвовать особенными пользами добродетели, оставить прелестнейшее гулянье для совершения добраго дела: ето долг всякой минуты и всякаго возраста. Что еще меня заставляет сомневаться, ещели я в моей молодости, ето только недостаток сего дарования, которое внушает стихотворца. Благодарен еще гордости, которая запрещает мне быть стихослагателем. Однако любовь писмен кончится с моей жизнью: я столько ей благодарен. Праздность, которою я теперь наслаждаюсь, способность чувствовать мои удовольствии, все сие, может быть, должен я относить ей. Она мне доставила щастие почитать достоинства в других: она мне доставила удовольствие наслаждаться почтением других. Я уж здесь присовокупил к своим знакомствам двух молодых людей весма хорошаго поведения. Ето Г<осподин> Микулин[23] и Хвостов[24]. Так мило иметь сообщество! кажется что тогда занимаемся мы более и сами собою, когда причины любить себя усугублены. Николай Васильевич так добр ко мне, что я уже стыжусь вспомня, что я его боялся. Его молчаливость истолковывал я суровостью. Но теперь нечего бояться. Еще вчерась сказал я себе: все в свете так, что лучше быть нельзя. Третьяго дня поручил он мне капральство: должность, почти только по имени. Ничто не заставляет меня вспомнить, что я не свободен. Чувствие уничижения мне не известно. Кажется, что ежели есть щастье, так оно со мной. Вексель на Конева[25] и Попова[26] теперь у Г<осподина> Десятильникова[27], которой вчерась был у меня… В сей самой час пришел из Нова города Ванька долгой с сообщением из гражданской Палаты в вотчинную Кантору. Он был и у дядюшки[28], которой хотя еще и слаб; однако уж сам о себе ходит в саду. Он себе готовит полубарок ехать сюда; а здесь уже Ив<ан> Матв<еевич>[29] его и ожидает. Пеняет вам, что вы не изволите никогда к нему отписать. Ему очень хочется с вами увидеться. Неручев[30] еще теперь в Новегороде. Я думаю, что чтение всего мною написаннаго, столь мало важнаго содержащее, конечно вам наскучит. Я прошу нижайше извинения. За особливой знак милости почту родительския увещания, зделаться <нрзб.> чем нибудь полезным, достойным примечания людей. Щастлив, если вы не совсем опорочите мое прошедшее препровождение времени: но с тем что я даю обещание препроводить его вперед полезнее. Дай бог! чтоб продлилось ненарушимо ваше здравие, для совершения щастия сестрицы и моего. Я прошу нижайше родительскаго благословения и остаюсь навсегда с глубочайшим почтением

Милостивой Государь мой батюшка!

 

Ваш нижайший сын и слуга

 

Михайло Муравьев

 

(Л. 52—53 об.)

 

3

 

1778 года. 19 д<ня>Июня. С<анкт->Петерб<ург>

 

Милостивой Государь мой батюшка!

 

Никита Артемонович!

Полученное мною вчерась ваше милостивое писмо пришло чтоб продолжить мои удовольствия. Сколько я рад, что они находя щастие вам нравиться, делаются вашими собственными! И дай бог! чтоб я не имел никаких, которых бы вам менее нравились. К легкой и приятной жизни хотел бы я присоединить внутреннее утешение, не без заслуг ею пользоваться: чтоб она была составлена из взаимных перемен трудов и удовольствий. Вам милостивой Государь батюшка, управлять мой слабой разум и еще слабейшее сердце, если я етого достоин. Какова щастия делает нас удобным чувствие собственнаго сердца, что мы добрые люди: сохрани боже от противнаго!

Подобным повествованием моей недели могу я только утомить вас. Так мне осталось из ней выбрать что нибудь попримечательнее. Какой был ето прекрасной день для меня, в которой я писал к вам последний раз! Я его провел весь у Марка Федоровича[31]. Я был одушевлен чувствием самаго себя, чувствием своего мнимаго преимущества перед прочими. Все мои движения были так к стати: так непринужденны. Для чего ети дни не чаще возвращаются? Тогда бы кажется был я способен какова нибудь важнаго предприятия. Вот какое смешное воображение! Но в етот день произошло сие нещастное приключение дуеля между Кастагарова и Горича, о котором первой застрелен. Весь город сожалеет Кастагарова и вопиет на сего казака, его убийцу, которой также как и он полковник. Сказывают что Кн<язь> П<отемкин> сказал Кастагорову, что он ему не даст полк, ежели он не пойдет с Горичем на дуель. Горич сам ранен и живет здесь; однако за ним послан курьер, чтоб его возвратить. Вас. Петр. Петров был Секундантом Кастагорова. По городу ходит писмо сего последняго к его жене и согражданам[32].

На другой день относил я писмо к Петру Николаевичу[33] и обедал у Алексея Афанасьевича[34]; где я был принят как старой знакомой. Я не знаю дому, где бы более простоты было, от которой столько удаляются в Твери и где бы щастливее было семейство взаимной любовью и согласием. Ето был день в которой Петербургская чернь ожидала преставление света; затем что было затмение солнца. Я умалчиваю все смешные явления произведенныя сим страхом и которыя только тогда и смешны. После етого следовал кажется день моего уединения, в которой кроме посещения моего Капральства не выходил я никуда. Я читал швейцарскаго философа и стихотворца Галлера[35] и что-то сам писал. В самом деле иначе тогдашнего произведения моего назвать не можно, как что-то. В етот вечер уехал в Польшу Зорич. Ето узнал я следующее утро у Анны Андреевны[36], которая присылала за мной, чтоб вместе видеть, одного рекомендованнаго ей, в Гувернеры к сыну[37], французскаго офицера. Я ей прежде разсказывал о том, с которым я в Москве обедал у Мих<аила> Матв<еевича>[38]. Обстоятельства того и другаго сходствовали: так ей думалось, не тот ли самой приехал из Москвы. Ето не был он и выбор ея не остановился на нем. При случае сего и как она была ко мне очень ласкова, зделала она мне поверенность, в которой говорит она, участны только мать, брат ея и дети; но которая, кажется либо не может быть мне поверена, в другом намерении, как чтоб она была известна вам. И думаю, что я не преступлю своего обещания… Я намерена, говорит она, переменить свое состояние и еду в будущем месяце в Москву. Мне разсудилось что я не делаю вреда детям моим, за тем, что он в пять раз меня богаче. Уверена притом, что он имеет превосходное сердце… Я не мог утаить своего оскорбления, что мое самолюбие терпит когда я вижу даму, которая столько зделала чести нашему имени, оставляющую его, чтоб принять другое. Я просил прощения в етой вольности. Мы разстались тронуты друг другом и она уверяла, что ето не разрешит ея привязанностей к ея родне и что я ей собственно родня. Умна ета барыня!

(Л. 60—61 об.)

 

4

 

Санктпетербург 1778 года. Июня 26 дня.

 

Милостивой Государь мой батюшка!

 

Никита Артемонович!

Надобно иметь сердце нарочно уклоняющееся от ищющих его удовольствий, чтобы не узнать мне своих. Одного осталось желать, чтоб щастие сего мгновения остановилось разпространить свое влияние на всю мою жизнь: чтобы я чувствовал цену благодеяний, которыя тратятся на меня. Затем что без уничижения сказать, заслуг моих нет. Может быть выпускаю я из виду то, что я должен быть и определения своего не исполню. Чтож бы кажется мешало, если я узнаю недостаток сего рачения? Того может быть, чтоб я чаще об етом размышлял и старался себя уверить в важности сего размышления. Однако не столько позабыл я себя, чтоб не слышать гласу природы. И если бы я забылся, напомнило бы мне сердце ваше, должность моего. Сколь приятно мне быть сыном!.. видимый образ милостей божиих вижу я в вас. Кто более любил меня! Мои чувствия не удовольствуются выражением. Я ими наслаждаюсь в глубине моего сердца, их истинном жилище. Дай бог! чтоб помогли они мне исполнить всякое доброе дело, всякое ваше предписание! Чтоб они меня зделали угоднее вам! Сие есть по крайней мере, совершенство, которое я от себя требую. Сколь же уничижительно состояние, когда мы сами удаляемся от своего начертания, известны в своей подлости, неспособны никакого благороднаго понятия, никакой надежды быть щастливы. Таковы будут те минуты, когда я менее вспомню вас. Сколько я одолжен Николаю Васильевичу! Он мне приобретает ваши милости. Может быть, писмо его, возвратит меня к воинскому состоянию.

Дядюшка еще в начале прошедшей недели приехал сюда водою. Его упреки недолго продолжались: он и тем, говорит, безпокоился, что я не уведомил его о приезде в Тверь. Он почитает себя сожаления достойным, что домашние, которым он столько зделал добра, мало его чувствуют. Мамка округ его не ходит и просится на волю. Марья с мужем своим целой день проводит в своей горнице и в таком состоянии каково его, сидит. Ник<олай> Ив<анович> Новиков[39], которой поехал отсюда на месяц в Москву, живет теперь в Подмосковной у Михаила Матвеевича, где также и Тургенев[40]… Нижайше благодарю за сообщение речи Г<осподина> Карманова[41], которую может быть удастся мне здесь напечатать. В вотчинной Канторе весь успех дела еще в том, что послали запрос в Архиву. Повытчик жалуется на сообщение Новгородской палаты, что оно не понятно. Но я несколько понадежнее теперь, потому что дядюшкин человек Яким, которой ходил за делами во Гдове сюда приехал. Дядюшка приказал просить вас, чтоб вы позволили поговорить с Агеем Логиновичем[42], чтоб он отдал ему в наем свои пустоши, которыя теперь у Завалишина[43]. Впрочем только того желая, чтоб вы пользовались не прерывным здоровьем, прошу совершения моего щастия, подтверждением вашей родительской милости и остаюсь навсегда с глубочайшим почтением

Милостивой Государь мой батюшка!

 

Ваш нижайший сын и слуга

 

Михайло Муравьев

Воспоминаю все твои попечения, сии маленькия попечения; но зделанные для того чтоб прельщать нас, когда женщинам внушает их собственная сердца их нежность. Любви достойная! наслаждайся сокровищем сего сердца. Не подозревай его добродетель; но старайся занять его действовательность разсуждениями, достойными безсмертнаго и духовнаго существа, тебя одушевляющаго. Не одиножды для тебя переменяется картина света? Но добродетель, но любовь человечества и Творца его не должны последовать ис постоянности сих перемен? Помысли краткость жизни: минуты которыя ты отсекаешь своевольно от жизни своей, не с тем к тебе приходили, чтоб тебе потерять их. Сколько упражнений сердцу: видно повсему, что мы родились гражданами целого мира. Какая необходимость любить целой род человеческой! в Париже также чувствовать как в Петербурге и в Петербурге как в Твери. Везде есть место явления для разсматривающаго. И край вселенной может подать нам знание о целом. Ты любишь Виланда[44]: разве не веришь ты его любимым мыслям, что есть сродственные души, наслаждающияся разсматриванием друг друга… Мое писмо прочтешь ты конечно за писмо к сродственной душе: ты так хотела. И если оно тебе скучило, тем хуже для тебя. Нет тем хуже для меня, что я не знал зделать любопытными сие малое число с<т>рок. В награждение посылаю к тебе надписи к изображению Сумарокова, которыя я написал сегодня по утру.

Воспитанник богинь, любви сопутниц красных

Ко Музам юношей в общенье привлечен.

Сей первый таинства сердец похитил страстных

Любовь похитил их, их другом наречен.

И млад, надежды полн, уже творец Хорева,

Со Ломоносовым себя едина зрел:

Но на соперника не мог воззреть без гнева

Семиру начертал и с ним безстрашен сел.

Зделай милость матушка попроси батюшку, чтоб приказал переписать Розану Г<осподина> Николева[45]. Мне ее здесь иметь очень хочется. Будь здорова и весела ты исполнишь оба мои желания; за тем, что я не требую уверений в твоей любви. Прости.

(Л. 54—56 об.)

 

5

 

Санктпетербург. 1778 года. Июля. 3 д<ня>.

 

Милостивой Государь батюшка!

 

Никита Артемонович!

Сестрица уведомляет меня в прошедшем писме, что на нынешнюю неделю вы намерены были ехать в деревню: я приготовлен сей раз лишаться вашего милостиваго писания: уверен что для того я ничего не теряю в вашем напоминовении. К кому я более принадлежу как вам? Все мое существование напоминает мне союз, богом и природою заключенной, ручающийся за безопасность всех моих удовольствий, делающий наслаждение их драгоценнейшим, потерю их сносною. Так рачительно призирает природа на нужды чад ея. Малейшее хладнокровие, в котором бы я был виновен против вас, была бы неблагодарность, долженствующая помрачить все добрые качества еслибы я их имел… Но к чему сие? Мое сердце должно быть внутренне убеждено силою и истиною сих чувствий и должно ограничиться их чувствованием. Мне самому, мне должно показать достоин ли я сих понятий. Нет обыкновеннее для человека, как действовать против своих правил. Где занять мне сие изящество нрава, не делающее изъятий для себя в общем нравоучении? Сие добродушие, требующее от себя перваго, что хочет видеть в других… Как бы то ни было, вы должны зделать мое щастие, зделать меня лучшим. Творец не отвергает своего дела и если к первым чертам его, другия руки прибавили черты менее с красотою согласующияся, теряет ли он еще всю привязанность к предмету своей любви… Но я примечаю, что слог мой становится от часу сходнее с моим чтением. Он также разбросан и безпорядочен, как оно. Никто не знал меньше меня, что надобно сказать. Я еще щастлив, если сие наводнение слов и разсуждений не у места, не заставит кинуть без прочтения другой половины писма. Разсудить только по нем; то я не вижу здесь никого кроме Агличан и сумасшедших. Нет ничего не справедливее сего заключения. Но вот что неизвинительно: вместо того, чтоб зачать писать мое писмо с самаго утра, большую часть его провел я его откладывая и читая между тем некоторыя книги, отданные мне под сохранение. Я пользуюсь имением Никиты Романовича[46] и Ивана Матвеевича. С сим последним почти два дни препроводил я у дядюшки. Нынешнюю неделю отворена Академия художеств, не было дня, (я нечто прибавил), в которой бы не пробыл я там по крайней мере до двух часов. Я не могу удержаться от слабости радоваться тому, что сей вкус мною владычествует. Не без того ж, чтобы я не чувствовал пустоту его? Но чтож не пустота в свете?.. Сегодня разположился я было дома, вместо того Агафоклея Александровна[47] присылала меня звать обедать. Вы простите милостивой Государь батюшка, что я писмо кончу, прежде нежели бы хотелось, обещаний держаться надобно. В Петров день обедал я у Алексея Афанасьевича по случаю, будучи завезен. А в Петергофе не был от лени. Человека три обещали мне место в их каретах: я был етако сонен, чтобы не объявить их обещания к сроку. В возшествие на престол была при дворе перемена, которой всей я не знаю. Полковников восмнатцать произведено в бригадиры. Много в камергеры между которыми и Корсаков[48]. Домашнев[49] также в камерюнкеры. Кн<язя> Путятина[50] и Льва Алекс<андровича> Нарышк<ина>[51] тоже. Многим даны ленты… но теперь бу<д>ет двенатцать. Я сержусь на себя ужасно; но ето не помогает. Дай бог, чтоб первое ваше писмо меня обрадовало: но чтоб и всегда такия только писма мог я получать от вас, какия ваше сердце ко мне писало

Я по гроб мой

 

Милостивой Государь мой батюшка!

 

Ваш нижайший сын и слуга

 

Михайло Муравьев

Матушка сестрица. Любя столь нежно как ты меня, сердце твое будет оскорблено, увидев небольшие строки, которыя я тебе написать успел. Сколько ето меня пронзает! но матушка… верь, что я тебя люблю душею или сама научи, влей в меня чувствия более тебя любить. Ты умножишь мое щастие. Будь здорова.

(Л. 64—65 об.)

 

6

 

Санктпетербург. 1778 года. Июля 10 дня.

 

Милостивой Государь мой батюшка!

 

Никита Артемонович!

Сегодня по утру получил я ваше милостивое писмо от 4 числа. Щастие мое более нежели я заслуживаю: вы изволите принимать столь нежное участие в моем существовании, что оно меня понуждает зделать жизнь мою, хотя бы я и менее хотел, столько выгодною, сколько можно. В писме к дядюшке, изволите вы проговаривать, что жизнь в Твери вам не нравится. Разве что нибудь новое произошло к вашему неудовольствию?.. Ростисл<ав> Евгр<афович> Татищев[52] скоро сюда быть намерен и с фамилиею. Следовательно от Твери прочь. Второе число нынешняго месяца Анна Андреевна вышла замуж за Князя Александра Вас<ильевича> Урусова[53] на фарфоровых заводах. Он не будучи здесь ожидаем приехал сюда; но в городе не был ни разу, я полагаю, что вы с ним прежде увидеться изволите, нежели получите сие писмо; затем что княгиня хотела к вам заехать. Я довольно часто был у ней в последние дни ея отъезда. Может быть я должен уважить услугу исполнением наложенной на меня коммиссии дать пропуск ея обозу… Здесь стоят очень жаркие дни: однако ни один не проходит, чтоб я не выходил куда нибудь. Иныя мои путешествия, как напр<имер>: на выборгскую сторону заслуживают примечание. Нынешнюю неделю имел я удовольствие получать у себя посещения, так как и сегодни по утру Г<осподин> Капнист[54] пожаловал ко мне заехал. Я почитаю себе в честь знакомство сего молодаго человека. Матв<ей> Ив<анович> Афонин приказывает свое почтение и искреннюю благодарность. Он весма чувствительно тронут, тем что вы изволите вступаться в его состояние. Вы не только, что будете иметь утешение обязать честнаго человека, вы изволите оказать важную услугу общему благу; так мне кажется, доставши нужнаго человека, к такому заведению, каково должно быть воспитательное училище дворянства. Мих<аил> Матв<еевич> Херасков пожалован Куратором университета: по крайней мере должность сию будет он отправлять в отсутствие Г<осподина> Мелиссино[55]. Ив<ан> Ив<анович> Шувалов[56] поставил на своем; хотя Михайлу Матвеевичу и очень того не хочет. На покойном Василье Ивановиче[57] сказывают осталось 20000 руб. долгу. Теперь-то должны показать его приятели, которых в жизни свою имел он столь много и всякаго рода, прямоль они его любили. По крайней мере от Аполлона Андреевича[58] с которым я на нынешней неделе обедал у Алекс<андра> Алекс<андровича> Саблукова[59] не слыхал я об нем ничего. А он бы теперь был в состоянии. Дядюшка в суботу кушал у Гавриила[60]… Я бы прочил если можно, меня уведомить, как долго сестрица пробудет в деревне. Мне жаль, что она не будет видеться с княгиней… Никогда не писал я несвязнее и маловажнее писма, как нынешнее, может быть для того, что я не имел ничего сказать примечания достойнаго. Вообще моя жизнь, если не прекрасная и не самая полезнейшая, то однако такая, которая заслуживает имя спокойной и приятной. Ея щастие подтвердится, если я буду извещен, что состояние ваше и сестрицыно согласно с вашими желаниями. Я прошу вашего родительскаго благословения и остаюсь навсегда

Милостивой Государь батюшка!

 

Ваш нижайший сын и слуга

 

Михайло Муравьев

 

(Л. 50—51 об.)

 

7

 

Санктпетербург. 1778 года. 17 Июл<я>.

 

Милостивой Государь мой батюшка!

 

Никита Артемонович!

По повелению писма вашего от 11 Июля вексель на Конева и Попова с адресом на Твердышева[61] при сем посылаю. Я думал было подождать до немецкой почты; но как он скоро надобен отважился послать на ямской. Кажется что писма все верно доходят. Татьяна Михайловна Фролова-Багреева[62] послала к вам сегодня для пересылки к Анне Яковлевне[63] важныя писма; так приказала просить, чтоб вы их не умедля доставить ей изволили. Дядюшка Матв<ей> Арт<амонович> свидетельствует свою благодарность за писмо и приказал вам напомнить чтоб поговорить с Аг<еем> Лог<иновичем> Свечиным о пожнях. Вы изволите спрашивать у дядюшки, может ли он надеяться на Кн<язя> Вяземскаго[64]. Во все ето время он у него не был и быть не может в разсуждение своей болезни; но думает что он может на него положиться, заключая из того, что ему помог при отставке. Так что и теперь бы дядюшка мог адресоваться к нему писмом, если бы знал ваши намерения и нужду. Вы изволите писать, что была великая перемена; но сколько я знаю она была только при дворе. А там все управляется по некоторым ветрам вдруг востающим и утихающимся также. Любимец становится вельможей: за ним толпа подчиненных вельможей ползает: его родня, его приятели, его заимодавцы. Все мы теперь находим в них достоинства и разум которых никогда не видали. Честной человек, которой не может быть льстецом или хвастуном, проживет в неизвестности. Для него же лучше, если только бы жестокая бедность, навлекающая ему презрение от невежд, еслиб бедность не отягощала его чувствительного сердца. Может быть откроются глаза мои и буду я раскаиваться, что я теперь ни очень не стараюсь; но до сих пор состояние мое не имеет ничего несносного. Правда, что ето позорище переменится, если я должен буду помышлять о своем пропитании. Но какими способами найти случаи, которые никогда не представляются?.. Здесь поговаривают о походе четвертаго дня сказывал мне Рубан[65] что Пруской король дал баталию и был побит: до 5000 тел на месте осталось. Король ушел в крепость Кениггрец[66]. Он слышал ето от Кн<язя> Гр<игория> Алекс<андровича> Пот<емкина>. Вчерась получил я писмо от дядюшки Льва Андреевича[67], в котором он приказывает засвидетельствовать вам свое почтение. Николай Львович[68] в Москве; а Павел Львович[69] пожалован Сержантом. Впрочем прося усерднейше вашей родительской милости, навсегда пребываю

Милостивой Государь батюшка!

 

Ваш нижайший сын и слуга

 

Михайло Муравьев

 

(Л. 46—47)

 

8

 

Санктпетербург. 1778 года. Июля. 24 дня

 

Милостивой Государь мой батюшка!

 

Никита Артемонович!

С какою горячностью должен я принимать знаки ваших стараний и милостей изображаемых в ваших писмах, если я сколько нибудь хочу дать себе удовольствие благодарности! Я наслаждаюсь спокойнейшею жизнию, вкушаю иногда ея приятности: все чем наслаждаюсь, есть ваше. Опечаливает меня то, что я столь мало присовокупляю своего к стараниям вашим: чувствую каким подвергаюсь я упрекам, что не могу никакого принесть вам утешения, за столько ваших на мое младенчество, юношество, всю жизнь мою потраченных благодеяний, попечений, за скуки и иждивение. Но утешает меня одно воспоминание вашей отеческой нежности, залоги милостей, которыми я впредь себя ласкаю. Может ли что нибудь лишить меня вашей любови, пристанища в котором я не боюсь никакой бури? Но для самой ее, начертайте вы сами границы должностей моих, чего от меня требовать должно и какими способами могу я делать приобретения. Время мое проходит для меня нечувствительно. Большую часть его полагаю я на чтение; но не могу похвалиться чтоб сие чтение приносило мне другие плоды кроме моего удовольствия. Правда, что я было нынешнюю неделю обратился к своей Трагедии[70], для того, что я был у Дмитревскаго[71], которой у меня ее спрашивает. Но охота сия, ежели опять не придет продолжалась только несколько дней. Сей человек имеет особливую прелесть обхождения: он может уговорить все что захочет. В ету неделю обедал я два раза у дядюшки: он слава богу здоров, кроме маленькаго безпокойства руки и ноги, которое однако не мешает ему самому о себе ходить. Иван Матвеевич большой[72] у котораго я вчерась был приносит вам свое нижайшее почтение. Они теперь в самых трудных упражнениях и всякой день в строю. Николай Федорович с своими греками в лагере. У Мих<аила> Фед<оровича> Соймонова[73] хотелось бы мне очень побывать; но он живет не в городе а на даче; так ето странствование не множко далеко. В воскресенье был в Петергофе маскарад, в котором я не был. Всякое воскресенье положено у меня побывать у Николая Васильевича, которым я доволен больше быть нельзя. Я догадываюсь, что он столько же любит спокойствие, как я. Извинительнее меня без сомнения, что я тогда люблю спокойствие, когда им пользоваться мне не можно. Но етого уже много писать толь маловажныя вещи, не вспомня ничего сказать нужнаго. Я прошу бога от всего моего сердца, чтоб вы были столько благополучны, сколько мне быть желаете; чтоб я всегда имел щастие… но я никогда не сомневался, чтоб я не был вами любим. Щастлив только, если б умел всегда утвердить сие право. С глубочайшим почтением навсегда пребываю

Милостивой Государь батюшка!

 

Ваш нижайший сын и слуга

 

Михайло Муравьев

Матушка сестрица, Федосья Никитишна! Теперь по крайней мере не обманусь я, что ты уже в Тверь приехала. Какое ты найдешь там, ожидающее тебя меланхолическое писмо или справедливее сказать рапсодию темными разсуждениями, еще темнейшими чувствованиями наполненную, не достойную быть к тебе прислану. Извини маминька, для намерения: оно шло от души тебя любящей. Но что скажешь ты увидя малость сих строк? Я расскажу тебе истину. Обыкновенно употребляю я на писма к вам целое утро вторника. Вчерась легши в постелю долго прочитал я; так встал по утру не рано. День был прекрасной. Я вздумал итти прогуливаться. Возвратившись нашел я у себя Ханыкова которой только передо мной взошел на двор. Ничто не может быть точнее сего повествования. Но должно ли бы оно быть внесено в писмо мое: ето ты разсудишь. Теперь надобно мне итти в комедию. Сегодня представляют Колонию[74]. Отпиши мне маминька, по первой почте: ты разорвала со мной переписку… Да я было позабыл тебе сообщить прозьбу Зах<ара> Матв<еевича>[75]… Алексей Минич[76] увез у него печатку с вензелем его. Он просит ето ему напомнить и попросить его если можно его печатку… Пишут, что Руссо скончался[77]. Какой год для философов!

(Л. 44—45 об.)

 

9

 

Санктпетербург. 1778 года. Июля 31 дня.

 

Милостивой Государь мой батюшка!

 

Никита Артемонович!

На нынешней неделе получил я два писма ваши: и первое наполнило меня радостью, ето мало изъясняет то что я чувствовал. Умиление объяло все силы души моей: я предстоял пред вами. Я исчитал каждую милость божию, при каждом взоре которой обращал я на жизнь мою. Везде видел я вас пекущагося зделать существо мое приятным. Сие мгновение чувствия возвращается ко мне всякой день и я могу начертать его, по воспоминанию, которое мне всякой день остается. И еслибы виновный хлад окружил мое неблагодарное сердце, вы умеете возвратить ему прежнюю живость чувствования. Что может быть нежнее попечений, которыя вы принимаете обо мне? Сии попечения останутся вечно упреками для меня. Что должен я делать, чтобы угождения мои могли сравняться со всеми милостями которыя внушает в вас родительская любовь? Я имел нескромность желать присутствия сестрицы в Твери: вы изволите писать ко мне, что вы поспешите ея возвращение, только для того, чтоб я мог получать ея писма. Последнее уведомляет меня, что она уже приехала. Ето далеко простирать ваше снизхождение. Я должен умолчать свои чувствия: нежнейшия черты их покажутся грубы, в сравнении образца, которой бы должно было в них узнать. Природа у себя оставляет свои кисти. Я сам может быть послушался искушения изобразить ея действие и сказал уже много, не попавши на то, что сказать было надобно. Обыкновенная моя ошибка и которая заставит отказаться писать… Между тем умедлил я просить вашего уведомления, изволили вы получить посланный мною за три почты перед сим вексель? Я опасаюсь, чтоб он не затерялся, будучи послан на Ямской почте. Господин Андреев[78] еще не доставил покуда посылки, которую с ним вы отправить изволили. Но ето не мешает, чтоб я не принес уже моей нижайшей благодарности. Вы изволите знать, что я еще здесь имею стеганое малиновое одеяло, совсем новое и котораго я не употреблял. Иван долгой[79] здесь позажился: нельзя иначе. В вотчинной Канторе нет такова маленькаго дела, котораго бы они протянуть не умели. Сем<ен> Серг<еевич> Муравьев[80] за таким же отказом жил целую зиму. Теперь в Архиве выпись дач на бело переписывают. Не изволите ли вы отписать к кому нибудь из судей, чтоб делу придать сколько нибудь скорости. На етой неделе Иван Абрамович[81] едет в Крым. Ему поручила Государыня там особливое дело. Что нибудь в разсуждении пристаней и заведения там флота. Мерку обшивок моих рубашек при сем посылаю. Впрочем прося вашего родительскаго благословения, с истинным почтением навсегда пребуду

Милостивой Государь батюшка!

 

Ваш покорнейший сын и слуга

 

Михайло Муравьев

Матушка сестрица, Федосья Никитишна! Я хочу чтоб ты всегда ко мне писала, как етот раз, то есть: убираясь. Хотя ето и отнюдь не весело и скучно; одинакож и не скучно очень… Нет, нет: в ету минуту я передумал. Я помню combien vous coute un moment de toilette[82]. Ну так, ни слова о туалете. Пиши в неглиже. Ето одежда пишущих: ето моя теперь. Но если ты вообразишь маминька, что теперь четвертой час после обеда, что будучи страстной охотник к театру, навлекаешь на себя опасность пропустить комедию, после которой не будет их целых 15 дней; ты вить присоветуешь мне оставить мой Неглиже. Вот что я исполню scrupuleusement[83]. Я бы остерегся так писать, ежелибы писал к другому. Он бы невыгодно разсудил о разуме тех обществ, в которых я имею честь быть admis[84]. Но ты обо мне не можешь заключить иначе, как выгодно. Тебе бы надобно было зделать себе усилие, котораго ты не способна. Я же с тобою самой видаюсь всякую неделю. Разве ето не разговоры? Твои требования суть для меня повеления: особливое мое утешение их исполнить… Милостивой Государыне сестрице Любови Федоровне[85]если писмо мое застанет ее в Твери, свидетельствую мое искреннейшее почтение и прошу ее оставить мне место, между теми, которых она не ненавидит. Я достоин пощочин за последнее.

(Л. 48—49 об.)

 

10

 

Санктпетербург. 1778 года. Августа. 7 д<ня>

 

Милостивой Государь мой батюшка!

 

Никита Артемонович!

В один вчерашний день получил я от вас три писма вдруг: то которое с Г<осподином> Андреевым послать изволили; то что сестрица ко мне писала с Ростиславом Евграфовичем. Я считаю его словно как от вас; тем более что я изустно слышал от очевидца, все что я бы только мог пожелать слышать о вашем состоянии. Он изъясняется о вас в выражениях полных почтения. И присовокупляет что ето выражения целаго города. Мило слышать свидетельства любови и уважения о тех которых почитаем частию собственного существования. Жребий етого дня был мне столько благосклонен, что не один случай представил о вас разговаривать. Г<осподин> Андреев с час пожаловал посидел у меня. Вы легко себе вообразите что ето время употребили мы разговаривая о Твери или лучше сказать о том, что делает меня внимательным к Твери, о вас… Давно не налагал я столько труда ногам моим, после первых дней моего приезда, как вчерась. Труд не обременительной; если он повелевается своим собственным удовольствием. Таков был мой вчерашний. Если бы я немного не предостерегся; я бы впустился описывать прекраснейшее утро, которое мне случалось видать. И я бы наскучил. Таково человеческое своенравие, что оно не прежде отдает справедливость и красотам природы, как когда оно само, так сказать, обласкано щастливым стечением обстоятельств. Щастливое сердце чувствует прохладу каждаго утра; между тем как в глазах недовольного Майская заря выводит только пасмурные дни. Я видел вчерась Государыню; затем что она изволила сюда приехать для Преображенскаго праздника. Несколько Ишпанских морских офицеров, пришедших сюда на королевском фрегате, было ей представлено. Давно не видал я столько кавалеров, праздношатающихся и барабанщиков[86]. Разсуждение не очень умное; но которое должно остаться, когда оно один раз написано. Когда множество предметов быстро проходят мимо глаз; то случается, что видя через чур много, ничего не видишь. Так-то я имея много разсказывать, не успею ничего сказать. Очень мудрено жить, чтоб подать содержание посредственнаго романа. Однако одно из моих похождений через чур лестно моему самолюбию, чтобы оставить его без повествования. Ето было в воскресенье, что встретившись в Летнем саду с Домашневым вздумал я его поздравить с чином. Мне не удавалось зделать етого прежде, затем что он живет на даче. Он мне ответствовал извинением, что будучи очень занят, не успел он избрать дня, просить меня к себе отобедать. Продолжение его ответа должен я сократить; затем, что разсказывать его будет все равно, что хвалить самого себя. Сколько ни мало истины было в его учтивстве; однако помню я, что несколько минут спустя я опомнился и не мог воспретить себе пройти раз через Аллею, весма гордой выступкой… О Ваньке долгом, не знаю, могу ли я сказать, что нибудь верное. Подьячий, которому третьяго дня принужден был я дать 20 коп<еек> затем, что он на двор пришел за ними, уверял меня, что дело кончится в неделю. Но етот безсовестной не бывал сегодня в Контору; для того, что вчерась был праздник. Вы изволите писать, чтоб я уведомил о моих денгах. Но я в ето время продал обе кибитки, хотя гораздо с уступкою и старой плисовой кафтан. Ети денги были причиною, что я не починал 50-ти рублей, которыя занял я у Неручева; но думаю, что скоро их зачну. Дядюшка М<атвей> Арт<амонович> поручил мне написать от него писмо к кн<язю> Вяземскому о деле с М<ихаилом> Пр<окофьевичем> Яковлевым[87]. М.И. Мордвинов[88] берется подать его. Дядюшка лечится у полицейскаго штаб-лекаря Нилуса. Его сложение столь крепко, что само себе помогает. Прежде леченья на вертлуге больной ноги открылась фистула. А теперь штаб-лекарь положил костик в локть чтоб зделать такую же на руке… Я опасаюсь заслужить справедливую упреку, что я много пишу и утомляю безполезным. Вперед постараюсь прежде думать нежели писать. Сколько бы я щастлив был, если бы какое нибудь произведение здешней моей праздности могло вам засвидетельствовать, что я знаю цену родительской милости и стараюсь заслужить ее вперед. Но заслужу ли я ее или нет, вообще сердце должно решить, откажете ли вы ее мне.

Милостивой Государь батюшка!

 

Ваш нижайший сын и слуга

 

Михайло Муравьев

 

(Л. 36—37 об.)

Библиография / References

[Дружинин 2002] — Дружинин П.А. Неизвестные письма русских писателей князю Александру Борисовичу Куракину (1752—1818). М., 2002.

(Druzhinin P.A. Neizvestnye pis’ma russkikh pisateley knyazyu Aleksandru Borisovichu Kurakinu (1752—1818). Moscow, 2002.)

[Екатерина II, Потемкин 1997] — Екатерина II и Г.А. Потемкин: Личная переписка 1769—1791. М., 1997.

(Ekaterina II i G.A. Potemkin: Lichnaya perepiska 1769—1791. Moscow, 1997.)

[Зорин 2016] — Зорин А.Л. Появление героя: Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII — начала XIX века. М., 2016.

(Zorin A.L. Poyavlenie geroya: Iz istorii russkoy emotsional’noy kul’tury kontsa XVIII — nachala XIX veka. Moscow, 2016.)

[Ивинский 2015] — Ивинский А.Д. Культурная политика Екатерины II: К вопросу о литературной позиции журнала «Всякая всячина» // Slavia Orientalis. 2015. Т. 64. № 2. С. 229—243.

(Ivinskiy A.D. Kul’turnaya politika Ekateriny II: K voprosu o literaturnoy pozitsii zhurnala «Vsyakaya vsyachina» // Slavia Orientalis. 2015. Vol. 64. № 2. P. 229—243.)

[Ивинский 2017] — Ивинский А.Д. М.Н. Муравьев в письмах к отцу 1778—1779 гг.: (По материалам ОПИ ГИМ) // Карамзин и его эпоха: Материалы Всероссийской научной конференции (Москва, 18—19 октября 2016 г.) / Сост. Л.А. Сидорова и В.В. Тихонов; отв. ред. А.Н. Артизов, А.К. Левыкин и Ю.А. Петров. М., 2017. С. 173—181.

(Ivinskiy A.D. M.N. Murav’ev v pis’makh k ottsu 1778—1779 gg.: (Po materialam OPI GIM) // Karamzin i ego epokha: Materialy Vserossiyskoy nauchnoy konferentsii (Moskva, 18—19 oktyabrya 2016 g.) / Ed. by L.A. Sidorova, V.V. Tikhonov, A.N. Artizov, A.K. Levykin, and Yu.A. Petrov. Moscow, 2017. P. 173—181.)

[Камер-фурьерский журнал 1882] — Камер-фурьерский церемониальный журнал 1778 года. СПб., 1882.

(Kamer-fur’erskiy tseremonial’nyy zhurnal 1778 goda. Saint Petersburg, 1882.)

[Коровин 2016] — Коровин В.Л. Н.М. Карамзин — переводчик поэмы А. Галлера «О происхождении зла»: (Заметки к теме) // Литературоведческий журнал. 2016. № 40. С. 185—193.

(Korovin V.L. N.M. Karamzin — perevodchik poemy A. Gallera «O proiskhozhdenii zla»: (Zametki k teme) // Literaturovedcheskiy zhurnal. 2016. № 40. P. 185—193.)

[Кулакова 1939] — Кулакова Л.И. М.Н. Муравьев // Ученые записки Ленинградского государственного университета. Вып. 4. № 33. Л., 1939. С. 4—42.

(Kulakova L.I. M.N. Murav’ev // Uchenye zapiski Leningradskogo gosudarstvennogo universiteta. Vol. 4. № 33. Leningrad, 1939. P. 4—42.)

[Кулакова 1976] — Кулакова Л.И. Н.И. Новиков в письмах М.Н. Муравьева // XVIII век. Сб. 11: Н.И. Новиков и общественно-литературное движение его времени / Под ред. Г.П. Макогоненко. Л., 1976. С. 16—23.

(Kulakova L.I. N.I. Novikov v pis’makh M.N. Murav’eva // XVIII vek. Vol. 11: N.I. Novikov i obshchestvenno-literaturnoe dvizhenie ego vremeni / Ed. by G.P. Makogonenko. Leningrad, 1976. P. 16—23.)

[Кулакова, Западов 1980] — Кулакова Л.И., Западов В.А. М.Н. Муравьев // Письма русских писателей XVIII века. Л., 1980. С. 259—378.

(Kulakova L.I., Zapadov V.A. M.N. Murav’ev // Pis’ma russkikh pisateley XVIII veka. Leningrad, 1980. P. 259—378.)

[Лазарчук 1969] — Лазарчук Р.М. О соотношении эпистолярной практики и художественного творчества М.Н. Муравьева // Первая карагандинская областная конференция молодых ученых: Тезисы и доклады. Караганда, 1969. С. 323—324.

(Lazarchuk R.M. O sootnoshenii epistolyarnoy praktiki i khudozhestvennogo tvorchestva M.N. Murav’eva // Pervaya karagandinskaya oblastnaya konferentsiya molodykh uchenykh: Tezisy i doklady. Karaganda, 1969. P. 323—324.)

[Лазарчук 1971] — Лазарчук Р.М. М.Н. Муравьев — критик: (По материалам переписки поэта) // Русская и зарубежная литература. Алма-Ата, 1971. С. 3—8.

(Lazarchuk R.M. M.N. Murav’ev — kritik: (Po materialam perepiski poeta) // Russkaya i zarubezhnaya literatura. Alma-Ata, 1971. P. 3—8.)

[Новиков 1994] — Письма Н.И. Новикова. СПб., 1994.

(Pis’ma N.I. Novikova. Saint Petersburg, 1994.)

[Правила 1990] — Правила издания исторических документов в СССР. М., 1990.

(Pravila izdaniya istoricheskikh dokumentov v SSSR. M., 1990.)

[РБС] — Русский биографический словарь. Т. 1—25. СПб., 1896—1918.

(Russkiy biograficheskiy slovar’. Vol. 1—25. Saint Petersburg, 1896—1918.)

[Росси 1994] — Росси Л. К вопросу о соотношении эпистолярной и художественной прозы в России в последней четверти XVIII века // Slavica Tergestina. 1994. Vol. 2. P. 91—115.

(Rossi L. K voprosu o sootnoshenii epistolyarnoy i khudozhestvennoy prozy v Rossii v posledney chetverti XVIII veka // Slavica Tergestina. 1994. Vol. 2. P. 91—115.)

[Степанов 1999] — Степанов В.П. Микулин Николай // Словарь русских писателей XVIII века. Вып. 2. СПб., 1999. С. 287—288.

(Stepanov V.P. Mikulin Nikolay // Slovar’ russkikh pisateley XVIII veka. Vol. 2. Saint Petersburg, 1999. P. 287—288.)

[Топоров 2007] — Топоров В.Н. Из истории русской литературы. Т. 2: Русская литература второй половины XVIII века: Исследования, материалы, публикации. М.Н. Муравьев: Введение в творческое наследие. Кн. 3. М., 2007.

(Toporov V.N. Iz istorii russkoy literatury. Vol. 2: Russkaya literatura vtoroy poloviny XVIII veka: Issledovaniya, materialy, publikatsii. M.N. Murav’ev: Vvedenie v tvorcheskoe nasledie. Part 3. Moscow, 2007.)

[Фоменко 1981] — Фоменко И.Ю. Из прозаического наследия М.Н. Муравьева // Русская литература. 1981. № 3. С. 116—130.

(Fomenko I.Yu. Iz prozaicheskogo naslediya M.N. Murav’eva // Russkaya literatura. 1981. № 3. P. 116—130.)

[Фоменко 1984] — Фоменко И.Ю. М.Н. Муравьев и проблема индивидуального стиля // На путях к романтизму / Отв. ред. Ф.Я. Прийма. Л., 1984. С. 52—70.

(Fomenko I.Yu. M.N. Murav’ev i problema individual’nogo stilya // Na putyakh k romantizmu / Ed. by F.Ya. Priyma. Leningrad, 1984. P. 52—70.)

[Teteni 1983] — Teteni M. Письма родным М.Н. Муравьева (1777—1778) и их роль в становлении его литературного творчества // Russica: In memoriam E. Baleczky. Budapest, 1983. P. 215—231.

(Teteni M. Pis’ma rodnym M.N. Murav’eva (1777—1778) i ikh rol’ v stanovlenii ego literaturnogo tvorchestva // Russica: In memoriam E. Baleczky. Budapest, 1983. P. 215—231.)