Aleksei Zavgorodnii. Ernest Charrière’s Dead Souls

Эрнест Шаррьер (Ernest Charrière — 1805—1865[1]) как автор первого французского перевода обоих томов поэмы Н.В. Гоголя «Мертвые души» («Les Âmes mortes»)[2] (1859) [Gogol 1859a; 1859b] не раз становился объектом пристального внимания. Интерес к нему проявляли, например, Л. де Вайи [Wailly 1859], Ж. Барбе д’Оревильи (1859) [Барбе д’Оревильи, Алексеев 1936: 257—266], Л. Леже [Léger 1913], М.П. Алексеев [Барбе д’Оревильи, Алексеев 1936: 266—281; Алексеев 1954: 149], А. Лейтес [Лейтес 1952], Н.Е. Руденко [Руденко 1955], К. де Грев [Грев 2014]. Суровая критика, которая чаще всего раздавалась в адрес его перевода, не повлекла за собой появление новых версий — более шестидесяти лет французы судили о ключевом произведении Гоголя именно по работе Шаррьера[3]. Основания для такой критики были, но со стороны литературоведов были и существенные неточности, которые не позволяют сегодня максимально объективно взглянуть на французскую рецепцию «Мертвых душ». В том, чтобы исправить эти ошибки и дать наиболее полное представление о переводе Шаррьера, и состоит задача настоящего исследования.

При рассмотрении работы Шаррьера частично используется схема Ж. Ламбера и Х. ван Горпа [Lambert, van Gorp 2006], основанная на полисистемной гипотезе перевода И. Ивен-Зохара [Even-Zohar 1978]. В соответствии с этой схемой — хорошо описывающей р е з у л ь т а т перевода — переводной текст анализируется в четыре этапа. На первом рассматриваются первичные данные (имя автора и переводчика, жанр, метатекст, общая стратегия — частичный или полный перевод…), на втором — макроструктура (разделение на главы, названия глав, сохранена или изменена концовка, распределение вербальных масс — описания, диалоги…), на третьем — микроструктура (отклонения на фонетическом, графическом, микросинтаксическом, лексико-семантическом, стилистическом уровнях, сдвиг модальности) и на четвертом — общесистемный контекст (изучение переводного текста на микроуровне может привести к тому, что некоторые его выводы могут вступить в противоречие с результатами, полученными на макроуровне, — отсюда и необходимость более широкого общесистемного анализа). При этом разработчики данной схемы полагают, что:

переводной текст, который более или менее адекватенна макроструктурном уровне, будет в целом также адекватен и на микроструктурном уровне… а перевод, который является приемлемым на макроуровне, будет, вероятно, также приемлемым и на микроуровне [Lambert, van Gorp 2006: 43].

Руководствуясь этим тезисом, а также в большей степени литературоведческим, а не лингвистическим взглядом на проблему, мы задействовали только первые две составляющие схемы Ж. Ламбера и Х. ван Горпа. Однако в случае, если какая-либо значимая ошибка или неточность на микроуровне приводила к искаженному восприятию текста на макроуровне, это отражалось в работе.

При изучении подхода Шаррьера к п р о ц е с с у перевода мы опираемся на положения интерпретативной теории Д. Селескович и М. Ледерер [Seleskovitch, Lederer 1987], наилучшим образом, по нашему мнению, отражающей суть этой стороны переводческой деятельности: процесс перевода «осуществляется в три этапа: понимание смысла оригинала, девербализация смысла (забывание конкретных слов и высказываний, породивших этот смысл. — А.З.)… и наконец, перевыражение[4] смысла на другом языке» [Lederer 1997].

Знакомство с русской культурой и языком Шаррьер начал еще в пятнадцатилетнем возрасте [Соллогуб 1988: 679], когда он переселился в Россию к своему близкому родственнику Ферри де Пиньи [Соллогуб 1988: 386, 560; Шаррьер 1903: 190] — позднее переводчику работы А. Левшина «Описание киргиз-казачьих, или киргиз-кайсацких, орд и степей». Шаррьер в этом переводе — «Description des hordes et steppes de Kirghiz» (1840) — выступил в качестве научного редактора. В России он «провел около 10 лет» [Шаррьер 1903: 190], из них непродолжительное время работал гувернером у Соллогубов [Соллогуб 1988: 563]. В эти годы Шаррьер публикует статьи о русской жизни и литературе в «Mercure de France», становится автором лирической поэмы «Sainte Hélène» (1826). После возвращения во Францию выйдут его драма-эпопея «Chute de l’empire» (1836), труд «Politique de l’histoire» (1842), в котором он рисует «идеализированный образ России как страны, стоящей во главе славянского мира» [Грев 2014: 124], и др. Несомненно, Шаррьер изначально обладал важными достоинствами для успешного выполнения русско-французских переводов.

Его первым опытом в этой сфере был перевод цикла И.С. Тургенева «Записки охотника» (1854), который получил, с одной стороны, положительный отклик французских критиков (например, Мериме), а с другой — известную отповедь самого автора. Забегая вперед, следует сказать, что оценку И.С. Тургенева, пожалуй, можно смело применить и к большей части перевода гоголевской поэмы: «нет и четырех строк, правильно переведенных» [Тургенев 1987: 293—294]. А следующее тургеневское суждение могло бы принадлежать и самому автору «Мертвых душ»:

Г-н Шарриер (sic!) в особенности позаботился об украшении моего слога, который должен был показаться ему слишком ничтожным и бедным. <…> Он кроит, режет, изменяет, заставляет меня, по произволу, плакать, смеяться, подсмеиваться, и за это-то я наиболее сердит на него; он имеет отвращение от выражений точных, он приделывает напыщенный конец к каждой фразе, импровизирует разного рода размышления, образы, описания и сравнения. Очень может быть, что все эти импровизации прекрасны и в особенности исполнены вкуса, но, я спрашиваю у самого г. Шарриера (sic!), как он не чувствует, что, прибавляя столько прекрасных вещей к тексту моего сочинения, он этим самым лишает его единственного достоинства, которое могло бы обратить на него внимание французских читателей, достоинства оригинальности? [Тургенев 1987: 294—295].

Эта цитата достаточно пространна, но очень точна в каждой своей части в отношении перевода «Мертвых душ». Для полноты впечатления от первого знакомства с переводчиком остается лишь привести в пример перевод Шаррьером заголовка тургеневских «Записок охотника»: «Mémoires d’un seigneur russe ou tableau de la situation actuelle des nobles et des paysans dans les provinces russes» («Записки русского барина, или Картина современного положения дворян и крестьян в русской деревне») [Tourghenief 1854].

Свой перевод Шаррьер выполнял по третьему изданию поэмы «Похождения Чичикова, или Мертвые души» (1855). В заглавии, как и у Моро, остались только «Мертвые души»; указание на жанр — поэма — тоже исчезло. Но последний факт «количественно» был с избытком компенсирован. И в предисловии, и в самом тексте переводчик или сообщает читателю, что он имеет дело с поэмой, или же — что происходит даже чаще — пытается представить гоголевское творение как эпопею, не удовлетворяясь при этом лишь формальной констатацией, а внедряясь в гоголевский текст. Так, например, для придания большей масштабности в пейзажных описаниях проводятся параллели с природой Италии, Швейцарии, Венгрии [Gogol 1859b: 8, 119]. А само произведение у него оказывается разделенным не на главы, а на «песни».

Объемное переводческое предисловие — порядка тридцати страниц перед первым и столько же перед вторым томом — не только готовит читателя к определенному восприятию Гоголя и его «Мертвых душ», но и дает ключ к пониманию системы перевода Шаррьера и его личности: социальный и политический контекст в поэме имеет для переводчика особое значение. «Мертвые души» он рассматривает — наряду с указом Николая I от 2 апреля 1842 года — как предтечу отмены крепостного права: «Одним своим заголовком они нравственно заклеймили институт крепостничества, который с тех пор решительно и бесповоротно осуждался» [Gogol 1859b: XVII]. При формировании такого взгляда не последнюю (если не ведущую) роль играла конъюнктурная составляющая (подробнее о повышенном интересе французов к вопросу крепостного права в России см.: [Завгородний 2016]). Говоря о своей системе перевода, Шаррьер настаивал на необходимости вольного обращения с оригиналом, обосновывая это «особенностями русской литературы» (подробнее см.: [Завгородний 2016: 30]). По нашему же мнению, дело не столько в «особенностях русской литературы», сколько в индивидуальности самого переводчика: его творческой неудержимости, определенном таланте, но не настолько ярком, чтобы позволить его обладателю быть успешным на писательском поприще, а также в вольных или невольных политических импликациях такой свободолюбивой переводческой практики, о которых — ниже.

Развернутые подстрочные комментарии — как и уже приведенные тургеневские оценки, и обширное предисловие — хорошо коррелируются с вышеупомянутой неудержимостью, которая с особой силой проявилась в самом переводе поэмы. При этом, давая себе бóльшую переводческую свободу, Шаррьер мог в большей, чем Моро, степени передавать некоторые из российских реалий в самом тексте. Так, выражение «отправляющиеся в Карлсбад или на Кавказ», для которой Моро пришлось вводить комментарий[5], Шаррьер переводит как «отправляются поневоле на воды в Карлсбад или на Кавказ» [Gogol 1859а: 89—90].

Всю поэму Шаррьер делит на двадцать пронумерованных частей, которые называет «песнями» (не главами); в каждом томе их по десять. Только из одного этого факта можно сделать вывод — нарушения происходят на самом высоком уровне макроструктуры текста; часть первого тома поэмы у Шаррьера перетекает во второй том. Каждую «песнь» он озаглавливает, что «было обычной практикой переводчиков того времени» [Грев 2014: 129]. Заглавия в целом соответствуют тому, что происходит в каждой шаррьеровской «песни», но тех, кто знаком с оригиналом и пока не читал перевода, некоторые из них могут порядком удивить. Так, если «Губернский город» (Песнь I), «Семья Маниловых» (Песнь II), «Мадам Коробочкин» (Песнь III) воспринимаются с пониманием, то «Лакуна и гипотеза» (Песнь XIV), «Безумство и мудрость степей» (Песнь XVI) могут вызвать недоумение. Перед каждой «песнью» дается ее краткое, но по-шаррьеровски емкое содержание, которое подчас выглядит скорее как дополнение к «песни», чем ее пересказ. Так, из подобного резюме перед Песнью XIV читатель узнает, что генерал Бетрищев где-то месяц раздумывал, дать ли свое согласие Тентетникову на его брак с Улинькой [Gogol 1859b: 114] — сюжетный элемент, которого нет ни в самой «песни», ни тем более у Гоголя. В конце каждого тома дается краткое содержание всех десяти «песней», его составляющих; собственно, здесь повторяется то, что уже было сказано перед ними. Складывается впечатление, что такие краткие содержания Шаррьер вводит для максимального расширения читательской аудитории: их беглый просмотр мог подтолкнуть некоторых к приобретению этой книги.

Уже на основании этих подробностей можно было бы предположить, что перевод Шаррьера вряд ли будет изобиловать пропусками (как это было у Моро) — их там просто нет, чего нельзя сказать о многочисленных добавлениях и перестановках.

Ход повествования в переводе первых десяти глав в целом соответствует оригиналу; границы гоголевских глав и шаррьеровских «песней» здесь также совпадают. После десятой же «песни» у переводчика следует эпилог. Он состоит из части текста одиннадцатой главы, а именно:

Итак, читатели не должны негодовать на автора, если лица, доныне являвшиеся, не пришлись по его вкусу: это вина Чичикова <…> поддразнивая сзади и приговаривая: «Чичиков! Чичиков! Чичиков!» (1, XI, 459—468)[6].

Глава XI — без того, что вошло в эпилог, — составляет Песнь XI («Новые путешествия»), открывающую второй том. Далее: Глава I второго тома соответствует Песни XII, а Глава II — Песни XIII, в конце которой в издании «Мертвых душ» 1855 года имеется примечание:

Здесь пропущено примирение генерала Бетрищева с Тентетниковым; обед у генерала и беседа их о двенадцатом годе; помолвка Улиньки за Тентетниковым; молитва ее и плач на гробе матери; беседа помолвленных в саду. Чичиков отправляется, по поручению генерала Бетрищева, к родственникам его, для извещения о помолвке дочери и едет к одному из этих родственников, полковнику Кошкареву (2, II, 73)[7].

Шаррьер берется предложить свою версию того, как развивались эти события; этому посвящена Песнь XIV («Лакуна и гипотеза»). В основном он следует приведенным «инструкциям», щедро приправляя свое повествование подробными деталями: например, оказывается, что Тентетников дарит Чичикову девяносто мертвых душ в знак благодарности за посредничество в примирении с генералом Бетрищевым [Gogol 1859b: 115—116].

В Песни XV и XVI вошла третья гоголевская глава. И опять там, где имеется прокомментированный пропуск, а именно:

Здесь в разговоре между Костанжогло и Чичиковым пропуск. Должно полагать, что Костанжогло предложил Чичикову приобрести покупкою именье соседа его, помещика Хлобуева (2, III, 123).

Шаррьер сходным образом на одной страничке восполняет этот пробел.

Необходимо отметить, что везде, где встречаются примечания Н.П. Трушковского (основанные на исследованиях С.П. Шевырева), переводчик старается следовать им. Этому мы станем свидетелями и в Песни XVII (Глава 4), где имеется

пропуск, в котором, вероятно, содержался рассказ о том, как Чичиков отправился к помещику Леницыну (2, IV, 168).

При этом, заполняя указанный пропуск, Шаррьер прилагает очевидные усилия и для того, чтобы заложить фундамент для связного восприятия последующих событий. Так, Леницын у него оказывается родственником Хлобуева [Gogol 1859b: 207], тем самым, который метил в губернаторы и мог стать наследником Ханасаровой.

В конце же Главы 4 издания 1855 года никаких примечаний нет, есть лишь многоточие и ощущение смыслового разрыва между этой и следующей главой, подкрепленное замечанием Трушковского во вступительном слове ко второму тому:

Пятая глава написана, как мы уже сказали, позднее (сохранилась она без означения главы), самый ее почерк, несколько дрожащий, отличен от четырех первых («От издателя», 2, X).

Все это выливается в то, что многоточие превращается в одиннадцатистраничную концовку Песни XVII [Gogol 1859b: 212—223]. Из нее мы узнаем, что Чичикову удается помочь Платонову и Леницыну уладить конфликт, Тентетников возвращает Чичикову оставленную у него бричку, происходит оформление сделки между Чичиковым и Хлобуевым, а Леницын получает все наследство Ханасаровой. Словом, для переводчика главное — связность и законченность; это хорошо коррелирует с мыслью М.Л. Михайлова о том, что французский читатель требует от произведения развязки [Михайлов 1958: 226]. Помимо введения значимых для него элементов-связок Шаррьер фантазирует и на более локальном уровне — Чичиков, оказывается, сочинял когда-то музыку, но уже более пятнадцати лет этим не занимается.

В Песни XVIII и XIX вошла последняя глава второго тома. В ней, как известно, было два варианта разговора Хлобуева с Муразовым. Шаррьер их сводит воедино, полагая, что читатель от этого только выиграет, поскольку он «ищет в “Мертвых душах” роман, а не набор схолий» [Gogol 1859b: 246].

До настоящего момента появление внушительных вставок у Шаррьера было мотивировано главным образом примечаниями Трушковского, но в Песни XIX возникает полуторастраничный отрывок [Gogol 1859b: 277—278], очевидно, из каких-то иных соображений. Не исключено, что Шаррьер просто решил красиво расширить мимолетную паузу, увиденную в гоголевском тексте. Отрывок был вставлен между двумя соседними предложениями «Князь задумался» и «В это время вошел молодой чиновник и почтительно остановился с портфелем». Необходимо добавить, что особого смысла, влияющего на восприятие поэмы, в этом отрывке нет.

Следующая значительная вставка Шаррьера (одна страница) [Gogol 1859b: 279—280] примечательна, пожалуй, лишь из-за комментария самого переводчика к примечанию Трушковского:

Здесь уважаемый г-н Трушковский в своей работе, опубликованной в Москве осенью 1855, мимоходом с ученой наивностью заявляет: “Тут, вероятно, пропуск” (в оригинале: «Тут должен быть пропуск». — А.З.), как будто есть основания в этом сомневаться [Gogol 1859b: 279].

Кажется, еще немного, и г-н Шаррьер почувствует себя Гоголем; по крайней мере, переводческие рамки для него становятся тесноваты.

Последним объемным чужеродным вливанием в еще, можно сказать, гоголевский текст является финал речи генерал-губернатора в конце Песни XIX. Более четырех дополнительных страниц [Gogol 1859b: 290—295] — из которых, в том числе, мы узнаем, что Леницын купил землю у Хлобуева и собирается с семьей в Ниццу (мог ли думать об этом автор? — А.З.), — потребовалось Шаррьеру, чтобы завершить ее.

В Песни XX Гоголя уже нет. Ее ядро — это перевод избранных мест из сочинения А.Е. Ващенко-Захарченко «Мертвые души: окончание поэмы Н.В. Гоголя “Похождения Чичикова”», вышедшего в Киеве в 1857 году [Ващенко-Захарченко 1857]. К таким местам в первую очередь относится Глава IX, посвященная выборам предводителя. Она составляет приблизительно две трети этой «песни» [Gogol 1859b: 308—349], разместившейся на чуть более чем шестидесяти страницах. Остальное — фантазии Шаррьера с его неизменным стремлением все увязывать и конкретизировать. Из этой «песни» читатель узнает и о продаже Чичиковым за бесценок ста мертвых душ некоему Боснякову, за что герой потом угодит в острог, и о его освобождении благодаря городничему, на дочери которого он потом женится, и о выигранных Чичиковым выборах, о его одиннадцати детях, об устройстве на работу его пяти сыновей в Москве и Петербурге, о смерти Селифана и Петрушки и, наконец, об уходе из жизни самого Чичикова. Последнее событие дает возможность Шаррьеру порассуждать о бессмертии главного героя, его патриотизме. Многое найдет читатель в этой «песни», не найдет только гоголевской мысли.

Справедливости ради надо отметить, что Шаррьер откровенен со своим читателем. Так, и в предисловии [Gogol 1859b: XXXI], и в комментарии после Песни XIX [Gogol 1859b: 295] он честно признается, что в Песни XX ничего гоголевского нет, что сюжет заимствован по большей части из вышеупомянутого сочинения Ващенко-Захарченко (при этом надо иметь в виду, что, начиная со второго издания 1885 года, шестидесятистраничное предисловие больше не печатается). Правдив он и когда сообщает о заполняемых им пропусках в поэме. Как отмечал Ж. Ламбер, «прозрачность и честность» [Lambert, D’Hulst, van Bragt 2014: 110] были свойственны переводчикам пьес и поэтических произведений во Франции в первой половине XIX века, а вот для переводчиков прозы подобные качества характерны не были. При желании случай Шаррьера можно подвести под эту закономерность — ведь он переводил поэму…

Прежде чем продолжить обзор перевода Шаррьера, хотелось бы несколько откорректировать сложившееся негативное отношение к переводчику, связанное в первую очередь с сочинением Ващенко-Захарченко. Так, Леже писал: «Последние сто пятьдесят страниц второго тома (что не соответствует действительности, см. выше. — А.З.) представляют собой не гоголевский текст — его больше не существует, — а продолжение “Мертвых душ”, придуманное одним его соотечественником из Малороссии, Ващенко-Захарченко…» [Léger 1913: 259]; перевод Шаррьером этой части тот характеризует как «нагромождение предположений». Та же самая мысль звучит у М.П. Алексеева [Барбе д’Оревильи, Алексеев 1936: 276]. Лейтес еще более категоричен: «Шаррьер решил познакомить французского читателя с окончанием второй части “Мертвых душ” (использовав для этого фальшивку некоего пошляка и прохвоста Ващенко-Захарченко <…>). В этих (будто бы сделанных на основе рукописных материалов Гоголя) заключительных главах “Мертвых душ” Чичиков изображается этаким процветающим господином. Он продает свои мертвые души некоему Медянникову за шестьдесят тысяч рублей, удачно женится на богатой дочери городничего и, успокоившись, доживает до почетной и знатной старости» [Лейтес 1952: 147]; «отвратительная переводческая стряпня» [Там же: 147] — такова оценка критика.

Во-первых, хотелось бы обратить внимание на неточность Леже, повторенную позднее М.П. Алексеевым. Свой отсчет «ста пятидесяти страниц» Леже ведет от страницы 207 [Léger 1913: 162]. Действительно, на страницах 207 и 208 имеется вставка Шаррьера, но Ващенко-Захарченко начнется только со страницы 296. Во-вторых, читая А. Лейтеса, необходимо понимать, что его мнение, очевидно, формировалось не только на основании перевода Шаррьера, но и на основании оригинала сочинения Ващенко-Захарченко. Это у него в числе персонажей фигурирует Медяников (sic!), которому Чичиков продает мертвые души за цену, близкую к той, которую указал критик, а у Шаррьера Павел Иванович продает мертвые души Боснякову, и за бесценок. Главное же — в другом. Ни один из этих литературоведов не говорит, что переводчик четко обозначил, где Гоголь, а где Ващенко-Захарченко и он сам. Поскольку общее название и само имя Гоголя объединяет все без исключения «песни» Шаррьера, то весомую долю критики переводчик явно заслужил. Но, полагаем, благодаря своей честности и на снисхождение он имеет право рассчитывать (предупрежденный читатель при желании может не читать Песнь XX).

Нарушение Шаррьером абзацного деления после обнаруженных масштабных сюжетных модификаций выглядит чуть ли не невинным. Тем не менее следует отметить, что по сравнению с другими переводчиками он не является худшим в этом отношении. Видимо, его склонность к масштабности, иногда ведущая к чрезмерности, препятствовала слишком частому членению объемных гоголевских абзацев.

Если рассмотреть работу Шаррьера сквозь призму интерпретативной теории Д. Селескович и М. Ледерер, то можно с определенностью сказать, что на первом этапе процесса перевода — понимание смысла оригинала — у переводчика в целом проблем не возникает. Среди немногочисленных исключений — сцена, когда Чичиков после разговора с Костанжогло берет под руку его супругу:

Чичиков… коромыслом подставил ей руку и повел ее… (2, III, 122).

У Шаррьера он обхватывает ее талию (кладя руку на бедро), создавая пикантную (при живом-то муже! — А.З.), непредставимую ситуацию:

Pavel Tchichikof… ayant arqué son bras droit contre sa hanche, ramenait au salon Mme Constánjoglo… [Gogol 1859b: 171].

С этапом забывания конкретных слов и высказываний, порождающих смысл (девербализацией), полагаем, Шаррьер также справляется. По крайней мере, тот уровень манипуляций с текстом, который присутствует у Шаррьера, требует некоего целенаправленного, преднамеренного действия «забывания». И, наконец, на этапе перевыражения смысла на французском языке переводчик сознательно (а не из-за недопонимания текста) задействует целый арсенал средств, часто искажающий этот самый девербализированный смысл. В первую очередь, это добавлениятого, что порой не заложено в самом гоголевском тексте. Они относительно скромные в первых двух главах, например:

Чемодан внесли кучер Селифан… (1, I, 6).

Elle fut déposée sur deux chaises rapprochées avec le pied l’une vis-à-vis de l’autre contre la paroi (его (чемодан. — А.З.) поставили на два придвинутых друг к другу стула у стены) par le cocher Séliphane… [Gogol 1859a: 4].

А вот во что превращается фраза, относящаяся к Фемистоклюсу:

...побежит за ней (букашкой/козявкой. — А.З.) следом и тотчас обратит внимание» (1, II, 49).

…et de courir après, et de suivre, et de tourner et retourner l’insecte avec sa houssine, et de le prendre dans le creux de la main (и повернет насекомое и так и эдак своим прутиком и возьмет его в ладонь) [Gogol 1859a: 37].

Пожалуй, самое «разрушительное» действие в этой части оказывает добавление, на которое уже обращала внимание К. де Грев: «Описание кабинета Манилова сопровождается в переводе Шаррьера размышлениями о суетности мира, которых и в помине нет в гоголевском тексте и которые очень странно соотносятся с образом Манилова» [Грев 2014: 132]:

Заметно было, что это иногда доставляло хозяину препровождение времени (1, II, 51).

Il était évident, d’une part, que Manilov ouvrait rarement sa fenêtre, d’une autre, qu’il se retirait dans ce cabinet, pour bien méditer cette vérité, que sur cette terre tout n’est qu’amertume, que fumée et que cendre (Заметно было, что, с одной стороны, Манилов редко открывал окно, с другой стороны, уходил в этот кабинет, чтобы хорошенько поразмыслить о том факте, что земля состоит лишь из горечи, дыма и пепла) [Gogol 1859a: 39].

После второй главы волна добавлений нарастает:

Но Ноздрев продолжал хохотать во все горло, приговаривая: ой пощади, право тресну со смеху! (1, IV, 122).

Nozdref continua de rire aux éclats, et seulement on entendait de temps en temps des demi-mots et des mots entiers, qui était comme des notes de repère dans les soubresauts et les saccades d’une variation éperdue: «Saba… chez Saba… kévitch! Ohi! ohi! ohi!... Ha! ha! ha! ha!.. Ah! laisse donc… lais… laisse-moi un peu rire… rire… ou j’en crèverai… Ohi! ohi! chez Sabakévitch! Oh! oh! ouf!.. (и только время от времени раздавались обрывки слов, звучавшие как опорные ноты в безумной, изобилующей резкими перепадами, вариации: «Соба… к Соба… кевичу! Ох! Ох! Ох!.. Ха! Ха! Ха! Ха!.. Ах! Оставь же… оста… оставь меня право… право… или я лопну со смеху… Ох! Ох! К Собакевичу! Ой! Ой! Уф!) [Gogol 1859a: 99].

Шаррьер не оставляет французскому читателю даже самой малости — представить, как Ноздрев произнесет свое последнее «Уф!». Еще одним примером, где эксплицитность, можно сказать, «зашкаливает», является обращение к Ноздреву капитана-исправника:

Милостивый государь! Позвольте вам доложить, что я офицер (1, IV, 162).

Mon très-honoré monsieur, permettez-moi de vous faire observer que je suis un ancien militaire, officier ou fonctionnaire public, et justement, à cette heure, dans l’exercice de mes fonctions (я отставной военный, офицер и в то же время государственный служащий, находящийся, как раз сейчас, при исполнении своих обязанностей) [Gogol 1859a: 133].

Встречаются у Шаррьера и с первого взгляда немотивированные добавления, может быть не искажающие смысл поэмы, но, уж точно, «засоряющие» ее. Так, в конце Песни VII, там, где у Гоголя говорится про некоего поручика из Рязани, «большого охотника до сапогов» [Гоголь 1846: 290], Шаррьер добавляет:

Une fâcheuse curiosité avait porté le voyageur à essayer les bottes de Tchitchikof, abandonnées pour une petite heure par Pétrouchka dans le haut de l’escalier (Одна навязчивая идея преследовала приезжего — примерить сапоги Чичикова, на часик оставленные Петрушкой наверху лестницы) [Gogol 1859a: 237].

Шаррьеру все хочется усилить и приумножить. Гоголевское описание «большого охотника до сапогов» ему кажется недостаточным — «…заказал уже четыре пары и беспрестанно примерял пятую» [Gogol 1859a: 236].

Во втором томе характер и масштаб добавлений меняется, главным образом из-за лакун в гоголевском тексте, заполнение которых Шаррьером было рассмотрено ранее. Переводчик доходит до того, что сам дает имя гоголевскому персонажу, юрисконсульту: «Его звали Василий Васильевич Олдекрок, но между собой называли Васвас или Кошка-Тигр» [Gogol 1859a: 229].

Одной из характерных черт Шаррьера-переводчика является своеобразное оперирование цифрами для достижения того или иного эффекта (иногда, правда, труднопостигаемого). Так, в разговоре с Чичиковым Манилов говорит:

Иногда, впрочем, приезжаем в город для того только, чтобы увидеться с образованными людьми (1, II, 45).

…quelquefois nous allons passer une, deux, trois semaines à la ville (приезжаем в город на одну, две, три недели), uniquement pour voir des gens comme il faut… [Gogol 1859a: 34].

А вот как Шаррьер переводит слова Ивана Антоновича кувшинного рыла, адресованные Чичикову:

Крестьян накупили на сто тысяч, а за труды дали только одну беленькую (1, VII, 281).

Vous venez d’acheter des paysans pour deux cent mille(двести тысяч) roubles, et vous ne m’avez donné pour mes peines qu’un assignat blanc [Gogol 1859a: 229].

Если здесь увеличение суммы в два раза можно объяснить уже наметившейся склонностью Шаррьера к «приумножению», то в первом примере причина использования точных обозначений промежутков времени остается неясной.

Нельзя пройти и мимо перевода одной детали из жизни Чичикова, где мы вновь становимся свидетелями шаррьеровского удвоения:

Когда набралось денег до пяти рублей, он мешочек зашил и стал копить в другой (1, XI, 432).

Quand il eut cinq roubles dans une bourse et autant dans une autre, il les cousit solidement, les enveloppa de feuilles mortes et les enterra au pied d’un sorbier, puis il se mit à la besogne pour en former une troisième (Когда в одном мешочке набралось пять рублей и столько же во втором, он крепко-накрепко зашил их, обернул опавшими листьями и закопал у рябины, после чего стал копить в третий) [Gogol 1859b: 19].

Этот пример к тому же хорошо демонстрирует то, насколько «уважительно» переводчик относится к гоголевскому тексту. Почему Чичиков обертывает мешочки в опавшие листья? Почему закапывает? Почему закапывает под рябиной? Не для красного ли словца пишет это Шаррьер?

Манипулирование цифрами доводит Шаррьера порой и до фактических ошибок. Так, у Гоголя читаем:

Добрые кони в полчаса с небольшим пронесли Чичикова через десятиверстное пространство… (2, II, 55).

De bons chevaux, en deux heures de temps (за два часа), transportèrent Tchitchikof à une distance de dix verstes… [Gogol 1859b: 97].

Получается, что кони-то были не столь добры (если человек спокойным шагом за два часа сам может покрыть это расстояние).

Воображение переводчика проявляется и в тех акцентах, которые Шаррьер нередко делает от имени Гоголя:

За сим не пропустили Председателя Палаты, Почтмейстера, и таким образом перебрали почти всех чиновников города, которые все оказались самыми достойными людьми (1, II, 45).

On ne manqua pas, après cela, de passer en revue le président, le procureur et le directeur de la poste, de sorte qu’il ne fut pas oublié en seul des fonctionnaires en peu marquants de la ville: et notez, je vous prie, que tous se trouvèrent les plus honnêtes gens du monde (и обратите внимание, прошу вас, что все они оказались самыми достойными людьми) [Gogol 1859a: 34].

Все та же неумеренность, желание заострить и гиперболизировать…

Не вызывает сомнения, что Шаррьер хотел, чтобы его перевод был понятен читателю. Отсюда и его объяснение, например, того, что русские в отличие от французов rez-de-chaussée (первый этаж. — А.З.) считают за этаж [Gogol 1859a: 4], и многочисленное использование курсива (правда, не всегда последовательное и системное), и перевод российских денежных единиц во французские (хотя и не повсеместно), и попытки раскрыть смысл фамилий главных героев. Так, по Шаррьеру, корень фамилии Павла Ивановича чичик, представляющий собой ономатопею звука, издаваемого при чихании — чих (то есть чих-чих ≈ чичик), «был заимствован у глагола чихнуть или чихать» [Gogol 1859a: 7].

Примечателен и еще один пример, где Шаррьер, как ранее Моро, вероятно, стремится сгладить горькие для национального самосознания французов слова:

Впрочем, нужно помнить, что все это происходило вскоре после достославного изгнания французов (1, X, 393).

D’ailleurs nous rappellerons ici que les faits que nous exposons ont eu lieu peu d’années après les événements de 1812, 1814 et 1815 (вскоре после событий 1812, 1814 и 1815 годов) [Gogol 1859a: 317].

Бесспорно, работа, которую проделал Шаррьер, колоссальна. Полагаем, что в том числе из-за ее основательности (хотя и своеобразной) долгое время не было попыток осуществления третьего перевода поэмы на французский язык. Одновременно, как минимум 63 года не было осознания того, насколько адекватно переведен гоголевский текст. Представленные отклонения говорят сами за себя — они масштабны (тем не менее не настолько, как все это время считалось), разнообразны и в большинстве своем преднамеренны. Считаем, что именно преднамеренность, а не способность или неспособность Шаррьера к переводческой деятельности обусловила результат перевода. В этой связи многое может объяснить определение, данное Шаррьеру Леоном де Вайи — он характеризуется как человек, преследующий политические цели, под которыми он понимал «посильную помощь русскому императору в деле отмены крепостного права» [Wailly 1859: 70]. Нельзя с уверенностью сказать, что было первично: эта ли искренняя «помощь русскому императору» или же утилитаризм в отношении ценности литературных произведений, о котором Шаррьер сам заявлял [Gogol 1859a: VI]. Очевидно лишь, что вопрос крепостного права и его отмены играл в замыслах переводчика первостепенную роль[8].

Библиография / References

[Алексеев 1954] — Алексеев М.П. Мировое значение Гоголя // Гоголь в школе: сборник статей. М.: Изд-во Академии пед. наук РСФСР, 1954. С. 126—154.

(Alekseev M.P. Mirovoe znachenie Gogolja // Gogol’ v shkole: sbornik statej. Moscow, 1954. P. 126—154.)

[Барбе д’Оревильи, Алексеев 1936] — Барбе д’Оревильи Ж. Николай Гоголь / Примеч. М.П. Алексеева // Н.В. Гоголь: материалы и исследования: В 2 т. Т. 1. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1936. С. 257—281.

(Barbey d’Aurevilly J. Nikolaj Gogol’ / Commented by M.P. Alekseeva // N.V. Gogol’: materialy i issledovanija: In 2 vols. Vol. 1. Moscow; Leningrad, 1936. P. 257—281.)

[Ващенко-Захарченко 1857] — Ващенко-Захарченко А.Е. Мертвые души: Окончание поэмы Н.В. Гоголя «Похождения Чичикова». Киев: Унив. тип., 
1857.

(Vashhenko-Zaharchenko A.E. Mertvye dushi: Okonchanie pojemy N.V. Gogolja «Pohozhdenija Chichikova». Kiev, 1857.)

[Гоголь 1846] — Гоголь Н.В. Похождения Чичикова, или Мертвые души: поэма Н. Гоголя. 2-е изд. М.: Унив. тип., 1846.

(Gogol’ N.V. Pohozhdenija Chichikova, ili Mertvye dushi: pojema N. Gogolja. 2-e izd. Moscow, 1846.)

[Гоголь 1855] — Гоголь Н.В. Похождения Чичикова, или Мертвые души: поэма Н.В. Гоголя: В 2 т. Т. 2. М.: Унив. тип., 1855.

(Gogol’ N.V. Pohozhdenija Chichikova, ili Mertvye dushi: pojema N.V. Gogolja: In 2 vols. Vol. 2. Moscow, 1855.)

[Грев 2014] — Грев К. де. Н.В. Гоголь во Франции (1838— 2009) / Пер. с фр. Е.Е. Дмитриевой и др. М.; Новосибирск: Новосибирский издательский дом, 2014.

(Grev K.de. N.V. Gogol’ in France (1838—2009). Moscow; Novosibirsk, 2014. — In Russ.)

[Завгородний 2016] — Завгородний А.М. Поэма Н.В. Гоголя «Мертвые души» во французской критической рецепции 1840—1880-х гг. // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2016. № 8. Ч. 1. С. 26—34.

(Zavgorodnii A.M. Pojema N.V. Gogolja «Mertvye dushi» vo francuzskoj kriticheskoj recepcii 1840—1880-h gg. // Filologicheskie nauki. Voprosy teorii i praktiki. Tambov, 2016. № 8. Ch. 1. P. 26—34.)

[Комиссаров 2001] — Комиссаров В.Н. Современное переводоведение. М.: Издательство «ЭТС», 2001.

(Komissarov V.N. Sovremennoje perevodovedenije. Moscow, 2001).

[Лейтес 1952] — Лейтес А. Гоголь и его зарубежные «комментаторы» // Октябрь. 1952. № 3. С. 146—151.

(Lejtes A. Gogol’ i ego zarubezhnye «kommentatory» // Oktjabr’. 1952. March. P. 146—151.)

[Михайлов 1958] — Михайлов М.Л. Сочинения: В 3 т. Т. 3. М.: ГИХЛ, 1958.

(Mihajlov M.L. Sochinenija: In 3 vols. Vol. 3. Moscow, 1958.)

[Руденко 1955] — Руденко Н.Е. Гоголь во французских переводах (к истории русско-литературных связей 40—60-х годов XIX столетия): Автореферат дис. … канд. филол. наук. Львов, 1955.

(Rudenko N.E. Gogol’ vo francuzskih perevodah (k istorii russko-literaturnyh svjazej 40—60-h godov XIX stoletija): Avtoreferat dis. … kand. filol. nauk. Lvov, 1955.)

[Соллогуб 1988] — Соллогуб В.А. Повести и воспоминания. Л.: Художественная литература, 1988.

(Sollogub V.A. Povesti i vospominanija. Leningrad, 1988.)

[Тургенев 1987] — Тургенев И.С. Письма (1850—1854) // Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Письма: В 18 т. Т. 2. М.: Наука, 1987.

(Turgenev I.S. Pis’ma (1850—1854) // Polnoe sobranie sochinenij i pisem: In 30 vols. Pis’ma: In 18 vols. Vol. 2. Moscow, 1987.)

[Шаррьер 1903] — Шаррьер // Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. СПб.: Брокгауз—Ефрон, 1903. Т. XXXIX. Чугуев—Шен.

(Charrière // Jenciklopedicheskij slovar’ F.A. Brokgauza i I.A. Efrona. Saint Petersburg, 1903. Vol. XXXIX. Chuguev—Shen.)

[Gogol 1854] — Gogol N. Les Âmes mortes / Trad. du russe par E. Moreau // Le Mousquetaire. 1854. № 123. 24 mars.

[Gogol 1859a] — Gogol N. Les Âmes Mortes: En 2 tomes / Trad. du russe par E. Charrière. Tome 1. Paris: Hachette, 1859.

[Gogol 1859b] — Gogol N. Les Âmes Mortes: En 2 tomes / Trad. du russe par E. Charrière. Tome 2. Paris: Hachette, 1859.

[Even-Zohar 1978] — Even-Zohar I. The Position of Translated Literature within the Literary Polysystem // Literature and Translation: New Perspectives in Literary Studies. Leuven: Acco, 1978. P. 117—127.

[Lambert, D’Hulst, van Bragt 2014] — Lambert J., D’Hulst L., Bragt K. van.Translated Literature in France, 1800—1850 (1985) // The Manipulation of Literature: Studies in Literary Translation / Ed. by Th. Hermans. New York: Routledge, 2014. P. 104—113.

[Lambert, van Gorp 2006] — Lambert J., Gorp H. van. On Describing Translations (1985) // Functional Approaches to Culture and Translation: Selected Papers by José Lambert. Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins Publishing Company, 2006. P. 37—47.

[Lederer 1997] — Lederer M. La théorie interpretative de la traduction: un resume // Информационно-коммуникативные аспекты перевода. Часть I. Н. Новгород: НГЛУ им. Н.А. Добролюбова, 1997. С. 43—52.

(Lederer M. La théorie interpretative de la traduction: un resume // Informacionno-kommunikativnye aspekty perevoda. Part I. N. Novgorod, 1997. P. 43—52.)

[Léger 1913] — Léger L. Nicolas Gogol. Paris: H. Didier, 1913.

[Seleskovitch, Lederer 1987] — Seleskovitch D., Lederer M. Interpréter pour traduire. Paris: Didier Érudition, 1987.

[Tourghenief 1854] — Tourghenief I. Mémoires d’un seigneur russe ou tableau de la situation actuelle des nobles et des paysans dans les provinces russes / Trad. du russe par E. Charrière. Paris: Hachette, 1854.

[Wailly 1859] — Wailly L. de. Chronique littéraire. Les Âmes mortes, par Nicolas Gogol, traduit du russe par Ernest Charrière // L’Illustration. 1859. 23 juillet. Vol. XXXIV. № 856.