ИНТЕЛРОС > №156, 2019 > «Память на стероидах»: memory studies и новая экология научной жизни

Андрей Завадский
«Память на стероидах»: memory studies и новая экология научной жизни


17 апреля 2019

 

Летняя школа «Mnemonics 2018: экологии памяти»

(Левенский католический университет, Бельгия, 22—24 августа 2018 г.)


Этот текст задумывался как отчет о летней школе «Mnemonics 2018: экологии памяти», проходившей в Левенском университете в августе 2018 года, но в процессе написания трансформировался в эссе о memory studies как варианте новой экологии (научной) жизни. Рассказ о школе служит частным примером обсуждаемых мной тенденций.

В Новое время одной из ключевых метафор человеческого существования стала стена, причем и в пространственном, и в темпоральном, и в ментальном измерениях. Человек провел границы между науками, разделил временной континуум на прошлое, настоящее и будущее, сконструировал национальные политические сообщества. После кульминации в XX столетии — тут и радикальный разрыв модернизма с прошлым, и заборы Освенцима и Гулага, и железный занавес — и после небольшого перерыва на рубеже веков возведение стен возобновилось в последние лет десять с новой силой.

Memory studies[1] — научное направление, ставящее своей задачей разрушать стены. Такое утверждение может показаться чрезмерно смелым, пафосным или даже парадоксальным, особенно тем, кто мало знаком с исследованиями в этой области. Память ведь о том, что случилось вчера, в прошлом. Разве может она иметь отношение к стене, которую Трамп хочет построить на американо-мексиканской границе сегодня? Без сомнения, может — и имеет.

Объяснение этому во многом банально: несмотря на то что память связана с прошлым онтологической пуповиной, сам процесс вcпоминания происходит в настоящем, во многом определяется этим настоящим и, в свою очередь, оказывает на него влияние. Важна и трансформация отношений человека со временем: то, насколько прошлое является сегодня частью настоящего, было «просто невообразимо» сто лет назад [Huyssen 2003: 1; Ассман 2017]. Наконец, в последние годы слышатся недвусмысленные призывы сделать исследования памяти более «релевантными для настоящего», более «ориентированными на будущее, а не обращенными в прошлое» [Craps 2017: 486]. Обеспокоенность некоторых исследователей фиксацией западных обществ на травматическом прошлом, пишет Стеф Крэпс [Ibid.], уже вылилась в несколько специальных журнальных номеров и тематических сборников, посвященных «будущему памяти», «памяти и будущему» и даже «памяти после гуманизма» [Crownshaw, Kilby, Rowland 2010; Gutman, Brown, Sodaro 2010; Knittel, Driscoll 2017]. Этой же теме отчасти были посвящены и XXV Большие Банные чтения, состоявшиеся в 2017 году. Главный редактор «Нового литературного обозрения» Ирина Прохорова, открывая конференцию, отметила, что проблемы разлома во временном континууме (в частности, утрата обществами видения будущего) сближают сегодня академические и общественные дискуссии. Первые доклады конференции прочли Алейда Ассман, Михаил Ямпольский и Ханс Ульрих Гумбрехт, каждый из которых так или иначе работает с проблематикой памяти [Склез 2017: 386].

Так каким же образом memory studies стремятся разрушать стены?

Прежде всего стоит отметить, что это исследовательское направление не признает дисциплинарных границ. Идея производить знание заведомо вне рамок одной дисциплины переживает в последние десятилетия очередной взлет популярности (по крайней мере, на уровне разговоров и деклараций), но именно исследования памяти в основе своей трансдисциплинарны[2]. Памятью занимаются литературоведы, филологи, историки, социологи, культурологи, политологи, антропологи, медиаисследователи (список можно продолжать), не говоря уже о художниках, режиссерах, драматургах и других участниках художественного пространства. Практики нередко читают те же книжки, работают с теми же документами, используют те же методы, что и ученые, а последние, в свою очередь, все чаще представляют исследования в «ненаучных» форматах документального кино, перформанса, спектакля. «Практики» и «теоретики» регулярно встречаются на конференциях по памяти, и эта регулярность, эта «обычность» трансдисциплинарной работы — яркая отличительная черта memory studies.

Конечно, отчасти такая ситуация обусловлена тем, что имеющиеся в мире рабочие места, специализированные факультеты и учебные программы по memory studies можно сосчитать по пальцам, хотя направлению, если считать от Мориса Хальбвакса, уже почти сто лет. Исследователям это объяснение отнюдь не облегчает жизнь: как правило, при поиске работы им приходится подавать заявки на смежные вакансии и при этом постоянно иметь дело с консервативностью университетского мира. Но подвижки имеются: в последние годы возникли профильные ассоциации, сообщества, гранты и даже отдельные исследовательские и преподавательские позиции, что прямо или косвенно свидетельствует об интересе к исследованиям памяти со стороны общества. Так, в конце 2016 года была создана Ассоциация исследователей памяти (Memory Studies Association[3]), в инаугурационной конференции которой принимали участие около двухсот человек. На вторую конференцию ассоциации (декабрь 2017 года) съехались уже больше шестисот человек — как ученых, представлявших большое число дисциплин, так и практиков (например, гостем конференции был американский режиссер-документалист Джошуа Оппенхаймер). Организаторы третьей конференции, которая состоится в июне 2019 года в Мадриде, обещают собрать уже больше тысячи человек. О признании memory studies свидетельствует также тот факт, что в 2018 году почетную Премию мира немецких книготорговцев получили Алейда и Ян Ассман — именно за работы о культурной памяти[4]. В этом же году грант Европейского исследовательского совета на 2,5 миллиона евро был выделен на проект, посвященный культурной памяти о протестах в Европе[5]. Его автором является одна из ведущих представительниц memory studies Энн Ригни.

Возможно, такое длительное становление memory studies играет на руку если не отдельным ученым, то направлению в целом, позволяя исследователям (а порой и заставляя их) нешаблонно мыслить, формулировать оригинальные исследовательские вопросы и применять неожиданные методы, а также формируя новое трансдисциплинарное исследовательское поле. Что, если именно за этим исследовательским направлением будущее гуманитарных наук? Вдруг именно memory studies способны переосмыслить гуманитарное знание, скомпрометированное неолиберальным требованием постоянно повышать эффективность, самозаточением гуманитариев в башне из слоновой кости, их зацикленностью на критике и критике критики (которая находит неожиданное отражение в современной российской поп-культуре, в частности в формулировке «я такая пост-пост, я такая мета-мета» певицы Монеточки). Вклад в расшатывание гуманитарного знания внесли и отдельные ученые. Так, Игорь Кобылин, описывая столь востребованные сегодня идеи Бруно Латура, отмечает, что предпринятая последним «попытка стереть “нововременную” границу, разделявшую природу и культуру, детерриториализирует гуманитарное знание, в прямом смысле выбивая у него почву из-под ног» [Koбылин 2017: 322].

В этом контексте чрезвычайно любопытно, что все четыре функции, которые, по мнению составительницы посвященного Латуру специального номера «New Literary History» Риты Фелски, могли бы в будущем выполнять гуманитарные науки, напрямую связаны с памятью. (Кстати, эта связь очевидна и в концепции «культура как память» Юрия Лотмана и Бориса Успенского, в рамках которой «культура, соединенная с прошлым памятью, порождает не только свое будущее, но и свое прошлое» [Лотман, Успенский 1977]). Функции гуманитарного знания по Фелски — это curatingconveyingcriticizing и composing, что Кобылин в своей рецензии на спецномер переводит как кураторство, передача, локальная критика и композиция/сборка соответственно [Koбылин 2017: 323—324][6]. Под кураторством Фелски подразумевает задачу гуманитарных наук заботиться об «исчезающем прошлом», быть хранителями «хрупких объектов, уносимых временем артефактов и медленно уходящих в забвение текстов» [Там же]. Передача означает, что сохраняемое прошлое «не должно быть заперто в своей антикварной экзотичности — оно нуждается в актуализации, его необходимо “передать” настоящему», как отмечает Кобылин вслед за Фелски [Там же: 324]. Это требует диалога ученых с широкой аудиторией, что как раз является деятельностью на пересечении memory studies и публичной истории[7]. Третья упомянутая Фелски функция — локальная критика, то есть отличная от «Критики с большой буквы» — традиционной гуманитарной «практики несогласия», которая заключается в участии гуманитариев в публичных дебатах, но не с позиции абсолютного экспертного знания, а в роли равноправных, ненадменных участников дискуссии [Koбылин 2017: 324]. Здесь стоит отметить все возрастающее в современных обществах внимание к прошлому и памяти о нем, а также усиление акторов памяти, среди которых и ученые-гуманитарии (включая представителей memory studies). Наконец, четвертая функция гуманитарных наук, по Фелски, — это композиция/сборка. Кобылин, интерпретируя Фелски, отмечает необходимость «заняться сборкой общего мира из гетерогенных частей. <…> В общем, гуманитарным факультетам нужно подключиться к глобальному творческому процессу, а не прозябать за критической дешифровкой вечно ускользающих потаенных значений» [Там же]. Весьма показательно, что представители memory studies уже давно этим занимаются: к примеру, упомянутые выше перформансы и демонстрации документальных фильмов на тематических конференциях — это не столько часть развлекательной программы, сколько пример взаимодействия теории и практики. Нельзя не отметить и более характерную для исследователей памяти, чем для других ученых, тенденцию выходить за рамки науки в смежные и творческие области. Один из вдохновляющих примеров — профессор Королевского колледжа Лондона Анна Ридинг[8], которая в дополнение к успешной академической карьере является активисткой, журналисткой и драматургом и которая во всех своих ипостасях работает с темой памяти.

Второй стратегией представителей memory studies по разрушению стен является выход за рамки одной нации или культуры. В эссе «Путешествующая память» [Erll 2011b][9] Астрид Эрль описала три этапа развития направления. Воплощением первого этапа стали работы Мориса Хальбвакса, прежде всего его идеи о коллективной памяти и социальных рамках памяти (на русском языке см., например: [Хальбвакс 2005]). В основе второго — интерес к нации-государству как главной социальной рамке памяти; важнейшую роль здесь сыграл монументальный труд Пьера Нора «Места памяти», опубликованный во Франции в 1984—1992 годах (см., например: [Nora 1989; Нора 2005]). Третий этап наступил в начале XXI столетия. Его теоретиков и практиков объединяет, по замечанию Крэпса, «оппозиция методологическому национализму» предыдущего этапа [Craps, Crownshaw, Wenzel et al. 2018: 500]. Именно этот период характеризуется выходом памяти за пределы наций-государств: появляются такие концепты, как «космополитическая память» (cosmopolitan memory), «мультинаправленная память» (multidirectional memory), «глобальная память» (global memory), «транскультурная память» (transcultural memory), «транснациональная память» (transnational memory), «планетарная память» (planetary memory) и другие (см., например: [Assmann, Conrad 2010; Bond, Craps, Vermeulen 2017; Bond, Rapson 2014; Crownshaw 2011; De Cesari, Rigney 2014; Levy, Sznaider 2006; Rigney 2012; Rothberg 2009]).

Все эти концепты активно обсуждаются в одних академических средах и, к сожалению, часто почти неизвестны в других. К тому же в некоторых, как правило, недемократических контекстах, характеризующихся конфликтом по линии «государство — гражданское общество», исследователю памяти сложно вырваться за пределы этой дихотомии. Дело даже не столько в отсутствии свободы выбора предмета исследования или в необходимости пользоваться эзоповым языком при формулировании выводов (хотя иногда наблюдается и такое), сколько в том, что приходится постоянно соотносить исследуемое с исторической политикой [Миллер, Липман 2012], а то и защищать ту или иную память от посягательств (достаточно вспомнить хотя бы ситуацию вокруг музея «Пермь-36», сплотившую активистов и ученых). С одной стороны, такая ситуация затрудняет освобождение исследователя от существующих академических рамок. С другой, активистская компонента позволяет исследователям memory studies укреплять связь с (гражданским) обществом, препятствует установлению аффирмативной культуры памяти, ассоциирующейся у многих критиков с застоем и инертностью[10], и, в целом, является трендом последних лет[11].

Наконец, третий пример того, как memory studies способствуют разрушению стен, вытекает из всего вышесказанного — из трансдисциплинарности, Латура, «путешествующей» и «транснациональной» памятей, а также из устаревших уже границ между естественными и гуманитарными науками, между природой и культурой. Речь идет об участии исследователей памяти в дискуссиях об изменении климата, где смысловым центром является концепция антропоцена. Это неофициальное[12] название геологической эпохи, которая, как считает ряд ученых, сменила длившийся последние двенадцать тысяч лет голоцен. Понятие «антропоцен», придуманное в 1980-х годах экологом Юджином Стормером и популяризованное в 2000 году химиком Паулем Крутценом, призвано отразить огромное влияние человеческой деятельности на Землю: как пишет Крэпс, воздействие человека на геофизические процессы нашей планеты настолько значительно, что антропогенный «геологический слой будет отчетливо различим еще долгое время после того, как человечество вымрет» [Craps, Crownshaw, Wenzel et al. 2018: 499].

Каким образом память о прошлом может быть связана с экологической катастрофой будущего? Фронтиры memory studies свидетельствуют о том, что это вовсе не оксюморон, а амбициозная попытка сместить фокус исследований памяти с человека на планету. Крэпс предлагает считать обращение исследователей памяти к антропоцену началом четвертого этапа в развитии memory studies. Этот этап отличается, по его мнению, невиданными ранее масштабами: это «путешествующая память на стероидах» [Ibid.: 500][13]. Проанализировав ряд произведений искусства, посвященных экологическому кризису, Крэпс обнаружил частое использование в них «опережающей памяти» (anticipatory memory) и «преждевременной работы горя» (proleptic / preliminary mourning) [Craps 2017: 479], или, по выражению Рика Крауншоу, «спекулятивного памятования» (speculative remembrance) [Craps, Crownshaw, Wenzel et al. 2018: 500]. Авторы произведений придумывают будущее, чтобы осмыслить происходящее сегодня — прежде всего, пассивность людей по отношению к изменению климата. Помещая действие в далекое будущее, автор «заставляет» рассказчика — выжившего человека или пришельца-инопланетянина — вспомнить или узнать, что произошло, почему люди погибли, почему они не предприняли ничего, когда катастрофу еще можно было предотвратить [Craps 2017: 484].

Приходится с сожалением констатировать, что дискуссии о транснациональной, транскультурной или планетарной памяти в России, равно как и во многих других странах, — это скорее исключение. Они обретаются далеко за пределами доминирующего дискурсивного поля. Существующий контекст отчасти передает спектакль «Дыхание» (реж. Марат Гацалов) по пьесе британского драматурга Дункана Макмиллана, идущий с 2016 года в Театре Наций[14]. Спектакль построен вокруг отношений мужчины и женщины, раздумывающих о том, не завести ли им ребенка. Сложности распределения гендерных ролей, проблемы материнства и отцовства погружены в практически отсутствующий в России дискурс экологического кризиса (хотя, по данным «Левада-центра», обеспокоенность россиян состоянием окружающей среды выросла с 14% в 2017 году до 25% в 2018-м [Гробман 2018]). В результате ключевая проблема спектакля, которую все время обсуждают герои, — стоит ли рожать детей, если планета находится на грани катастрофы, — одних зрителей, возможно, заставляет задуматься, а у других вызывает скептическую усмешку (именно такая реакция возникла у моей соседки в ходе просмотра спектакля в октябре 2018 года).

В науке сдерживать скептицизм помогают специализированные журналы, международные конференции, семинары и симпозиумы. Но не все университеты способны купить нужную подписку, а на важные конференции порой сложно попасть (не только из-за высоких требований к заявке и языкового барьера, но и по финансовым причинам). Поэтому аспирантам и молодым исследователям, у которых возможностей по определению меньше, важно следить за конференциями и летними школами, проводимыми специально для них. Так, накануне своей ежегодной конференции Ассоциация исследователей памяти проводит воркшоп для аспирантов MSA Forward[15], попасть на который проще, чем на саму конференцию (хотя для memory studies характерна минимальная иерархия). Кроме того, для молодых исследователей памяти постоянно организуются специальные конференции и летние школы.

Одно из важнейших таких мероприятий — ежегодная летняя школа сообщества «Mnemonics: Network for Memory Studies»[16]. Созданная в 2011 году, эта организация объединяет в единую сеть Датское, Фламандское и Шведское сообщества исследователей культурной памяти, Лондонский консорциум культурной памяти, а также соответствующие программы в Утрехтском и Колумбийском университетах, Франкфуртском университете им. Гёте, Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе и Иллинойском университете в Урбана-Шампейне. Темы летних школ «Mnemonics» обычно построены вокруг последних разработок в memory studies: «Эстетика и этика памяти» (Орхус, 2012), «Транскультурная, транспоколенческая, трансмедиальная и трансдисциплинарная динамики памяти» (Гент, 2013), «Медиа памяти» (Стокгольм, 2014), «Память и материализм» (Лондон, 2015), «Забвение, отрицание, подавление» (Урбана-Шампейн, 2016) и «Социальная жизнь памяти» (Франкфурт, 2017). На школах регулярно выступают ключевые представители направления. Так, пленарные доклады на франкфуртской школе 2017 года[17] делали Алейда Ассман, Анна Ридинг и Андреас Хюссен, причем они не просто прочитали интереснейшие лекции[18], но и активно участвовали в обсуждении выступлений младших коллег. Например, модератором моей секции была Астрид Эрль, респондентом — Энн Ригни, а результатом стала статья в журнале «Media, Culture & Society» [Zavadski, Toepfl 2019].

Тема «Mnemonics 2018», в которой мне также посчастливилось принять участие, звучала как «Экологии памяти»[19]. В понятие ecology ofmemory заложена идея взаимосвязанности живых организмов и их сред обитания:

…вместо того, чтобы помещать «память» в отдельные и обособленные зоны или даже «контейнеры» — тело, мозг, социальное, культурное и так далее, — экологический подход предполагает интерес к тому, как эти компоненты взаимодействуют или не взаимодействуют в целях производства памяти [Hoskins 2011: 24].

Концепция экологий памяти позволила организаторам сфокусироваться на двух основных темах. Первая касалась digital memory studies, то есть исследования взаимодействия памяти и цифровых технологий; вторая относилась к взаимосвязи памяти и изменения климата. Важно, что обе темы тесно связаны между собой, как минимум на уровне политической экономии цифровой памяти и ее влияния на экологические проблемы (см., например: [Reading 2014]).

Пленарные доклады прочли Габриэле Шваб, Рик Крауншоу и Эндрю Хоскинс. Габриэле Шваб (Калифорнийский университет в Ирвайне, США) посвятила свое выступление «Призрачные тени Хиросимы: коллективная память, травма и масштаб» следам атомного взрыва, прежде всего знаменитому изображению силуэта человека, впечатанного взрывом в ступени городской набережной. Шваб рассмотрела эту «тень» как аллегорию травмы, полученной в результате бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, и проследила ее использование в произведениях искусства. Финальной частью доклада стал призыв рассматривать ядерную бомбу не только на уровне планетарной памяти — как угрозу существованию человечества и Земли, но и на микроуровне — как нечто, что уже оставило след в молекулярном составе органических и неорганических веществ.

Рик Крауншоу (Голдсмитс, Лондонский университет) в своем выступлении «Вспомнить о субъектности в эпоху антропоцена» говорил о связи работы памяти и климатических изменений. Речь шла не только об упомянутом выше «спекулятивном памятовании» — попытке вообразить «будущее без нас» [Chakrabarty 2009: 198], то есть после экологической катастрофы, критически оценить нашу бездейственность в настоящем и тем самым подтолкнуть к действию. (Литературные попытки такого рода давно предпринимались некоторыми научными фантастами, например Урсулой Ле Гуин, а в последние годы получили название climate fiction.) Докладчик говорил и о «классической» работе памяти: переосмыслении прошлого в настоящем. Так, существует мнение, что «десятилетием, когда мы почти остановили изменение климата», были 1979—1989 годы [Rich 2018]. Уже тогда мы знали о глобальном потеплении почти все, что знаем сейчас, но не предприняли почти ничего. Как проработать это воспоминание? Как оно меняет наше понимание самих себя? Способно ли оно повлиять на наше повседневное поведение? При этом Крауншоу также отметил, что понятие «антропоцен», с одной стороны, подчеркивает центральную роль людей в необратимом геофизическом изменении планеты Земля, а с другой, позволяет через «провинциализацию» человека [Chakrabarty 2014] уйти от антропоцентризма (см. также: [Кобылин 2017: 329; Craps, Crownshaw, Wenzel et al. 2018: 504]). Это означает, что человек перестает быть единственным или даже главным субъектом, который необходимо принимать во внимание в дискуссиях об изменении климата. Иерархия должна быть отменена не только между человеком и другими живыми существами (как на картине Рене Магритта «Присутствие духа», где изображены птица, человек и рыба — и все трое одинаковых размеров), но и между живой и неживой материями.

Наконец, третий пленарный доклад прочел Эндрю Хоскинс (Университет Глазго), профессор междисциплинарных исследований (sic!) и один из основоположников digital memory studies (см., например: [Garde-Hansen, Hoskins, Reading 2009]) — направления, занимающегося изучением взаимного влияния памяти и технологий. Темой доклада стала «Проблема забвения»: по мнению Хоскинса, из постоянного «молчаливого спутника памяти» забвение превращается в определяющий режим взаимодействия человека с прошлым. Дигитализация трансформировала память, создав новые сплетения индивидуального и социального, человеческого и алгоритмического. В результате сложилась парадоксальная ситуация: с одной стороны, прошлое вездесуще, оно доступно всего в пару кликов, и «забыть» что-то онлайн становится проблематично, а с другой, в огромном и постоянно расширяющемся онлайн-архиве все сложнее ориентироваться, что неизбежно затрудняет процесс актуализации воспоминаний.

Доклады двадцати двух участников школы были собраны в восемь секций. Поскольку рассказать о каждом нет возможности, остановлюсь на ключевых моментах. Во-первых, хотя среди участников были преимущественно исследователи из Европы и США (в том числе ввиду того, что половина мест традиционно отдается университетам — членам сообщества «Mnemonics»), из года в год географический разброс расширяется. Так, в 2018 году в школе участвовали также представители университетов Китая, Бразилии и Аргентины, что позволило хотя бы на полшага уйти от европо- и американоцентризма.

Во-вторых, спектр исследовательских вопросов, которых касались выступления, был особенно широким. Темы варьировались от роли памяти в посвященных антропоцену фильмах (Ариэль Стэмблер, Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе) и литературных произведениях (Малу Мертенс, Гентский университет) до влияния новостных телерепортажей на то, как мы помним об экологических катастрофах (Элис Мело, Федеральный университет Рио-де-Жанейро). Кейт Мэррисон (Университет Лидса) и Эмиль Хаммар (Университет Тромсё) посвятили свои доклады компьютерным играм: Мэррисон проанализировала репрезентацию Холокоста в игре «Зов долга: Вторая мировая война» (Call of Duty: WWII), а Хаммар рассмотрел индустрию исторических видеоигр с политэкономической точки зрения. Ивонне Каппель (Дюссельдорфский университет им. Генриха Гейне) исследовала социальную сеть Tumblr как пространство контрпамяти. Анастасия Пупынина (Технический университет Дармштадта) поделилась опытом анализа дискуссий на англоязычном историческом форуме Axis History Forum[20] с помощью метода сетевого моделирования. Лукас Сапороси (Университет Буэнос-Айреса / Национальный университет Ла-Платы) теоретизировал совокупность художественных произведений и городских мест памяти, посвященных последней аргентинской диктатуре, как «аффективный архив». Одно из наиболее неожиданных и любопытных выступлений принадлежало Софии Левайн (Калифорнийский университет в Риверсайде). Ее доклад «Экология тарантизма: танец как практика культурного исцеления» был посвящен тарантелле — танцевальному ритуалу, распространенному в Средние века в Голландии, Италии и других странах и призванному исцелить танцующих от укуса тарантула. В итальянском Саленто до сих пор встречаются последователи этого ритуала, так называемые «neotarantati». Один из центральных вопросов выступления Левайн касался роли тарантизма в культурной памяти итальянцев.

Среди участников были не только представители разных академических дисциплин, но и практики. Например, художница Хелене Ньюманн[21](Орхусский университет), работающая на пересечении разных медиальных практик, проанализировала в докладе несколько художественных работ (в том числе своих собственных), в которых в качестве метода используются разные мнемонические техники и исследуется потенциал взаимодействия человеческой и алгоритмической памятей. Писательница Лене Асп (Линчёпингский университет) представила художественно-исследовательский проект, в котором на примере творчества датского писателя Хансена Торкильда (1927—1989) она анализирует наследие колониального периода истории Дании.

Наконец, в рамках школы прошел круглый стол, который был посвящен вопросам публикации научных работ на английском языке и в котором приняли участие Вульф Канштайнер, Джессика Рэпсон, Сильвана Мандолесси и другие. Одним из самых запоминающихся моментов был призыв Рэпсон больше цитировать исследователей-женщин: проблема дискриминации по гендерному признаку, по утверждению исследовательницы, до сих пор стоит очень остро даже в академической сфере — и даже в научной среде Великобритании.

Примечательно, что «ученики» школы не просто читали доклады, а «преподаватели» — организаторы и киноут-спикеры — не просто критиковали их с высоты своих академических позиций. По неоднократным признаниям старших коллег, многие исследовательские перспективы и подходы, а также формы представления результатов оказались для них новыми. Например, Ривер Рамуглиа (Гентский университет) превратил свое выступление в перформанс, сняв его на видео и заявив о намерении отправить запись автору литературного произведения, анализу которого был посвящен доклад. Описывая происходящее на школе взаимодействие, сложно избежать клише о «продуктивной рабочей атмосфере», но обогатились и вдохновились в результате такого обмена действительно все участники.

В качестве nota bene замечу, что следующую летнюю школу «Mnemonics» примет Утрехтский университет в Нидерландах. Ее организатором будет Энн Ригни, получившая, как я упоминал раньше, европейский грант на проект, изучающий культурную память о протестах в Европе. Вероятно, именно поэтому школа будет посвящена памяти и активизму[22].

Итак, локальный пример школы «Mnemonics» иллюстрирует, на мой взгляд, активное участие memory studies в создании новой экологии (научной) жизни. С одной стороны, memory studies по определению укоренены в исследованиях индивидуальной памяти, осуществляемых в рамках биологии, в частности нейронауки, а также в рамках психологии и психоанализа. С другой, идеи, артикулированные Хальбваксом, определили интерес к социальным рамкам памяти со стороны социологии и других социально-гуманитарных наук. Исследователи давно предпринимают попытки синтезировать наработки этих научных направлений и дисциплин (хотя справедливости ради стоит отметить, что таких работ по-прежнему не так много (см., например [Olick, Venitzky-Seroussi, Levy 2011; Radstone, Schwarz 2010])), но в последние годы трансдисциплинарность memory studies набирает новые обороты [Bond, Rapson 2014: 18—21, 219—276][23]. Развитие технологий и цифровизация привели к оформлению digital memory studies, в результате чего внимание исследователей было направлено на алгоритмические и машинные измерения памяти и их влияние на память биологическую и социальную. В свою очередь, выход memory studies на транснациональный и планетарный уровни направлен на стирание границ между нациями-государствами и более глубокую интеграцию естественно-научного знания в осмысление прошлого, настоящего и будущего человечества и планеты Земля. Таким образом, разрушая стены между дисциплинами и внутри них, memory studies способствуют сближению не только разных гуманитарных и социальных, но и гуманитарно-социальных и естественных наук. При этом исследователи привлекают к дискуссиям художников, писателей и других практиков, а также сами активно участвуют в творческом процессе, что способствует выходу науки из башни из слоновой кости и демократизации знания.

Конечно, представители других дисциплин и направлений могут сказать: с чего вдруг именно memory studies отводится такая важная роль? Мне представляется, что память — если прицельно потянуть за нее, как за ниточку, — способна помочь нам пересмотреть значение не только гуманитарных наук, но и науки в целом, переосмыслить взаимодействие человека не только со своим сознанием, но и с другими людьми и, что принципиально важно, с планетой. Перспективы этого процесса пока неясны, но он заслуживает как минимум пристального внимания.

Библиография / References

[Ассман 2016] — Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. М.: Новое литературное обозрение, 2016.

(Assmann A. Das neue Unbehagen an der Erinnerungskultur. Eine Intervention. Moscow, 2016. — In Russ.)

[Ассман 2017] — Ассман А. Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна. М.: Новое литературное обозрение, 2017.

(Assmann A. Ist die Zeit aus den Fugen? Aufstieg und Fall des Zeitregimes der Moderne. Moscow, 2017. — In Russ.)

[Гробман 2018] — Гробман Е. У россиян прибавилось проблем. «Левада-центр» зафиксировал резкий рост напряженности в обществе // Коммерсантъ. 2018. № 161. 6 сент. С. 3 (https://www.kommersant.ru/doc/3732826 (дата обращения: 06.02.2019)).

(Grobman EU rossiyan pribavilos’ problem. «Levada-tsentr» zafiksiroval rezkiy rost napryazhennosti v obshchestve // Kommersant. 2018. № 161. September 6. P. 3.)

[Завадский, Склез, Суверина] — Завадский А., Склез В., Суверина Е.Введение. Разум и чувства: публичная история в музее // Политика аффекта: музей как пространство публичной истории / Ред. А. Завадский, В. Склез, Е.М. Суверина. М.: Новое литературное обозрение (готовится к выходу).

(Zavadski A., Sklez V., Suverina E. Vvedeniye. Razum i chuvstva: publichnaya istoriya v muzeye // Politika affekta: muzey kak prostranstvo publichnoy istorii / Ed. by A. Zavadski, V. Sklez, E. Suverina. Moscow (in print).)

[Koбылин 2017] — Кобылин И. Перестройка и гласность: Бруно Латур и судьба гуманитарных наук в эпоху антропоцена (Рец. на: New Literary History. 2016. Vol. 47. № 2/3) // НЛО. 2017. № 5 (147). С. 322—331.

(Kobylin I. Perestroyka i glasnost’: Bruno Latur i sud’ba gumanitarnykh nauk v epokhu antropotsena (Rets. na: New Literary History. 2016. Vol. 47. № 2/3) // NLO. 2017. № 5 (147). P. 322—331.)

[Лотман, Успенский 1977] — Лотман Ю., Успенский Б. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры // Ученые записки Тартуского государственного университета. 1977. Вып. 414 (Труды по русской и славянской филологии. Т. 28). С. 3—36 (цит. по: [Ассман 2017: 220]).

(Lotman YU., Uspenskiy B. Rol’ dual’nykh modeley v dinamike russkoy kul’tury //Uchenyye zapiski Tartuskogo gosudarstvennogo universiteta. 1977. Issue 414 (Trudy po russkoy i slavyanskoy filologii. Vol. 28). P. 3—36.)

[Миллер, Липман 2012] — Историческая политика в XXI веке. Сборник статей / Под ред. А. Миллера, М. Липман. М.: Новое литературное обозрение, 2012.

(Istoricheskaya politika v XXI veke. Sbornik statey / Ed. By A. Miller, M. Lipman. Moscow, 2012.)

[Нора 2005] — Нора П. Всемирное торжество памяти // Неприкосновенный запас. 2005. № 41-42 (2-3). С. 202—208 (http://magazines.russ.ru/nz/2005/2/nora22.html (дата обращения: 08.02.2019)).

(Nora P. L’avénement mondial de la mémoire // Neprikosnovennyy zapas. 2005. № 41-42 (2-3). P. 202—208. — In Russ.)

[Ранкс 2017] — Ранкс К. Время людей, или Антропоцен: когда началась новая геологическая эпоха // Популярная механика. 2017. 10 августа (https://www.popmech.ru/science/374152-vremya-lyudey-ili-antropocen-kogda-nachalas-novaya-geologiches... (дата обращения: 06.02.2019)).

(Ranks K. Vremya lyudey, ili Antropotsen: kogda nachalas’ novaya geologicheskaya epokha // Populyarnaya mekhanika. 2017. August 10.)

[Склез 2017] — Склез В. XXV Большие Банные чтения «“Время, назад!” Реинтеграция прошлого и кризис воображения будущего» (Международный «Мемориал», 31 марта — 1 апреля 2017 г.) // НЛО. 2017. № 6 (148). C. 386—396.

(Sklez V. XXV Bol’shiye Bannyye chteniya «“Vremya, nazad!” Reintegratsiya proshlogo i krizis voobrazheniya budushchego» (Mezhdunarodnyy «Memorial», 31 March — 1 April 2017) // NLO. 2017. № 6 (148). Р. 386—396.)

[Хальбвакс 2005] — Хальбвакс М. Коллективная и историческая память // Неприкосновенный запас. 2005. № 40-41 (2-3). С. 8—27 (http://magazines.russ.ru/nz/2005/2/ha2.html (дата обращения: 08.02.2019)).

(Halbwachs M. Mémoire collective et mémoire historique // Neprikosnovennyy zapas. 2005. № 41-42 (2-3). P. 8—27. — In Russ.)

[Assmann, Conrad 2010] — Memory in a Global Age: Discourses, Practices and Trajectories / Ed. by A. Assmann, S. Conrad. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2010.

[Bond, Craps, Vermeulen 2017] — Memory Unbound: Tracing the Dynamics of Memory Studies / Ed. by L. Bond, S. Craps, P. Vermeulen. New York; Oxford: Berghahn Books, 2017.

[Bond, Rapson 2014] — The Transcultural Turn: Interrogating Memory between and beyond Borders / Ed. by L. Bond, J. Rapson. Berlin: De Gruyter, 2014.

[Carrington 2016] — Carrington D. The Anthropocene Epoch: Scientists Declare Dawn of Human-Influenced Age // The Guardian. 2016. August 29 (https://www.theguardian.com/environment/2016/aug/29/declare-anthropocene-epoch-experts-urge-geologic... (дата обращения: 08.02.2019)).

[Chakrabarty 2009] — Chakrabarty D. The climate of history: Four theses // Critical Inquiry. 2009. Vol. 35. № 1. P. 197—222.

[Chakrabarty 2014] — Chakrabarty D. Climate and capital: On conjoined histories // Critical Inquiry. 2014. Vol. 41. № 1. P. 1—23.

[Craps 2017] — Craps S. Climate Change and the Art of Anticipatory Memory // Parallax. 2017. Vol. 23. № 4. P. 479—492.

[Craps, Crownshaw, Wenzel et al. 2018] — Craps S., Crownshaw R., Wenzel J., Kennedy R., Colebrook C., Nardizzi V. Memory Studies and the Anthropocene: A Roundtable // Memory Studies. 2018 (2017). Vol. 11. № 4. P. 498—515.

[Crownshaw 2011] — Transcultural Memory. Parallax (Special Issue) / Ed. by R. Crownshaw. 2011. Vol. 17. № 4.

[Crownshaw, Kilby, Rowland 2010] — The Future of Memory / Ed. by R. Crownshaw, J. Kilby, A. Rowland. New York: Berghahn, 2010.

[De Cesari, Rigney 2014] — Transnational Memory: Circulation, Articulation, Scales / Ed. by C. De Cesari, A. Rigney. Berlin: De Gruyter, 2014.

[Erll 2011a] — Erll A. Memory in Culture / Trans. by S.B. Young. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2011.

[Erll 2011b] — Erll A. Travelling memory // Parallax. 2011. Vol. 17. № 4. P. 4—18.

[Garde-Hansen, Hoskins, Reading 2009] — Save as… Digital Memories / Ed. by J. Garde-Hansen, A. Hoskins, A. Reading. Hampshire: Palgrave Macmillan, 2009.

[Gutman, Brown, Sodaro 2010] — Memory and the Future: Transnational Politics, Ethics and Society / Ed. by Y. Gutman, A.D. Brown, A. Sodaro. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2010.

[Hoskins 2011] — Hoskins A. Media, Memory, Metaphor: Remembering and the Connective Turn // Parallax. 2011. Vol. 17. № 4. P. 19—31.

[Huyssen 2003] — Huyssen A. Present Pasts: Urban Palimpsests and the Politics of Memory. Stanford, California: Stanford University Press, 2003.

[Knittel, Driscoll 2017] — Memory after Humanism. Parallax (Special issue) / Ed. by S.C. Knittel, K. Driscoll. 2017. Vol. 23 (4).

[Levy, Sznaider 2006] — Levy D., Sznaider N. The Holocaust and Memory in the Global Age. Philadelphia, PA: Temple University Press, 2006.

[Nora 1989] — Nora P. Between Memory and History: Les Lieux de Mémoire // Representations. 1989. № 26. P. 7—24.

[Olick, Venitzky-Seroussi, Levy 2011] — The Collective Memory Reader / Ed. by J.K. Olick, V. Venitzky-Seroussi, D. Levy. Oxford; New York: Oxford University Press, 2011.

[Radstone, Schwarz 2010] — Memory: Histories, Theories, Debates / Ed. by S. Radstone, B. Schwarz. New York: Fordham University Press, 2010.

[Reading 2014] — Reading A. Seeing Red: A Political Economy of Digital Memory // Media, Culture & Society. 2014. Vol. 36. № 6. P. 748—760.

[Rigney 2012] — Rigney A. The Afterlives of Walter Scott. Memory on the Move. Oxford: Oxford University Press, 2012.

[Rich 2018] — Rich N. Losing Earth: The decade we almost stopped climate change // The New York Times. 2018. August 1 (https://www.nytimes.com/interactive/2018/08/01/magazine/climate-change-losing-earth.html (дата обращения: 06.02.2019)).

[Rothberg 2009] — Rothberg M. Multidirectional Memory: Remembering the Holocaust in the Age of Decolonization. Stanford, CA: Stanford University Press, 2009.

[Zavadski, Toepfl 2019] — Zavadski A., Toepfl F. Querying the Internet as a Mnemonic Practice: How Search Engines Mediate Four Types of Past Events in Russia // Media, Culture & Society. 2019.Vol. 41. № 1. P. 21—37.



[1] Англоязычный термин «memory studies» я использую ввиду отсутствия в русском языке эквивалентного ему понятия. Тогда как термины «историческая память», «культурная память», «коллективная память», «мемориальная культура» и др. прижились и активно используются авторами, пишущими на русском, выражение «исследования памяти» носит скорее описательный, нежели концептуальный, характер.

[2] Астрид Эрль пишет, что за последние 30 лет память стала «поистине трансдисциплинарным феноменом, функционирование которого невозможно понять» посредством одностороннего, строго дисциплинарного анализа [Erll 2011a: 38].

[3] Официальный сайт Memory Studies Association: www.memorystudiesassociation.org (дата обращения: 06.02.2019).

[4] «Алейда и Ян Ассманы получили Премию мира на Франкфуртской книжной ярмар­ке» // Новости «Нового литературного обозрения». 15.10.2018 (https://www.nlobooks.ru/events/novosti/aleyda-i-yan-assmany-poluchili-premiyu-mira-na-frankfurtskoy-... (дата обращения: 08.02.2019)).

[5] ERC Advanced Grant for Ann Rigney. Remembering Hope: The Cultural Memory of Protest in Europe // Официальный сайт Утрехтского университета (https://cchr.uu.nl/erc-advanced-grant-for-ann-rigney-remembering-hope-the-cultural-memory-of-protest... (дата обращения: 07.02.2019)).

[6] Здесь и далее Рита Фелски цитируется в переводе Игоря Кобылина.

[7] О точках пересечения memory studies и публичной истории см.: [Завадский, Склез, Суверина].

[8] Персональная страница Анны Ридинг на сайте Королевского колледжа Лондона: https://www.kcl.ac.uk/people/person.aspx?id=1784ff1c-5df7-4f93-8349-401faa522b1f (дата обращения: 07.02.2019).

[9] Я отказался от использования более красивого и, на первый взгляд, более подхо­дя­ще­­го выражения «странствующая память», чтобы уйти от корня «стран» и, со­от­вет­ст­венно, от слова «страна» и тем самым избежать ассоциаций с нацией-государством.

[10] См., например, дискуссию об аффирмативном характере немецкой культуры памяти: [Ассман 2016].

[11] Об этом свидетельствует упомянутый выше проект Энн Ригни, посвященный культурной памяти о протестах, а также, например, преконференция «Towards a Polyphony of Memory? Media, Communication and Memory in the Digital Age» Европейской ассоциации исследований и образования в области коммуникации (ECREA 2018, Лугано, 31 октября — 3 ноября 2018 года), где одной из центральных тем являлся как раз активизм.

[12] Созданная в 2009 году Рабочая группа по антропоцену, которую возглавляет профессор палеобиологии Лестерского университета Ян Заласевич (https://www2.le.ac.uk/departments/geology/people/zalasiewicz-ja (дата обращения: 06.02.2019)), считает, что антропоцен пришел на смену голоцену примерно в середине XX века. Рабочая группа представила рекомендации по признанию антропоцена новой геологической эпохой на Международном геологическом конгрессе в 2016 году. В данный момент эти предложения рассматриваются стратиграфической комиссией при Международном союзе геологических наук (IUGS). См. подробнее: [Carrington 2016; Ранкс 2017].

[13] Ibid. P. 500.

[14] Спектакль «Дыхание» на сайте Театра Наций: https://theatreofnations.ru/performances/dyhanie (дата обращения: 06.02.2019).

[15] В июне 2019 года темой MSA Forward будут «передвигающиеся воспоминания» / «воспоминания в движении». См. страницу Call for Papers: https://www.memorystudiesassociation.org/madrid-conference-2019-msa-forward-cfp/(дата обращения: 08.02.2019). К сожалению, прием заявок на этот воркшоп уже закончился.

[16] Официальный сайт сообщества: http://www.mnemonics.ugent.be/about/ (дата обращения: 06.02.2019).

[17] Полная программа школы: http://www.mnemonics.ugent.be/archive/mnemonics-2017-program/ (дата обращения: 06.02.2019).

[18] Посмотреть выступления можно здесь: http://www.mnemonics.ugent.be/archive/mnemonics-2017-keynote-lectures/ (дата обращения: 06.02.2019).

[19] Полная программа школы: http://www.mnemonics.ugent.be/archive/mnemonics-2018-program/(дата обращения: 06.02.2019); Call for Papers школы: http://www.mnemonics.ugent.be/archive/call-for-papers-mnemonics-2018-ecologies-of-memory/ (дата обращения: 06.02.2019).

[20] Официальный сайт форума: https://forum.axishistory.com/ (дата обращения: 06.02.2019).

[21] Официальный сайт Хелене Ньюманн: http://www.helenenymann.com/ (дата обращения: 06.02.2019).

[22] Call for papers на школу уже опубликован, заявки принимаются до 1 марта 2019 года. Официальный сайт школы «Mnemonics»: http://www.mnemonics.ugent.be/ (дата обращения: 06.02.2019).

[23] Там же приведены примеры критического отношения ряда исследователей к результативности этого процесса: [Bond, Rapson 2014: 19].


Вернуться назад