ИНТЕЛРОС > №160, 2019 > Металлы Виктора Сосноры

Людмила Зубова
Металлы Виктора Сосноры


17 января 2020

 

Людмила Зубова (СПбГУ; профессор кафедры русского языка; доктор филологических наук)

Lyudmila Zubova (Doctor of Philology; Professor, Department of Russian Language St. Petersburg State University)

l-zubova@yandex.ru

Ключевые слова: современная поэзия, лингвистическая поэтика, Виктор Соснора, лексика, названия металлов, метафоры, сравнения, парадокс

Key words: contemporary poetry, linguistic poetics, Victor Sosnora, vocabulary, names of metals, metaphors, comparisons, paradox

УДК/UDC: 75.03+74.01/09+93

Аннотация: В статье рассматривается употребление названий металлов в поэзии Виктора Сосноры с учетом его опыта работы слесарем в ранний период творчества. Автор статьи показывает, что внимание поэта сосредоточено преимущественно не на общекультурных переносных значениях, коннотациях и символах, свойственных такой лексике, а на собственном представлении о мире.

Abstract: Zubova’s article examines the use of the names of metals in the poetry of Victor Sosnora, given his experience as a locksmith in the early period of his writing career. The article shows that the poet’s attention is focused mainly not on general cultural figurative meanings, connotations, and symbols characteristic of such vocabulary, but on his own idea of the world.

 

Lyudmila Zubova. The Metals of Victor Sosnora

Я смотрю с интересом:
Кесарь я или слесарь?

Виктор Соснора.
«Семейный портрет»

Первые сборники стихов Виктора Сосноры были опубликованы в шестидесятых годах ХХ века: «Январский ливень» (1962), «Триптих» (1965) и «Всадники» (1969).

При всей вдохновляющей оттепели идеологическая и эстетическая цензура в СССР была весьма строгой, опубликовать книгу совсем молодому автору было очень непросто, почти невероятно. Тем более поэту, пишущему нестандартно. На издание сборников существенно повлияли рекомендации Н.А. Асеева и Д.С. Лихачева. Конечно, и Асеев, и Лихачев, хорошо зная идеологические предпочтения издательской политики, подчеркивали в своих предисловиях к этим сборникам социальный статус Сосноры: слесарь машиностроительного завода. Возможно, рабочая профессия автора повлияла на их выход больше, чем рекомендации поэта и ученого.

Но эта профессия во многом определила также идеологию и образный строй поэзии Сосноры и в раннем, и в позднем его творчестве.

В книге «Тиетта» (1963) есть такое стихотворение:

А ели звенели металлом зеленым!
Их зори лизали!
Морозы вонзались!
А ели звенели металлом зеленым!
Коньками по наледи!
Гонгом вокзальным!

Был купол у каждой из елей заломлен,
как шлем металлурга!
Как замок над валом!
Хоть ели звенели металлом зеленым,
я знал достоверно:
они деревянны.

Они — насажденья. Зеленые,
стынут,
любым миллиграммом своей протоплазмы
они — теплотворны,
они — сердцевинны
и ждут не дождутся:
а может быть — праздник?

Зима не помедлит
и не поминдалит.
В такие безбожные зимы,
как наши,
обязано все притворяться металлом,
иначе...
известно,
что будет
иначе...

(«А ели звенели металлом зеленым...» — с. 260) [1].

Высказывание обязано все притворяться металлом оказалось не просто декларацией.

И само слово металл, и названия разных металлов, и названия изделий из металла встречаются у Сосноры очень часто [2], возможно, чаще, чем у всех остальных поэтов [3]. Обращает на себя внимание то, что слово металл, его производные и гипонимы помещаются в лирические, преимущественно пейзажные контексты:

Что же ты не спишь, кузнечик?
Металлической ладошкой
по цветам стучишь, по злакам,
по прибрежным якорям.

(«Кузнечик» — с. 286)

Дождевые вылезали
черви,
мрачные,
как шпалы,
одуванчики вонзали
в них свои стальные шпаги!

(«Когда нет луны» — с. 266)


Время!
Деревья торчат грифелями.
Грустный кустарник реет граблями.

А над дорогой — зимней струною —
звонкое солнце,
ибо стальное.

(«Зимняя дорога» — с. 371)

Октябрь.
Ох, табор!
Трамваи скрипучи —
кибитки, кибитки!
Прохожие цугом —
цыгане, цыгане!
На черном асфальте —
на черной копирке
железные лужи лежат в целлофане.
Октябрь!
(«Октябрь» — с. 162)

Стояла осень.
О, сентябрь!
Медовый месяц мой, сентябрь!
Тропинка ленточкой свинца
опутывала парк.

Парк увядал...
Среди ветвей
подобны тысяче гитар,
витали листья.
Грохотал
сентябрь:
— Проклятый век!
(«Два сентября и один февраль» — с. 300)

Наши быстрые буквицы — мир неживой:
сколько лавров и терний!
Ничего не осталось у нас, ничего —
и ни тем, и ни тени.

Наши буквицы — бой петушиных корон,
ни сомнений, ни солнца.
Лишь летучие мыши мигают крылом.
Да свинцовые совы.
(«Вечер в лесу» — с. 509)

Вот муравей —
работает,
хоть маленький чуть-чуть,
у ворона от хохота
дрожит чугунный чуб!
(«Танец девочки с деревянной бабочкой» /
«Город, в котором заблудился юмор» — с. 203)

Это было,
когда в деревне жил мужик —
Федот Шевардин.
Жил он в бане.
Батрачил.
На зиму сушил себе рыбу и лук.
Он всю зиму питался рыбой и луком
и пел одинокие песни.
И в особо морозные ночи
из трубы вместо домашнего дыма
поднимались к чугунному зимнему небу
его одинокие песни.
(«Каталог дня»/«Хроника Ладоги» — с. 358)

Когда замигает бронзой
вечерний колокол моря

и восемь веселых лун
расставят свои зеркала, —
обманывайся, товарищ! —
тогда накануне страха
опущенными парусами
развлекается тишина.
(«Когда на больших бастилиях...» — с. 414)

Небо заалело.
В городе, как в зале,
гулко.

Но аллеи,
видимо, озябли.
Приклонили кроны
к снегу — олову,
жалуются громко:
— Холодно, холодно.
(«Аллеи» — с. 81—82)

В системе тропов металлы предстают субъектами сравнения редко, причем уподобление оказывается неожиданным:

Жила-была крыша, крытая жестью.
От ржавчины
жесть была пушистая, как шерсть щенка.
Жила-была на крыше труба.
Она была страшная и черная,
как чернильница полицейского.
(«Сова и мышь» — с. 253)

А в ночи час, откуда ни возьмись,
по полю Марсову и так и сяк я
хожу, святой и хуже — василиск,
и новый наводнениям историк.
Я слышу меди хоботы, полки,
под эполет идущие и к шагу,
я вижу воды — белые платки
у волн, текущих от ноги к Кронштадту.
(«Anno Iva» — с. 719)

Во втором из этих контекстов генитивная метафора меди хоботы вполне прозрачна по смыслу: медь сравнивается с хоботом по зрительному подобию трубы и хобота — на основе традиционных синекдохи и символа: музыкальный инструмент (труба) из меди → медь → слава (ср. поговорку пройти огонь, воду и медные трубы).

Гораздо чаще металлы становятся образами сравнений. Возможно, это связано с тем, что в картине мира Сосноры свойства металлов являются эталонными для познания и описания действительности, а также для создания собственной художественной действительности.

Вероятно, самое заметное явление при взгляде на лексику металлов в поэзии Сосноры — это образы металлообразной телесности.

Во многих текстах части тела людей и других существ предстают металлическими деталями.

В стихотворении «Медная сова» (1963) при изображении памятника Петру I на первый план выдвигается именно медь:

По городу медленно всадник скакал.
Копыто позванивало, как стакан.

Зрачок полыхал — снежнобелая цель
на бледно-зеленом лице.

Икона! Тебя узнаю, государь!
В пернатой сутане сова-красота!

Твой — город! Тебе —
рапортующий порт.
Ты — боцман Сова, помазанник Петр.

Из меди мозги, из меди уста.
Коррозия крови на медных усах.

И капля из крови направлена вниз, —
висит помидориной на носу.
Ликуй, истеричка, изверг, садист!
Я щеки тебе на блюдце несу!
(«Медная сова» — с. 248—249)

Название поэмы Пушкина «Медный всадник» анаграммировано в первой строке: медленно всадник, при этом неподвижности монумента противопоставлен образ движения — с позваниванием копыта. Слова Из меди мозги, из меди уста. / Коррозия крови на медных усах не просто детализация изображения: в этих строках речь идет уже не столько о памятнике, сколько о Петре I — человеке, к которому в последней строфе обращена и брань, и декларация собственной жертвенности. Собственно, слова из меди мозги (заметим, что на памятнике мозг не изображается) — тоже брань. Фразеологизм медный лоб имеет значение ‘Бран. Об упрямом, тупом, ограниченном человеке’ [Бирих, Мокиенко, Степанова 1998: 345] [4].

Многие примеры представления телесного как металлического связаны с традиционной символикой стали (стальной — ‘твердый, непоколебимый’ — о человеке, характере; ср. культовую для советской идеологии повесть Н.А. Островского «Как закалялась сталь», фамилию-псевдоним Сталин и мн. др.). Одна ко если общеупотребительное переносное значение слова стальной основано преимущественно на положительных коннотациях слова сталь, то в стихах Сосноры есть и явное изображение стального как бесчувственного:

И человек хватает револьвер, вот тот,
который рос, как яблоко в саду, — курок! —
о, честен выстрел — падают очки,
чулок убит, каблук упал за куст. В лучах
идет к дитю тот, в кепке, он — спасен! Дите
опять струю, как саблю, меж колен зажал. Пята
отца стальна,
 он бьет босой пятою в дверь, — а что?!
(«Пастораль, или Эстонская элегия» — с. 557)

О кратер оло —
ва любви,
 — не мед.
Охватит око, —
зуб на зуб неймет.
Вы молодость,
вы — возраст для измен:
ведь мало даст,
а все возьмет взамен.
Лишись одной...
быть не быть — не вопрос, —
лишь одино —
чество, камин и пес,
лишь сталь лица
и палец-бумеранг...
Листается
латынь моих бумаг!
(«О кратер оло —...» — с. 643)

В последнем примере сталь лица противопоставлена кратеру олова любви. Олово в этой генитивной метафоре, вероятно, — образ мягкости, способности к расплавленности, но слово кратер указывает на опасность извержения вулкана.

В следующем контексте прилагательным стальной названо болезненное ощущение:

я ничуть не тяжелее звездочки одуванчика,
я, вес-елый, пере-весился через перила
и повис на одиннадцатом этаже,
ухватившись пальцами за толстую плиту-пьедестал (балкона).
<...>
Снял меня Ю-биляр художник ЭН.
Оказывается:
пальцы мои примерзли к тому пьедесталу,
кожу со всей хиромантией этой сорвало,
от холода и от про-висанья —
челюсти в судорогах стальных, на губах —
пурпурные пузырьки пены.
Силы святые (что ли?) под-держивали меня на
одиннадцатом этаже?
(«Несостоявшееся самоубийство» — с. 526—527)

Возможно, метафора в судорогах стальных семантически производна от фразеологизма железная хватка, тем более что о судороге говорят, что она схватила.

Некоторые авторские метафоры и сравнения основаны на таком свойстве стали, как свет, блеск:

Сердце души моей в мире — светлая сталь.
Что мне бояться, — библиотек, Бабилона, бульваров?
Кого? — бедуинов?
Чьей чепухой еще унижаться мне, униату?
(«Новая Книга — ваянье и гибель меня...» — с. 638)

Воду поджарим на сковородке, в нее окунем чеснок и
кильки хлебнем до дна.
Ночью носки в стирке протрем и будем, как боги, бежать
в носках на Закат,
мифы морализуя, эхо Эллады в Грецию запустив.
Кто вы, маэстро, с машинкой пишущей? Стрижен, как сталь,
в бане пивом отпарился и вышел, дыша, но и трясясь, как тростник.
(«О себе» — с. 558)

В первом из этих примеров объединены признаки света и твердости. Совмещение разных признаков при нестандартном употреблении названий металлов и их производных в тропеической системе Сосноры — явление частое. Например, в слове чугунный Соснора активизирует такие свойства чугуна, как цвет и тяжесть:

Розы, как птицы, меня окружают, листами махая,
трогаю, и шипят, и кусают, рты разевая.
Птицы, как лодки, меня окружают и, как парашюты десанта,
веслами бьют и, приседая на крыше, стреляют из ружей,
окна открыты с луной, коршуны, жаворонки, чайки и цапли
вьются у горла веревкой, в рот набиваются паклей.
Снится, что я черная птица, лечу как чугунный,
снизу охотник стреляет, а пули из воска и тают, как капли,
и падают в бездну.
И,
опрокинуты когти,
падаю в бездну.
(«Розы, как птицы, меня окружают, листами махая...» — с. 772)

Если в общеупотребительном языке существуют такие языковые метафоры, как золотые руки, золотое сердце [5], то в поэзии Сосноры появляются золотые губы, очи, глаза, колени, нос:

Я нить свою тяну из стран теней,
оттуда роза вянет больше, — годы! —
в шкафу, где с полной вешалки туник
выходят моли, золотые губы!
(«Anno Iva» — с. 730)

В лифте летал Аполлон. Лилипут. В голубом.
Ласточкой галстук. С красной кифарой.
<...>
Вот что о баре. В баре сидел настоящий сатир. Современник.
Может быть, с рожками, только в кудрях затерялись.
Кудри его! Не описываю. Не фантаст.
Девы дышали, как лошади, кудри его пожирая очами.
Очи его! Очи ангелов или гусаров, они — цвета злата!
Ноги его! На копытах! Ну, что тут прибавить?
Руки его!.. Впрочем, ручки с похмелья гуляли.
Есть небольшая деталь... так, не деталь, а штришок:
голый ходил. Даже не в чем мать родила, куда бы ни
шло, а — голее.
<...>
Выпив свою сардоническую бутылку
и обведя аборигенов золотыми от злобы глазами, вставал
и — вылетал, как скальпель, в дверь под названием «Выход».
И...
в море купался. Как все!
Марсий, — о нем говорили. Фамилия: Марсий.
(«Мой милый!» — с. 539)

Уходят,
их губы в рогожках, в песцах, в каплях, как звук.
У холла
попытка возврата, ступеньки стучат, отключаю звонок.
Их чаши
забыты за бунт на коленях моих золотых, где гремел алкоголь.
Прощайте,
из памяти, числа, я их рифмовал, алгоритм.
(«Уходят женщины» — с. 784)

Золотой нос в одноименном стихотворении предстает эталоном разнообразных совершенств, начиная с обоняния:

В юности бисер к чему? — если вокруг жемчуга,
это сейчас я мечу, и обнюхивают, и вот вам клинический диагноз:
критик по кличке Золотой Нос.
Он еще обнюхивал Данте в Равенне и кричал, что у него пахнет серой
из ушей [6].
Уши вы уши, модели миражей! <...>
Если атеизму стол есть стол,
то у Орфея пели древесина и камни — тоже ведь столы,
у Пифагора не золотое бедро [7], а Золотой Нос,
разве ж не он отшлифовывал оптику, чтоб жечь перс-флот,
делал бизнес и этот сидонец, новатор «пи»,
известное еще китайцам по «Шелковому пути».
А святой из сиропных струй,
аленький цветочек, кормитель пичуг и львов,
Франциск Ассизский за какие кии был обожествлен,
он — первый из монахов взял патент на торговлю вином,
и всяк Наук работает на одну Войну,
и цель человекофилов — Золотой Нос.
(Смотри на свой —
уже золотится в неких предопределенных «веках»).

Ах!..
<...>
Ты газель голубая как лед
войди в ванну, возьми зеркало и карандаш
и пиши себя — на листке:
темя волосы лоб
брови веки ресницы глаза Золотой Нос
щеки скулы губы уши подбородок кадык
шею ключицы плечи локти пальцы до ногтей
и ногти ладони линии сгибы фаланг
груди соски ребра живот пупок
родинки волосяной покров у лобка
член или отверстие ноги колени голени стопу, —
мне не говори, я увижу кто смог, а кто нет.
<...>
Кто-то стучится в дверь — это кости стучат.
Выгляну в окно — всюду ходит Золотой Нос,
то он аист, то самка, то он туфли, то и Гоголь он,
то как откушенный член с алебардой у дверей.
Двери закрываются.
Он очень нежен, душист, умен, как венгерский стручок,
и надо же! — даже как дуэльный пистолет,
морален как шаги Командора и лукав как микроб.

То есть он вездесущ. Обонятелен. Куда б нырнуть,
знает, как щука. И как крысиный хвост.
(«Золотой Нос» — с. 830—837)

Не исключено, что персонаж критик по кличке Золотой Нос указывает на известного критика Михаила Золотоносова, весьма почитаемого в литературных кругах неофициальной культуры.

Строчки и цель человекофилов — Золотой Нос. / (Смотри на свой — / уже золотится в неких предопределенных «веках»), — возможно, отклик Сосноры на слова Иосифа Бродского: «Если главным отличием человека от других представителей животного царства является речь, то поэзия, будучи наивысшей формой словесности, представляет собой нашу видовую, антропологическую цель» [Бродский 2000: 108].

Связь образов металлов с телесностью проявляется и в иносказаниях, в которых слово металл, особенно в сочетании мой металл, становится перифразой пениса:

Я оставил последнюю пулю себе.
Расстрелял, да не все. Да и то
эта пуля, закутанная в серебре, —
мой металл, мой талант, мой — дите.

И чем дальше, тем, может быть, больше больней
это время на племя менять.
Ты не плачь над серебряной пулей моей,
мой не друг, мой не брат, мой — не мать.

Это будет так просто. У самых ресниц
клюнет клювик, — ау, миражи!
И не будет вас мучить без всяких границ
мой ни страх, мой ни бред, мой — ни жизнь.
(«Я оставил последнюю пулю себе...» — с. 548)

— Продолжайте, — так я сказал.
— Был художник с лицом сырого стекла
был он баловень утром но умница
был на лестнице с псом
с поводком для прогулок
поводком привязал
снял ремень
припоясал пса к животу
вниз не нужно глазами —
броситься вниз
(там кистями этаж ремонтировали маляры)
семью лестниц он падал
на первой упал...
Ваш, я вижу! Как ракурс рассказа?
(Мой металл процитировал мотоцикл.
Фонарь — электроянтарь!)
(«Не о себе»/«Хутор потерянный») [8]

Ходили на лапах тяжелые львы.
Мозг
мой
к ним
приязнь
имел.
За давностью дев
любопытство любви, —
любви ли?
Я
их
не
искал.

Кто муж героизма
мой меткий металл
осмелился
бы
осмеять?

Лишь Статую выставил
буквомарал.
Лишь статую, —
камнем
карать.
(«Дон Жуан» — с. 692)

У туч очутись, где в рисунках янтарь,
где курс — это маятник яхт...
Учи, ученица, не аз и не ять,
учи, ученица, меня.

Ученье у черни, у терний (поплюй,
червячник, пред ловлей кольца!).
По телу потратится твой поцелуй,
двупястье мое — до конца.

Что в ребрышках рыбки в отверстиях колб,
нырянье у ню во моря...
Не лучик, не ключик, ни Бог и ни Блок, —
учи, ученица, меня.

По пояс по стиксам пастись, где, венец
из вод извлекая, как цепь,
клянясь: — Уцелеть бы, где Овн и Телец! —
клянись себе: — Не уцелеть!

Клянись мне, как лотос клянется у Будд
на всечеловечий мяук:
мы в дом не уйдем, и у битв не убьют,
клянемся, — нас, медиум-двух!

Когда же все отнято, все отданó,
для тела — металл муравья,
от ста оставляя меня одного,
учи, ученица — меня!
(«У туч очутись, где в рисунках янтарь...» — с. 699)

Рисованье кувшина, будто он ню,
рот, неспящий, при полной луне засыхает,
это память вибрирует в желтых тонах,
рученьки белые, лягут.
Это волки кричат с далеких камней,
слышимы беглый огонь, и луна, и бокалы,
плач забытых теней, берег смытых дней,
ночи безумные, очи!
Небо не ценит, если металл устал [9],
и поднимает удар на летящих, неловко,
и срываются корабли с механизмов туч,
рученьки белые, бьющиеся.
Тех, кто любил, никому не скажу,
лодки не слезы, их крепят цепями,
ночи безумныя, рученьки белыя,
ночи да очи!
(«Рисованье кувшина, будто он ню...» — с. 775)

Сочетание пот железный и абсурдно, и логично:

Но ад, он одарен альковным днем,
когда с плечом блестящим и нагая
восход-заря взойдет над нашим дном,
как рыба, мордой ввысь, как наугад я.
О рыба розовая, лом-налим
осенний!..
Рокот, мол, ночное море...
Уж месяц-мироносец мне не мил!
Не любо небо родины в миноре!
Я дом отдам!.. (чуть вечный, ледовит
дом человечный!), выжму пот железный...
Уж осенью, а гуси не летят,
Ты, Господи, гусей тех, пожалей их.
(«Возвращение к морю /попытка/»— с. 746—747)

Слово железный в этом контексте можно понимать по-разному:
а) Как относительное прилагательное, образованное от существительного железá (ср. термин потовые железы). Тогда выжму пот железный может означать ‘приложу все силы’.
б) Как относительное прилагательное от существительного желéзо. В этом случае субъект высказывания выжму пот железный заявляет о своей готовности сделать на первый взгляд невероятное — заставить железо потеть. Но о железе, как и о стекле, и в общеупотребительном языке говорят, что они запотевают, потеют: «Процесс запотевания дверей заключается в образовании конденсата, причина — явно выраженная разница температур между воздушными потоками и железным полотном, которое способствует изменению агрегатного состояния воды» [Почему потеет входная железная дверь].

Такое понимание вполне естественно в контексте, в котором дом назван ледовитым.

в) Как метафорическое качественное прилагательное, если воспринимать это словосочетание все-таки как абсурдное. Это вполне возможно, потому что относительные прилагательные в нестандартных сочетаниях с существительными архаичны для современного языкового сознания. Они проявляют тенденцию обозначать не конкретный, а обобщенный признак и легко метафоризируются, особенно в поэзии (см. подробнее: [Шатерникова 1940: 446—455; Зубова 2000: 370—378]). В общеупотребительном языке метафорическое значение прилагательного железный представлено очень широко: железными называют волю, терпение, хватку, мускулы, нервы, здоровье, дисциплину, аргументы, логику, доводы.

Последнее толкование правдоподобно еще и потому, что примеров уподобления металлов жидкостям и жидкостей металлам по самым разным признакам у Сосноры немало, например:

Лица дожди стегают
металлическими пальцами
 [10].
Листья с деревьев стекают
плоскими каплями крови.
(«Лица дожди стегают...» / «Две осенние сказки» — с. 268)

Бахчисарай!
Твой хан Гирей
коварно и кроваво правил.
Менял внимательно гарем
и слезы на металлы плавил.
(«Фонтан слез» — с. 393—394)

В комнате у меня канделябр —
семь свечей, как семь балеринок в огненно-красных платочках.
Балеринки балуются:
чокаются рюмочками и смеются.
Я — советский султан.

В комнате у меня, в сумраке — семь львов.
Львы не дрессированы,
у львов библейские очи и расстояние между клыками, как
между Сциллой и Харибдой.

В комнате у меня и готические и современные шпаги.
Любой Лобачевский перепутает энную цифру нулей,
перечисляя плебеев, временщиков и антигероев,
искалеченных мной во все времена —
от Гренады до Иерусалима.
Эта сталь — для дуэлей.
<...>
Все пропало.
Балеринки погасли.
Львов съели.
Всю мою иллюзорную современность
(я с такими усилиями и с бабочками ее сочинял)
поглотила и эта гроза.
Взбешенный,
я выхватил шпагу, но...

шпага за шпагой, как сосульки, таяли — капля за каплей,
капли металла растворялись в каплях дождя.

(«Живое зеркало» — с. 424—426)

А сверху белый круг сверкает с крыш,
по мавзолеям катятся, как боги,
древнейших вод железные шары,
мне в баньку бы по-черному да на бок.
Но к берегам не отводите челн,
воспетый мной, он с лодкой одинаков,
иначе этой ночью эта чернь
в свой пепел-плач весь белый свет оденет.
(«Anno Iva» — с. 732)

И... очнулся на льдине.

Льдина была вся в воде (билась вода!)
я стоял на коленях (боялся!) не встать, я уже весь вспотел,
пот выплывал из-под меха,
расплывался по морде,
заплывал под подбородок,
и выплывал на живот,
виноградные капли пота скатывались по животу,
размякла спина, заливало ее легким алюминиевым перламутром.
Так что — тошнило.
Руки окостенели от пота... Я уснул.
<...>
И рвало меня прямо в стальной воде,
и барахтался я и вращался,
и хватался судорожно за какие-то льдинки побольше и
поменьше,
плыл под водой, опускаясь и выбрасываясь, как всхлип,
и никакого дна ноги не ощущали (болтались!)
(«Несостоявшееся самоубийство» — с. 529, 532)

Потом придет моя Марина,
мы выпьем медное вино
из простоквашного кувшина
и выкинем кувшин в окно.
(«Февраль» — с. 382) Большинство прилагательных от названий металлов в поэзии Сосноры — прилагательные качественные, из приведенных ранее примеров — железные лужи, свинцовые совы, чугунный чуб (у ворона), к чугунному зимнему небу, в судорогах стальных, алюминиевым перламутром, в стальной воде, медное вино. На переход относительного прилагательного в качественное ясно указывает и его краткая форма в функции предиката: пята отца стальна.

Но еще более отчетливо трансформация относительных прилагательных в качественные проявляется в контекстах с парадоксальным совмещением названий разных металлов (или названий других материалов, веществ) и их производных в едином образе:

На ели елочки и шишки — куколки из клея.
(Помни: птица Хлоя!)

Железный медный дождь в лесу мне ливень льет.
(Лубок!)
(«Строки»/«Закат в дождь» — с. 615)

Бедный ребенок с лицом алкоголика
в платье чугунного серебра,
как ты жонглировала ладонями
в зале, где люди, как фрукты в корзинах,
фрукты в соломенных воротничках!
(«Певица»/«Мотивы К.И. Галчинского» — с. 496)

Стою с бокалом. И не брошусь.
Стою вне Вас, бокал — за Вас!
Я пью вино — златую бронзу, —
и счастлив мой глагол и глас!
(«Кристалл любви, кристалл надежды...» — с. 414)

О, ночь сибирская, —
сирень!
Мое окно стеклянной бронзы.
Как статуэтки сигарет,
стоят безумные березы.

Безумные стволы из меди,
из белой меди арматуры.
В ночи безжизненно цементен
архипелаг архитектуры.
(«О, ночь сибирская...» — с. 271)

Следующие два контекста демонстрируют взаимообратимость метафорического уподобления стекла и стали, вероятно, по признакам твердости и блеска:

Ходит и ходит
на цепи птица
с костяным клювом.

И стучит клювом
по стальным стеклам
моего неба.

Кто ты есть, птица?
Ты — судьба стаи?
Ты — ничья клятва?

Ты — мои мысли?
Ты — мои крылья?
Ты — мои цепи?
(«Ходит и ходит...» — с. 458)

Я битвы ломал, как широкие свечи,
костюмы меняя от фижм до сапог,
от бомжей до красной одежды Тибета,
и не намагничен мой черный компас.

Но, чисто листая страницы Страбона,
мне стул не подходит, и проклят мой стол,
неловкие души ломаются быстро,
им мирные рамы — стеклянная сталь.
(«И белые ночи, и черные речи...» — с. 774—775)

Парадоксальное совмещение лексики металлов и других веществ наблюдается и в генитивных метафорах:

Есть суть натуры:
Цезарь книг не жег,
он их писал. Петр — жег, женоподобен.
А потому, что ум не тот, и ус
то ль недобрит, то ль недобита утварь,
успеха нет у зависти у Муз…
<...>
Тот — не мореход, а всадник,
сжег корабли. А этот — корабел,
с конем — никак, боялся, как живых всех.
Не видя индивида, Фальконе
в медь бронз, — а ну-ка, солнце, ярче брысьни!
Всех Всадником пугают на Коне...
Не бойтесь, он матрос, с водобоязнью.
(«Возвращение к морю (попытка)» — с. 742—743)

Кстати, Никиппа. В ней-то и дело. Любила она отдаваться.
Нравилось ей. У нее были белые ноги,
ну, и она их время от времени раздвигала.
Вот Аполлон. Это — жених.
Ну, а жених — это тот, кто ждет своей очереди к невесте.
Марсий, к примеру.
Этот — гений флиртов и флейт.
Марсий — любил, а она хорошо мифологию знала.
Был и в Москве какой-то Гигант. Но этот был — настоящий поэт:
в «Юности» публиковался. Пел под окном, как Лопе де Вега.
И колебалась в стали стекла шляпа его с шаловливым павлином
и кружевное жабо с мужскими усами.
(«Мой милый!» — с. 539—540).

Есть у Сосноры и такой текст, в котором генитивная метафора парадоксальна не семантической противоречивостью элементов, а, напротив, семантической избыточностью — плеоназмом. В следующих строчках латинский химический термин дублируется общеупотребительным словом с тем же значением:

Кузмин казним форелью...
Стой зависть! Пересмешник-переводчик:
у нас есть крепость, в крепости есть кресла, —
пиши по шее получай свой сикль.
Чей сад? Чьи вам читатель чудеса? —
плюмбум свинца? или сонет свинины?
(«Дидактическая поэма» — с. 681)

Плюмбум свинца — здесь перифрастическое обозначение пули как метонимии расстрела. В стиле «пересмешника-переводчика» слово плюмбум может быть ономатопеей, то есть звукоподражанием, похожим на глагол плюхнуть и междометие плюх.

Этот фрагмент продолжается строчками, в которых тема «пересмешника- переводчика» развивается — с искаженными знаменитыми цитатами из поэзии Пушкина и Блока, а также «переводом» термина четырехстопный на четвероног:

библейки? рильки? лорки? элюарки? —
чья форма — арифметика для рифм?.. [11]
Четырехстопный ямб менаду ел,
он чтой-то чересчур четвероног,

четвероножье же — питающ млеком...
О ртуть моя! Журнал моя! До боли
нам ясен путь: он — пятистопный ямб.
(«Дидактическая поэма» — с. 681)

В этом контексте замена слова Русь на ртуть весьма показательна: ртуть у Сосноры регулярно связана с ядом и смертью, выражение гремучая ртуть указывает на взрывоопасность [12]. Кроме того, плюмбум свинца перекликается с блоковской стрелой татарской древней воли, потому что в этом контексте Соснора передразнивает знаменитые слова Блока О, Русь моя! Жена моя! До боли / Нам ясен долгий путь! / Наш путь — стрелой татарской древней воли / Пронзил нам грудь («На поле Куликовом»).

При синестезии создается парадокс уподобления запаха металлу:

Но есть иная жизнь, где нет Начал,
союз луны и глаз и вёсла сада,
где страсть новорождённая как ночь,
и с сигаретой дочери Содома.
Здесь я чужой среди домов и плит,
поставленных с окнами вертикально,
и не течет по морю черный плот,
и запах вин как золото литое.
(«999—666» — с. 846—847)

Сравнение здесь основано на признаках крепости и цвета (крепкое вино и золотистый цвет — языковые метафоры). В таком случае можно говорить о перенесенном сравнении, подобном перенесенному (метонимическому) эпитету типа пушкинских эпитетов быстрый карандаш, кибитка удалая.

В этом контексте, как и во всем контексте поэзии Сосноры, термин из сочетания золото литое связывается с представлением о том, что вино льют.

Вообще метонимия и синекдоха — чрезвычайно активные тропы у Сосноры (см.: [Зубова 2009]).

Вот несколько примеров, когда синекдохой стали названия металлов:

Я хочу написать об Анне Ахматовой.

Для романа за рюмкой — Блок, Модильяни.
Повесть пафоса — муж-стихотворец, жуан и игуан, неотъезд из
Отчизны,
неарест, остракизм, брызги бронзы, Никольский собор [13].
На рассказ — не рискну. Мемуары? — но мало ли мемориала?
(«Об Анне Ахматовой» — с. 625)

Не помнишь, как падали листья?
А ты попытайся, припомни:
как листья играли, как трубки из маленькой меди,
с еще малолетних деревьев уже опадали,
уже увядая, еще не желтея,
они опадали зеленого цвета.
(«Слепые» — с. 413)

Чей праздник здесь жил, волосами звеня?
Чьи флейты мистерий? Чьи магий мантильи?..
Меня не любили — болели меня...
(Чье сердце столиц?)... и, естественно — мстили.
Дай зеркало, друг! Дай стекляшку (где сталь?)
О мим-монголоид! С сумою семантик!
(«Хутор потерянный» — с. 603)

Стол в кружевцах-эстафетках (не тот, не сталь).
Машинка моя под хромированным колпаком (дурацким).
Слушаю (слышал) здесь — птица, простите:
пернатая Хлоя с хвостом (она — людоед).
(«Воскресенье (каталог без людей)» — с. 621);

Как я полз по пескам вороньих лап,
или летал на железе по городам и странам,
как я шагал шесть раз ногой вокруг земли,
всюду как клоун поднимая сабли и горны!
(«Выпавший, как водопад из Огня...» — с. 791—792)

Сочетание брызги бронзы в стихотворении «Об Анне Ахматовой» представляет собой высокую степень компрессии примерно такого смысла: ‘знаки почтения, подобные бронзовым памятникам’.

В стихотворении «Слепые» слово медь, элемент сравнения листья играли, как трубки из маленькой меди, указывает на медные музыкальные инструменты, может быть, литавры, что объясняет странное прилагательное в этом сравнении. При этом мотивацией сравнения является полисемия глагола играть: здесь ‘кружиться в воздухе’ (о листьях) и ‘исполнять музыкальное произведение’. Кроме того, словом медь здесь обозначен обычный цвет осенних листьев, хотя дальше говорится, что они еще не пожелтели, опадали зелеными.

Смысл синекдохи в обоих контекстах из стихотворения «Хутор потерянный» и слов летал на железе из поэмы «Флейта и прозаизмы» вполне ясен, называние самолета железом воспринимается как снисходительно-ироническое.

Уравнивание сущностей нередко представлено у Сосноры аппозитивными сочетаниями — лексическими биномами:

Мой дом стоял, как пять столбов, на холме с зеркалами.
Топилась печь, холод хорош, а стекла-ртуть зачем-то запотевали.

Как говорится, грусть моя не светла, направо дверь-дурь белела.
Да в жилах кровь, как мыльный конь, к пункту Б бежала.
(«Босые листья» — с. 677)

Музицирует время. Я — Маленький с буквы большой.
Что мои зайцезвуки — на цезарь-скрижали!
Фраза: «Гости съезжались на дачу». Киваю башкой:
— Ну, съезжались...

Простаков, Хлестаков, Смердяков да Обломов, т. п. —
татарва да пся крев, жидовня да чухонцы...
Слава Вам, кино-Конь! Пульт Петра, сталь-столица — теперь!
Что ж ты хочешь?
(«Мой монгол» — с. 601)

Чирикают цикады. Бледность.
Ты
мерещишься мне птицей у плетня
(сталь-санаторий, ну, и сталь-плетень!)
на двух ногах, а на лице — два глаза!
Не бойся. Час у бесов — не сейчас.
Я камень поднимаю, но не кину.
(«В Гагре» — с. 567—568)

Общий взгляд на лексику металлов в поэтике Виктора Сосноры позволяет увидеть, что он внимателен к металлам постоянно — начиная с как бы «производственной лирики» и в последующие годы все больше и больше совершенствуя способы представления этой темы в художественных образах. При этом наибольшее его внимание сосредоточено преимущественно не на общекультурных переносных значениях, коннотациях и символах, свойственных такой лексике, а на собственном представлении о мире.

В одном из интервью Соснора сказал:

Проблема, которая встает перед писателем, — идти ли по этой дороге [повторяя банальности. — Л.З.], писать ли впустую, самонаслаждаясь, или же смотреть на мир. <...> Если же я смотрю, если я более-менее оригинален — значит, что-то не то, что вы, я увижу. И напишу. Не важно, что величина предмета или события не играет никакой роли. Важно, что я увидел то, чего не видел никто. Увидел что- либо, отличное от других, — только в этом есть смысл художника. Ни одного нового чувства в этом мире я не опишу. И ни одного чувства нового нет ни у Шекспира, ни у Пушкина, ни у Гёте — все это старые чувства. Есть только новое видение мира [Соснора 1991: 8].

 

Библиография / References

 

[Бакакин 2019] — Бакакин В.В. Антология химических элементов, или Стихохимия // http://www.alhimik.ru/fun/stihochem20.html (дата обращения: 08.07.2019).

(Bakakin V.V. Antologiya khimicheskikh ehlementov, ili Stikhokhimiya // http://www.alhimik.ru/fun/ stihochem20.html (accessed: 08.07.2019).)

[Бирих, Мокиенко, Степанова 1998: 345] — Бирих А.К., Мокиенко В.М., Степанова Л.И. Словарь русской фразеологии: Историко- этимологический справочник. СПб.: Фолио-Пресс, 1998.

(Birikh A.K., Mokienko V.M., Stepanova L.I. Slovar’ russkoy frazeologii: Istoriko- ehtimologicheskiy spravochnik. Saint Petersburg, 1998.)

[Бродский 2000] — Бродский И. Большая книга интервью / Сост. В. Полухиной. М.: Захаров, 2000.

(Brodskiy I. Bol’shaya kniga interv’yu / Ed. by V. Polukhina. Moscow, 2000.)

[Гамбарян 2012] — Гамбарян И. Металл в стихах // http://site-metall.com/lir/236-metallv-stihah.html (дата обращения: 06.06.2019).

(Gambaryan I. Metall v stikhakh // http://site-metall.com/lir/236-metallv-stihah.html (accessed: 06.06.2019).)

[Григорьев, Шестакова и др. 2001] — Словарь языка русской поэзии XX века / Сост. В.П. Григорьев, Л.Л. Шестакова (отв. ред.) и др. М.: Языки славянской культуры, 2001. Т. I.

(Slovar’ yazyka russkoy poehzii XX veka / Ed. by V.P. Grigor’ev, L.L. Shestakova et all. Moscow, 2001. Vol. I.)

[Зубова 2000] — Зубова Л.В. Современная русская поэзия в контексте истории языка.М.: Новое литературное обозрение, 2000.

(Zubova L.V. Sovremennaya russkaya poehziya v kontekste istorii yazyka. Moscow, 2000.)

[Зубова 2009] — Зубова Л.В. Синекдоха в поэзии Виктора Сосноры // НЛО. 2009. № 97. С. 204—219.

(Zubova L.V. Sinekdokha v poehzii Viktora Sosnory // NLO. 2009. № 97. P. 204—219.)

[Зубова 2010] — Зубова Л.В. Языки современной поэзии. М.: Новое литературное обозрение, 2010.

(Zubova L.V. Yazyki sovremennoy poehzii. Moscow, 2010.)

[Иванова 2004] — Иванова Н.Н. Словарь языка поэзии (образный арсенал русской лирики конца XVIII — начала XX в.): Более 4500 образных слов и выражений. М.: АСТ; Астрель; Русские словари; Транзит - книга, 2004.

(Ivanova N.N. Slovar’ yazyka poehzii (obraznyy arsenal russkoy liriki kontsa XVIII — nachala XX v.: Bolee 4500 obraznykh slov i vyrazheniy. Moscow, 2004.)

[Кожевникова, Петрова 2017] — Кожевникова Н.А., Петрова З.Ю. Материалы к словарю метафор и сравнений русской литературы XIX—XX вв. Вып. 4: Камни, металлы; вып. 5: Ткани, изделия из тканей / Отв. ред. Л.Л. Шестакова. М.: Языки славянской культуры, 2017.

(Kozhevnikova N.A., Petrova Z.Yu. Materialy k slovaryu metafor i sravneniy russkoy literatury XIX—XX vv. Vol. 4: Kamni, metally; vol. 5: Tkani, izdeliya iz tkaney / Ed. by L.L. Shestakova. Moscow, 2017.)

[Маковельский 1999] — Маковельский А.О. Досократики: доэлеатовский и элеатовский периоды. Минск: Харвест, 1999.

(Makovel’skiy A.O. Dosokratiki: doehleatovskiy i ehleatovskiy periody. Minsk, 1999.)

[Максимова 2005] — Максимова Е.В. К вопросу об особенностях метафорического употребления названий металлов и производных от них прилагательных в поэтической речи // Вопросы русского и сопоставительного языкознания. Вып. II. Сборник научных статей преподавателей и аспирантов. Махачкала, 2005. С. 127—135.

(Maksimova E.V. K voprosu ob osobennostyakh metaforicheskogo upotrebleniya nazvaniy metallov i proizvodnykh ot nikh prilagatel’nykh v poehticheskoy rechi // Voprosy russkogo i sopostavitel’nogo yazykoznaniya. Vol. II. Makhachkala, 2005. P. 127—135.)

[Максимова 2006] — Максимова Е.В. Функционально-семантическая характеристика названий металлов и производных от них прилагательных в русском и немецком языках: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Махачкала, 2006.

(Maksimova E.V. Funktsional’no-semanticheskaya kharakteristika nazvaniy metallov i proizvodnykh ot nikh prilagatel’nykh v russkom i nemetskom yazykakh: Avtoref. dis. ... kand. filol. nauk. Makhachkala, 2006.)

[Павлович 1995] — Павлович Н.В. Язык образов: Парадигмы образов в русском поэтическом языке. М.: Эдиториал УРСС, 1995.

(Pavlovich N.V. Yazyk obrazov: Paradigmy obrazov v russkom poehticheskom yazyke. Moscow, 1995.)

[Почему потеет входная железная дверь] — Почему потеет входная железная дверь. Причины появления конденсата и способы устранения // https://vse-pro-dveri.com/pochemu-poteet-vhodnaya-zheleznayadver-prichiny-poyavleniya-kondensata-isposoby-ustraneniya.html/ (дата обращения: 06.07.2019).

(Pochemu poteet vkhodnaya zheleznaya dver’. Prichiny poyavleniya kondensata i sposoby ustraneniya // https://vse-pro-dveri.com/pochemu-poteet-vhodnaya-zheleznayadver-prichiny-poyavleniya-kondensata-isposoby-ustraneniya.html/ (accessed: 06.07.2019).)

[Соснора 1991] — Соснора В. «Лучшего времени у нас еще не было…»: интервью Ларисе Усовой // Россия. 1991. № 33 (14). 24—30 августа. С. 8 (http://www.ruthenia.ru/60s/sosnora/rossija.htm (дата обращения: 10.07.2019)).

(Sosnora V. «Luchshego vremeni u nas eshche ne bylo…»: interview to Larissa Usova // Rossiya. 1991. № 33 (14). August 24—30. P. 8 (http://www.ruthenia.ru/60s/sosnora/rossija.htm (accessed: 10.07.2019)).)

[Соснора 2006] — Соснора В. Стихотворения. СПб.: Амфора, 2006.

(Sosnora V. Stikhotvoreniya. Saint Petersburg, 2006.)

[Топоров 1988] — Топоров В.Н. Металлы // Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. М.: Советская энциклопедия, 1988. Т. 2. С. 146—147.

(Toporov V.N. Metally // Mify narodov mira. Ehntsiklopediya: In 2 vols. Moscow, 1988. Vol. 2. P. 146—147.)

[Филиппов, Грузман 2016] — Филиппов М.А., Грузман В.М. Образы металлов в науке и поэзии: учебное пособие для направления подготовки 22.03.01 — «Материаловедение» и 22.03.02 — «Металлургия». Екатеринбург: УрФУ, 2016.

(Filippov M.A., Gruzman V.M. Obrazy metallov v nauke i poehzii: uchebnoe posobie dlya napravleniya podgotovki 22.03.01 — «Materialovedenie » i 22.03.02 — «Metallurgiya». Ekaterinburg, 2016.)

[Шатерникова 1940] — Шатерникова Л.Н. Из истории синтаксической роли относительного прилагательного // Ученые записки Вологодского гос. пед. ин-та. Вологда, 1940. Вып. 1. С. 176—205.

(Shaternikova L.N. Iz istorii sintaksicheskoy roli otnositel’nogo prilagatel’nogo // Uchenye zapiski Vologodskogo gos. ped. in-ta. Vologda, 1940. Vol. 1. P. 176—205.)




[1] Здесь и далее все примеры из поэзии Сосноры приводятся по изданию: [Соснора 2006]. Шрифтовое выделение мое. — Л.З.

[2] В статье не рассматриваются многочисленные случаи прямой словарной номинации металлов и дериватов этих названий вне художественных тропов (типа стальной меч), языковые метафоры (типа золотые руки), а также традиционно-поэтическое и фразеологизированное употребление соответствующей лексики в метафорах и сравнениях (типа свинцовые тучи). Последовательность представления и анализа материала основана не на названиях металлов (сталь, железо, чугун, свинец, золото, серебро и т.д.) и не на тропах или фигурах (метафора, метонимия, эпитет и т. д.), а на тех процессах преобразования слова, которые наиболее характерны для поэтики Сосноры.

[3] Косвенным подтверждением этого смелого предположения являются материалы словарей поэтического языка, в частности: [Павлович 1995; Григорьев, Шестакова и др. 2001] и следующие выпуски продолжающегося издания [Иванова 2004; Кожевникова, Петрова 2017], коллекции цитат из поэзии, собранные химиками [Бакакин 2019] (часть материалов Бакакина опубликована в статье [Гамбарян 2012]), [Филиппов, Грузман 2016]. Из филологических исследований о лексике металлов в русской поэзии удалось найти только статью Е.В. Максимовой [Максимова 2005], которая является частью ее кандидатской диссертации о названиях металлов в русском и немецком языках [Максимова 2006].

[4] В этом словаре приводятся также указания на библейское и античное происхождение выражения.

[5] «Золото рассматривается как символ света, рассвета, солнца. С ним связываются идеи постоянства, достоинства, превосходства, величия, совершенства, силы, власти, богатства, мудрости, чистоты, жизненного начала (эликсир жизни), любви. Вместе с тем известны и такие традиции, где золото, наоборот, связано с упадком, тленностью, ревностью, предательством» [Топоров 1988: 147].

[6] По мифологическим представлениям, серой пахнет в аду, а Данте изобразил ад в своей «Божественной комедии».

[7] Известны легенды о том, что Пифагор — «сын Аполлона или Гермеса, что он имел золотое бедро, помнил о своем прежнем существовании, слышал гармонию сфер, спускался в Аид, имел общение с божественными существами и др.» [Маковельский 1999: 136].

[8] В сборнике [Соснора 2006] это стихотворение отсутствует, но оно есть на сайте Сосноры (http://sosnora.poet-premium.ru/poetry_17.html#520).

[9] В металловедении термин усталость металла обозначает явление, приводящее металл к разрушению после многократного изменения его напряженного состояния.

[10] Есть у Сосноры и такое иносказание, основанное на устойчивом сочетании дамасская сталь: Замок заката. Дождь из Дамасска и стужа — / дочь дождя («Строки»/«Закат в дождь» — с. 614). Ничто в тексте не указывает на город в Сирии. Дамасска — так в издании.

[11] Обратим внимание на контекстуальное сближение этимологически родственных слов арифметика и рифма. Определение стихотворных размеров основано на подсчетах.

[12] Если антенны диктуют всемирную ложь, / что мне до Мира, до ртутного шарика яда его («Не жди» — с. 823); в Дому Всех Мертвых он [реставратор. — Л.З.] — своя фигура, / где реки в руки им текут, как ртуть («Мартовские иды» — с. 711); я — голос весь, но отзвука у душ / не светится со щек со слезной ртутью («Мартовские иды» — с. 704); Ни зги, ни ноги, напрасный дар, / я пробежал меж пальцев гремучей ртутью («Флейта и прозаизмы» — с. 802). Строка я пробежал меж пальцев гремучей ртутью имеет буддийский подтекст, так как в той же поэме упоминаются склеенные пальцы Будды (подробнее см.: [Зубова 2010: 123]).

[13] В Никольском соборе состоялось отпевание Ахматовой.


Вернуться назад