Kulshat Medeuova. Protracted “Sovietness” and the Transformation of Collective Memory: Soviet and Post-Soviet Memorial Complexes in Kazakhstan

 

Введение

 

Осенью 2019 года произошло два события, при помощи которых можно символически описать векторы трансформаций коллективной памяти в постсоветском Казахстане. Первое — в Национальном музее новой столицы была проведена большая конференция по сакральной географии Казахстана, где небольшое количество академических и музейных исследователей было буквально растворено среди чиновников от культуры и акторов, производящих дискурс памяти на местах, то есть смотрителей на мазарах [1] — шыракшы, составителей родословных — шежире, а также общественных активистов и предпринимателей, строящих свой бизнес (чаще всего издательский или туристический) на истории и памяти.

Второе событие — современный поминальный «ас» (тризна) в честь когда- то известного в степи скотовладельца — бая Сагная (1819—1885), почти частное мероприятие, если бы не исторические отсылки к первому асу, состоявшемуся больше века назад [Артыкбаев 1993; Смағулов 2005; Сураганова 2009], запротоколированному также в различных источниках: от художественных и биографических текстов до поэтических и музыкальных историй [Муканов 1962; Джансугуров 1958; Жумабаев 1923; Мусрепов 1942; 1958]. В сложных сюжетных переплетениях первого аса фигурирует не только сам Сагнай — но и его сын Пан-Нурмагамбет (1848—1926) [2], участник коронации российского императора Николая II, поэт Акан-серэ (1843—1913) и его легендарный конь Кулагер. Во время скачек, организованных по случаю аса Сагнаю, Кулагер был убит завистниками. Гибель скакуна и тоска поэта, выразившаяся в одном из его самых знаменитых музыкальных произведений, подтолкнула классиков казахской литературы раннесоветского периода к созданию паттернов национального символизма, где образ смерти коня становится ключевым в интерпретации национальной культуры. Собственная трагическая судьба этих писателей и поэтов, которых затронули репрессии 30-х годов, подчеркивает метафорическую силу образа Кулагера. В действительности ас никогда не является частным, семейным событием [Смағулов 2005]. С точки зрения культурной памяти, ас имеет важное родовое, социально-политическое значение. Поминальный ас, проведенный с более чем вековым интервалом после первого, становится знаком глубины культурной памяти, ее конкретизации через привязку к реальной местности благодаря топографическим картам, позволившим установить точное месторасположение мазара Сагнаю.

Основная трудность описания колониальной ситуации в Казахстане — это перманентное вытеснение частной жизни, полной культурных смыслов, в пользу того, что репрезентирует собой государство, каким бы оно ни было на тот момент: советским, досоветским или постсоветским. Те или иные государственные институции, которые «захватили голос» высказываний от имени народа в советский период, будь то литература, музыка, живопись, монументальное искусство либо система «управления культурой» в целом, в постсоветский период сталкиваются с иными способами артикуляции как будто все того же «голоса народа». Но возникает конфликт интерпретаций этого самого голоса: кто на самом деле имеет право говорить от имени народа в целом (как говорят от имени родовых объединений); голос какого родового объединения лучше совпадает с общегосударственным голосом? В этой статье будет предпринята попытка через плотное описание эмпирического материала подойти к понимаю основных тенденций ревитализации культурной памяти в постсоветском Казахстане.

 

Картография памяти

 

Во время последнего аса основной участник [3], спонсировавший исторические изыскания, покупку топографических листов [4] начала 20-х годов XX века, на которых он нашел точное место захоронения своего прадеда, и само проведение этого большого резонансного общественного собрания, упомянул, что за весь период независимости он также участвовал в строительстве мазара Пан-Нурмагамбету в 1995 году, мечети имени Сагная и Пан-Нурмагамбета в городе Степногорске [5] в 2007 году, а также в возведении памятника легендарному скакуну Кулагеру в 2010 году. Нынешняя установка таса (камня) — памятного знака — на месте захоронения Сагная отличается от прежних инвестиций в память. Здесь важным элементом становится указание на местность, территорию кочевок, чтобы более молодое поколение представителей рода знали, что это буквально и есть земля их отцов. Смена жизненных укладов привела к отчуждению территорий: последовавшая советская индустриализация, затем постсоветское введение института частной собственности разорвали коллективную связь с землей, характерную для кочевого скотоводства. Память о ней в виде установки маркеров носит исключительно характер символического присвоения, поэтому возвращение территорий в культурный оборот происходит через подобные публичные акции, в том числе апеллирующие к картам. Так, на камне, который установили на месте захоронения, был нанесен фрагмент топографической карты, подтверждающей особый статус места. Строительство мазаров, мечетей, проведение асов выстраиваются в единую последовательность инструментов легитимации культурной памяти.

Ил. 1—2. Тас (поминальный камень), установленный на окраине Степногорска в 2019 году. Фото автора, Степногорск, 2019 [6]

Призыв чаще использовать карты русского географического общества в качестве источниковедческой базы по сакральной географии Казахстана, прозвучавший на конференции, — это другой инструмент легитимации, в котором важными являются и аналитический интерес к реальной досоветской картографии Казахстана, и эмоциональный пересмотр отношений к культурным ландшафтам со стороны неакадемического сообщества.

К третьему типу легитимации интереса к досоветской картографии можно отнести различные государственные программы в области культурной политики, как, например, государственная программа «Рухани жаңғыру» — «Духовное обновление» [7], которая стартовала в 2017 году с программной статьи Нурсултана Назарбаева [Назарбаев 2017] и создания специального научно- исследовательского центра «Сакральный Казахстан [8]». В интеллектуальном плане центр ставил задачу активизации исследований «скрытых», «вытесненных», а также локальных «краеведческих» тем и популяризации устной истории, описания паломнических практик и географии сакральных мест в виде многотомной энциклопедии [Сакральные объекты Казахстана 2017; Региональные сакральные объекты Казахстана 2017].

Таким образом, топография колониальных интересов неожиданно становится источником культурной памяти. Что, собственно, ищут сейчас на картах XVIII—XIX веков? Родовые места, указания территорий кочевок, кыстаков (зимовок), мазары своим предкам, первые упоминания топонимов — одним словом, ту информацию, которая стерилизовалась в советский период, становилась невидимой под утилитарным слоем экономической географии, одним из жестоких проявлений которой стало размещение на территории Казахстана исправительно-трудовых лагерей системы ГУЛАГа.

Исследовательский вопрос здесь в том, как памятники и монументы (по преимуществу советские инструменты коллективной идентичности) работают на самоопределение нового государства. Что в этом поиске доминирует, что вытесняется, как гибридизируется язык высказываний, какими мемориальными объектами маркируется теперь Казахстан.

Именно этот фрейм альтернативности советскому лежит в основе статьи, причем альтернативность здесь, как и концепт деколониальности [Тлостанова 2009], не является настоящей альтернативностью. Это скорее особый тип чувствительности, обращенный не в историческое прошлое, но в то настоящее, которое иногда достаточно произвольно сшивается политическими стяжками и лакируется риторикой официальных СМИ, а также адаптируется различными слоями населения.

Деколониальность здесь сродни особому типу социального сострадания к себе, и к своему окружению, и даже к своему государству, сострадания фаталистски беспомощного, инфантильного, реализуемого преимущественно в социальных сетях или в каких-то иных альтернативных действиях (как, например, в установке памятников там, где это не делает государство). За пять лет полевых исследований в регионах Казахстана было выявлено большое количество не учтенных на официальных сайтах местных исполнительных органов памятников разного типа: мазаров, бюстов, мемориальных композиций [Практики и места памяти 2017]. Неучтенность в данном случае связана с тем, что эти памятные места возводятся на деньги частных инвесторов, родовых объединений. Только в том случае, когда место памяти вовлекается в коммуникацию, становится значимым для репрезентации местности, региона, тогда государство также может подключаться к его использованию в качестве визитной карточки территории.

Альтернативность направлена в первую очередь на преодоление советских штампов. Однако до определенного времени язык этого преодоления все равно оставался советским. Поэтому альтернативность исторического — это как складка памяти, как попытка деколонизироваться, но на языке высказываний, который сам, по сути, является колониальным. Альтернативность также понимается как определенная романтизация какой-то другой истории, которой по каким- то причинам народ, страна или же конкретный род были лишены. Это дискурс альтернативного исторического воображения, который имеет свои хорошо описанные проявления. Например, роли, которые играли чингизиды (потомки Чингисхана) и кожа (сословия религиозных семей) в становлении Казахстана как некой общей целостности; соположение и генеалогия казахских родов; роль интеллектуалов, политиков, меценатов в формировании текущей конфигурации идентичностей в Казахстане. Все в целом это создает общую картину, полную различия и гомогенности одновременно, когда разные каналы памяти инфильтрируются в другие, пересекаются, дополняются, используют один язык для того, чтобы высказаться о важном из другого языка.

В статье представлены результаты исследования [9] мемориальных сооружений периода независимости, проанализированы акторные и контекстуальные условия появления новых комплексов и то, каким образом происходит деколониальная маркировка публичных городских и сельских общественных пространств. Объединяет эти проекты отношение к памяти не как к истории, но как к актуальному для настоящего прошлому и также как к особому инструменту каталогизации глобальных и региональных процессов. В этой связи представляется важным рассмотреть, как постепенно происходит эмансипация в отношении советских паттернов коллективной памяти и как долго они продолжают влиять на текущие практики памяти, какие монументы стали возводиться в Казахстане после распада Советского Союза и каков был контекст рекоммеморации.

 

Каково это — быть мемориалом в Казахстане?

 

В Казахстане первые скульптурные и мемориальные комплексы появились как результат общесоветской политики памяти, преимущественно как элемент городской планировочной структуры с определенным идеологическим содержанием. Как правило, это были памятники коммунистическим лидерам с редким включением в партийный пантеон национальных героев, а также большие мемориальные комплексы, посвященные определенным событиям и датам, которые чаще всего символизировали установление советской власти; участие и победу в Великой отечественной войне 1941—1945 годов; гордость за героические достижения индустриализации, покорения космоса, поднятия целины; строительство военно-промышленных объектов.

Позволю себе абстрагироваться от искусствоведческих, архитектурных или других узкоспециализированных определений того, что является памятником, а что мемориальным комплексом, по крайней мере здесь, в Казахстане. На мой взгляд, быть памятником означает быть одинокой фигурой на площади города или же любого другого населенного пункта. Здесь главное то, что одиночество — это знак политического доминирования. Иными словами, тот, кто стоит на главной площади, символизирует собой текущую власть. Именно поэтому почти все памятники советского периода в настоящее время смещены на периферию общественных пространств [Медеуова 2018]. Мемориалы в отличие от памятников остались на своих местах, за редким исключением, когда демонтаж производился в связи с кардинальной перестройкой городских пространств. Как это было в новой столице, Астане, когда мемориал борцам революции был перемещен на территорию городского кладбища, а трактор «Кировец» — главный элемент монумента покорителям целины, был демонтирован и отправлен в ближайшее село для «использования по назначению» [10].

Мемориалы, мемориальные комплексы рассматриваются в качестве объединенных одной идеей архитектурных, скульптурных, ландшафтных объектов, выступающих символическим воплощением коллективной культурной памяти, а также формой апроприации советских практик памяти. Мемориальные комплексы также могут быть размещены в особом, привилегированном месте. В городах это магистральные въезды, парки, особые места, связанные с травматическими событиями: на местах расстрелов, захоронений жертв репрессий 30-х годов. За пределами городов это чаще всего места, репрезентирующие культурный ландшафт, особую альтернативную (досоветскую) версию культурной памяти. В статье для описания таких мест используются термины «руральные», «сельские». Однако следует отметить, что эти комплексы находятся не только вдали от больших городов, но и вдали от любых населенных пунктов.

Практически все памятники и мемориальные комплексы, которые возводились в Казахстане в советский период, были знаками власти. Возможно, единственным исключением является появление мемориального комплекса Коркыт Ата в 1980 году в Кызылординской области.

Мемориальный комплекс Коркыт Ата (авторы: Б. Ибраев, С. Исатаев) был установлен в отдалении от поселка Жосалы в Кармакшинском районе Кызылординской области, или, по другому описанию, в 70 км от Байконура на берегу Сырдарьи. Его строительство началось в 1980 году. В описании события давалась информация, что сооружение посвящено великому мыслителю тюркских народов, знаменитому жырау (сказителю), кобызшы (музыканту, играющему на кобызе). Этот комплекс перестраивался и дополнялся несколько раз: в 1997, 2000 и 2014 годах. Первоначальный замысел памятника полумифической личности вырос в репрезентацию культурного ландшафта. Мемориальный комплекс, дополнившийся амфитеатром и гостиницей для паломников, стал знаковым общественным пространством, в том числе и для туристов, направляющихся в Байконур на ракетные старты с арендуемого Россией космического комплекса. После каждого обновления в мемориальном комплексе появлялись новые знаки с особым символическим контекстом. Так появилась фигура «Қойтас» (бараний камень). Койтасы относятся к древним, классическим погребальным знакам. Такая практика, невозможная в советской монументалистке, активно используется в постсоветской. В своей окончательной версии мемориальный комплекс выстроен таким образом, что наверху по центру вертикальной композиции из четырех кобызов, символизирующих четыре стороны света, в месте их соединения, образуется отверстие, внутри которого расположено сорок металлических труб разной длины и диаметра. Эти трубы в ветреную погоду издают звуки, подобные звукам кобыза. Взгляд на комплекс сверху с высоты птичьего полета дает горизонтальную картину — проекцию кобыза, музыкального инструмента, на котором играл Коркыт, — парящего над поверхностью. Этот эффект достигается не только потому, что монумент расположен в «бескрайнем» ландшафте степи. Мистический тон усиливается за счет использования мозаики из разноцветных камней «малтас», которыми выложено пространство вокруг построек. Подобный прием создает визуальный эффект парения монумента на ковре над степью, ровно так, как это описывается в легендах о Коркыте и их философской интерпретации [Наурзбаева 2019].

Ил. 3—4. Мемориальный комплекс «Коркыт Ата». Фото автора. Кызылординская область, 2019.

В таком мемориальном нарративе сакрализируются не только сказитель- философ и его инструмент, а также пространство и время. Важной частью нарратива является представление о том, что эта местность в окрестностях Сырдарьи и есть центр мира, его пуповина, где космос ближе всего к земле. С этой точки зрения выбор места расположения космодрома Байконур выглядит совершенно неслучайным [Байпаков 2013].

Согласно же логике коммеморативной политики, такие мемориальные комплексы служат «опорой» национального самосознания и способствуют росту культурной и социальной солидарности, где мифологизированная память становится основой исторического дискурса, формирует деколониальную архитектонику текста культуры. Монумент Коркыта — это скорее исключение, чем регулярная практика советского периода, игнорировавшая культурно- ландшафтный контекст.

 

Стандартные монументы, стандарты памяти

 

Практически во всех крупных городах Казахстана есть монументальные комплексы, посвященные Великой отечественной войне. Большинство таких объектов появилось в 1975 году к 30-летию победы. Одним из первых и образцовых в Казахстане является Мемориал Славы (авторы: В. Андреющенко, А. Артимович, Т. Басенов, Р. Сейдалин, В. Ким) в Алматы. Однако до его появления в 1975 году на месте, где сейчас располагается мемориал, находился более скромный по масштабам обелиск.

Ил. 5. Мемориал Славы в Парке имени 28 гвардейцев-панфиловцев. Фото А. Петрова. Алматы, 2016

Мемориал Славы имеет самый отчетливый паттерн рекомендованной советской памяти: вдоль аллеи, пересекающей весь парк, установлены каменные тумбы с высеченными именами 28 героев-панфиловцев, и сама эта аллея приводит к вечному огню и сложносоставной композиции из человеческих тел, фрагментов оружия и Московского кремля. Такой сюжетный ряд повторяется практически везде, например в Усть-Каменогорском мемориальном комплексе «Победа» (авторы: В. Раппопорт, С. Христофоров), который получил свой современный вид в 1995 году, уже после распада Союза. Очевидная преемственность с советской традицией в постсоветское время в данном случае связана с тем, что средства на возведение были получены от бывшего флагмана союзной атомной промышлености — Ульбинского металлургического комбината, который, являясь основным градообразующим предприятием, долгие годы поддерживал те виды коммеморации, которые совпадали с его собственной легитимностью.

Ил. 6. Обелиск в Парке имени 28 гвардейцев-панфиловцев. Фото А. Ордабаева. Алма-Ата, 1974.

Постепенно в Казахстане тема Великой отечественной войны теряет исключительное положение в официальной нарратологии, она представляется как одна из многих войн. В 2001 году в Астане был открыт монумент «Защитникам отечества» (скульпторы: А. Бексултанов, Н. Конопольцев). Монумент представляет собой стелу высотой в 37,5 метра. Центральная фигура монумента — женщина, олицетворяющая Родину-мать, призывающую к единству и согласию. Стела состоит из 101 колоса, что символизирует единство всех этнических групп, проживающих в Казахстане. На барельефе с правой стороны от центральной фигуры изображены советские воины, с левой — казахские батыры, разгромившие джунгар [11]. У подножия горит вечный огонь. Это типичный пример гибридизации воинской доблести через уход от влияния советского паттерна, согласно которому Великая отечественная война была самой важной мерой травматической памяти.

Меняется в целом конфигурация травматического нарратива, так, в городе Сатпаев, Карагандинская область, в 2015 году открылся мемориальный комплекс «Тагзым» («Поклонение») (авторы: А. Калмаханов, М. Калмаханов, Ж.Комутов, К. Балабеков, Е. Шахиев). Мемориал состоит из пяти скульптурных композиций: «Памяти репрессированных», «Памяти тружеников тыла», «Памяти участников ликвидации последствий техногенных катастроф», «Памяти героев, погибших в мирное время» и «Памяти воинов-интернационалистов».

В городе Кызылорде под таким же названием «Тагзым» объединены классический советский Мемориал Славы 1975 года и единый мемориал памяти жертв локальных конфликтов — «Подвиг» (авторы: Ч. Бедебеков, К. Усенов), установленный в 2008 году. Оба мемориальных комплекса расположены таким образом, что основная визуальная доминанта представлена мемориалом участников Великой отечественной войны с вечным огнем, аллеей героев Советского Союза, которая ведет к монументу, состоящему из стилизованных обелисков разного объема и формы, на каждом из которых высечены надписи на казахском языке: «Семипалатинский полигон 1949—1989»; «Афганистан Ил. 6. Обелиск в Парке имени 28 гвардейцев-панфиловцев. Фото А. Ордабаева. Алма-Ата, 1974. 1979—1989»; «Катастрофа на Чернобыльской АЭС 26.04.1986»; «Казбат, таджикско-афганская граница 1992—2001». Кроме этого, в парке от советской поры остались мемориальные плиты с именами героев социалистического труда, и добавилась в похожей стилистике мемориальная плита об участниках декабрьских событий 1986 года.

Ил. 7. Мемориальный комплекс «Подвиг». Фото автора. Кызылорда, 2019

В целом Великая отечественная война в казахстанской мемориальной парадигме выступает как «общая память», отсылающая к советскому прошлому, что отчетливо видно по тому, как среди новых мемориальных памятников, появившихся в период независимости, сохраняются, реставрируются и обновляются монументы, посвященные Великой отечественной войне. Памятники, монументы реставрируют согласно изменению акцента восприятия этой войны. Объединяющий нарративный сюжет заключается в том, что они теперь рассматриваются как памятники всем участникам, а не только погибшим, как это было ранее. Поименное указание каждого необходимо для эмоционального обновления мемориальных объектов. Поэтому используется фрейм общего происхождения: раз люди были выходцами из конкретного региона, то и монументы перекодируются в формат памяти именно этих людей, а не самой войны.

Так, в небольшом бывшем районном центре Абралинского района Восточно-Казахстанской области — селе Кайнар, являющемся одним из самых близких к территории семипалатинского ядерного полигона населенным пунктом, обновление публичного пространства перед зданием дома культуры выглядит следующим образом. По огражденному периметру последовательно расположены бюсты известных государственных и общественных деятелей, выходцев из Абралинского района, затем отреставрированный монумент, посвященный всем жителям района, участвовавшим в Великой отечественной войне, а далее совершенно новый тип коллективной памяти — монумент «Участникам Абралинского восстания».

Ил. 8—9. Два монумента: участникам ВОВ и участникам Абралинского восстания. Фото автора. Кайнар, Восточно-Казахстанская область, 2018.

Оба монумента — отреставрированный и новый — имеют схожий сюжет. В монументе, посвященном Великой отечественной войне, используется метафора недописанной книги, где на каждом развороте черного мрамора список фамилий тех, кто участвовал в Великой отечественной войне. На каменных страницах есть лакуны — свободные места, чтобы в случае обнаружения новых данных их можно было добавить к уже увековеченным на мраморной плите 1400 именам. На новом монументе, посвященном участникам Абралинского восстания 1931 года против коллективизации, также используется формат списка. При этом каждая панель с фамилиями и именами сопровождается еще и указаниями, по какой статье осуждены жители шести аулов. Эти списки из 270 человек, 86 из которых расстреляны, были получены в архивах КГБ и ОГПУ. При этом работы по подготовке монументов были спонсированы одним источником — общественным фондом «Абралы-Дегелен», и их открытие и «переоткрытие» произошли в один день, — в день празднования двадцатилетней независимости Республики Казахстан [Секенов 2011].

Приведенные кейсы говорят о том, что идеи общего происхождения (память рода), проживания на одной территории (память места) составляют основу топографий родства, родственности, эмпатии, которые формируются как в рамках проводимой государством культурной политики, так и различными акторами памяти, к которым можно отнести сообщества людей, объединяющиеся по кровному, территориальному или профессиональному признаку. Эта наметившаяся разноакторность мемориального ландшафта современного Казахстана все еще нивелируется тем, что инструменты художественных высказываний остаются преимущественно советскими. Соседство классических по исполнению советских и новых памятников и монументов формируют гибридный стиль современной монументалистики в Казахстане.

Новые инвестиции в культурные паттерны по большей части отсылают к советской практике — возводятся монументы, которые, правда, декорируются некропольными и архаическими сюжетами. Частое цитирование некропольных знаков в виде кулыптасов [12], койтасов, мазаров, курганов, балбалов (каменных изваяний) на фоне советской по сути монументальности объясняется тем, что этот пласт досоветской материальной истории всегда сохранял свое присутствие в степи и был привычен для восприятия.

 

Тематика и текстология мест памяти

 

На переходе от советской к постсоветской практике строительства монументов определился, как отмечает Валерия Ибраева, гибридный «ретростиль», который возник «из необходимости утверждения оригинальности и ценности собственно казахского опыта, основой которого становится идея глубокой историчности и корневой самостоятельности государства». Стиль формировался посредством создания нарративных объектов и цитирования готовых (археологических) форм, переведенных в современный скульптурный рельеф [Ибраева 2006: 110].

Отчетливо этот стиль прослеживается в Монументе Независимости (авторы: Ш. Валиханов, А. Жумабаев, Н. Далбаев, К. Жарлыгапов, К. Монтахаев, М. Мансуров, А. Баярлин, К. Сатыбалдин), воздвигнутом в 1996 году на главной площади Алматы, или же в элементах городского дизайна в виде таких означающих символов кочевой культуры, как асык, баранья лопатка, курган. В то же время сохраняется использование военной техники в качестве памятников и элементов городского дизайна. так, в городе Приозерске, где расположена военная база РФ, большая часть территории города маркирована активными визуальными знаками, имеющими отношение к России, к ее военному присутствию в регионе (например, окрашивание ландшафтных объектов в цвета российского флага). А в Астане подобная боевая техника, расположенная у Военно-исторического музея Казахстана, дополнена скульптурными композициями с батырами (автор М. Мансуров).

Новые мемориальные комплексы могут быть посвящены жырау (сказителям) и сал-сери (певцам), ханам и биям (судьям), значимым интеллектуальным (Коркыт Ата, Асан Кайгы, Аль-Фараби, Каныш Сатпаев, Алькей Маргулан и др.) и политическим (Алихан Бокейханов, Мустафа Шокай) деятелям, батырам, как реальным, так и мифическим, каноническим и неканоническим [13]. Одной из особенностей мемориализации батыров в Казахстане является их территориальное размещение. Мемориалы батырам всегда конкретно указывают на принадлежность батыра к той или иной местности. Так, памятники Кабанбай-батыру можно встретить только на востоке, а монументы Сырым Датову— только на западе Казахстана. Иными словами, эти памятники и монументы маркируют территорию для манифестирования культурной памяти, которая в настоящий момент позиционируется как родовая.

Следы старой и новой мемориальной культуры пересекаются под разными углами. первые мемориальные комплексы периода независимости были посвящены определенным юбилейным событиям. Здесь главным актором все еще было государство в лице региональной власти, и поэтому такие монументы используются как символические, культурные знаки регионов, своеобразные бренды этих территорий [Ермагамбетова 2016].

Так, мемориальный комплекс Абая и Шакарима (авторы: Б. Ибраев, С. Агытаев, Л. Карпыков, К. Алтынбеков) символизирует культурный регион Шынгыстау и становится своеобразным прототипом для большинства новых мемориальных комплексов. Этот комплекс был открыт в урочище Жидебай в 1995 году к 150-летнему юбилею поэта, философа Абая, легитимированного еще в советский период в качестве символа национальной интеллектуальной культуры.

В использовании особого пространственного локуса, когда монументы, репрезентирующие собой целые регионы, культурные ландшафты, как в случае с мемориалами «Коркыт Ата», Абая и Шакарима заметна роль архитектора Бека Ибраева, его творческий почерк поиска посткоммунистической эстетики и древних космогонических представлений [Ибраев 1980]. Эти идеи воплощены в целой серии работ: мемориальный комплекс батыров Карасая и Агынтая (авторы: Б. Ибраев, С. Агытаев), возведенный в 1999 году в Северо-Казахстанской области; мемориальные комплексы Кобыланды (автор Б. Ибраев) и Абулхаир Хана (автор Б. Ибраев), возведенные в 2007 и 2015 годах в Актюбинской области.

Поскольку эти комплексы располагались в отдалении от населенных пунктов, они в большей степени ориентированы на концептуализацию местности, артикуляцию культурного ландшафта. Перенос эмоциональных акцентов памяти из городской среды в ландшафтные пространства степи показывает, что процессы коммеморации пролиферируются новыми уровнями сложности, выходящими за рамки простой дихотомии советского и постсоветсткого.

В этой палитре региональных образов, символов выделяется мемориализация культурного региона Улытау, вошедшего в список Всемирного наследия ЮНЕСКО и, по сути, являющегося самым новым коммеморативным символом независимого Казахстана. Мемориально-ландшафтный комплекс «Улытау» начинается на главной площади одноименного села, районного центра Улытау, где в честь 550-летия Казахского ханства установили мемориал казахских ханов — «Хан ордасы» («Ставка хана»), но не ограничивается одним монументом, а охватывает весь культурно-исторический регион [Практики и места памяти 2017].

Ил. 10. Памятник Байдибеку и монумент «550-летие Казахского ханства». Фото автора. Шымкент, 2019.

Мемориальные комплексы в городах больше тяготеют к советским визуальным эффектам, несмотря на то что активно используются в качестве элементов балбалы, койтасы, мазарные реконструкции. К 2015 году в Шымкенте оформилась городская променадная ось — этноисторический комплекс «Казына» (автор Б. Аширбаев).Комплекс состоит из трех десятков историко-архитектурных памятников и композиций. Центрирующими элементами являются памятник Байдибеку — казахскому бийю (судье), архитектурная композиция «Великий Шелковый путь» и монумент «550-летие Казахского ханства». По всему периметру этноисторического комплекса «Казына» имеются барельефные сцены на темы, сюжетно связанные с различными государственными программами («Туған жер», «550-летие Казахского ханства» и т.д.) и этнографическими зарисовками («Көкпаршы» («Козлодрание»), «Қыз қуу» («Догони девушку»), «Теңге алу» («Подними монету»), «Бүркітші» («Охотник с беркутом»)).

Отдельно следует рассмотреть этномемориальную карту Казахстана «Атамекен» в новой столице — Астане. Карта Казахстана «Атамекен» представляет собой картографический музей под открытым небом, площадью 1,7 гектара (авторы: Т. Сулейменов, А. Ордабаев, С. Баиров, А. Кайнарбаев, Н. Анаркулов, А. Кенжетаев). «Атамекен» — переводится со всех тюркских языков как «Земля предков». На открытии монумента президентом РК Н.А. Назарбаевым был провозглашен основной идеологический посыл, концептуализирующий идею независимости: «В этом мире у нас есть лишь одна родина. Это Казахстан». Поэтому основная символическая нагрузка на этот объект заключалась в том, что карта в сознании казахстанцев должна была вытеснить «советские архетипы» и способствовать формированию новых навыков восприятия Казахстана как самодостаточного объекта.

Этномемориальный комплекс — это многослойный текст, основу которого составляет карта, выполненная в виде объемной реконструкции ландшафта административной разметкой областей и городов республиканского значения. Цветовыми и объемными решениями выделены природно-климатические зоны и разнообразные природные объекты, как, например, точные контуры Каспийского моря с углублением, наполненным водой. На поверхности карты расположены макеты сооружений, репрезентирующих историко-культурное наследие различных областей. Преобладают макеты архитектурных и градостроительных ансамблей, монументов, символизирующих регионы. В северной части карты расположена двухэтажная отрытая галерея, на первом этаже которой разместились экспозиционные стенды, рассказывающие об истории Казахстана, а на втором представлен макет центральной левобережной части Астаны.

Физическая карта Казахстана «Атамекен» символически встраивается в другую карту, карту исторической памяти, и поэтому трансформация государственной коммеморативной политики получает отражение в пространстве карты «Атамекен» и как арт-объекта, и как пропедевтического центра. Также карту следует рассматривать в комплексе изменений самой площади государственных символов, на которой она располагается. На момент открытия этномемориальной карты здесь располагался «Монумент жертвам политических репрессий», который был демонтирован, и на оставшемся курганном основании был установлен 111-метровый флагшток для «самого большого флага Казахстана» (со сторонами 15 на 30 метров). От первоначального дизайна площади остались балбалы и другие элементы степной скульптурной пластики.

Ил. 11. Курган с флагштоками, на котором первоначально находился Монумент жертвам политических репрессий. Фото автора. Астана, 2008. Ил. 12. Смотровая площадка на горе Аблакетка. Фото автора. Усть-Каменогорск, 2019.

 

Такая визуализация новых идеологических оснований приводит к реинтерпретации истории места. Так, карта «Атамекен», по сути, пересматривает положение новой столицы, перестает ее рассматривать только как точку акмолинского форпоста для колонизации степи. В свою очередь, смотровая площадка на горе Аблакетка (522 метра над уровнем моря) в Усть-Каменогорске визуализирует границы Казахстана. Площадка оформлена очень просто — стандартной колоннадой, флагштоком с национальным флагом страны и гигантскими буквами «Казахстан». Объект появился в 2010 году, построен на средства спонсоров, выполняет функцию ландшафтной метки с ярко выраженной идеологической функцией. Надпись «Казахстан» видна практически с любой точки города, ночью она также подсвечена и хорошо визуализируется. Для такого фронтирного города, как Усть-Каменогорск, это отчетливый месседж о его территориальной принадлежности.

На изменение мемориальной карты Казахстана повлияла и история политических репрессий XX века. Частью репрессивной политики советского государства были массовые насильственные переселения народов. Начиная с 30-х годов прошлого века Казахстан стал местом ссылки для многих тысяч людей. В Казахстане было создано 11 лагерей ГУЛАГа, из них три наиболее крупных лагеря: Степлаг (Степной лагерь), Карлаг (Карагандинский исправительно-трудовой лагерь) и АЛЖИР (Акмолинский лагерь жен изменников родины), причем последний был одним из самых больших женских лагерей СССР [Сандыбаева 2019]. Неоднозначность советского опыта отразилась в способах коммеморативных репрезентаций. Страдания, связанные с репрессиями, принимают форму воспоминаний о несправедливости советского строя. В Казахстане 5 музеев памяти жертв политических репрессий, музеи совести/страдания/памяти, в каждом из которых есть сюжет, связанный с тем самым знаменитым скакуном Кулагером [Практики и места памяти 2017].

Примечательно, что процесс мемориализации травматической памяти начался в стране еще до обретения независимости — с открытия памятника (автор Н. Юрашевич) жертвам политических репрессий в 1989 году в поселке Малиновка (ныне Акмол) Акмолинской области. Памятник представляет собой расколотую красную звезду, опоясанную колючей проволокой, которая по замыслу архитектора символизирует разорванную человеческую душу. Этот комплекс, состоящий из самого монумента и аллеи памяти, высаженной бывшими узницами лагеря, одно из первых сооружений на постсоветском пространстве, посвященных жертвам репрессий, стал иконическим прототипом травмы в Казахстане.

Во всех областных городах Казахстана имеются мемориальные памятники жертвам политических репрессий и голодомора, частью этих мемориалов являются стены с именами погибших, иногда списки жертв политических репрессий объединяют со списками погибших в Великой отечественной войне или участниками локальных конфликтов XX века. Образ расколотой звезды на этих мемориальных комплексах сменился образом разорванного шанырака [14], как, например, на Спасском мемориальном кладбище.

Перенос столицы способствовал поиску новых решений для выражения идентичности независимого государства, существенно обновил язык визуальных высказываний. Для первых лет независимости были характерны гибридные меморативные практики, когда монументы внешне напоминали советские, но со все большим артикулированием национальной, культурной памяти. Но затем постепенно, по крайней мере в столице, памятники стали более метафорическими, обобщающими. Сравним два мемориальных комплекса, «Казак Елі» и «Стена Мира», расположенных на площади Независимости в новой столице.

Монумент «Казак Елі» описывается как памятник, посвященный исторической судьбе казахского народа. Монумент представляет собой колонну из светлого мрамора, высотой 91 метр, что символизирует 1991 год, — год объявления независимости. На его вершине находится птица Самрук, которая символизирует свободу, независимость и стремление к будущему. На главном фасаде монумента изображена Конституция республики Казахстан, оберегаемая могучими барсами. Четыре бронзовых барельефа у основания описывают основные вехи в истории независимости страны: «Первый президент и народ Казахстана»; «Мужество»; «Созидание»; «Будущее». Монумент выполнен с претензией на выражение национальной консолидирующей идеи, он масштабен и традиционен. В основе сооружения, визуально повторяющего александрийский столп в Санкт-Петербурге или Вандомскую колонну в Париже, лежит не советский, а более классический — имперский паттерн. Советской репликой здесь является то, как монумент вписан в пространство площади и как организована сама площадь.

Ил. 13. Площадь Независимости, монумент «Казак Елі». Фото автора. Астана, 2018.

Площадь представляет собой гигантское пустое место, где оживление происходит только по таким крупным событиям, как празднование Наурыза или проведение военных парадов. Именно поэтому для того, чтобы «оживить» визуальный вид площади на двадцатилетний юбилей, был реализован новый проект — памятник «Стена Мира» (авторы: С. Коцис, Ю. Смирнов). Этот монумент с прозрачными панелями покрытия и крышей-навесом, имеющей встроенную LED-систему площадью 616 квадратных метров, состоящую из 2,5 млн светодиодов, — технологичен. Монумент позволяет транслировать любые яркие цифровые изображения большого размера со звуковым сопровождением. С момента его открытия 28 августа 2018 года, в Международный день действий против ядерных испытаний, на экране транслируется информация о Семипалатинском ядерном полигоне и отказе Казахстана от ядерных испытаний и оружия.

За тридцать лет независимости в стране произошло насыщение памятниками позднесоветской стилистики, появилась необходимость более разнообразного городского дизайна, потребность в более сложных технологических решениях, чем памятники из бронзы и металла, повторяющие советский язык коллективной памяти. Эта востребованность больше всего ощущается в обеих столицах, в то время как для регионов по-прежнему актуальны конные монументы ханам и батырам, установка которых сопровождается повсеместной эклектикой и визуальными повторами монументов, первоначально появившихся в столице.

 

Заключение

 

Чаще всего новые мемориальные комплексы позиционируются в качестве символов укрепления независимости страны, родового единства, общеказахстанской идентичности. они используются для проведения масштабных праздничных мероприятий, брендирования регионов, выражения «не проговоренной» ранее культурной памяти. Среди форм и инструментов репрезентации активно используются идеи некропольной архитектоники в виде мазаров, поминальных стел, балбалов, кулыптасов, койтасов, но также используются все инструменты советского визуального монументального языка — стелы, барельефы, памятники, каскадные проходы, мегаломанские объемы. Мемориальные комплексы могут быть как обычными повторами советских комплексов, фронтирующих городской ландшафт, так и масштабными реконструкциями большой территории. Как в случае с мемориалом «Коркыт Ата», когда комплексом маркируется территория для всех тюркских народов, или монументом «Улытау», представленным как исторический и географический центр Казахстана, где произошло объединение трех казахских жузов.

Активным элементом коммеморативной политики после образования независимого Казахстана стало не только вытеснение советских памятников на периферию общественного пространства, но и строительство больших мемориальных комплексов и частных мазаров, причем как в населенных пунктах, так и за их пределами. Этот процесс можно описать как формирование контрпамятных мест, нарративных объектов, своеобразных территориальных вех досоветской истории, как ответную реакцию на историческую/политическую несправедливость в отношении культурной памяти в советский период. Руральный характер новых мемориальных комплексов, «родовых» мазаров, общественных, публичных пространств, отмеченных особыми знаками, демонстрирует не только реверс к доколониальной истории, но и поиск маркеров возврата к важным именам и аутентичным культурным ландшафтам. На текущий момент посредством памятников и мемориальных комплексов происходит кодификация альтернативной советской версии культурной карты Казахстана, дескрипцией которой еще предстоит заниматься, поскольку объем произведенного меморативного контекста за тридцатилетний период значителен.

 

Библиография / References

 

[Артыкбаев 1993] — Артыкбаев Ж.О. Казахское общество в XIX веке: традиции и инновации. Караганда, 1993.

(Artykbaev Zh.O. Kazahskoe obschestvo v XIX veke: tradicii i innovacii. Karaganda, 1993.)

[Байпаков 2013] — Байпаков К. «Надо связать культурной нитью комплекс Коркыт-ата и космодром Байконур» // Qazaqstan Tarihy, 26.06.2013 (https://e-history.kz/ ru/expert/view/49 (дата обращения / accessed: 25.12.2019)).

(Baypakov K. — «Nado svyazat’ kul’turnoy nit’yu kompleks Korkyt-ata i kosmodrom Baykonur» // Qazaqstan Tarihy, 2013.)

[Джансугуров 1958] — Джансугуров И. Кулагер // Джансугуров и. Стихи и поэмы. Алма-ата: Казахское государственное издательство художественной литературы, 1958. С. 223—298.

(Dzhansugurov I. Kulager // Dzhansugurov I. Stikhi i poemy. Alma-Ata, 1958. P. 223—298.)

[Ермагамбетова 2016] — Ермагамбетова К. Казахстанская идентичность в контексте культурного брендинга // «25 лет независимости Казахстана в философско-политологическом измерении». «Философия Казахстана в пространстве мировой философской мысли: история, современность, перспективы». Материалы Международного форума философов и политологов, II Казахстанского философского конгресса. Алматы, 2016. С. 246—249.

(Ermagambetova K. Kazahstanskaja identichnost’ v kontekste kul’turnogo brendinga // «25 let nezavisimosti Kazahstana v filosofsko-politologicheskom izmerenii», «Filosofija Kazahstana v prostranstve mirovoj filosofskoj mysli: istorija, sovremennost’, perspektivy». Materi aly Mezhdunarodnogo foruma filosofov i politologov, II Kazahstanskogo filosofskogo Kongressa. Almaty, 2016. P. 246—249.)

[Жумабаев 1923] — Жумабаев М. Ахан-Серэ. Ташкент, 1923.

(Zhumabaev M. Akhan-Sere. Tashkent, 1923.)

[Ибраев 1980] — Ибраев Б. Космогонические представления наших предков // Декоративное искусство СССР. 1980. № 8. С. 40—44.

(Ibraev B. Kosmogonicheskie predstavleniya nashikh predkov // Dekorativnoe iskusstvo SSSR. 1980. № 8. P. 40—44.)

[Ибраева 2006] — Ибраева В. Эффект Карго // Художественный журнал. 2006. № 61 (http://moscowartmagazine.com/issue/36/ article/713 (дата обращения / accessed: 24. 12.2019)).

(Ibraeva V. Effekt Kargo // Khudozhestvennyy zhurnal. 2006. № 61.)

[Медеуова 2018] — Медеуова К. О чем хотят помнить в городах (анализ современной коммеморативной политики в Казахстане) // Женщины-ученые Беларуси и Казахстана: сб. материалов Международной научно-практической конференции. Минск: РИВШ, 2018. С. 307—309.

(Medeuova K. O chem khotyat pomnit’ v gorodakh (Analiz sovremennoy kommemorativnoy politiki v Kazakhstane) // Zhenshchiny-uchenye Belarusi i Kazakhstana: sb. materialov Mezhdunarodnoy nauchno-prakticheskoy konferentsii. Minsk, 2018. P. 307—309.)

[Муканов 1962] —Муканов С. Балуан Шолак. М.: Советский писатель, 1962.

(Mukanov S. Baluan Sholak. Moscow, 1962.)

[Мусрепов 1942] — Мусрепов Г. Ахан-серэ и Актокты. Алма-ата, 1942.

(Musrepov G. Akhan-sere i Aktokty. Alma-Ata, 1942.)

[Мусрепов 1958] —Мусрепов Г. Трагедия поэта. Алма-ата, 1958.

(Musrepov G. Tragediya poeta. Alma-Ata, 1958.)

[Назарбаев 2017] — Назарбаев Н.А. Взгляд в будущее: модернизация общественного сознания. 12 апреля 2017 года (http:// www.akorda.kz/ru/events/akorda_news/ press_conferences/statya-glavy-gosudarstvavzglyad- v-budushchee-modernizaciyaobshchestvennogo- soznaniya (дата обращения / accessed: 24.12.2019)).

(Nazarbaev N.A. Vzglyad v budushchee: modernizatsiya obshchestvennogo soznaniya. 12 April 2017. Astana, 2017.)

[Наурзбаева 2019] — Наурзбаева З. Коркыт и духовная реализация? // Наурзбаева З. Вечное небо казахов. Litres, 2019. С. 58—79.

(Naurzbaeva Z. Korkyt i dukhovnaya realizatsiya? // Naurzbaeva Z. Vechnoe nebo kazakhov. Litres, 2019. P. 58—79.)

[Практики и места памяти 2017] — Практики и места памяти в Казахстане. Астана: ЕНУ, 2017.

(Praktiki i mesta pamyati v Kazakhstane. Astana: ENU, 2017.)

[Региональные сакральные объекты Казахстана 2017] — Региональные сакральные объекты Казахстана. Астана: Фолиант, 2017.

(Regional’nye sakral’nye ob”ekty Kazakhstana 2017. Astana: Foliant, 2017.)

[Сакральные объекты Казахстана 2017] — Сакральные объекты Казахстана общенационального значения. Астана: Фолиант, 2017.

(Sakral’nye ob”ekty Kazakhstana obshchenatsional’nogo znacheniya. Astana, 2017.)

[Сандыбаева 2019] — Сандыбаева У. Мемориализация травматической памяти в Казахстане: глобальные и национальные контексты // Международная научно- практическая конференция «Историческая память как фактор консолидации белорусского общества»: сборник материалов. Минск, 2019. 26—27 сентября. С. 122—125.

(Sandybaeva U. Memorializatsiya travmaticheskoy pamyati v Kazakhstane: global’nye i natsional’nye konteksty // Mezhdunarodnaya nauchno-prakticheskoy konferentsii «Istoricheskaya pamyat’ kak faktor konsolidatsii belorusskogo obshchestva » sbornik materialov. Minsk, 2019. 26—27 September. P. 122—125.)

[Секенов 2011] —Секенов С. Восстановленная справедливость // Официальный сайт акима города Семей (https://akimsemey. gov.kz/content/view/3/578?lang=ru (дата обращения / accessed: 08.12.2019)).

(Sekenov S. Vosstanovlennaya spravedlivost’ // Ofitsial’nyy sayt akima goroda Semey.)

[Сураганова 2009] — Сураганова З.К. Обмен дарами в казахской традиционной культуре. Астана, 2009.

(Suraganova Z.K. Obmen darami v kazakhskoy traditsionnoiy kul’ture. Astana, 2009.)

[Тлостанова 2009] — Тлостанова М. Деколониальные гендерные эпистемологии. М., 2009.

(Tlostanova M. Dekolonial’nye gendernye epistemologii. Moscow, 2009.)

[Смағулов 2005] —Смағулов Е.М. Қазақтың ас беру дәстүрі: қоғамдық-әлеуметтік қызметі (XVІІІ—XІX ғғ. деректері боийынша): Дисс. ... канд. ист. наук / Ш. Уәлиханов атындағы Тарих және этнология институты. Алматы, 2005.