ИНТЕЛРОС > №165, 2020 > Машина девственности Евгения Риц
|
Костылева Е. День Новая книга Елены Костылевой отчетливым образом распадается — не композиционно, но по технике, по языку — надвое: стихи минималистические, нарочито сухие, основанные на прямом высказывании, минус-приеме и обнажении приема, апеллирующие к лианозовцам (прежде всего, к Вс. Некрасову); и стихи рифмованные, яростно и бесстыдно красивые, впрочем, тоже не без сухости прямых поименований, точечно-взрывных констатаций, то есть стихи, которые сама Костылева называет «фанайловщиной», — а постоянное обращение — даже и по именам — к предшественникам и, куда чаще, современникам, ко всему сегодняшнему литературному контексту, трогательное и самоироничное, — одна из основ, на которых построена книга. Елена Фанайлова — не единственный автор, к которому апеллирует Елена Костылева, и не единственный современный поэт, работающий на том же поле смыкания поэтического и политического. В ранних стихах Костылева говорит о себе: «я это плохой воденников недобитый львовский» [1], и если сегодня от поэтики Дм. Воденникова она отошла, то со стихами Ст. Львовского — и прежними, и новыми — параллели прослеживаются и сейчас. Так же как в «красивой», почти барочной, части своих стихов Костылева сближается с Фанайловой, в части «сухой», нарочито аскетической стихи «Дня» близки (хотя интонационно, разумеется, отличны) к стихам Львовского — в этом видны их общие, «лианозовские», корни. Имя Станислава Львовского тоже завуалированно названо в книге «День». И третий важный автор, к которому Костылева обращается по имени в своей новой книге, — это Галина Рымбу. С Галиной Рымбу Елену Костылеву роднит как общность поэтики, сочетающей яркость, богатство образов с подчеркнутой сдержанностью изобразительных средств, так и внимание к телесности, в том числе в русле феминистской тематики, отчасти схожая, пронизанная историческим и политическим, картина мира. Близки к этому поэтическому мировидению и коллеги Елены Костылевой и Галины Рымбу по семинару «Ф-письмо» — Екатерина Захаркив, Станислава Могилева, Инга Шепелева. Итак, сухое, минималистичное — и подчеркнуто-красивое, стоящие рядом. Сравним: «съежившись, перед письмом / сжавшись вся / до размеров стиха конвенций / до / ваших представлений о стихе / до стиха коррупций / до стиха женщин / до квир-поэзии / до еще какой-нибудь х.ни» (с. 4) — и: «Как тело считывает дни по освещенности кромешной / Неявным светом озари Фонтанку, где мы приросли своей семейкой безутешной / И розу зимнюю раскрой с моста Белинского, лицом к садам, спиной к проспекту / За все твою любовь отдам, за сигарету» (с. 8). А иногда полюса смешиваются, чаще всего в атмосфере тотальной иронии: «это фанайловщина / банальщина / маниловщина / обломовщина» (с. 12) (кстати, ворд предлагает исправить «фанайловщину» на ту же «маниловщину», а вот «банальщину» — на «бывальщину»; это к вопросу о все той же вездесущей (пост?)иронии, возникающей помимо нашей — не нашей — воли). Причем при чтении книги не возникает ощущения «ипостасей», нарочитой самоотчужденности — здесь, мол, сама Костылева, а здесь персонаж, как возникает, например, при чтении стихов Виталия Пуханова, где верлибры выступают скорее в роли прямой речи, а рифмованные стихи оказываются отчасти взятыми в кавычки. Нет, книга «День» явно, дробясь и расслаиваясь, тем не менее выступает монолитом, единым блоком, воплощением концептуальной целостности. Происходит это потому, что центральными для книги понятиями-образами выступают «день дня» и «девственность» как символы первозданной, ненарушимой и вместе с тем противоречивой полноты. В процитированном выше стихотворении «съежившись, перед письмом», открывающем книгу, автор далее говорит: «как бы вместиться в день / в мир / в день дня» —и жалуется, что в день дня не вмещаются «гнев параноика-сюрреалиста / “всё” / “должно быть наоборот”», однако в финале день дня все же оказывается всеобъемлющим: «ибо / девственно каждое утро» (с. 4). Таким образом, стихотворение оказывается конспектом всей последующей книги, ее сжатием, концентратом, поскольку далее будут не только разворачиваться и раскрываться «день дня» и «девственность», но периодически возникать самопрезентация лирического субъекта как человека с болезненной психикой и как сюрреалиста. Далее образ «день дня» возникает в стихотворении «благословен день дня». Это очень интимное, нежное стихотворение о любви и браке, где современная жизнь в браке предстает не идиллией, но счастливым и мучительным средоточием противоречивой полноты, и расставание, развод оказывается не фиаско, а новой ступенью развития пары и каждого в этой паре. И, наконец, «день дня» появляется в композиционно не выделенном диптихе из стихотворений «ты состоишь из плохого бозона Хиггса» и «запоминающий пластик времени, дней дня». (Такой же композиционный прием, помещение необозначенного цикла среди других текстов книги, будет предпринят и в отношении другого ключевого образа «Дня» — девственности.) Здесь день дня еще более декларативно, даже манифестарно выступает как единство Вселенной, частица большого взрыва, малое в большом и в то же время как подвижное, если не разрывное, то вполне растяжимое единение пары. ты состоишь из плохого бозона Хиггса Второе стихотворение диптиха еще более сосредоточено на любовной тематике. «Девственно каждое утро», — резюмирует Елена Костылева начальное стихотворение книги. И в середине книги, то есть в вершинной ее области, в стихотворении «(семинар от 2.07.2018)», повторяет: «каждое утро девственно, как зад возлюбленного» (с. 24). Это стихотворение оказывается своеобразным клипом-энциклопедией, где соединяется все важное для автора и для современной жизни (да, это в некотором роде «Евгений Онегин» — не одно только это стихотворение, но и второй, продолжающий его «семинар»; мы опять имеем дело с диптихом) — здесь и разговор о компьютеризации, роботизации языка — «язык хамоватый помощника голосового» (с. 27) противопоставляется «Феноменологии духа» Гегеля, и о политике, причем в основном о трагическом включении ее в мировую и личную историю (при том, что Костылева — поэт, безусловно, политический, и политика как политика предстает в ее поэзии чаще, чем политика как история), и очень личная, с обращением по именам, беседа с товарищами-литераторами. Девственность каждого утра — целостность, суггестия всей жизни, постоянно обновляемая: сегодняшний день девственен потому, что он не вчерашний, даже если полностью воспроизводит сложившиеся рутинные ритуалы. В стихотворении «(семинар от 9.07.2018)» Елена Костылева продолжает метафору девственности каждого утра как зада возлюбленного уже в абсолютно лирическом, неотчужденном ключе не описания, а схватывания в ощущениях этого образа. языком новым И далее в этом же стихотворении Костылева совершает разворот от конкретики к обобщению, декларирует основания своей гуманистической поэтической философии перехода от «я» к «ты» — девственно утро каждого, день и жизнь каждого есть зад возлюбленного, потенциально наполненный наслаждением и болью: презумпция девственности каждого Нужно отметить, что процитированное ранее стихотворение «ты состоишь из плохого бозона Хиггса» идет сразу после второго из семинаров, то есть два цикла (второй из которых здесь, в рецензии, оказался первым) продолжают друг друга и расположены в самом средостении книги (я читала ее электронный вариант и не знаю, как именно книга издана на бумаге, и хорошо, что не знаю, потому что для меня, на бумаге воображаемой, именно через эти стихи проходит скрепка; книга-то ведь нетолстая и вполне может быть на скрепке), то есть единство «дня дня» и девственности каждого утра, заявленное в первом стихотворении, не случайно, а действительно концептуально значимо. Поэт Елена Костылева — психоаналитик, политический активист, художник-акционист. Книга «День» оказывается кристаллом, где соприкасаются разные грани ее деятельности, — это стихи психоаналитика, это стихи политического активиста, это, безусловно, стихи художника. В доказательство этому, наверное, уместнее всего сказать несколько слов о финальном стихотворении книги «Утро» (по объему это скорее мини-поэма). Утро, то, что зачинает день дня, являет собой его девственность, обращается также в своеобразный клип, на этот раз порнопсиходелический, где все совокупляются со всеми и все является всем: «Мужчина-рыцарь е.т женщину-птицу» (с. 43) — и это только начало. Одновременно — именно что не параллельно, а непосредственно внутри действия — с этим звучит комментарий, почти научный, почти сноски с привлечением источников и цитат об этом хаотическом стремлении, взаимонаправленности элементов бытия — не только бытия первозданного, но и элементов культуры, в основном массовой: среди участников вселенского утреннего действа присутствуют современные певцы, персонажи мультфильмов и сериала «Следствие ведут знатоки» — и о месте человека в этом броуновском движении. Совокупляющаяся реальность — или как раз нереальность, полная самых невероятных героев эротических фантазий, — постепенно оборачивается реальностью социальной, но именно после того, как «Все человеческое / заканчивается» (с. 44): Одновременно с этим То, что представлялось безграничными осуществленными грезами, оборачивается отчужденным пространством порноролика, и уже «Ты больше не можешь смотреть порно с живыми актерами» (с. 45), и, следовательно, все эти начальницы и рабы уже неживые, механистические люди, но и это хорошо — анимированные порноактеры берут на себя тягость отчуждения, оставляя человеческое человеку. Мерцающий пикселями мир полон страдания — и смотреть на него невыносимо, потому что это могло быть твое страдание, и это «Антропологи / Предпочитают не видеть / Поэты / Молчат о главном / Психоаналитики / Знают, но связаны обетом молчания» (с. 46) (антропологи «не видят» отнюдь не метафорически — они отвернулись от экрана). Но и социальность, новая цифровая социальность не так страшна в сравнении со старой недоброй несоциальностью, природностью — тем фактом, что человек смертен; вот о нем-то молча и говорят психоаналитики и поэты — «Бойкая, быстрая посткоитальная тоска, / Маленькая государыня-рыбка» (с. 47). Но полнота, самообновляющаяся девственность каждого утра сильнее и этого, сильнее трагедии безымянного юноши, умершего неожиданно и бесприютно, — день дня есть культура, неразрывность истории, называние и повторение имен: Какой силы [1] Костылева Е. Эротика и лирика // Митин журнал. 2002. № 60 (http://kolonna. mitin.com/archive/mj60/kostyleva.shtml) Вернуться назад |