Irina Mironova. Neurodiscourses and Poetic Speech

Начнем с утверждения медиапоэтессы и художницы Натальи Федоровой о том, что «достижения нейровизуализации вводят новую стадию представления о “прозрачном мозге” — а именно стадию чтения мозговых волн вместо графем и фонетических символов. Эта стадия именуется биовычислительным (biocomputational) чтением и письмом» [Fedorova 2017: 313]. В этом тезисе слышны отзвуки эпистемологических установок «механической объективности» и «тренированного суждения», согласно Лоррейн Дастон и Питеру Галисону характеризующих научное сознание последних столетий. Переход от идеализированной категоризации научных объектов к категориям «семейного сходства», распознавание которых требовало не только высокоточной техники, но и «тренированного взгляда» эксперта, в свое время лишил фотографию (и другие технически опосредованные инструменты создания образов) монополии на объективную истину. Для выявления сложных паттернов, таких как варианты нормы и патологии на рентгеновских снимках, необходима была профессиональная интуиция, интериоризованный опыт исследователя, укорененный в его бессознательном. Так научное изображение стало предметом субъективного толкования, кульминацией которого стали «пятна Роршаха» [Дастон, Галисон 2018: 445—515]. Не избежали этой участи и энцефалограммы. В предисловии к «Атласу энцефалографии» Фредерик и Эрна Гиббс настаивают на том, что «“видящий глаз”, который появляется в результате глубокого знакомства с данными, — самый ценный инструмент, которым может обладать энцефалографист» (цит. по: [Там же: 462]).

Сегодня становится очевидным, что идея «биовычислительного чтения» сигналов головного мозга актуализируется уже в обновленной версии режима «тренированного суждения». В XXI веке чтение сложных паттернов и различий, организованных по принципу семейного сходства, уже не столько дело тренированного взгляда, сколько задача алгоритмов искусственного интеллекта. Однако субъективность в таком подходе не элиминируется. Цифровое изображение интерактивно — оно трансформируется посредством фильтров и параметров вывода данных, не теряя зависимости от экспертных суждений и практик, задающих его контекстуальные рамки. Даже в максимально детализированных, оцифрованных визуализациях изображение не свободно от интерпретации. Так, Лиза Картрайт показывает, каким образом доминирующие представления о семье и гендере транслируются в описаниях женского и мужского тела в атласе Visible Human Project (цит. по: [Joyce 2008: 17]), а Келли Энн Джойс подчеркивает социокультурные и экономические основания интерпретации снимков фМРТ [Ibid.: 109—148]. Однако, не отменяя друг друга, режимы научного видения сосуществуют одновременно, подобно парадигмам науки о языке. И даже представление о визуальной картинке как «прозрачном окне в мир» не теряет силы [Van Dijck 2005: 3—19]. Образы внутреннего устройства тела доступны и востребованы как никогда раньше. Визуализации электрических потенциалов мозга возникают в различных практиках, выходя за пределы лабораторий и становясь частью популярной культуры.

Подобно тому, как рентгеновские изображения на заре их использования привлекались не только к медицинским обследованиям, но и к замеру ног для пошива обуви или просто для создания картинок для любопытствующих [Joyce 2008: 9], сегодня мы видим динамические графики энцефалограмм, превращенные в игровые тренажеры внимания или инструменты контроля эффективности интеллектуального труда. Разнообразие сфер применения интерфейса «мозг-компьютер» позволяет говорить скорее не столько о нейрочтении и письме как таковых, сколько о различных нейродискурсах, вписанных в социокультурные, экономические и этические контексты. В зависимости от практик и ценностей того или иного сообщества, можно встретить дискурсы о норме и патологии, об эффективности, о медитации, «осознанности», саморазвитии... Особое место в этой «борхесовской» классификации занимает поэтический дискурс, потому как он, кажется, изо всех сил стремится никакого места не занимать, жонглируя субъектными и этическими позициями и примеряя на себя разнообразные модели концептуализации внимания.

 

Мерцающее (не)знание

 

Нейроинтерактивные тексты нижегородского поэта Александра Судаева в качестве отправной точки отталкиваются от компьютерных игр—тренажеров внимания, в которых используется интерфейс «мозг-компьютер». Для обозначения своей практики поэт вводит термин «нейроинтерактивная поэзия», чтобы подчеркнуть перформативный характер чтения с использованием нейроинтерфейса и отличить этот тип стихотворений от текстов, написанных с помощью нейросетей. Говоря о совместимости интерфейсов прямого воздействия (наиболее популярных в игровых решениях) и нарративных медиа, исследовательница нейроискусства Любовь Бугаева утверждает, что они не подходят для литературы, так как необходимость контроля нарушает принцип эмоциональной иммерсии. С ее точки зрения, с этим видом устройств невозможно достичь глубокого погружения в происходящее на страницах книги [Бугаева 2016: 087]. Однако, кажется, в случае с поэзией Судаева ограничение снимается. В отличие от игр, ценность которых заключается в самой функции «тренировки» концентрации, работы Судаева — это тексты-тренажеры сомнения, будто бы неуверенные, задающиеся вопросом: в чем же именно они помогают пользователю тренироваться? Создание иллюзии реальности в их задачи не входит.

Поэт обращает внимание на эстетику текста, вывод которого зависит от параметров напряжения и расслабления внимания: эстетику неустойчивости, мерцания, зыбкости. Текст появляется и исчезает в ответ на попытки читателя контролировать его присутствие. Но контроль возможен лишь в идеале, в реальности же стихотворение то возникает, то становится едва различимым или скрывается от изучающего взгляда. Оно будто бы колеблется в такт фрустрации читающего, его желанию схватывания, полного обладания объектом чтения, утолить которое не суждено. Темы изменчивости, прерывистости, присущих не только вниманию, но и другим проявлениям жизни, будь то дыхание, мышечное движение, синаптическая передача или субъективное восприятие времени, поддерживают в текстах волнительное ощущение от чтения, которое задается с подачи технического девайса:

время тела
хитрыми рывками
время души
неоднородно
перемены
всё дороже
◼
всё дороже
(А. Судаев. 12.06.2018 [1])

Кроме эстетической стороны внимания, эти работы исследуют и когнитивные процессы, происходящие при столкновении с поэтическим текстом. К примеру, текст-тренажер «Внутренний цензор», позволяющий скрыть или увидеть мат в стихах Кирилла Решетникова (Шиш Брянский), если мозг читателя достаточно сконцентрирован или расслаблен, отсылает к механизмам подбора лексемы, в которых психологическое соревнуется с социальным. Сомнения в психологизме присутствуют и в других текстах Судаева, в которых проблематизируется различие человеческой физиологии и цифрового алгоритма.

В стихотворении «Ложки нет» мы встречаем сюжет из «Матрицы»: текст графически организован в форме ложки, которую можно согнуть «силой мысли», параллельно меняя высказывание о существовании ложки с утвердительного на отрицательное. В стихотворении, таким образом, реализуется энактивный (от «enactment») подход в нейролитературе, подчеркивающий телесный, действенный характер взаимодействия субъекта с окружающей его средой [Бугаева 2016: 088]. Смысл текста при этом как бы «инкорпорируется», видоизменяясь в такт колебаниям «тела данных» [Пол 2017: 169] того, кто его читает. Форма, которую принимает произведение, мгновенна и неустойчива, подобно мерцающему взгляду, направленному на нее. Она сродни постоянно возникающим элементам бытия в буддийской философии, отсылками к которой пронизана трилогия Вачовски. Кто является источником этой формы, этой речи, ее субъектом? Тот, кто включается в игру? Или алгоритм, что фиксирует ее цифровую историю?

Ключевой момент, который отличает поэтический «тренажер» от обычного, игрового, — это сомнение в собственной задаче, стремление преодолеть status quo, запрос качественного изменения, слома, в то время как игры с вниманием «прокачивают» количественные параметры концентрации как составляющей гомеостаза. Интерактивность текстов Судаева, вкупе с их рефлексивностью, взывает к чтению-действию, причем это призыв «делать» в значении, которое ему придает Катрин Малабу, а именно становиться субъектом своей истории [Малабу 2019: 37], а в конкретном случае — субъектом истории своего внимания. При этом субъект всегда остается в тени:

пусть мысль минуя мышцы
зажигает свет
но свет
не освещает свой источник
не нажимай F32
(А. Судаев. 03.10.2017 [2])

В этом отрывке Судаев очевидно вспоминает интерактивную инсталляцию «Сеанс» [Суслова 2018] — проект медиахудожницы и поэтессы Евгении Сусловой, для которого Александр разрабатывал программное решение. Процитированный фрагмент текста демонстрирует гетерогенность значений одной художественной работы, осуществленной на пересечении двух «тренированных взглядов» поэтов с разным профессиональным бэкграундом. Он выявляет различие между дискурсами, в которые эта работа может быть вписана.

«Сеанс» — поэтический эксперимент, однако необходимость в естественном языке в нем почти отпадает (за исключением инструкций для участников). Он обращается к довербальной основе коммуникации: направленности ее сторон друг на друга. Эксперимент проходит в затемненной кабинке, напоминающей помещение для очной ставки. Она поделена на две части стеклянным экраном, между ними распределяются испытуемые: S1 и S2. S1 надевает переносной нейроинтерфейс и, концентрируя внимание, управляет лампочкой в комнате, где находится S2. Свет загорается только тогда, когда первый участник концентрирует внимание на своем визави. S2 же, напротив, видит S1 постоянно, хотя сам большую часть времени проводит в темноте.

Отрывок из стихотворения А. Судаева предлагает переосмысление инсталляции, конструируя образ компьютеризированной психофизической сущности, где вызов депрессивного расстройства, кодируемого в медицинской классификации как F32, может быть осуществлен простым нажатием на кнопку и тут же отменен принятием непознаваемости сознания как источника света, проявляющего вещи. Мозг в «Сеансе», с точки зрения Судаева (профессиональной деятельностью которого является программирование), — это мозг- компьютер.

Однако первоначальная концептуальная рамка эксперимента, разработанная Евгенией Сусловой, не признает непознаваемости — это машина познания, в воздействии которой не остается места для седативных эффектов. Кроме того, метафорическая модель «мозга-компьютера», «мозга-главнокомандующего» в ней подвергается пересмотру.

С идеей центральности и мозга-машины непосредственно связаны всяческие инструменты отслеживания внимания, которые разрабатываются на основе фиксации электрических потенциалов мозга. Установить контроль в этой «военной» метафорической ситуации — значит захватить «центральную станцию», подчинить «главнокомандующего», прочитать его зашифрованные директивы. Поэтому идея чтения энцефалограмм до сих пор завораживает разнообразных инноваторов от менеджмента и нейроэкономики, которые видят в этой практике идеальный инструмент управления. Однако подобное видение только претендует на актуальность — на деле же оно покоится на устаревших представлениях о централизации нервной деятельности.

Кто «владеет ситуацией» в «Сеансе»? Тот, кто пытается управлять вниманием и зажигает свет? S1 слишком уязвим для того, чтобы считаться идеальным наблюдателем, — его активность постоянно просматривается, он и сам является объектом мониторинга. Будучи «машиной разбиения на пары “видеть — быть видимым”» [Фуко 2015: 245], «Сеанс» тем не менее предстает неисправным паноптиконом: S2 кажется более привилегированным, и в то же время его жизненным пространством управляет оппонент. Мы даже не можем утверждать, что власть распределена между ними в рамках сетевых процессов и отношений — «Сеанс» слишком аскетичен, чтобы иллюстрировать множественную связность обществ контроля. Его задача не в этом. В дискурсивном равновесии власти и знания эксперимент смещает центр тяжести в сторону последнего. В то время как относительно властной инстанцией здесь остается разве что контекст, задаваемый антуражем «очной ставки» и голосовой инструкцией, значение приобретает факт самой вспышки света — факт «узнавания» как знания. Дрожащего и неустойчивого, словно явленный и тут же исчезающий кадр кинопленки, на мгновение лишенный иллюзии непрерывности. Это модель знания как переживания хрупкого отношения с реальностью мозга — то освещенной, то погруженной во мрак, — реальностью, проходящей через «ряд мелких церебральных смертей» [Малабу 2019: 62]. Именно такое знание создает пространство для потенциального высказывания, в котором только и возможны речь и поэзия. И, кажется, это пространство нуждается в новой картографии.

 

Идеография vs картография внимания

 

Изображения мозга в современных техниках визуализации, основанных на данных, зачастую имеют картографическую природу. При этом интерпретация образов осуществляется на грани природы языковой. Само отношение между словесным описанием и картой как нельзя лучше выражено в многозначности термина «orthographic», примененного Витрувием для перспективной проекции, с помощью которой он вычислял положение Солнца. Эта же проекция активно используется в изучении снимков фМРТ. К практикам картографирования, вольно или невольно, обращаются и авторы художественно-поэтических экспериментов.

В перформансе «NeuroSync Poetry» Ивана Ниненко и Елизаветы Зиновьевой принимали участие поэт Павел Арсеньев и музыкант-мультиинструменталист Олег Гудачев, энцефалограммы которых считывались в процессе совместного выступления и выводились на экран в виде сгенерированных изображений. Видя эти динамические, постоянно меняющиеся формы, участники пробовали настроиться на состояние друг друга, «синхронизировать» свои волны, сопоставить, приблизить изображения на экране. Обращаясь к идее синхронизации, которая позволяет различным нейронам выполнять общие задачи, кураторы перформанса охарактеризовали проект как эксперимент, «в котором современные технологии не мешают, а помогают общаться» [Зиновьева, Ниненко 2017]. Интересно проследить, как именно идея общения реализуется в попытках сближения двух графиков электрической активности. Как можно понимать это «общение» политически? Если в качестве цели заявлено преодоление разобщенности индивидов в цифровом обществе, то какова стратегия этого преодоления?

В перформансе просматривались сразу две формы репрезентации «общения»: идеографическая и картографическая. Первая заключалась в том, что биологические данные преобразовывались в эстетические объекты разных цветов и каждый из них становился своего рода движущимся иероглифом, символизирующим мышление одного из участников. Сближение двух сложных знаков на экране, казалось, происходило в соответствии с определенной логикой идеографической и семантической близости: так, в китайском иероглиф «друг» состоит из двух обозначений, каждое из которых переводится как «друг». Это модель общения — «близости» — художественной, ценностной, интеллектуальной. Близости двух индивидуальных сущностей, каждая из которых может быть рассмотрена в отдельности как обособленная графема. Альтернативное понимание «общения» возникает, если опустить представление о визуализациях как об идеограммах и увидеть в них только картографическое (пусть и эстетизированное) отображение данных. В таком случае речь идет о сопоставлении, наложении одного фрагмента карты на другой в целях определить пересекающиеся территории. Подобно лингвистическим картам многонациональных регионов, сравнение которых выявляет исторические изменения в распространении тех или иных наречий, сопоставление энцефалографических проекций отсылает к пространствам интенсивного общения и языкового обмена. Это общение — «смешение», против угрожающего засилья которого возводились дисциплинарные порядки [Фуко 2015: 241], переродившиеся затем в инструменты распределенного контроля. Возможно ли подобное трансгрессивное общение, нарушающее границы «истинных» тел данных, в ситуации, когда даже скрытая под черепной коробкой органическая реальность мозга поддается анализу? Утвердительный ответ можно дать, как минимум, в отношении восприятия образов участниками перформанса. Причем интенсивность этого общения для двух сторон, представлявших разные (вербальный и музыкальный) языки, усиливалась благодаря визуализации происходящего обмена. В отзыве о перформансе Павел Арсеньев называет этот эффект репрезентации «слоем-актором», который «оказывал обратное воздействие на когнитивную активность», подобно тому как «если бы при разговоре мы видели синтаксическую схему каждого произнесенного предложения» [Зиновьева, Ниненко 2017].

 

Обратная связь и иммерсивный архив

 

Роль визуализации в обратной связи подчеркивает и Наталья Федорова, приводя в пример комментарий к медиаспектаклю Юрия Дидевича «Нейроинтегрум»: «…единственный способ дать мозгу обратную связь — это визуализировать и озвучить мозг», превратив его таким образом в перформативное пространство [Fedorova 2017: 312]. Схожая схема обратной связи реализуется и в первой нейроопере «Нур» Эллен Перлман [Pearlman 2016], о которой необходимо упомянуть, говоря о нейроинтерактивной поэзии в русскоязычном контексте, несмотря на то что текст либретто был подготовлен Натальей Федоровой на английском.

То, на чем хотелось бы сосредоточить внимание, — это трансформация представлений о мозге как вместилище памяти, которая имеет место в нейроопере. Включаясь в цепочку цифровой обратной связи, мозг исчезает как специфический органический медиум и превращается в еще один компьютерный интерфейс, узел сети, через который проходят и распределяются потоки данных. Что происходит с памятью и напрямую связанным с ней сознанием в подобной сетевой модели? Здесь мозг прекращает быть хранилищем воспоминаний, музеем собранных исторических артефактов и превращается в «иммерсивный сетевой архив» [3] [Евангели 2019: 59], не имеющий границ, постоянно обновляемый и меняющий конфигурацию в зависимости от запроса.

Именно этот сюжет мы видим в нейроопере. Видео, звуки и реплики, автоматически выводимые из банка данных в ответ на эмоциональные реакции перформерки Сабы Арат и отсылающие к биографии суфийской принцессы и разведчицы Нур Инайят Кхан, репрезентировали сознание исторической личности и одновременно создавали петлю обратной связи. Взаимодействие со зрителями-соучастниками перформанса, реакции на визуальные образы и аудиоряд, ощущения от движения и положения в пространстве — все это отражалось на эмоциональном состоянии и электрической активности мозга перформерки и предваряло новый поток контента.

Вопрос, поставленный Эллен Перлман в концепции нейрооперы: «Есть ли в сознании место, куда не сможет добраться наблюдение?» — задается не в контексте персональной истории Нур. В лекции, прошедшей в рамках Creative Tech Week в 2017 году, художница предваряет рассказ об опере обзором разработок в области нейрокоммуникаций и отслеживания сигналов мозга, в которых упоминаются правительственные и коммерческие инициативы, такие как Cortical Modem, Qusp или Cloudbrain [Pearlman 2017]. Сомнительные перспективы цифрового отслеживания нейроданных в массовом масштабе превращают почти каждого жителя глобального мира в разведчика, память которого вот-вот станет достоянием непрошеного читателя. Однако сама механика нейрооперы, согласно которой вывод данных, в том числе реплик либретто, управляется алгоритмом, связанным с переменными эмоциональных состояний, допускает иную трактовку. «Вторжение логики алгоритма в отношения с памятью разрушает иллюзию обладания личным и коллективным прошлым» [Евангели 2019: 88]. Поэтому вопрос о месте, куда не может проникнуть наблюдение, теряется в распределенном потоке того, что до этого момента казалось сознанием: целостным и доступным для расшифровки.

Подходы к «чтению» сигналов мозга, как и иные практики наблюдения, воспроизводят механизмы власти и подчинения, борьбы за перераспределение этих отношений. Это борьба за право наблюдать, быть субъектом внимания, читателем, а не читаемым. Но кто читает мозг, представленный как иммерсивный архив? Борис Гройс определяет, что читателем или зрителем интернета является взгляд алгоритмический (цит. по: [Там же: 92]). Здесь мы возвращаемся к эпистемологии «тренированного взгляда» эксперта, на современном этапе передавшего полномочия чтения фамильных сходств алгоритмам анализа данных. Но действительно ли мозг—цифровой архив, мозг-интерфейс становится частью «мира, предъявляющего себя машинам»? (цит. по: [Там же: 93]). Желают ли машины читать мозг, подглядывать за жизнью его виртуального тела?

Различие поэтических дискурсов, интерпретирующих волновую активность, процессы напряжения и расслабления внимания, наводит на мысль о том, что репрезентации мозга и сегодня представляют собой экраны, на которых можно «увидеть свою субъективность» [Дастон, Галисон 2018: 512]. Антропологические исследования, подобные осуществленному Келли Джойс, со своей стороны подчеркивают сакральный, тотемный статус изображений мозга, в профессиональных практиках сближающий ученых или медицинских специалистов с магами и шаманами [Joyce 2008: 150]. В творческих контекстах роль экспертов, служителей культа нейронных образов, видение которых дополнено алгоритмическим зрением, переходит к поэтам. А значит, в их силах помыслить иные предсказания, увидеть альтернативы цифровому слежению. Ведь если нейровизуализации — это изображения, в которых «есть только мы и нет природы» [Дастон, Галисон 2018: 513], то вопрос «что нам делать с нашим вниманием?» все еще адресован тем, кто создает поэзию, движимый собственной жаждой.

 

Библиография / References

 

[Бугаева 2016] — Бугаева Л.Д. Искусство будущего: нейрокино // По ту сторону медиума: искусство, наука и воображаемое технокультуры / Сост. и ред. Д. Булатов. Калининград, 2016. С. 82—89 (https://ru. calameo.com/books/004926405b3f1a788 0744 (обращение: 19.05.2020)).

(Bugaeva L.D. Iskusstvo budushchego: neyrokino // Po tu storonu mediuma: iskusstvo, nauka i voobrazhaemoe tekhnokul’tury / Ed. by D. Bulatov. Kaliningrad, 2016. P. 82—89 (https://ru. calameo.com/books/004926405b3f1a7880744 (accessed: 19.05.2020)).)

[Дастон, Галисон 2018] — Дастон Л., Галисон П. Объективность / Пер. с англ. Т. Вархотова, С. Гавриленко, А. Писарева. М.: Новое литературное обозрение, 2018.

(Daston L., Galison P. Objectivity. Moscow, 2018. — In Russ.)

[Евангели 2019] — Евангели А. Формы времени и техногенная чувственность. Нижний Новгород: Красная ласточка, 2019.

(Evangeli A. Formy vremeni i tekhnogennaya chuvstvennost’. Nizhniy Novgorod, 2019.)

[Зиновьева, Ниненко 2017] — Зиновьева Е., Ниненко И. NeuroSync Poetry. Интерактивный перформанс с участием П. Арсеньева и О. Гудачева // https://vimeo. com/234679712 (дата обращения: 19.05. 2020).

(Zinov’eva E., Ninenko I. NeuroSync Poetry. Interaktivnyy performans s uchastiem P. Arsen’ - eva i O. Gudacheva // https://vimeo.com/ 234679712 (accessed: 19.05.2020).)

[Малабу 2019] — Малабу К. Что нам делать с нашим мозгом? / Пер. с фр. К. Саркисова. M.: V-A-C Press, 2019.

(Malabou C. What Should We Do with Our Brain? Moscow, 2019. — In Russ.)

[Пол 2017] — Пол К. Цифровое искусство / Пер. с англ. А. Глебовской. М.: Ад Маргинем Пресс, 2017.

(Paul C. Digital Art. Moscow, 2017. — In Russ.)

[Суслова 2018] — Суслова Е. Сеанс. Когнитивное микрособытие. 2018 // https://www. youtube.com/watch?v=_ixGc2hbuck (дата обращения:19.05.2020).

(Suslova E. Seans. Kognitivnoe mikrosobytie. 2018 // https://www.youtube.com/watch?v=_ixGc2hb uck (accessed:19.05.2020).)

[Фуко 2015] — Фуко М. Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы / Пер. с фр. В. Наумова, под ред. И. Борисовой. М.: Ад Маргинем Пресc, 2015.

(Foucault M. Surveiller et punir. Naissance de la prison. Moscow, 2015. — In Russ.)

[Fedorova 2017] — Fedorova N. The first neuroopera ‘Noor’: transparent brain and the end of humanistic ethics? // Russian Journal of Communication. 2017. Vol. 9. № 3. P. 310— 314 (DOI: 10.1080/19409419.2017.1376808 (accessed: 19.05.2020)).

[Joyce 2008] — Joyce Kelly A. Magnetic Appeal: MRI and the Myth of Transparency. 1 ed. Ithaca: Cornell University Press, 2008 (www.muse. jhu.edu/book/25037 (accessed: 19.05.2020)).

[Pearlman 2016] —Pearlman E. Noor — Brain Opera // https://www.youtube.com/watch?v=URv_ iz631Y0&feature=emb_title (accessed: 19.05. 2020).

[Pearlman 2017] — Pearlman E. Presentation at Creative Tech Week // https://www.youtube. com/watch?v=QdOnnytWvlY (accessed: 19. 05.2020).

[Van Dijck 2005] — Van Dijck J. Mediated Bodies and the Ideal of Transparency // Van Dijck J. The Transparent Body: A Cultural Analysis of Medical Imaging. Seattle; London: University of Washington Press, 2005. P. 3—19 (www.jstor.org/stable/j.ctvcwnfcw.5 (accessed: 19.05.2020)).