ИНТЕЛРОС > №167, 2021 > Речь по обе стороны рамки

Денис Ларионов
Речь по обе стороны рамки


30 марта 2021

(Рец. на кн.: Ахметьев И. Лёгкая книжка. М., 2020)

Ахметьев И. Лёгкая книжка
М.: всегоничего, 2020. — 172 с. [1]

Новая книга Ивана Ахметьева вышла в созданной Андреем Черкасовым издательской серии, название которой достаточно точно схватывает специфику работы поэта. Всегоничего — это и про малую поэтическую форму (тексты Ахметьева, как правило, не превышают трех-пяти строк), и про важнейшую экзистенциальную тему «малости», красной нитью проходящую через все творчество поэта:

меня так мало осталось
так долго надо искать
я не успеваю
(С. 4) [2]

За последние тридцать лет у Ахметьева вышло семь поэтических сборников, в том числе и книга-билингва с параллельным переводом на французский язык. Принцип составления «Лёгкой книжки» не отличается от композиционной структуры предыдущих книг: перед нами своего рода отчет о проделанной за энное количество лет работе, подчиненный не хронологическому, но намеренно случайному порядку. Несмотря на то что в новой книге присутствует несколько кратчайших драматических сценок — подтверждающих тезис Михаила Айзенберга о драматургической природе этой поэзии, — метод Ахметьева в целом не претерпел принципиального изменения, не сместился с полюса лирики на полюс драмы. Скорее, знакомые по ранним и зрелым поэтическим текстам Ахметьева формальные черты и содержательные особенности стали еще более заметными, что позволяет взглянуть на новую книгу в более общей перспективе.

Ларионов_1.jpg

Критики и исследователи, писавшие об Иване Ахметьеве, уже указывали на присутствующую в его текстах условную, почти неразличимую границу («рамку») между поэзией и повседневностью, подчеркивая и важнейший конструктивный принцип поэтики Ахметьева — перенос речи из неприрученного «кусочка жизни» в концептуальное «пространство искусства» [3]. Конечно, Ахметьев — не единственный автор, чей поэтический метод основан на лирическом «освоении» языка повседневной реальности. Впрочем, он чуть ли не единственный русскоязычный поэт-минималист, исследующий то, «где проходит граница: стихи — не стихи», и стремящийся «эту границу немного подвинуть» [4]. Думается, эта важнейшая особенность отличает Ахметьева от другого известного минималиста, Александра Макарова-Кроткова, поэтические тексты которого также сосредоточены на тонких нюансах бытия, при этом тяготея к афористической законченности и парадоксальному mot современного стоика, смотрящего на мир с нежностью, но без иллюзий: «оттого и грустно / что знаю / отчего» [5]. «Отредактированный экспромт» — так называется последняя на сегодняшний день книга Макарова-Кроткова, и этот заголовок хорошо объясняет подход поэта: речевая формула или фраза из внутреннего монолога закругляется до литературного произведения, в котором можно обнаружить и композиционное устройство, и даже более-менее конвенционально развивающийся поэтический (минималистский, конечно) сюжет, а любая незаконченность безошибочно определяется как заданный литературный прием. Совсем иначе работает Иван Ахметьев, согласный с тем, что «минимализм / это умеренность / и аккуратность» (с. 156), однако каждый раз незаметно пересекающий границу литературы, рискуя, что его не имеющие ничего общего с афоризмами и ускользающие от однозначной интерпретации тексты могут оказаться «всего лишь» фиксацией повседневной событийности, горестной заметой сердца или саднящим воспоминанием о былых временах молодости:

Генка сказал тогда
что он слишком горд
а я слишком завистлив
(у желтых ворот между домами 2 и 4 по 13 Парковой)
(С. 151)

Думается, кульминационная часть этого текста находится в скобках, но именно в ней — ключ к эмоциональному содержанию текста, причем для читателя не так уж и важно, кто такой Генка и по какому поводу он сказал то, что сказал. Поэтический текст несет на себе следы пойманной на лету тавтологичной речевой формулы так же, как вынесенное в комментарий, протекающее у желтых ворот на Парковой улице настоящее время лирического субъекта включает в себя прошлое («тогда»). Все это удается синхронизировать при помощи ритма, связывающего в памяти лирического субъекта мгновения прошлого и настоящего времени и, конечно, соединяющего строки текста, позволяя расставить смысловые акценты и выделить значимые умолчания, а также подчеркнуть важное для поэзии Ахметьева короткое поэтическое дыхание, наполняющее «сообщение особенным воздухом и в немалом объеме» [6]. Все это определяет «единственную в своем роде и мгновенно узнаваемую интонацию» [7] поэтического текста, являющуюся своеобразным медиатором между ним и миром за его пределами.

В более широком историко-литературном контексте балансирование между модусами поэзии («стихами») и жизни («не стихами») делает минималистский метод Ахметьева не столько набором специфических приемов и выразительных средств, сколько исторически мотивированным местом проявления литературности вообще и «поэтического» в частности. Эту проблему, заявленную еще Романом Якобсоном [8], можно описать известным высказыванием-моностихом Яна Сатуновского (чье самое полное избранное стихотворений Иван Ахметьев подготовил как текстолог и редактор [9]: «Главное иметь нахальство знать, что это стихи» [10]. Сущность такого литературного «нахальства» заключается в бескомпромиссной готовности автора расширять границы поэзии за счет во влечения в текст повседневной речи, которая в случае Сатуновского была своего рода антидотом против выжигающего все живое языка партийной риторики и официозной литературы. Как известно, подход Сатуновского повлиял на всю современную русскую поэзию вообще, но особенно на ту достаточно обширную ее часть, что ориентировалась на повседневную речь. Я не буду подробно останавливаться на истории этого подхода, скажу лишь, что в «Лёгкой книжке» в качестве персонажей возникает довольно много принадлежащих к этой традиции авторов, друзей Ахметьева, оказывающихся «паролями», теми, кто очерчивает канон, связанный с продуктивным и исторически детерминированным способом поэтической работы с обыденной речью. Приведу некоторые из стихотворений с подобным «ключом»: «вначале было слово / и слово было у Володи Уфлянда» (с. 158), «читали ли Кочейшвили?» (с. 24) и, наконец, «дайте сказать / Некрасову» (с. 5). Что объединяет этих край не непохожих друг на друга поэтов, к которым можно добавить и присутствующих в «Лёгкой книжке» М.П.Нилина, Л. Черткова, М. Гронаса, а также отсутствующих в ней Павла Улитина, Андрея Монастырского, Льва Рубинштейна? Думается, все они рассматриваются Ахметьевым как ближайшие союзники: во взаимодействии с ними само определялся (и продолжает самоопределяться) его минималистский метод. Каждый из названных авторов стремится заострить отношения между поэтическим (и шире— литературным) дискурсом и обыденной речью, вводящей в текст следы материального мира или, проще говоря, жизни. Но особое место здесь занимает Всеволод Некрасов, поддержавший Ахметьева в ранний период его творчества.

Впрочем, по представленным в «Лёгкой книжке» поэтическим текстам отчетливо видно, что по многим принципиальным пунктам Иван Ахметьев сегодня— скорее антипод Некрасова, успешно преодолевший влияние старшего поэта. В качестве своеобразного доказательства можно привести следующий текст:

подумай
про себя
подумай
про себя
(и всё пройдет)
(С. 110)

Две первые строфы вполне могли бы быть началом пространного стихотворения Вс. Некрасова, в котором, например, на все лады была бы обыграна двусмысленность этого речевого клише. Но Ахметьев уверенно уводит текст в другую сторону, размыкая его в иное (и, надо сказать, более однозначное и определенное) коммуникативное измерение, лежащее за пределами текста. Рассматривая подход Вс. Некрасова, Илья Кукулин пишет о присущем ему утопизме, проявляющемся в «стремлении создать, выработать, вообразить нового автора, чье творчество могло бы изменить отношения в обществе» [11]. Подобную направленность невозможно представить у Ахметьева, для которого автор (как функция, а не как индивид) не столько позволяет проявиться смыслам, сколько вводит иерархию между ними, определяя их интерпретацию.

Утопическая интенция у Некрасова распространяется и на форму выражения («надежда на понимание “негромкого” художественного жеста» [12]), и на план содержания (утопия естественного языка). С этим связана пространственная ориентация поэтических текстов Некрасова, элементарной единицей которых является страница, в любом случае «вовлекающаяся» в силовое поле поэтического жеста. Кроме того, в последние двадцать лет Некрасов стремился к тотальности выражения, исчерпывая все возможные ресурсы того или иного знака, сюжета или тропа: это хорошо видно по вышедшим посмертно большим текстам про российские города [13]. Подобные тексты невозможно представить у Ахметьева, написавшего в начале 1970-х пространную лирическую поэму [14], но, по-видимому, больше никогда не стремившегося к созданию крупной поэтической формы, исчерпывающей тот или иной сюжет. В отличие от Некрасова, Ахметьеву чужд пространственный подход, неизбежно связанный с фигуральным завоеванием, поэтической колонизацией новых территорий, скорее он стремится почувствовать пульсацию заключенного в поэтическом тексте времени, никогда не совпадающего с временем жизни. Можно сказать, что Ахметьев осторожно и в произвольном порядке касается слов, немного сдвигая их привычные значения, проверяя их семантическую состоятельность или внезапно обнаруживая заложенную в них парадоксальность («близнецы, / похожие на Кафку / как четыре капли воды // (читая Зебальда)» (с. 165). При этом акупунктура Ахметьева намеренно случайна, что хорошо видно и по композиции его легкой, но не легковесной книги, воспринимающейся не только как законченный литературный продукт, но и как совокупность разнонаправленных возможностей коммуникации.



[1] Работа выполнена за счет средств гранта Российского научного фонда (проект №19- 18-00205. «Поэт и поэзия в постисторическую эпоху»).

[2] Многосторонняя тема «малости» в поэзии Ивана Ахметьева подробно рассмотрена в статье А.Д. Степанова «Минимализм как коммуникативный парадокс» (Новый филологический вестник. 2008. № 7(2). С. 5—28).

[3] Метс А. Рецензия на книгу И. Ахметьева «Стихи и только стихи // НЛО. 1994 № 9. С. 325.

[4] Ахметьев И. Из интервью И. Ахметьева // Независимая газета. 1995. № 150 (1077). С. 7.

[5] Макаров-Кротков А. Дезертир. М.: ACADEMIA, 1995 (http://www.levin.rinet.ru/ FRIENDS/Makarov&Stella/Makarov1.html).

[6] Айзенберг М. Вещь в себе // Openspace.ru. 2010. 31 марта (http://os.colta.ru/literature/ projects/130/details/16974/).

[7] Там же.

[8] Как известно, Р.О. Якобсон связывал литературность — эстетический модус существования изящной словесности — с ответом на вопрос «что делает данное произведение литературным?» (Якобсон Р.О. Новейшая русская поэзия. Подступы к Хлебникову // Якобсон Р. Работы по поэтике. М.: Прогресс, 1987. С. 275).

[9] Сатуновский Я. Стихи и проза к стихам / Сост., подгот. текста и коммент. И. Ахметьева. М.: Виртуальная галерея, 2012.

[10] Сатуновский Я. Рубленая проза: собрание стихотворений / Сост., подгот. текста и предисл. Вольфганга Казака. Мюнхен: Sagner, 1994. С. 280.

[11] Кукулин И. Д.А. Пригов и Всеволод Некрасов: два варианта эстетической утопии // Пригов и концептуализм: Сборник статей и материалов. М.: Новое литературное обозрение, 2014. С. 247.

[12] Там же.

[13] Некрасов Вс. Самара (слайд-программа) и другие стихи о городах: стихи. Самара, Цирк-Олимп, 2013.

[14] Ахметьев И. «Наконец что-то отдать…» // Авторник: Альманах литературного клуба. Сезон 2002/2003. М.; Тверь: АРГО-РИСК; Колонна, 2003. С. 8—11.


Вернуться назад