ИНТЕЛРОС > №150, 2018 > Бахтин во Франции (на материале первых французских рецензий 1970-х годов)

Наталья Долгорукова
Бахтин во Франции (на материале первых французских рецензий 1970-х годов)


10 июня 2018

(НИУ ВШЭ; старший преподаватель Школы филологии факультета гуманитарных наук; PhD, кандидат филологических наук) 

(HSE; Senior Lecturer, School of Philology, Faculty of Humanities; PhD, Candidate of Sciences) 

natalia.dolgoroukova@gmail.com

Ключевые слова: М.М. Бахтин, Ю. Кристева, Ц. Тодоров, рецепция, формализм, первые французские рецензии на книги Бахтина
Key words: M.M. Bakhtin, Y. Kristeva, T. Todorov, reception, formalism, first French review on Bakhtin’s books

УДК/UDC: 1.091+8.80

Аннотация: С выходом двух работ М.М. Бахтина на французском языке в 1970 году («Проблемы поэтики Достоевского» и «Творчество Франсуа Рабле») во французской периодике («Le Monde», «Le Figaro littéraire», «La Quanzaine littéraire») появляются первые рецензии. Многие авторы этих рецензий причисляют труды Бахтина к русской формалистической традиции, а самого мыслителя называют русским критиком-формалистом. В контексте сегодняшнего развития историографии гуманитарного знания очевидно, что методы и генеалогия идей, положенные в основу работ русского мыслителя, не только не ограничиваются формальным методом, но и вступают с ним в спор. Анализ первых французских рецензий и попытка ответить на вопрос, почему Бахтин представлен в ней формалистом, составят предмет статьи.

Abstract: With the French-language publication of two works by Mikhail Bakhtin in 1970 (Problems of Dostoevsky’s Poetics and The Works of François Rabelais), the first reviews of his work appeared in French publications (Le Monde, Le Figaro littéraire, La Quanzain littéraire). Many of the authors of these reviews counted Bakhtin’s works as part of the Russian Formalist tradition and called this thinker a Russian Formalist critic. In the context of how the historiography of humanitarian knowledge has developed today, it is entirely obvious that the methods and genealogy of the ideas forming the foundation for the works of this Russian thinker do not just go beyond the “formal method,” but actually argue against them. The article presents an analysis of these first French reviews and attempts to answer the question of why they represent Bakhtin as a Formalist. 

Natalia Dolgorukova. Bakhtin in France (Based on his First French Reviews in the 1970s)[1]

 

В 1967 году Юлия Кристева впервые познакомила западного (в первую очередь, французского) читателя с творчеством М.М. Бахтина [Kristeva 1967]. Через два года, в 1969 году, выходит английский перевод книги Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса» — «Rabelais and His World» [Bakhtin 1968]. В нью-йоркских периодических журналах под авторством С. Миллера и Ф. Йейтса выходят сразу две рецензии, посвященные этой книге. Мы не стали бы говорить об этих рецензиях, не касающихся напрямую темы нашей статьи, но на английский перевод бахтинского «Рабле» откликнулись и во французской периодике — в мартовском номере журнала «La Quinzaine littéraire» появляется первая рецензия на книгу Бахтина. Это работа Рэя Ортали «Рабле, увиденный глазами советского автора: Михаил Бахтин, Рабле и его мир» [Ortali 1969].

 

Рецензия Рэя Ортали, первая рецензия на труд Бахтина, во многих отношениях является показательной, поэтому мы позволим себе подробно остановиться на основных мыслях автора и на том образе М.М. Бахтина, который возникает под пером французского критика.

По мысли Ортали, книга Бахтина о Рабле представляет собой «тотальный, если не тоталитарный, взгляд на мир Рабле» [Ibid.: 13]. Видимо, Ортали считает, что «советский автор», живущий при тоталитаризме Бахтин, не может и на анализируемых писателей смотреть иначе, как «тоталитарно» (при этом, что означает этот «тоталитарный взгляд на мир Рабле», критик не поясняет). Далее следует важная для восприятия Бахтина во Франции мысль: Р. Ортали считает Бахтина «одним из наименее известных среди тех, кого в расширительном смысле называют русскими формалистами, формалистами, влияние которых на нашу структуралистскую критику оказалось столь значительным» [Ibid.: 13]. Тут же Ортали делает сноску, в которой высказывает недоумение по поводу того, что в «замечательном труде» Ц. Тодорова «Литературная теория. Тексты русских формалистов» нет ни слова о Бахтине. Ортали указывает на то, что на сегодняшний день на французском языке о Бахтине можно прочитать только в одной статье — Ю. Кристевой в журнале «Критика», но эту статью Ортали позволяет себе рекомендовать «только посвященным» [Ibid.: 13].

Почему же труд «советского автора» все же заслуживает внимания? По мнению Ортали, «одной из самых привлекательных черт труда Бахтина является его семиологический аспект» [Ibid.: 14]. Так, работа «советского автора» предстает одной из первых работ, применяющих семиологический подход к литературному произведению минувшей эпохи. Тем не менее работа Бахтина не лишена недостатков, самый главный из которых, по мысли Ортали, состоит в том, что этот язык Рабле представлен как схема, которая, «по словам некоторых, очень похожа на классическую марксистскую схему… Раблезианская революция, таким образом, является не чем иным, как одним из перевоплощений Октябрьской революции!» [Ibid.: 14].

Итак, с работой Рэя Ортали у «французского» Михаила Бахтина появляются две характерные особенности: во-первых, это «советский автор», живущий и пишущий в «тоталитарную» эпоху, — что не может не сказаться на его подходе и интерпретации литературных произведений, которую он предпринимает; во-вторых, Бахтин, по мнению рецензента, — это формалист, а значит, его подход к текстам — подход формалистический, и, как показал его труд о Рабле, ему присущ «семиологический аспект».

В 1970 году выходят переводы двух монографий М.М. Бахтина, изданных к тому времени на французском языке, и количество французских рецензий резко увеличивается. За 1970 год во французской прессе вышло шесть рецензий на книги Бахтина: только одна из них посвящена книге Бахтина о Рабле, пять других — его работе о поэтике Достоевского (одна рецензия обсуждает сразу две книги Бахтина).

Рецензия Андре Дальмаса о бахтинском «Рабле» представляет собой очень краткий, но довольно верный пересказ основных идей, содержащихся в книге русского мыслителя, и указание на оригинальный подход Бахтина к произведению далекой эпохи, ставший впоследствии трудным для понимания [Dalmas 1970: 15].

Гораздо больший интерес представляют собой пять рецензий на французский перевод «Проблем поэтики Достоевского». Так, первая из них принадлежит Доминик Дезанти [Desanti 1970: I, III], французской писательнице, журналистке, историку, отец которой был наполовину русский и которая выросла в Париже в среде русских иммигрантов, где Доминик и выучила русский язык. Д. Дезанти представляет русского философа следующим образом: «Михаил Бахтин, русский критик-формалист, родился в 1895 году, опубликовал “Поэтику Достоевского” в 1929, потом он написал “Рабле” … — слишком поздно» [Ibid.: I]. Что Дезанти имеет в виду? Формалисты, которые, по мысли рецензентки, претендовали на то, чтобы быть «позитивистскими и объективными», были низвергнуты марксистами во главе с Троцким. Именно по этой причине, по мысли Дезанти, Бахтину-формалисту не повезло. Тем не менее сегодня издательство «Seuil» предлагает французский перевод книги «предтечи, который не знает, что он предтеча» («précurseur ignoré qui s’ignore»), по выражению Кристевой, представляющей нам книгу Бахтина в предисловии [Ibid.: I]. Далее Дезанти говорит об упреках, сделанных книге, методу и подходам Бахтина «молодой и блестящей гражданкой из “Тель Кель”, — главным образом, в “психологизме” и “гуманистическом”, христианском языке» [Ibid.: I]. Однако можно ли изучать Достоевского, не говоря о «душе» и «сознании» персонажей? С точки зрения структурализма, только «дискурс» может привлекать внимание исследователей. По мнению Д. Дезанти, «именно дискурс, “поэтику” и изучает [формалист] Бахтин» [Ibid.: I].

В июньском номере «L’Express» выходит очень маленькая и очень обзорная рецензия Жана-Франсуа Ревеля [Revel 1970: 123], который говорит о «полифонии», становящейся самой тканью романа, как о ключевом концепте Бахтина. Клод Жану, автор следующей рецензии на «Достоевского», озаглавленной «За гранью добра и зла» [Jannoud 1970] и вышедшей в августе 1970 года в «Le Figaro littéraire», представляя Бахтина, прямо заявляет, что он принадлежит к «знаменитой русской формальной школе, плодотворного гения которой больше нет, так как она подверглась безжалостной расправе Сталина в 30-е годы» [Ibid.: 22], что «эссе» Бахтина, возможно, самое главное из всего, что сказано о русском романисте, и что «Поэтика Достоевского» — один из памятников продукции формальной школы.

Ж.-Н. Вуарне пишет свою первую рецензию (вторая выйдет в 1973 году) «Пространства текста» [Vuarnet 1970], в которой, вслед за Кристевой и цитируя ее, говорит о Бахтине как о семиотике, а также отмечает, что книга о Достоевском является следствием русского формализма 30-х годов, «обессмертившего себя в современном структурализме» [Ibid.: 12]. Здесь же мы встречаем первое объяснение того, почему Бахтин считается формалистом, а его метод — формальным: «Бахтин анализирует не психологию или метафизику каждого героя Достоевского, он анализирует текст как форму, как означающую систему, рассмотренную независимо от локальных эффектов смысла или от идеологии» [Vuarnet 1970; Hayman 1973]. Рецензия заканчивается советом М.М. Бахтину: вместо того чтобы постулировать необходимость новой науки, которую Бахтин в книге называет «транслингвистика», скорее надо говорить об актуальных и плодотворных семиотических исследованиях, которые, пусть неосознанно, Бахтин и возвещает. Отметим, что «новую» науку Бахтин в пятой главе своей книги называет не «транслингвистикой», а «металингвистикой». Под ней мыслитель понимает следующее: «…мы озаглавили нашу главу “Слово у Достоевского”, так как мы имеем в виду слово, то есть язык в его конкретной и живой целокупности, а не язык как специфический предмет лингвистики, полученный путем совершенно правомерного и необходимого отвлечения от некоторых сторон конкретной жизни слова. Но как раз эти стороны жизни слова, от которых отвлекается лингвистика, имеют для наших целей первостепенное значение. Поэтому наши последующие анализы не являются лингвистическими в строгом смысле слова. Их можно отнести к металингвистике, понимая под ней не оформившееся еще в определенные отдельные дисциплины изучение тех сторон жизни слова, которые выходят — и совершенно правомерно — за пределы лингвистики» [Бахтин 1979: 210].

Кристева первая упрекнула Бахтина в использовании слова «металингвистика» и предложила заменить его на «транслингвистику». Тот факт, что Вуарне приписывает термин «транслингвистика» самому Бахтину, свидетельствует о том, что автор рецензии не счел нужным ознакомиться с оригинальным (пусть и в переводе) исследованием русского мыслителя, а удовольствовался его пересказом (не всегда удачным) Ю. Кристевой.

Наконец, франкоязычный исследователь канадского происхождения Андрэ Белло в своей рецензии [Belleau 1970] говорит как о «Достоевском», так и о «Рабле» Бахтина. По мысли автора, об этих двух главных трудах Бахтина надо говорить вместе хотя бы потому, что «четвертая глава “Поэтики Достоевского” представляет незаменимое введение в «Рабле» [Ibid.: 483].

А. Белло почти единственный из рецензентов, кто не навешивает на Бахтина ярлыки, но считает его «первооткрывателем» новой литературной реальности, нового для литературоведения феномена — феномена толпы, народных масс (le multiple) — и сравнивает метод Бахтина с методом Эриха Ауэрбаха. По мнению Белло, у их работ есть общий дух. В чем он проявляется? По мнению А. Белло, общее проявляется в том, что оба интересовались этим феноменом толпы, народных масс (публики, в случае Ауэрбаха). Как известно, Э. Ауэрбах говорит об «изображении (репрезентации) действительности» и о неразрывной связи «низовой», народной, комической, реалистической литературы с литературой «высокой», аристократической, серьезной, проблемной и трагической [Ibid.: 482]. По мысли М. Бахтина, полифонический характер литературного произведения, такого, как книга Рабле, обуславливается карнавализацией литературы. Карнавал представляет (репрезентирует) наиболее полное и совершенное выражение видения мира, которое есть у народа [Ibid.].

К каким выводам приходит А. Белло? Во-первых, что «для Ауэрбаха и Бахтина массы (le multiple) — это народ, действующий в литературе» [Belleau 1970: 482]. Во-вторых, «самым приемлемым текстом о Рабле до перевода труда Бахтина была XI глава “Мимесиса”» [Ibid.: 483][2].

В 1971 году количество французских рецензий на «Достоевского» и «Рабле» уменьшается. Так, мы имеем всего три рецензии на книги Бахтина (две на «Рабле» и одну на «Достоевского»), а также интервью с Ж.-П. Сартром, в котором французский философ также говорит о Бахтине и его книге «Поэтика Достоевского». Сартр в интервью корреспондентам журнала «Le Monde» [Contat, Rybalka 1971], отвечая на вопрос о современных авторах, работы которых были вдохновлены формальной школой, в первую очередь называет книгу Бахтина о Достоевском и замечает: «Я не вижу, что нового семиотика — новый формализм — добавляет к старому» [Ibid.: 21]. Итак, мы видим, что Ж.-П. Сартр демонстрирует расхожее представление о русском мыслителе — формалисте и структуралисте.

Не останавливаясь подробно на рецензиях Симон Габай [Gabay 1971] и Жана-Мари-Густава Леклезио [Le Clézio 1971] (первая обвиняет книгу Бахтина о Рабле в идеалистических тенденциях, вторая приветствует ее появление, поскольку только благодаря ей мы смогли заметить революционный характер книги Франсуа Рабле), скажем несколько слов о рецензии на книгу о Достоевском Клода Фриу [Frioux 1971].

Клод Фриу — литературовед, славист, марксист, специалист по русской поэзии XIX—XX веков, один из немногих авторов, выражающих несогласие с Кристевой и ее интерпретацией идей русского мыслителя (по сути, текст Фриу, к которому мы сейчас обратимся, — первая полемика с Кристевой). Его работа была переведена на русский язык и вышла в пятом бахтинском сборнике в 2004 году [Фриу 2010]. Клод Фриу своей рецензией призывает «отдать честь Михаилу Бахтину на многие годы вперед», ведь «этот пожилой человек задолго до нас оказался настоящим бойцом на главной линии огня» [Там же: 92], и делает очень важное наблюдение: «…с недавнего запоздалого открытия русских формалистов установилось мнение, что история советской литературной мысли свелась к истории формализма, за которой последовала долгая ночь» [Там же: 80—81]. Именно этот исключительный интерес, который стал вызывать на Западе в 60—70-е годы русский формализм 20—30-х годов, невольно способствовал, по мысли Фриу, «непониманию Бахтина на Западе» [Там же: 81]. Французский славист в своей рецензии отмечает также, что французские первооткрыватели Бахтина, говоря о русском мыслителе, делают это подчас не без «некоторой снисходительности» и, видя у Бахтина предвосхищения и догадки, упрекают его в «отсталости и неточности» [Там же: 83]. Получается, что «значение Бахтина в основном ретроспективно-историческое, к тому же оно ограничено определенными недостатками в выражении мыслей» [Там же], — недостатками, о которых первой начала говорить Ю. Кристева.

В своей «защите» Бахтина Фриу настаивает, что русский мыслитель «далек... от жаргона провинциального лицеиста, маскирующего убогость мысли и сыплющего псевдонаучными, сциентистскими абстракциями и неологизмами, не имеющими ни необходимости, ни продуктивности» [Там же: 92] и которыми, добавим от себя, так часто грешили французские структуралисты, и в первую очередь Кристева в своих статьях о Бахтине.

В 1972 году выходит лишь одна рецензия на книгу о Рабле — «“Рабле” Бахтина, или Похвала смеху» Ива Бено [Benot 1972]. Исследователь призывает читать труд Бахтина не только специалистам по Рабле или по XVI веку, поскольку труд этот — совсем не обычное исследование по истории литературы, наряду с многими другими подобными [Ibid.: 120]. 1973 год ознаменован выходом двух французских рецензий — Д. Хэймана на «Рабле» [Hayman 1973] и второй рецензии Ж.-Н. Вуарне на «Достоевского» [Vuarnet 1973] (первая вышла в 1970 году).

Рецензия Давида Хэймана представляет собой критику подхода и методов М.М. Бахтина. По мысли Хэймана, Бахтин делает из «официальной культуры» пейоративный термин [Hayman 1973: 78], слишком быстро обобщает, «явно не принимает во внимание отрицательный характер страшных или безобразных масок и хочет любой ценой отождествить маску с восприятием реальности» [Ibid.: 84].

Работа Ж.-Н. Вуарне «Диалогизм и истина» — практически дословное воспроизведение рецензии 1970 года. Повторяя слова Кристевой о нарушении в логике карнавала бинарной «формальной логики» (0-1)[3], Вуарне видит заслугу Бахтина в том, что он деконструирует, оспаривая монологизм, «теологическое одноголосие 1, господствующее в западной метафизике и регламентирующее основную часть своей литературы» [Vuarnet 1973: 150—151]. Здесь же Ж.-Н. Вуарне, в духе Кристевой, называет Бахтина последователем Соссюра («которого он не знал» [Ibid.: 151] (sic!), как, собственно, не знал он и Фрейда [Ibid.: 153]) и предтечей «Умберто Эко, Ролана Барта или Фуко» [Ibid.: 151]. Простим Вуарне незнание ранних работ Бахтина о Соссюре (книга «Марксизм и философия языка», изданная под псевдонимом В.Н. Волошинов), Фрейде (книга «Фрейдизм. Критический очерк», изданная под псевдонимом П.Н. Медведев) и статьи 1924 года «Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве», в которой русский мыслитель дал критику формального метода, — книга о марксизме будет переведена и издана во Франции только в 1977 году, книга о Фрейде так и останется непереведенной, а журнал «Русский современник», для которого Бахтин писал статью, будет закрыт в том же, 1924 году, поэтому статья будет напечатана только через пятьдесят лет[4].

Нам осталось сказать об одной рецензии, имеющей отношение к нашей теме: в 1979 году выходит рецензия «Пространство Михаила Бахтина» Л. Сегуан [Seguin 1979], в которой автор дает краткую, но довольно полную биографическую справку о советском мыслителе и его книгах, подписанных, в том числе, именами его приятелей, и о его ранних статьях, переведенных в 1978 году и вышедших в сборнике «Эстетика и теория романа» — «Esthétique et théorie du roman» [Bakhtine 1978]. Также Сегуан предпринимает попытку объяснить некоторые понятия Бахтина, такие, как «хронотоп» или «карнавал». По мысли французского критика, «карнавал» есть «если не самое продуктивное, то по меньшей мере самое используемое понятие, созданное Бахтиным: все, весь мир говорит о нем, и каждый надевает на него свою маску» [Seguin 1979: 18]. Итак, мысль Сегуан честна и проста: то, что понимал под карнавалом Бахтин, не столь важно: постмодернистские маски навсегда закрыли изначальное бахтинское понятие и, главное, в нем уже и не нуждаются.

Итак, проведенный анализ первых французских рецензий на две монографии М.М. Бахтина показывает, что, за редкими и счастливыми исключениями (А. Белло и К. Фриу), мыслитель в 1970-е годы воспринимался как представитель русской формальной школы, то есть того направления, с которым он всю жизнь спорил, а его книги — как одно из наивысших достижений формального метода в литературоведении.

Ранняя французская рецепция Бахтина, рецепция, которая в целом оказалась неадекватна, обуславливается, во-первых, тем, что русский формализм, во многом благодаря стараниям выпустившего французские переводы программных текстов русских формалистов Ц. Тодорова, был одним из немногих, чтобы не сказать единственным, известным достижением русской гуманитарной мысли, получившим мировое признание. Образ Бахтина-формалиста казался естественным, более простым и не требовал особых интеллектуальных усилий для понимания и объяснения идей русского мыслителя, выходивших далеко за пределы формалистской парадигмы и вступающих с ней в спор (но «не против, а за», по выражению С.С. Аверинцева). Во-вторых и в-главных: на протяжении почти всей жизни Бахтин (и не только он), по объективным причинам выпавший из «нормальной» истории, оказался лишен адекватного дореволюционного и досоветского философского контекста. Поэтому Бахтину подбирают все новые и новые контексты (формалистские, структуралистские, фрейдистские, марксистские…) и на него надеваются все новые и новые маски[5].

Одной из таких масок, которая была надета на Бахтина, чтобы он пришелся ко французскому двору 60—70-х годов, и была маска формалиста или структуралиста, ставящего, по словам Кристевой, «коренные для современной структурной нарратологии проблемы» [Кристева 2000: 430]. Именно эта маска, если верить Кристевой, обеспечила Бахтину будущее и признание во Франции: «…для начала, я хотела сообщить, что Бахтин существует, и затем вписать его во французский контекст. Поэтому мне нужно было интерпретировать его в этом французском контексте, сделать так, чтобы французы смогли его читать. Такой подход можно было бы счесть уязвимым, потому что мы получаем Бахтина, переделанного и причесанного на французский манер. Тем не менее это было необходимым для меня и благом для всех, потому что, если бы не было этого причесывания, Бахтин мог показаться собирателем русского фольклора и не вызвал бы того интереса, который он теперь вызывает. Это мое прочтение дало Бахтину будущее и позволило, впоследствии, увидеть, что он на самом деле хотел сказать» [Kristeva 1998].
 

Библиография / References

[Бахтин 1975] — Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М.: Художественная литература, 1975. С. 6—71.

(Bahtin M. Voprosy literatury i estetiki. Moscow, 1975. P. 6—71.)

[Бахтин 1979] — Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Сов. Россия, 1979 (4-е изд.).

(Bahtin M. Problemy pojetiki Dostoevskogo. Moscow, 1979.)

[Кристева 2000] — Кристева Ю. Бахтин, слово, диалог и роман // Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму / Пер. с франц., сост., вступ. ст. Г.К. Косикова. М.: ИГ Прогресс, 2000. С. 427—457.

(Kristeva J. Bahtin, slovo, dialog i roman. Moscow, 2000.)

[Фриу 2010] — Фриу К. Бахтин до нас и после нас / Пер. Ф. Альбрехта // Бахтинский сборник — V. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 13—21. Переизд.: Фриу К. Бахтин до нас и после нас // Михаил Михайлович Бахтин / Под ред. В.Л. Махлина. М.: РОССПЭН, 2010. С. 80—92.

(Friu K. Bahtin do nas i posle nas. Moscow, 2010.)

[Bakhtin 1968] — Bakhtin M. Rabelais and His World. Cambridge: M.I.T. Press, 1968.

[Bakhtine 1978] — Bakhtine M. Esthétique et théorie du roman. P.: Gallimard, 1978.

[Belleau 1970] — Belleau A. Bakhtine et le multiple // Etudes française. 1970. № 4. P. 481—486.

[Belleau 1990] — Belleau A. Notre Rabelais. Montréal, Boréal: Colléction ”Papiers Collés”, 1990.

[Benot 1972] — Benot Y. Le «Rabelais» de Bakhtine ou l’éloge du rire // La Pensée. 1972. № 162. Avril. P. 113—125.

[Bronckart, Bota 2011] — Bronckart J.-P., Bota Cr. Bakhtine démasqué: Histoire d’un menteur, d’une escroquerie et d’un délire collectif. Genève: Droz, 2011.

[Contat, Rybalka 1971] — Contat M., Rybalka M. Un entretien avec Jean-Paul Sartre // Le Monde. 1971. 14 Mai. P. 20—21.

[Dalmas 1970] — Dalmas A. Rabelais et la culture populaire selon le critique soviétique M. Bakhtine // Le Monde. 1970. 27 Novembre.

[Desanti 1970] — Desanti D. Poésie et mystique de Dostoïevski: un discours polyphonique // Le Monde. 1970. 16 Mai. P. 1—3.

[Dolgorukova, Makhlin 2013] — Dolgorukova N., Makhlin V. Le ressentiment des dupes // ENTHYMEMA. 2013. № IX. P. 407—411.

[Frioux 1971] — Frioux C. Bakhtine devant ou derrière nous // Littérature. 1971. № 1. P. 108—115.

[Gabay 1971] — Gabay S. Rabelais: des années 30 à 1970 // Littérature. 1971. № 1. P. 116—119.

[Hayman 1973] — Hayman D. Au-délà de Bakhtine: Pour une mécanique des modes (discussion critique) // Poétique. 1973. № 13. P. 76—94.

[Jannoud 1970] — Jannoud C. Par delà le bien et le mal, Le Poétique de Dostoïevski par Mikhaïl Bakhtin, Le Seuil // Le Figaro littéraire. 1970. № 1264. 10—16 Août. P. 22—23.

[Kristeva 1967] — Kristeva J. Bakhtine, le mot, le dialogue et le roman // Critique. 1967. April. P. 438—465.

[Kristeva 1998] — Kristeva J. Dialogisme, carnavalesque et psychanalyse: entretien avec Julia Kristeva sur la réception de l’œuvre de Mikhaïl Bakhtine en France // Recherches Semiotic. Sémiotiques Inquiry. 1998. Vol. 18. № 1—2. P. 15—29.

[Le Clézio 1971] — Le Clézio J.-M.-G. Mikhaïl Bakhtin, L’œuvre de François Rabelais et la culture populaire au Moyen âge et sous la Rennaissance // La Quinzaine littéraire. 1971. № 111. 1—15 Fevrier. P. 3—5.

[Ortali 1969] — Ortali R. Rabelais par un Soviétique: Mikhaïl Bakhtin, Rabelais and His World // La Quinzaine Littéraire. 1969. Vol. 69. P. 13—14.

[Revel 1970] — Revel J.-Fr. La Polyphonie de Dostoïevski // L’Express. 1970. № 988. 15—21 Juin. P. 123.

[Seguin 1979] — Seguin L. L’espace de Mikhaïl Bakhtin // La Quinzaine littéraire. 1979. № 293. P. 17—18.

[Vuarnet 1970] — Vuarnet J.-N. Les Surfaces du texte // Les lettres françaises. 1970. № 1354. 7—13 Octobre.

[Vuarnet 1973] — Vuarnet J.-N. Dialogisme et vérité // Le Discours social. 1973. № 3-4. P. 149—153.

 

[1] Статья подготовлена в ходе исследования (№ 16-05-0031) в рамках Программы «Научный фонд Национального исследовательского университета “Высшая школа экономики” (НИУ ВШЭ)» в 2016 году и с использованием средств выделенной НИУ ВШЭ субсидии на государственную поддержку ведущих университетов Российской Федерации в целях повышения их конкурентоспособности среди ведущих мировых научно-образовательных центров.

[2] Отметим, что в 1990 году Белло напишет свою книгу о Рабле: [Belleau 1990].

[3] В классической двузначной логике 1 — это истина, 0 — это ложь.

[4] Статья откроет сборник работ Бахтина 1975 года: [Бахтин 1975].

[5] Оговоримся, что если раньше на Бахтина все же надевались различные маски, то веянием последних лет стало эти маски с него снимать или даже срывать. См., например, книгу двух швейцарских «расчленителей» М.М. Бахтина: [Bronckart, Bota 2011] и нашу рецензию на нее: [Dolgorukova, Makhlin 2013].


Вернуться назад