ПСИХОЛОГИ О ГРАНИЦАХ И СТЕНАХ

 

В основе появления национальных государств в XIX веке лежала идеологизированная вера в то, что разрозненные группы населения стремятся объеди­ниться в этнически и культурно однородные образования. Однако формиро­вание национальных идентичностей, как правило, не предшествовало появле­нию государств, а следовало за ним. Так, историк Эрик Хобсбаум отмечает, что французская государственность стала необходимой предпосылкой фор­мирования французского народа. Получается, что гомогенизация культуры происходит только после установления общей системы управления и размет­ки границ между государствами. Одновременно в пограничном пространстве усиливаются процессы культурной дивергенции; соседние нации (или даже представители того же народа, живущие по ту сторону границы) начинают восприниматься как «другие»². Таким образом, возникновение национальных государств способствовало не только консолидации национальных идентичностей, но и разделению, разграничению якобы несовместимых культур.

Психологические эффекты возникновения границ — как открытых, так и укрепленных — не ускользнули из поля внимания «психологических наук»³. Физические границы способны превращаться в «экспрессивные объекты» (evocative objects; термин Шерри Теркля⁴), аккумулирующие и актуализи­рующие различные социальные и культурные смыслы. Не обладая собствен­ным имманентным значением, объекты наделяются им в процессах социаль­ного конструирования. Сообщества используют эти значения для развития и ассимиляции представлений как катализирующий фактор мировоззрен­ческой эволюции. К примеру, власти ГДР, называя стену «Антифашистским бастионом», педалировали идею о фашистско-капиталистической угрозе, а жители ФРГ, используя название «Берлинская стена», видели в ней мощный политический символ угнетения. Психологи давно используют образы гра­ницы и стены для описания разного рода социальных и культурных проблем и психологических состояний. К примеру, Карл Юнг сравнивал мир, разде­ленный «железным занавесом» между коммунистическим Востоком и капи­талистическим Западом, с расщепленной психикой невротика, а Дональду Винникотту Берлинская стена представлялась воплощенным симптомом «маниакально-депрессивного психоза»⁵.

Существует целое направление в психологии, занимающееся проблема­тикой «пересечения границ». Так, Раймон Бабино выделил расстройство, которое он назвал «навязчивым пересечением границ»: страдающие им па­циенты избегают психологических конфликтов посредством навязчивого по­иска новых идентичностей⁶. Маркус и Мориа Капланы высказали мысль о том, что нации нуждаются в жестких психологических границах, так как государства с надежными рубежами и стабильной идентичностью демонстри­руют склонность к урегулированию конфликтов мирным путем⁷.

По мысли философа Яна Хакинга, в каждую историческую эпоху возника­ют свои «экологические ниши», способствующие процветанию определенных психологических типов и психиатрических диагнозов. К примеру, туристиче­ский бум XIX века породил эпидемию «истерического бродяжничества», па­тологически навязчивого стремления к перемене мест. Одновременно с этим вследствие популяризации железных дорог в психиатрии возник и получил широкое распространение диагноз «железнодорожного невроза»⁸. Возможно, образование национальных государств с четко очерченными границами обес­печило «экологическую нишу» для развития представлений о различных на­циональных и социальных менталитетах.

В этой статье я исследую то, как профессиональные психологи использо­вали Берлинскую стену и Израильский пограничный барьер⁹ в качестве «экс­прессивных объектов», отражающих индивидуальные и культурные характе­ристики различных сообществ¹⁰. Психологи-практики вкладывают в эти «образы границ» самые разнообразные смыслы, которые меняются вслед за социокультурными преобразованиями. Деятельность образовательных ин­ститутов, политические катаклизмы и изменения властных структур опреде­ляют пути концептуализации барьеров как значимых сущностей, легитими­руют новые психологические нарративы и размечают субъектно-объектные отношения психолога и пациента. Кроме того, психологи используют «образы границ» для того, чтобы отрефлексировать и неявным образом поддержать восприятие культурных различий и несовместимостей по обе стороны грани­цы. Вначале я сосредоточусь на том, каким образом Берлинская стена, послу­жившая экспрессивным объектом в проблемном поле обсуждения культур­ных различий между Востоком и Западом, стала восприниматься как черта, отделяющая «нормального» гражданина от гражданина «патологического». Затем я перейду к тому, как после 1989 года — вопреки видимому разрушению физических и метафорических стен между странами — во всем мире было предложено и частично осуществлено более двадцати четырех проектов по­стройки подобного рода заградительных сооружений. Самым неоднозначным примером такого рода является Израильский пограничный барьер, строитель­ство которого началось еще в первой половине 2000-х годов. Этот барьер, подобно Берлинской стене, стал в руках практикующих психологов концеп­туальным инструментом для осмысления национальных, этнических и инди­видуально-психологических явлений, наблюдаемых по обе его стороны.

 

БЕРЛИНСКАЯ СТЕНА КАК ЭКСПРЕССИВНЫЙ ОБЪЕКТ

 

Граница между нормальным и ненормальным

 

На протяжении всего своего существования с 1961 по 1989 год Берлинская стена служила символом холодной войны между социалистическим Восто­ком и капиталистическим Западом. Она была создана с целью политической и экономической стабилизации Восточной Германии, защиты последней от «фашистско-капиталистической» инфильтрации, а также для укрепления статуса Германии как части просоветского блока¹¹. Военные части ГДР на­чали строительство ночью 13 августа 1961 года. Именно тогда были заложены основы того, что, по мнению одного из восточнонемецких генералов, «пред­ставляло из себя самую укрепленную границу в мире»¹².

Система безопасности включала в себя стены, металлические заборы с подведенным к ним током, бункеры, контрольно-пропускные пункты с во­оруженными людьми и линии автоматического огня. Даже после разрушения стены в 1989 году она продолжает быть предметом пристального внимания экономистов, политиков и психологов, которые настойчиво пытаются нащу­пать ее смысловую структуру¹³. Вскоре после постройки стены Дитфрид Мюллер-Хегеманн провел исследование того, как социальная реальность раз­деленной Германии отражается в расстройствах его пациентов, объединив самую разнообразную невротическую и психотическую симптоматику (от клаустрофобии, депрессии и алкоголизма до шизофрении) под собиратель­ным термином «стенное расстройство». Образ Стены стал, таким образом, стержнем очередного «макулатурного диагноза» (waste-paper diagnosis, тер­мин Яна Голдштейна¹⁴), который мог интерпретироваться самым расплыв­чатым образом.

После падения стены практикующие психологи не прекратили попыток описать ее семиотику. Так, восточнонемецкий психолог Ханс Йоахим Маац, привлекая психоаналитические понятия, пришел к выводу, что стена симво­лизировала «эмоциональный блок», развившийся в психике граждан ГДР как следствие многих лет «ограниченного существования», характеризуемого «авторитарной организацией» системы образования, быта и труда. По его мнению, стена была «несущей конструкцией», поддерживавшей восточно­германские «репрессивно-авторитарные» институции и практики, которые превращали граждан в отчужденных, подавленных, эмоционально неустой­чивых, стерильных, заторможенных невротиков, склонных к навязчивому поведению. Падение Берлинской стены и последовавшее за ним «эмоцио­нальное освобождение» обеспечило предпосылки для выявления и излече­ния «социальных патологий», от которых страдало население страны¹⁵.

Для Мааца Стена стала также метафорой психоистории Германии. По его мнению, разделенность была способом избежать интроспекции, обеспечивала проективный механизм переноса собственных национальных и индивиду­альных недостатков на соседнее государство. Падение Стены могло, таким образом, залечить рану, восстановить утраченное единство и вернуть вытес­ненные, подавленные и перенесенные содержания в область сознательного¹⁶.

Сам факт обращения восточногерманских психологов, таких как Маац, к психоанализу может быть расценен как стратегия конструирования новой профессиональной идентичности. Практики и установления системы здра­воохранения ФРГ были перенесены на восточногерманскую почву, вслед­ствие чего только ограниченное число методик лечения (включая психоанализ) могло оплачиваться через систему медицинского страхования. В итоге практикующие психологи обратились к психоанализу, который не потерял своей значимости во время трансформации системы здравоохранения¹⁷.

Падение Стены оказало существенное влияние и на психотерапевтов ФРГ, предоставив им возможность расширить поле их деятельности¹⁸. По словам психоаналитика Раймера Хинрикса, жители Восточной Германии были «не­стабильны», их психика была «обременена коллективными представле­ниями»¹⁹. По мнению психотерапевтов из ФРГ, пациенты из ГДР должны были научиться психологической зрелости, адаптироваться к новым полити­ческим и экономическим условиям, стать более автономными, независимыми и уверенными в себе, то есть преодолеть в себе последствия жизни в социа­листическом обществе. Многие западногерманские исследователи ставили знак равенства между социализмом и патернализмом, не позволявшим жи­телям восточных земель развить свое эго до степени, необходимой для жизни в условиях демократии и конкурентной экономики²⁰.

Для сторонников подобной точки зрения Берлинская стена стала своеобразной метафорической основой «проговаривания» психологических особенностей индивидов и сообществ в условиях переходного периода²¹. Материально-конкретный образ Стены обеспечил рефлексивный механизм, позволивший выявить пласты культурной идиосинкразии в восточногерманском обществе и наметить точки его расхождения с обществом ФРГ. Параллельно вскрылись вытесненные значения, связанные с национал-социали­стическим прошлым страны, и характерный для ГДР неустранимый разрыв между тем, что «есть», и тем, что «должно быть»²². Стена воплотила в себе все черты предположительно дисфункциональной психики жителей ГДР, всю разнообразную симптоматику их «застенного» существования. Предпо­лагалось, что падение Стены и распространение на восток демократическо-капиталистических институций должно было способствовать избавлению людей от психологических проблем, их превращению в независимых и само­властных индивидов.

Томас Кун указывает, что последствия революции всегда воспринимаются как прогресс²³. В приведенных выше высказываниях психотерапевтов мы обнаруживаем именно эту склонность трактовать переход от социалистической к рыночной экономике как несомненный шаг вперед. Подобная точка зрения только усугубила распространенное стереотипное представление о дисфункциональности восточногерманского государства и его жителей и зафиксиро­вала социальный, культурный и психологический разрыв между Востоком и Западом. Так, после 1989 года в общественно-политическом дискурсе Герма­нии возникает и закрепляется метафора «стены в голове» (die Mauer im Kopf), призванная этот разрыв описать.

 

Непреходящее наследие Берлинской стены

 

После своего падения в 1989 году Берлинская стена словно бы воссоздается в сознании людей: «стена в голове» оказывается «устойчивее, чем стена ма­териальная»²⁴. Она превращается в аллегорию, в которой нашли отражения непреодолимые на первый взгляд социальные различия между восточной и западной частями страны, мешавшие их окончательному политическому и экономическому объединению. Даже спустя пятнадцать лет после падения Стена продолжает «непоколебимо стоять в головах немцев»²⁵.

В своих работах психологи неоднократно подчеркивали тот факт, что различия в экономическом положении, культурных привычках и индиви­дуальных идиосинкразиях между жителями западных и восточных земель способствуют укреплению психологической стены²⁶. Так, Вольф Вагнер усматривает в восточных немцах склонность к морализаторству, идеализму и равноправию — черты, противоположные гедонистическим и индивидуа­листическим установкам «американизированных» жителей Запада²⁷. Члены Международного общества Эриха Фромма считают самоочевидным суще­ствование «личностной стены» между Востоком и Западом, поскольку жи­тели Востока «структурно предрасположены к авторитарной ориентации личности». Однако их собственное исследование не выявляет значимых раз­личий в типах авторитарного поведения жителей из разных областей страны, что заставляет их усомниться в «существовании устойчивой личностной стены между Востоком и Западом»²⁸.

Несмотря на падение Берлинской стены, обозначенный ею разрыв про­должает выполнять функцию «экспрессивного объекта», позволяющего клас­сифицировать типы поведения, очерчивать пределы культур, разделяя, таким образом, людей на четко определенные и легко различимые социальные группы. Стены, воображаемые или реальные, обеспечивают механизм про­изводства знаний и нарративов, в которых, как правило, подчеркиваются раз­личия между культурами и обосновывается инаковость живущих по другую сторону индивидов. На протяжении человеческой истории границы, стены и ограждения всегда служили когнитивными средствами намеренного или не­намеренного распространения представлений о культурной однородности в пределах выделенной территории и несоизмеримости с тем, что находится за пределами этой территории. Психотерапевтические нарративы, в кото­рых осуществляется конструирование психологических и культурных идентичностей, втягивают в себя эти физические или виртуальные барьеры, что неизбежным образом приводит к гомогенизации восприятия психоло­гических черт и культурных различий по обе стороны границы. В падении Берлинской стены в 1989 году часто пытаются разглядеть начало новой ис­торической эпохи. Так, ведущим слоганом рекламной кампании Немецкой миссии в США становится фраза «Свобода без стен»²⁹. Ирония заключается в том, что эта новая эпоха сочетает в себе две прямо противоположные тен­денции: стремительную глобализацию, с одной стороны, и повсеместное строительство разного рода стен, барьеров и заграждений — с другой.

 

ВЕК СТЕН

 

Падение Берлинской стены, по мнению многих, отметило начало новой эры открытых географических пространств и беспрецедентной физической и ин­формационной мобильности, пришедших на смену идеологически и полити­чески замкнутым сообществам прошлого. Глобализм и интернационализм, казалось бы, одержали победу над национализмом: предельная прозрачность границ привела к их видимому исчезновению. Однако строительство погра­ничных сооружений, разделяющих народы, культуры и территории, и не думало прекращаться. Парадоксальным образом, одним из результатов гло­бализации стало повсеместное учреждение новых границ, контрольно-про­пускных пунктов, материальных и виртуальных фронтиров.

Саския Сассен указывает, что начавшееся в 1989 году глобальное распро­странение капиталистических форм управления привело к невиданному прежде благосостоянию, открытию новых экономических возможностей и, одновременно, усугублению неравенства³⁰. Государства столкнулись с про­блемами нового типа: миграцией, ростом преступности в приграничных зонах и межэтническими конфликтами. В ответ на эти вызовы политики, полит- технологи и спецслужбы обратились к проверенной веками стратегии изо­ляционизма, требующей создания оборонительных систем, постройки стен, барьеров и заграждений³¹. При этом они исходили из предположения, что по­добные «технологии разделения» помогут обуздать терроризм, обеспечить национальную безопасность, минимизировать этническую преступность, сдержать поток мигрантов, остановить контрабанду товаров и наркотических средств. Мечты о мире безграничной свободы оказались в плену «нового века» стен³².

После 1990 года по всему миру было предложено и/или осуществлено множество проектов постройки разделительных барьеров. Среди них мож­но назвать заградительные сооружения между Мексикой и США, между ОАЭ и Оманом, Индией и Пакинстаном, Саудовской Аравией и Йеменом.

Современная Европа также оказалась отделена новой невидимой «Шенгенской стеной». Подписав Шенгенское соглашение, страны-участники, с одной стороны, создали лишенное границ общее пространство, а с другой — уси­лили пограничный контроль на границе с другими государствами³³.

Барьеры возникают и в других частях света. Так, в иракской Зеленой зоне оборонительные укрепления отделяют американские военные базы от мест­ных поселений; в итальянской Падуе и калифорнийских пригородах сте­ны и заборы защищают жилые территории от «нежелательных посетителей»; расцвет преступности и возрастающая социальная сегрегация в бразильском Сан-Паулу привели к появлению множества огороженных кварталов. В Лос-Анджелесе «набирают темпы социальная поляризация и простран­ственный апартеид»³⁴, что приводит к усилению изоляционистских настрое­ний. Иными словами, «границы — повсюду, они принимают форму дорожных барьеров, КПП, заборов, стен, камер наружного наблюдения, зон безопасно­сти, минных полей и зон поражения»³⁵.

Все эти новые формы «технологической изоляции» получили особенно широкое распространение в Израиле и Палестинской автономии. Они отде­ляют от внешнего мира здания, городские районы, поселения и даже более крупные территории. В дополнение к подобным защитным сооружениям местного масштаба во время второй интифады³⁶ в 2002 году израильское пра­вительство начало строительство заградительной системы, получившей на­звание «пограничный барьер» и состоящей частично из железобетонных укреплений (вдоль границ густонаселенных пунктов) и металлических из­городей (в сельских районах)³⁷. По мнению Валери Зинк, создание подобной системы стало естественным продолжением запретительной политики Из­раиля, направленной на жесткий контроль над любыми контактами между территориями, контролируемыми Израилем и Палестиной³⁸.

Хотя строительство пограничного барьера началось в 2002 году, по состоя­нию на 2012 год он все еще недостроен. Первая секция, пролегающая между городами Салем и Элькана, была спроектирована в 2002 году и закончена годом позже, в августе 2003-го. Израильское правительство продолжает утверждать, что создание этой части системы и ее маршрут определялись со­ображениями безопасности. В то же время неправительственные организа­ции неоднократно заявляли, что в расчет принималось множество других факторов, в том числе — желание включить в защищаемую территорию все израильские поселения, демографические соображения и даже интересы из­раильских девелоперов³⁹. Кроме того, отмечалось, что в существующем виде стена негативно сказывается на экономике Палестины, так как местами за­ходит слишком далеко на ее территорию. В том случае, если строительство барьера все-таки будет завершено, его длина составит 721 км, что в два раза превышает протяженность международно признанной Зеленой линии, отра­жающей состояние перемирия 1949 года и отделяющей Израиль от Запад­ного берега реки Иордан. При этом 525 км заграждения будет находиться на Западном берегу⁴⁰.

Отсутствие консенсуса по поводу истинных мотивов создания барьера от­ражается в тех терминах, которые используют для его обозначения стороны конфликта. Сторонники израильских властей называют его «стеной безопас­ности» или «антитеррористистическим заграждением», подчеркивая, таким образом, что он был построен «в ответ на проникновение в Израиль терро- ристов-смертников»⁴¹. С точки зрения их оппонентов, система служит целям сегрегации, колонизации, апартеида и аннексии палестинских земель и вод­ных ресурсов. Для палестинцев сектора Газа «стена» является частью целой «системы стен», включающей в себя израильскую инфраструктуру госу­дарственной безопасности и запретные зоны, контролируемые израильтя­нами на палестинских территориях⁴².

Подобные терминологические расхождения отражают разницу в той роли, которую барьер играет в жизни израильских и палестинских поселений. Если израильтяне могут чувствовать себя в большей безопасности, то палестинцы воспринимают стену как осадное сооружение. Психологи по обе стороны барьера размышляют над психологическими смыслами и последствиями его существования. Их интерпретации позволяют безошибочно определить, на какой стороне — израильской или палестинской — они живут. Кроме того, в их рассказах находят отражение влияние барьера на быт местного насе­ления и современные общественный и академический дискурсы. Ниже мы предпримем попытку выделить основные тенденции в том, как психотера­певты, оказавшись в положении экспертов, обсуждают разного рода значе­ния, которыми наделяют барьер израильтяне и палестинцы.

 

ИЗРАИЛЬСКИЙ ПОГРАНИЧНЫЙ БАРЬЕР КАК ЭКСПРЕССИВНЫЙ ОБЪЕКТ

 

Израильские психологи о «стене безопасности»

 

Многие израильские психологи считают, что «стена в головах» появилась за­долго до материального барьера. Фундаментом психологической «стены» служит долгая история насилия, территориальных и межэтнических споров, на протяжении которой обе стороны успели сформировать обобщенные сте­реотипы «другого»⁴³. С точки зрения многих психологов, стена воплощает в себе «тот простой факт, что [палестинцам] доверять нельзя». Подобное не­доверие обусловлено «этническим и социальным происхождением, содержа­ниями коллективной памяти»⁴⁴. Недоверие и страх, испытываемые израиль­тянами в отношении арабов, укоренены также в долгой истории страданий еврейского народа. Политический психолог Даниэль Бар-Таль полагает, что животный страх перед лицом уничтожения или внезапного нападения при­вел к развитию «осадной ментальности» среди израильтян⁴⁵. Подобные страхи могут также служить источником интерпретативных стратегий, при­званных объяснить реакцию жителей Израиля на создание пограничного барьера. Так, один психотерапевт объясняет:

Мы — ненормальное общество. Мы окружены арабами. Самое страшное — это то, что несколько лет взрывались автобусы и людям казалось, что в Из­раиле жить невозможно. Как я могу тут жить и посылать детей в школу на автобусе и не знать при этом, что они в безопасности? Так что... все объ­ясняется этим ощущением. потребностью чувствовать уверенность. Я хочу, чтобы меня защищали. Мотивы израильтян лежат на поверхности.

 

Если верить участнику опроса, реакция жителей Израиля на создание барьера всецело объясняется страхом перед террористами. Люди руковод­ствуются исключительно соображениями безопасности в условиях нависшей над ними угрозы, вне каких-либо скрытых смыслов или мотиваций: «Люди скажут... что мы теперь в безопасности. Наши дети — в безопасности»⁴⁶. Та­ким образом, реакции многих израильтян испытывают явное влияние пуб­личного политического дискурса, настойчиво подчеркивающего роль барьера в усилении режима безопасности. Несмотря на то что жители приграничных израильских поселений, несомненно, утратили часть своих социальных свя­зей и экономических ресурсов, психологических исследований на эту тему пока не проводилось. Отсутствие академического интереса к конкретным по­следствиям сооружения барьера приводит к тому, что многие израильские психологи склонны, подобно политикам, воспринимать его исключительно в контексте укрепления государственной безопасности.

По словам социального психолога Дана Бар-Она, израильские психологи и психотерапевты (в отличие от некоторых историков, социологов и геогра­фов, обратившихся в конце 1990-х годов к критическому изводу постсионизма⁴⁷) остались во многом верны официальной идеологии сионизма, пред­полагающей, что Израиль должен постоянно защищаться от внешних угроз. Известно, что многие психологи сотрудничали с израильскими вооружен­ными силами, что не могло не сказаться на их политических воззрениях⁴⁸. Значительной части психологического экспертного сообщества представле­ние о барьере как исключительно системе обеспечения безопасности пред­ставляется разумным и логичным. Тем не менее искренний академический интерес в этом сообществе вызывают разнообразные политические группы (к примеру, «Анархисты против Стены»⁴⁹), регулярно выступающие против строительства стены. Один из респондентов следующим образом эксплици­ровал подобное любопытство:

Что действительно интересно, так это определенные группы, которые ухва­тились за проблему стены («Анархисты против Стены», например). Почему их так привлекла стена? Что произошло с их социализацией? Как это про­изошло? Кто они? Что приводит их на путь активизма? И почему им так важен этот барьер?⁵⁰

 

Поскольку психологи чаще всего видят в барьере меру обеспечения бе­зопасности и интерпретируют свойственное израильтянам желание физи­ческого отделения как «нормальное» психологическое явление, объясняе­мое историей еврейского народа, оппонирующие группы вызывают у них неподдельный профессиональный интерес. Более того, вопросы, которые они ставят перед своими пациентами, могут испытывать влияние подобного рода убеждений.

С другой стороны, значительное число израильских психологов в своих размышлениях о психологии палестинцев и острой реакции последних на создание барьера склонны опираться на несколько иные типы дискурса. По словам социолога Ниссими Мизрахи, психологические науки в Израиле долго развивались в русле сионистской преданности представлению об этничности и наследственных факторах как важнейших объяснительных ин- струментах⁵¹. Совпадение сетки психологической типологии с этнической матрицей в данном случае далеко не случайно. Примером такого рода пред­взятости может служить давно разделяемая многими израильскими специа­листами идея о том, что ряд характеристик (таких, как отсутствие ощущения личной автономии или неспособность воспринимать абстрактные причинно- следственные связи) свойствен представителям «примитивных» народов, яв­ляется неотъемлемой частью их психологического портрета. Впрочем, в по­следнее время подобного рода теории опираются на гипотезы о культурной, а не биологической детерминации⁵².

Следует отметить, что израильская психологическая наука испытала влия­ние не только со стороны подобного рода представлений, но и со стороны европейских и американских научных парадигм, которые неизбежно деконтекстуализируют интересующие нас явления. Среди них особое место за­нимают «индивидуализирующие формы знания», такие как психоанализ, приравнивающие психическое здоровье к автономности и независимости личности. Все это приводит к расцвету многочисленных социальных и пси­хологических исследований, в которых арабское общество рассматривается как принципиально несовместимое с израильским. Гражданские, религиоз­ные и этнические идентичности описываются в подобных работах как некие стабильные сущности, а Израиль — как «агент модернизации» окружающих арабских культур⁵³. И наоборот, «арабская психология» предстает как пря­мая противоположность «современному здоровому сионистскому взгляду на мир»⁵⁴. В результате многочисленные психоаналитические штудии опи­сывают израильтян в терминах приверженности западным, демократическо-индивидуалистическим, ценностям, а арабов — как коллективистски и ав­торитарно настроенных индивидов с дефицитом самосознания. Так, по сло­вам психолога Авнера Фалка, «среди арабов разделенность общественного тела часто не достигает полноты; их эмоциональная самостоятельность и зрелость ущербны»⁵⁵. Как следствие, многими стена воспринимается как «линия обороны от мусульманского мира»⁵⁶, средство разделения двух «столкнувшихся друг с другом цивилизаций», двух принципиально различ­ных мировоззрений⁵⁷.

Израильские психологи часто прибегают к таким же дискурсивным стра­тегиям для объяснения враждебного отношения палестинцев к сооружению барьера. Так, один психоаналитик увидел в реакции палестинцев симптом их склонности к коллективизму и неспособности к личностной автономии: «Они не могут жить в одиночестве, и на это есть много причин. Они — кол­лективисты, стены и заборы вызывают у них инстинктивное неприятие. Они не разделены между собой и не видят себя отделенными от Израиля»⁵⁸. Та­ким образом, стена становится «экспрессивным объектом», при помощи ко­торого конструируются два противоположных мировоззрения, которые затем проецируются на ситуацию арабо-израильского конфликта. Этот объект слу­жит водоразделом между «нормальным» и «патологическим», по одну сто­рону которого оказываются израильтяне, а по другую — арабы. Постройка стены словно бы вскрывает, выносит на поверхность психологическое здо­ровье первых и психопатологии вторых.

Подобно тому как немецкие психологи видели в падении Берлинской сте­ны и распространении капиталистической демократии на восток возмож­ность излечения своих новых соотечественников от якобы преследовавших их невротических недугов, Авнер Фалк уверен, что единственным действен­ным лекарством в «арабском случае» является демократия и свобода. Арабов ждут «глубокие болезненные изменения»⁵⁹, в процессе которых израильское общество должно послужить образцом модернизации, демократии и психи­ческого здоровья.

Есть, однако, и такие психологи, которые не скрывают свою политическую ангажированность за профессиональной терминологией⁶⁰. Им свойственно обращение к другому набору теорий (реляционных, интерсубъективных, фе­министских и т.д.), в рамках которых политическое сходится с индивидуаль­ным, психотерапевтические практики оказываются исторически и культурно обусловленными конструктами, а эпидемиология психических расстройств контекстуализируется за счет рассмотрения случаев социального и эконо­мического неравенства, политических конфликтов и дисбаланса властных отношений. Политические взгляды подталкивают этих исследователей к изучению конкретных психологические эффектов израильской оккупации Западного берега реки Иордан и сектора Газа⁶¹ как в израильском, так и в па­лестинском обществе, ставя под сомнение официальную точку зрения на барьер как на вынужденную меру обеспечения безопасности. Они трактуют стену как очередное материальное воплощение желания израильтян сде­лать палестинцев невидимыми. Так, один политически активный психолог пишет: «Сионизм не признает существования палестинцев. <...> Стена — это способ материализации подобного взгляда»⁶². Другой респондент согласился с тем, что барьер предоставляет удобный способ «стереть память о существо­вании палестинцев»⁶³.

Некоторые профессиональные психологи, придерживающиеся подобной точки зрения, активно сотрудничают с палестинскими коллегами, участвуют в совместных израильско-палестинских проектах и предоставляют услуги на территории Палестины. Таким образом, у них появляется возможность иначе взглянуть на экономические и социальные последствия создания барьера и понять точку зрения палестинцев. К примеру, один из опрошенных психиат­ров подчеркнул вред, наносимый израильскими КПП семейным и социаль­ным связям жителей Палестины: «.люди страдают от нарушенных семейных контактов. Для палестинцев семья — это своеобразная "визитная карточка". Семья — это все»⁶⁴. Хотя и эта группа психологов может время от времени обращаться к общераспространенной дискурсивной палитре, педалирующей непреодолимость культурных различий между израильтянами и арабами, их понимание ситуации в Палестине приближается к точке зрения палес­тинских коллег.

Итак, израильские практикующие психологи и психотерапевты, конструи­руя социальную и психологическую семантику барьера, испытывают влия­ние самых разных научных теорий и культурно-политических концепций. Для одних стена становится символом долгоиграющего межэтнического кон­фликта, порожденного недоверием между народами, а для других — вопло­щением реально существующих непреодолимых культурных, социальных и психологических расхождений. Многие видят в стене проявление «нор­мальной» реакции израильтян, обусловленной многовековой историей гоне­ний; и наоборот, реакция палестинцев расценивается некоторыми респон­дентами как патология, симптом дефицита самосознания. С другой стороны, специалисты, часто посещающие Палестину, склонны считать поведение па­лестинцев «нормальным» при всей общей «ненормальности» сложившейся ситуации. Иными словами, политические и концептуальные предпочтения оказывают существенное влияние на оценку и интерпретацию погранич­ного барьера. Тем не менее палестинские психологи считают, что даже их наиболее критически настроенные израильские коллеги не осознают всей глубины проблемы.

 

Палестинские психологи о стене

 

По мнению палестинских специалистов, израильтяне неспособны ни понять психологию палестинцев, ни в достаточной степени осознать то, каким обра­зом барьер влияет на жизнь автономии: «Они просто не знают, что происхо­дит внутри»⁶⁵. Для оценки социальной роли стены палестинцы прибегают к другому набору научных парадигм: исследованию травм, клинической пси­хологии и психологии сообществ. Работающие в последней области специа­листы считают, что самыми стрессовыми последствиями сооружения барьера стали безработица, бедность, деградация социальных связей и систем взаим­ной поддержки⁶⁶. По их мнению, стена ограничивает свободу передвижения, что приводит к распаду социальных, профессиональных и семейных групп и как следствие — к неизбежному стрессу.

Кроме того, палестинские психологи заявляют, что стена вовсе не уве­личивает степень «безопасности», а только лишает палестинцев возможнос­ти управлять собственным существованием и своими территориями. Это, в свою очередь, ведет к появлению различной психопатической симптома­тики и социальных проблем⁶⁷. Одно из исследований показало, что стена может вызывать чувство безнадежности, депрессии, личной неполноценно­сти, а прохождение КПП — острое ощущение унижения, деморализации, про­буждать реакции отторжения, злобы или агрессии⁶⁸. Сочетание вездесущих КПП и стен заставляет человека чувствовать себя загнанным в угол, не­способным вести нормальную жизнь. Если израильтяне страдают от «осад­ного менталитета», желания отгородиться от враждебного окружающего мира, то палестинцы — по мнению их соотечественников-психологов — под­вержены другой разновидности того же недуга, вызванной к жизни дейст­виями израильских властей. Остро переживаемое «осадное положение» стало плодородной почвой для развития самых разных психологических нарушений (включая апатию, тревогу, дефицит воли, депрессию, диссо­циацию, посттравматический стресс и т.д.), психосоматических состояний, а также расстройств личности вплоть до психозов. «Осадное ощущение» коррелирует также с ростом домашнего и школьного насилия и межлич­ностных конфликтов⁶⁹.

Ненадежность, зыбкость повседневного существования в Палестине при­влекает внимание и гуманистически ориентированных психологов. По сло­вам Раны Нашашиби, вынужденная концентрация на решении бытовых проб­лем негативно сказывается на личностном развитии человека, его чаяниях и самоутверждении: «Подобная гетто-образная жизнь не только ограничивает личностный рост, но и лишает нас возможности защитить психологические и социальные достижения прошлого»⁷⁰. Исследовательница находит в соци­альных условиях источник всеобщего психологического истощения, невни­мательности людей к собственному психическому здоровью и их неспособ­ности достичь стадии самоактуализации в пирамиде Маслоу⁷¹. Кроме того, искусственно созданные трудности на пути экономического, социального и личностного развития облегчают военному истеблишменту и политикам задачу создания негативного образа палестинцев как «низших существ»⁷². Одновременно с этим ощущение неполноценности передается и палестин­ским детям, которые теряют самоуважение и начинают задумываться о служ­бе в израильских войсках. То есть результатом изоляции становится не толь­ко усиление представлений об «инаковости» и «отсталости» палестинского общества, но и постепенная дезинтеграция последнего⁷³.

Мнения палестинских психологов отражают основные проблемные пунк­ты в доминирующем публичном дискурсе автономии. Местные политики не­редко заявляют, что ограничение свободы передвижения вследствие по­стройки «системы стен» негативно сказывается на состоянии социальных связей, мешает товарообмену, обороту услуг, а также снижает доступность школ, медицинских учреждений и культовых сооружений⁷⁴. Подобного рода обеспокоенность характерна и для экспертов-психологов. В рамках психоло­гии сообществ и гуманистической психологии оказывается возможным не только артикулировать подобные переживания, но и осмыслить стену как фактор и символ социально-психологического толка. Подобно части изра­ильских психологов, палестинские специалисты также обращаются к соци­ально-политическому дискурсу. Доминирующие психологические теории, политические убеждения и общественно значимые темы образуют, таким об­разом, непрерывную сеть, определяющую границы допустимого, множество возможных вопросов и ответов⁷⁵.

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

С наступлением нового «века стен» представляется чрезвычайно важным отрефлексировать социальные функции барьеров и «стратегических линий обороны»⁷⁶. Берлинская стена и Израильский пограничный барьер — лишь два примера из множества материализованных границ, внимательный ана­литический интерес к которым может пролить свет на культурные послед­ствия их существования. История учит нас, что заградительные сооруже­ния — будь то афинские Длинные стены, вал Адриана или даже Великая китайская стена — «способствовали скорее эскалации, чем разрешению конфликтов»⁷⁷. Аналитическое исследование «экологии страха» в Лос-Анджелесе, предпринятое Майком Дэвисом, показало, что механизмы изоляции и эксклюзии не снижают, а напротив, повышают градус страха и социального от­чуждения, подпитывая «взаимное недоверие и глубоко антисоциальные охра­нительные тенденции»⁷⁸. Сегрегация, облеченная в видимые материальные формы (от охранников до сторожевых башен и заборов), только усиливает агрессию сторон конфликта⁷⁹. Питер Шерлоу отмечает, что заградительные стены в Ирландии (известные как «Линии мира») превратились буквально в «искаженные злобной гримасой лица людей, живущих по другую сторону стены». При этом группы, поддерживающие социальные связи с живущими на противоположной стороне людьми, не демонстрировали признаков «этносектантства», страха или недоброжелательности⁸⁰.

Профессиональные психологи также активно используют образ материа­лизованной границы для укрепления своей экспертной позиции и тематизации различных социальных, психологических и межкультурных проблем. Связанные с этим значения непостоянны и множественны, в них отражаются циркулирующие в обществе типы дискурсов, актуализирующие понятие границы/барьера. Подобно тому как Берлинская стена оказалась востре­бована при конструировании представления о «неуравновешенности» не­мецкой психики, Израильский пограничный барьер участвует — как образ и символ — в проговаривании психологических и социальных проблем, в по­вествовательном конструировании культурных репрезентаций конфликта и в производстве дискурса «столкновения цивилизаций» (термин Сэмюэла Хангтингтона). «Ментальная» Берлинская стена продолжает служить обще­доступной метафорой осознания и воспроизводства идеи о непреодолимости разделения Востока и Запада. Сходным образом Израильский пограничный барьер усиливает переживание культурных различий и прагматическую противопоставленность «я» и «мы».

Теоретики постмодерна отмечают, что дихотомии являются побочным продуктом работы иерархизированных структур и дифференциаций. Техно­логии разделения способны не только индуцировать, визуализировать и из­мерять глубину разрыва, но и реинтерпретировать его в терминах «нормаль­ного» и «патологического»⁸¹. Сразу после того, как Восточная Германия встала на путь капиталистического развития, среди многочисленных психо­логов и психотерапевтов распространилось представление о том, что Бер­линская стена отделяла западный капитализм, демократию и индивидуализм от восточных социализма, диктатуры и коллективизма⁸². Некоторые психо­аналитики отмечали, что — в то время как жизнь в условиях социализма способствовала распространению разного рода психопатологий (незрелости, зависимости от окружающих, подавления эмоций) — капиталистическая де­мократия предоставляет идеальные условия для личностного роста, зрелости, независимости и самореализации индивида. Подобного рода интерпретации предполагали жесткую связь между потенциалом развития личности и по­литико-экономическим устройством новой объединенной Германии. Сход­ным образом для некоторого числа психологов Израильский пограничный барьер стал символом пропасти, разделяющей две цивилизации: индивидуа­листический «израильский дух» оказался противопоставлен автократизму и коллективизму арабской культуры, излечение которой предполагает боль­шие дозы демократии и индивидуализма.

Использование научного знания для вынесения оценочных суждений по­добного рода представляется особенно проблематичным в контексте коло­ниального подчинения. Кристиан Хартнэк утверждает, что в колониальной Индии психоаналитики не только использовали разные виды вопросов (в об­щении с колонизаторами и местным населением), но и применяли различные критерии «нормальности» к этим двум группам. Психоаналитики британ­ского происхождения тематизировали психологическую и культурную от­сталость населения протектората и интерпретировали антиколониальные протесты индийцев в патологическом ключе (как симптом неприятия фи­гуры Отца в лице Британии и стремления вернуться к доэдипову слиянию с Матерью). При этом сам факт колонизации не вызывал у них сколько- нибудь значимого профессионального интереса. Индийские психоанали­тики, наоборот, видели в колонизации источник множественных патологий. Сосредоточившись на психологических проблемах своих соотечественников, психологи индийского происхождения обходили вниманием личностные ха­рактеристики колонизаторов⁸³. Схожая ситуация сложилась в современном Израиле: часть местных специалистов считает реакцию израильтян на строи­тельство барьера «нормальной», а реакцию палестинцев — обусловленной отсталостью «арабской культуры». И наоборот, палестинские психологи ста­вят во главу угла трагическое положение соотечественников, игнорируя пси­хологические мотивы израильтян. Таким образом, психологическая практика отражает политические взгляды, реинтерпретируя их в терминах «нормаль­ного» и «патологического».

Раймону Бабино «навязчивое пересечение границ» представлялось прин­ципиально новым типом психопатологии. Надо, однако, признать, что по­добное состояние было бы вряд ли возможно в отсутствие материальных и ментальных границ. Строительство Берлинской стены началось в августе 1961 года. На протяжении ее существования более сорока тысяч людей пы­тались незаконно преодолеть ее, и для 957 эта попытка закончилась трагически⁸⁴. Только в ноябре 1989 года, когда тысячи жителей Восточной Герма­нии собрались у контрольно-пропускных пунктов, чтобы воспользоваться новыми облегченными условиями пересечения границы, ограничения были наконец сняты. После падения железного занавеса стены и блок-посты, ка­залось бы, остались в прошлом. Но радость была недолгой: так, уже в августе 2002 года израильские власти начали возведение оборонительного сооруже­ния вдоль границы между Израилем и палестинскими территориями. Изра­ильский пограничный барьер стал одним из многих проектов такого рода, созданных после 1989 года. Опыт Берлинской стены показал, что материаль­ные границы способны создавать «ментальные стены», которые надолго за­крепляются в публичном дискурсе. А пример ирландской «Линии мира» убе­дительно доказывает, что только люди, часто переходящие границу, способны сохранить чувство общности, быстро утрачиваемое теми, кто не покидает обозначенных ею пределов. Тем не менее некоторые израильские авторы про­должают настаивать на том, что строительство стен является «предпосылкой для будущего мирного сосуществования» и «необходимым условием любой политической интеграции»⁸⁵. Но, ограничивая свободу передвижения, мате­риальные преграды способствуют лишь еще большему отдалению «других», неизбежному появлению «психологического барьера»⁸⁶, разрушить кото­рый — как мы видели в случае Берлинской стены — намного сложнее, чем материальный. Психологические интерпретации стен, барьеров и загражде­ний не только отражают нарушение баланса власти по обе стороны границы, но и способны стать дискурсивными инструментами тематизации «столкно­вения цивилизаций» и непреодолимости культурных различий между погра­ничными сообществами.

Пер. с англ. А. Логутова

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1) Я хотела бы поблагодарить за поддержку Швейцарский национальный фонд науки и программу Фулбрайта на Ближнем Востоке, в Северной Африке, Центральной и Юго-Восточной Азии (номер гранта G48413539). Кроме того, выражаю благо­дарность своим многочисленным респондентам в Германии, Израиле и Палестине за готовность к плодотворному диалогу.

2) Hobsbawm EricJ. Nations and Nationalism since 1780: Programme, Myth, Reality. Cam­bridge: Cambridge University Press, 1992.

3) Термины «психологические науки» («psy sciences») и «психологи» («psy professio­nals», «psychologists») используются здесь для описания практикующих психиат­ров, психологов, психоаналитиков и психотерапевтов. По этому поводу см.: Rose Nikolas. Assembling the Modern Self // Rewriting the Self / Ed. Roy Porter. London: Routledge, 1997. P. 224—248.

4) Turkle Sherry. Life on the Screen: Identity in the Age of the Internet. N.Y.: Simon and Schuster, 1995.

5) Jung Carl G. Man and His symbols. London: Aldus Books, 1964; Winnicott Donald W. Home Is Where We Start From: Essays by a Psychoanalyst. N.Y.: W.W. Norton and Company, 1986.

6) Babineau Raymond G. The Compulsive Border Crosser // Psychiatry. 1972. № 35. P. 281—290.

7) Falk Avner. Border Symbolism // The Psychoanalytic Quarterly. 1974. № 4/XLIII. P. 650—660; Falk Avner. Border Symbolism Revisited // International Revue of Psy­choanalysis. 1983. № 10. P. 215; Kaplan Markus J.; Kaplan Moriah. Walls and Bounda­ries in Arab Relations with Israel: Interpersonal Distancing Model // Journal of Conflict Resolution. 1983. № 27/3. P. 457—472.

8) Hacking Ian. Mad Travellers: Reflections on the Reality of Transient Mental Illness. London: Free Association Books, 1998; Harrington Ralph. The Neuroses of the Rail­ways // History Today. 1994. № 44/7. P. 15—21.

9) В этой статье мы будем использовать нейтральную терминологию, принятую в СМИ, избегая терминов, которые употребляются сторонами конфликта. На Би- би-си, в ООН и в Израильской группе по защите прав человека приняты термины «барьер» (barrier), «разделительный барьер» (separation barrier) или «барьер на Западном берегу» (West Bank barrier) (в российской практике наиболее распро­странено наименование «Израильский пограничный барьер». — Примеч. пер.). Од­новременно мы будем избегать таких политически маркированных обозначений, как «охранное ограждение» («security fence», употребляется израильскими вла­стями) или «стена Апартеида» («apartheid wall», употребляется палестинской сто­роной). Тем не менее для описания бетонных или снабженных ограждениями сек­ций барьера мы будем употреблять слова «стена» (wall) или «ограждение» (fence), чтобы подчеркнуть их конструктивные особенности (см.: BBC NEWS, «Israel and the Palestinians: Key Terms» (Oct. 12, 2006), по состоянию на 10 июня 2010, http://news.bbc.co.uk/newswatch/ukfs/hi/newsid_6040000/newsid_6044000/60...).

10) Данное исследование опирается (1) на материал лонгитудинального социологи­ческого исследования, включившего в себя 46 глубинных интервью, полевые за­метки этнографического характера и архивные данные, а также (2) на данные, по­лученные в результате 52 качественных глубинных интервью, архивных и биографических изысканий и изучения СМИ, академических и популярных ис­точников. Сбор данных производился на территории Израиля и Палестины с 2008 по 2010 год.

11) Staritz Dietrich. Geschichte der DDR. Frankfurt: Suhrkamp, 1996.

12) Hildebrandt Alexandra. Die Mauer: Zahlen. Daten. Berlin: Verlag Haus am Checkpoint Charlie, 2001. S. 6.

13) Leuenberger Christine. Constructions of the Berlin Wall: How Material Culture Is Used in Psychological Theory // Social Problems. 2006. № 53/1. P. 18—37.

14) Goldstein Jan. Console and Classify: The French Psychiatric Profession in the Ninete­enth Century. Chicago: Chicago University Press, 1988.

15) Maaz Hans-Joachim. Gefuhlsstau: Ein Psychogramm der DDR. Berlin: Argon, 1990. S. 124; Leuenberger Christine. Socialist Psychotherapy and its Dissidents // Journal of the History of the Behavioral Sciences. 2001. № 37/3. P. 261—273; Eadem. The End of Socialism and the Reinvention of the Self: A Study of the East German Psychothe­rapeutic Community in Transition // Theory and Society. 2002. № 31/2. P. 257—282.

16) Ibid. S. 152—159.

17) Mit Ohne Freud: Zur Geschichte der Psychoanalyse in Ostdeutschland / Heike Bern- hardt and Regine Lockot (Hds.). Giessen: Psychosozial-Verlag, 2000; Leuenberger Chri­stine. Socialist Psychotherapy and its Dissidents; Leuenberger Christine. The End of Socialism and the Reinvention of the Self.

18) Mdller Michael L, Maaz Hans-Joachim. Die Einheit beginnt zu zweit: Ein deutsch-de- utsches Zwiegesprach. Berlin: Rowohlt, 1993; Mdller Wolfgang. Entfremdung. Eine Hei- lungsgeschichte // Kursbuch 101: Abriss der DDR. Berlin: Rowohlt, 1990. S. 67—73; SchrdderHarry. Identitat, Individualitat und psychische Befindlichkeit des DDR-Bur- gers im Umbruch // Zeitschrift fur Sozialisationsforschung und Erziehungssoziologie. 1990. № 1. S. 163—176; см. также: Seidler Christoph, Frdse Michael. Die Utopie von In­dividuation und Bezogenheit in Deutschland // Psychologische Beitrage. 1993. № 35. S. 307—314.

19) Hennig Heinz. Der Mensch im Spannungsfeld zwischen Mangel und Konsum // Psycho- sozial 18. 1995. № 1 /59. S. 59—70; Meyer Gerd. Zwischen Autoritarismus und Demo- kratie. Personlichkeitsstrukturen in postkommunistischen Gesellschaften // Psychosozial: Geschichte ist ein Teil von uns 67. 1997. S. 93—108.

20) Ibid.

21) Holstein James A. Producing People: Descriptive Practice in Human Service Work // Current Research on Occupations and Professions. 1992. № 7. P. 23—39.

22) Rosenberg Charles. Framing Disease: Illness, Society and History // Framing Disease / Ed. Charles E. Rosenberg and J. Golden. New Brunswick: Rutgers University Press, 1992.

23) Kuhn Thomas S. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago: University of Chicago Press, 1962.

24) Maron Monika. Unuberwindlich? Die Mauer in den Kopfen // Rede Anlasslich der Ver- leihung des Journalistenpreises der deutschen Zeitungen. Theodor-Wolff-Preis. Sep­tember 16, 1999, Leipzig, по состоянию на 13.01.2005, http://www.bdzv.de.

25) Beaumont Peter. Divided without a Wall, Germans Are Now Split by a Rift of the Mind // Guardian Unlimited (April 3, 2005), по состоянию на 3.04.2005, http://www.guardian. co.uk/germany/article/0,2763,1451173,00.html; см. также: Deutsch-deutsche Verg- leiche: Psychologische Untersuchungen 10 Jahre nach dem Mauerfall / Hds. Hendrik Berth and Elmar Brahler. Berlin: Verlag fur Wissenschaft und Forschung, 1999.

26) Berufsverband Deutscher Psychologinnen und Psychologen, 5. Deutscher Psycholo- gentag and 20. Kongress fur Angewandte Psychologie an der FU Berlin (Oct. 7—10, 1999), по состоянию на 11.04.2003, http://www.bdp-verband.org.

27) Wagner Wolf. «Deutscher, proletarischer und moralischer» — Unterschiede zwischen Ost-und Westdeutschland und ihre Erklarung // Deutsch-deutsche Vergleiche / Ed. Berth and Brahler. 1999. S. 53—69.

28) Internationale Erich-Fromm Gesellschaft. Die Charaktermauer: Zur Psychoanalyse der Gesellschafts-Charakters in Ost und Westdeutschland. Gottingen: Vandenhock and Ruprecht, 1995. S. 250, 270.

29) См.: Freedom without Walls, по состоянию на 13.05.2010, http://www.germany.info/Vertretung/usa/en/09_Press_InFocus_Interviews/03_Infocus/04_Without_Walls/_Main_S.html.

30) Sassen Saskia. Territory, Authority, Rights: From Medieval to Global Assemblages. Princeton. N.J.: Princeton University Press, 2006.

31) Sterling Brent L. Do Good Fences Make Good Neighbors? What History Teaches Us about Strategic Barriers and International Security. Washington, D.C.: Georgetown University Press, 2009.

32) BorgesJulian. Security Fences or Barriers to Peace? // The Guardian. April 24, 2007; Boeri Stefano. Border-Syndrome: Notes for a Research Program // Territories / Ed. Anselm Franke, Eyal Weizman, Stefano Boeri, and Rafi Segal. Berlin: KW and Verlag der Buchhandlung Walter Konig, 2003.

33) См.: http://www.rferl.org/content/The_EUs_Invisible_Schengen_Wall/1607507.html, по состоянию на 13.05.2010.

34) Davis Mike. Beyond Blade Runner: Urban Control. The Ecology of Fear // Criminal Perspectives: Essential Readings 23. Open Magazine Pamphlet Series, 2003. S. 528.

35) Weizman Eyal. The Geometry of Occupation // Centre of Contemporary Culture of Barcelona (CCCB), conference lecture at the cycle «Borders» (March 1, 2004): 2, по состоянию на 1.03.2009, www.urban.cccb.org.

36) Буквальное значение слова «интифада» — «дрожь» (shaking). (В Арабско-русском словаре Х.К. Баранова первым значением слова «intifaDa(t)» дается «восстание». — Примеч. пер.). Израильтяне интерпретируют распространение этого термина как очередное указание на палестинскую военную агрессию. Жители Палестины, на­против, понимают его как «восстание против оккупантов» (см.: Prime: Peace Re­search Institute in the Middle East. Learning Each Other's Historical Narrative: Palesti­nians and Israelis. Beit Jallah, PNA: A Prime Publication, 2003.

37) См.: B'Tselem. Behind the Barrier: Human Rights Violations as a Result of Israel's Se­paration Barrier. Position Paper, April (Jerusalem: B'Tselem, 2003); B'Tselem. The Se­paration Barrier: Position Paper September 2002. September (Jerusalem: B'Tselem, 2002), по состоянию на 27.09.2010, http://www.btselem.org/english/publications/Index.asp?TF=15&image.x=7&image.y=4. For a detailed barrier route, see http://www.btselem.org/English/Maps/Index.asp.

38) Zink Valerie. A Quiet Transfer: The Judaization of Jerusalem // Contemporary Arab Af­fairs. 2009. № 2/1. № 122—133.

39) См., например: МИД Израиля, www.mfg.gov.il, по состоянию на 12.10.2008; http:// securityfence.mfa.gov.iI/mfm/web/main/missionhome.asp?MissionID=45187&, по со­стоянию на 05.05.2012; см. также: UN OCHA, The Humanitarian Impact on Palesti­nians of Israeli Settlements and other Infrastructure in the West Bank (UN OCHA: Jerusalem, 2007): 46, по состоянию на 27.09.2010, http://www.ochaopt.org/generalreports.aspx?id=97&f=2005-01-01 &t=2008-04-30; Bimkom and B'Tselem, «Under the Guise of Security: Routing the Separation Barrier to Enable the Expansion of Israeli Settlements in the West Bank» (Jerusalem: Bimkom and B'Tselem, 2005), по состоя­нию на 27.10.2010, http://www.ochaopt.org/generalreports.aspx?id=97&f=2005-01-01&t=2008-04-30; UN OCHA 2007. Относительно споров о вкладе барьера с учетом его теперешнего расположения в обеспечение государственной безопасности (по сравнению, например, с КПП на Западном берегу) см.: BBC News: Israel: 'No Need to Finish' West Bank Barrier. May 19, 2009, по состоянию на 29.05.2009; Bimkom and B'Tselem 2005; UN OCHA 2007.

40) В консультативном заключении (2004) Международный суд употребил термин «Разделительная стена» («Separation Wall») как наиболее адекватно отражающий влияние барьера на социально-экономическую ситуацию в регионе. Согласно дан­ному решению, строительство барьера было проведено в нарушение международ­ного законодательства (см.: International Court of Justice (2004) «Legal Consequen­ces of the Construction of a Wall in the Occupied Palestinian Territory: Advisory Opinion» (July 9) http://www.icj-cij.org/docket/index.php?pr=71&p1=3&p2=1&case=131&p3=6 (по состоянию на 10.06.2009 г.)); см. также: B'Tselem, 2002.

41) См. сайт МИД Израиля, www.mfg.gov.il, по состоянию на 12.10.2008.

42) UN OCHA 2007; UN OCHA, West Bank: Access and Closure April 2008 (UN OCHA: Jerusalem, 2008a); UN OCHA. OCHA Closure Update Occupied Palestinian Territory (UN OCHA: Jerusalem, 2008b), по состоянию на 27.09.2010, http://www.ochaopt.org/generalreports.aspx?id=97&f=2005-01-01&t=2008-04-30.

43) Bar-TalDaniel. Das Bild der Araber in der israelisch-judischen Gesellschaft // Zwischen Anti-semitismus und Islamophobie: Vorurteile und Projektionen in Europa und Nahost / Ed. John Bunzl and Alexandra Senfft. Hamburg, USA: Verlag, 2008. S. 195—227; Mitchell George J. Sharm El-Sheikh Fact-Finding Committee Report — Mitchell Report (2001), по состоянию на 24.04.2010, http://en.wikipedia.org/wiki/MitchellReport_%28Arab%E2%80%93Israeli_conf... El-Deek Jamal. The Image of the Israeli: Its Evolution in the Palestinian Mind // Palestine-Israel Journal: Psychological Dimensions of the Conf­lict 1/4 (1994), по состоянию на 2.05.2010, http://www.pij.org/index.php.

44) Интервью «B», 2008.

45) Bar-Tal Daniel, Antebi Dikia. Siege Mentality in Israel // Ongoing Production on Social Representations. 1992. № 1/1. P. 49-67; см. также: Falk Avner. Fratricide in the Holy Land: A Psychoanalytic View of the Arab-Israeli Conflict. Wisconsin: The University of Wisconsin Press, 2004; Moses Rafael. Some Sociopsychological and Political Perspec­tives of the Meaning of the Holocaust: A View from Israel // Israel Journal of Psychiatry and Related Sciences. 1997. № 34/1. P. 55—68.

46) Интервью «G», 2008.

47) О постсионизме подробнее см.: Kelman Herbert C. Israel in Transition from Zionism to Post-Zionism // Annals of the American Academy of Political and Social Sciences. 1998. № 555. P. 46—61.

48) Bar-On Dan. The Silence of Psychologists // Political Psychology, Special Issue: Psy­chology as Politics. 2001. № 22/2. P. 331—345.

49) См.: Anarchists against the Wall, по состоянию на 15.05.2010, http://www.awalls.org/about_aatw.

50) Интервью «B», 2008.

51) Mizrachi Nissim. «From Badness to Sickness»: The Role of Ethnopsychology in Shaping Ethnic Hierarchies in Israel // Social Identities. 2004. № 10/2. P. 220.

52) Bar-On 2001; Mizrachi Nissim. «From Badness to Sickness»; Rose Nikolas. Individua­lizing Psychology // Texts of Identity / Ed. John Shotter and Kenneth J. Gergen. Lon­don: Sage, 1992. P. 119—132.

53) Suleiman Ramzi. On Marginal People: The Case of the Palestinians in Israel // Psycho­analysis, Identity, and Ideology: Critical Essays on the Israel/Palestine Case // Eds. John Bunzl and Benjamin Beit-Hallahmi. Boston: Kluwer Academic Publishers, 2002.

54) Mizrachi Nissim. «From Badness to Sickness». Р. 240. Исследования, основанные на подобных этнических и культурных типологиях (которые Эдвард Саид объеди­няет под термином «ориентализм»), долгое время оказывали существенное влия­ние на восприятие арабской культуры на Западе — например, в работах о «столк­новении цивилизаций». См.: Huntington Samuel P. The Clash of Civilizations? // Foreign Affairs. 1993. № 72/3. P. 22—49; Lewis Bernard. The Roots of Muslim Rage // The Atlantic Monthly. 1990. № 266; Rabinowitz Dan. Oriental Othering and National Identity: A review of Early Israeli Anthropological Studies of Palestinians // Across the Wall: Narratives of Israeli-Palestinian History / Eds. Ilan Pappe and Jamil Hilal. London: I. B. Tauris. P. 45—73.

55) Falk Avner. Fratricide in the Holy Land: A Psychoanalytic View of the Arab-Israeli Conflict. Wisconsin: The University of Wisconsin Press, 2004. P. 157; см. также: Gros- bard Ofer. Israel on the Couch: The Psychology of the Peace Process. Albany, N.Y.: State University of New York Press, 2003.

56) Интервью «B», 2008.

57) Falk Avner. Fratricide in the Holy Land; см. также: Huntington Samuel P. Op. cit.

58) Интервью «G», 2008.

59) Falk Avner. Fratricide in the Holy Land. P. 158.

60) Психологи с активной политической позицией часто сотрудничают с такими не­правительственными организациями, как IMUT (Mental Health Professionals for Promotion of Peace), «PsychoActive» и «Physicians for Human Rights». См.: Avissar Nissim. PsychoActivism — past, present and future: Examining the Israeli-Palestinian case — Доклад, представленный на ежегодном собрании Международного общест­ва политической психологии, Classical Chinese Garden, Portland, Oregon, USA (July 4, 2007), по состоянию на 26.09.2009, http://www.allacademic.com/p204625_index.html.

61) В соответствии с международным законодательством Палестинские территории оккупированы Израилем. Израильские власти настаивают на том, что присутствие израильских войск на Западном берегу реки Иордан имеет особый юридический статус и не соответствует определению «оккупации» (см.: Ayoub Nizar. The Israeli High Court of Justice and the Palestinian Intifada (Ramallah: Al-Haq — Law in the Service of Man, 2003); International Court of Justice, «Legal Consequences of the Con­struction of a Wall in the Occupied Palestinian Territory: Advisory Opinion» (July 9, 2004), по состоянию на 11.06.2009, http://www.icj-cij.org/docket/index.php?pr=71&p1=3&p2=1&case=131&p3=6; Gisha: Legal Center for Freedom of Movement http://www.gisha.org, по состоянию на 11.06.2009; UN OCHA, 2007).

62) Интервью «R», 2008.

63) Интервью «B», 2008.

64) Интервью «R», 2008.

65) Интервью «A», 2008.

66) Палестинский психолого-консультативный центр (PCC) «The Psychological Impli­cations of Israel's Separation Wall on Palestinians» (Jan. 13, 2004), по состоянию на 12.05.2004, http://www.pcc-jer.org. Подробнее см. также: Палестинский психолого-консультативный центр (PCC), по состоянию на 16.05.2010, http://www.pcc-jer.org/english/, и Центр здравоохранения сектора Газа, по состоянию на 16.05.2010, http://www.gcmhp.net/.

67) Палестинский психолого-консультативный центр (PCC), «Israeli 'Security' Barriers and their Psychological Impact on the Individual and the Collective» (Jerusalem: Pa­lestinian Counseling Center, 2002); Палестинский психолого-консультативный центр (PCC), «The Psychological and Mental effects of Systematic Humiliation by Is­rael against the Palestinians» (Jerusalem: Palestinian Counseling Center, 2003), по со­стоянию на 16.05.2010, http://www.pcc-jer.org/english/.

68) Интервью «H», 2008.

69) Cronin David. Israel's Psychological Siege // The Electronic Intifada (May 11, 2009), по состоянию на 30.09.2010, http://electronicintifada.net/v2/article10521.shtml; Thabet A.A, Tawahina Abu, El Sarraj E, Punamaki L.R. Gaza Community Mental Health Programme, «Coping with Stress and Siege in Palestinian Families in the Gaza Strip (Cohort study III)» (2004), по состоянию на 16.05.2010, http://www.gcmhp.net/; PCC 2002; 2004; 2005.

70) Палестинский психолого-консультативный центр (PCC), 2003, 6.

71) Nashashibi // Палестинский психолого-консультативный центр (PCC), 2003. См. также: Gaza Community Health Care Center, по состоянию на 16.05.2010, http:// www.gcmhp.net; Палестинский психолого-консультативный центр (PCC), 2002.

72) Палестинский психолого-консультативный центр (PCC), 2003, 6.

73) Палестинский психолого-консультативный центр (PCC), 2002.

74) Переговорный отдел ООП, «Barrier to Peace: The Impact of Israel's Wall Five Years after the ICJ Ruling» (July 2009), по состоянию на 01.08.2009, www.nad-plo.org

75) Hughes Thomas P. The Seamless Web: Technology, Science, Etcetera, Etcetera // Social Studies of Science. 1986. № 16/2. P. 281—292. См. также: Eghigian Greg, Killan And­reas, Leuenberger Christine. The Self as Project: Politics and the Human Sciences // Osiris 22. Chicago: University of Chicago Press, 2007.

76) Sterling Brent L. Do Good Fences Make Good Neighbors? P. 4.

77) Ibid. P. 315.

78) Pain Rachel. Place, Social Relations and the Fear of Crime: A Review // Progress in Human Geography. 2000. № 24/3. P. 371.

79) См.: Shirlow Peter. «Who Fears to Speak»: Fear, Mobility, and Ethno-Sectarianism in the Two «Ardoynes» // The Global Review of Ethnopolitics. 2003. № 3/1. P. 76—91; Sterling Brent L. Do Good Fences Make Good Neighbors?; Shin Bet: Separation fence fueling attacks by Easy Jerusalem Arabs // Haaretz. 2008. Sept. 24, по состоянию на 17.02.2009, http://www.haaretz.com/hasen/spages/1024174.html.

80) Ibid. P. 81, 89.

81) Canguilhem Georges. The Normal and the Pathological. N.Y.: Zone Books, 1991.

82) См.: Meyer Gerd. Zwischen Autoritarismus und Demokratie. Personlichkeitsstrukturen in postkommunistischen Gesellschaften // Psychosozial: Geschichte ist ein Teil von uns 67. 1997. P. 93—108.

83) Hartnack Christiane. Visnu on Freud's Desk: Psychoanalysis in Colonial India // Social Research. 1990. № 57/4.

84) Hildebrandt Alexandra. Die Mauer: Zahlen. Daten. Berlin: Verlag Haus am Checkpoint Charlie, 2001.

85) Boeri Stefano. Border-Syndrome: Notes for a Research Program // Territories / Anselm Franke, Eyal Weizman, Stefano Boeri, and Rafi Segal (Eds.). Berlin: KW and Verlag der Buchhandlung Walter Konig, 2003. P. 53.

86) Интервью «S», 2008.