Pro et Contra (2011. № 5)

Вестник общественного мнения (2011. № 3)

Общая тетрадь (2011. № 54)

Полис (2011. № 5, 6)

Россия в глобальной политике (2011. № 5, 6)

Свободная мысль (2011. № 6, 7-8, 9)

 

Большинство российских общественно-политических журналов, вышедших в конце 2010 года, сочли необходимым отметить двадцатилетие распада СССР, приурочив к этому юбилею специальные выпуски или разделы. Не стал исключением и «Полис», в шестом номере которого читатель найдет рубрику «Россия сегодня: двадцать лет реформ». Однако в ситуации, сложившейся после думских выборов, неожиданно оказались гораздо более актуальными другие статьи: серия очень сильных и значимых работ, вышедших в пятом и шестом номерах журнала, может внести весомый вклад в осмысление текущего политического момента и насущных задач российской политики.

Начнем разговор о них с рубрики «История далекая и близкая» в пятом номере. Статья Бориса Миронова «Русские революции начала XX века: уроки для настоящего» написана в несколько необычном жанре расширенного ответа на рецензию. Еще в 2010 году Владимир Хорос опубликовал в «Полисе» рецензию на книгу Миронова «Благосостояние населения и революции в имперской России», и теперь Миронов решил разъяснить один из центральных тезисов своего труда. Это мысль о том, что революционная ситуация может сложиться в относительно благополучной, динамично развивающейся стране, какой была Россия в начале XX века. Более того, такой поворот даже более вероятен, чем революция в нищей деспотии, поскольку модернизация приводит к глубоким социальным изменениям, к которым население адаптируется с трудом, а также создает разрыв между ожиданиями и реальностью. Решающий вопрос в том, существуют ли механизмы выражения политического протеста и способны ли они перевести конфликты в русло мирного их обсуждения и разрешения или лишь способствуют консолидации протестных движений. Обобщая уроки русских революций для постсоветской России, автор приходит к выводу, что первые признаки назревающей революционной ситуации уже имеются в современном обществе, и попытки загнать недовольство вглубь могут привести к резкой дестабилизации.

Тему продолжает очень важная, на наш взгляд, работа Игоря Пантина «Русская революция как проблема политической философии». Уже сама рамка анализа весьма значима для отечественной дискуссии. Автор видит политическое как сферу свободы на фоне проявления общих закономерностей, которые, конечно, детерминируют общие направления развития, но не могут полностью предопределить ход истории. Отсюда возникает принципиально важный вопрос об альтернативах, который должен ставиться прежде всего изнутри той или иной конкретной исторической ситуации, исходя из идеологий, самоопределения и практики классов и политических групп.

Существенным вкладом в дискуссию является и собственно обсуждение причин русской революции. Здесь автор опирается на работы Бориса Капустина, трактующие Современность как проблему, с которой приходится сталкиваться всем модернизирующимся обществам, но особенно тем, которые вынуждены идти по пути догоняющей модернизации. Успешное развитие капиталистических отношений в России не могло разрешить противоречий, порожденных самой формой внедрения капитализма в аграрное общество. Соответственно, и сама революция, будучи социалистической по лозунгам, объективно не могла привести к реализации социалистической программы. Сталинизм с его идеологией «скачка» в светлое будущее был порождением именно этого разрыва, он паразитировал на популярных в массах антибуржуазных лозунгах, но, в конечном счете, обманул ожидания революционно настроенных рабочих.

Как считает Пантин, альтернативой сталинскому термидору были идеи «самотермидоризации» революции, к которым Ленин начал подходить в конце жизни. Эта альтернатива состояла в попытке переоткрыть социализм через частичное «обуржуазивание» революции – именно на это указывали советы учиться хозяйствовать у капиталистов, да и вся идеология нэпа. Эта альтернатива была отброшена. Ту же ошибку совершили реформаторы перестроечной и постперестроечной России: вместо того, чтобы попытаться переоткрыть демократию исходя из реалий догоняющего развития, они напрямую стали копировать институты и практики, воплощающие западную Современность. В конечном итоге, это привело к дискредитации демократических идеалов в глазах масс, как некогда сталинизм дискредитировал идеалы социализма.

Тема Современности как проблемы для России находится в центре внимания и в заключительном выпуске журнала за ушедший год – она сформулирована редакцией как «Методология и модели концептуализации российской политической истории». Акцент в статьях шестого номера оказывается, однако, несколько смещен: если Миронов и особенно Игорь Пантин пишут о Современности как проблеме для любого общества и рассматривают Россию как частный случай, то для их коллег более характерен упор на российскую уникальность. Это, пожалуй, в меньшей степени характерно для вводного текста Ирины Семененко, главная задача которого – поставить материалы рубрики в общеполитологический контекст. Владимир Пантин, размышляя о цикличности реформ и контрреформ в российской истории, также подчеркивает ее связь с циклами мирового развития. Кирилл Холодковский в свою очередь полагает, что у циклов российской истории есть свой собственный, порождающий их механизм. Однако в наибольшей степени уникальность России подчеркивает Юрий Пивоваров, автор концепции «русской власти».

Пивоваров пишет в своей обычной манере – широкими мазками, сводя содержание целых исторических эпох к одной конкретной сущности. Большевизм для него – не столько ответ на вызовы Современности, сколько катастрофа, а современная Россия остается целиком и полностью советской страной. Автор считает, что последний подлинный разрыв в российской истории имел место между двумя коммунистическими режимами: сталинским и позднесоветским. Он произошел в ходе Второй мировой войны и был окончательно закреплен хрущевской десталинизацией, когда место Сталина заняла всевластная номенклатура. Этот режим сохранился и сегодня, и, более того, доведен до более чистой формы, поскольку слияние собственности и власти в современной России стало полным и не ограничивается ни идеологией, ни диктатурой.

Вместе с тем, современный режим испытывает серьезные проблемы с легитимностью: поправ Конституцию, он отверг правовую легитимность и вынужден опираться на легитимность историческую. Отсюда и значимость Второй мировой войны как мифа-основания – причем, как ясно из вышесказанного, с точки зрения Пивоварова, этот миф вполне соответствует реальному значению войны для происхождения нынешней России. Это, однако, очень непрочная опора, уязвимая в первую очередь перед лицом вызова со стороны этнонационалистов, которые могут предъявить гораздо более широкий спектр возможностей для обеспечения легитимности и конструирования идентичности.

К теме соотношения современности и традиции обращается также Виктор Бочаров, статья которого «Российская власть в политико-антропологической перспективе» опубликована в шестом номере под рубрикой «Субдисциплина: политическая антропология». Бочаров пытается осмыслить вопрос российской специфики при отказе от явного ориентализма ранней политической антропологии, оперировавшей противопоставлением «современности» и «архаики». Однако ориентализм все равно проникает в работу через черный ход: автор выделяет два типа развития, «социетальный» и «культуральный», относя Россию (как и страны Востока) ко второму. Если при социетальном развитии эндогенные общественные изменения инициируют культурные трансформации, то общества культурального типа развития заимствуют экономические, политические и правовые формы извне, пытаясь адаптировать их к локальной культуре. Результатом является иерархическое общество, в котором произвол доминирует над правом.

Даже если в целом согласиться с такой моделью, все равно остается вопрос о причинах и сущности различий между типами развития: чем они обусловлены, возможен ли переход из одного типа в другой и, наконец, есть ли качественное различие между понятиями «культурального типа развития» и идеей традиционного, архаичного общества? К сожалению, ответа нет ни в статье Бочарова, ни в других материалах рубрики, хотя они и ставят похожие проблемы. Открывающая раздел работа Николая Крадина представляет собой обзор основных направлений политической антропологии, а статья Петера Скальника, специалиста по африканской государственности, слишком коротка для того, чтобы всерьез обсудить такие вопросы.

Зато ответ есть у Бориса Пастухова, работа которого вошла в рубрику шестого номера «Россия сегодня: двадцать лет реформ» и имеет пространное название: «Предчувствие гражданской войны. От “номенклатуры” к “клептократуре”: взлет и падение “внутреннего государства” в современной России». Автор подхватывает ранее высказанную Пивоваровым идею о двойственной природе власти в России: помимо внешней, и крайне неэффективной, институциональной оболочки, здесь всегда существовала «внутренняя власть», история которой идет от опричнины к системе парткомов (наряду с советами как «внешней» властью).

В отличие от Пивоварова, Пастухов полагает, что эта система была вполне работоспособной и что именно она позволила России стать «государством первого ряда». Однако она рухнула к 1990 году с введением многопартийности и фактической ликвидацией «внутренней» партийной власти. Попытка возродить эту систему была предпринята при президенте Путине, когда ФСБ были приданы универсальные полномочия, сделавшие ее наследницей КПСС. Однако эта попытка провалилась, породив при этом тотальную криминализацию властных структур: криминальная власть фактически руководит страной, тогда как официальная власть остается не более чем фасадом.

 

«[…Но] катастрофа оказалась относительной. Рухнула наивная надежда на то, что можно вот так запросто взять и воссоздать тот уникальный политический механизм, который делал Россию особым государством… Но сама по себе государственность, конечно, сохранилась. Просто Россия превратилась в нормальное несостоятельное государство из Третьего мира» (с. 158).

 

Иными словами, российская уникальность существовала, но была окончательно утрачена в течение предыдущего десятилетия. Теперь, как указывает Пастухов, государственность можно восстановить или доломать, но это уже предмет отдельного разговора.

Среди остальных материалов «юбилейной» рубрики два представляют основные результаты крупных исследовательских проектов: аналитического доклада Института социологии РАН «Двадцать лет реформ глазами россиян» и монографии «Граждане и политические практики в современной России: воспроизводство и трансформация институционального порядка». А вот Юлий Нисневич обращается к опыту ранних постсоветских реформ исходя даже не из сегодняшнего, а из будущего момента, предлагая набор мер, «которые следует реализовать после неизбежного крушения правящего режима» (с. 141), чтобы не допустить нового номенклатурного реванша.

Материалы пятого номера, за исключением работ Бориса Миронова и Игоря Пантина, с которых мы начали этот обзор, почти все так или иначе связаны с темой политической коммуникации. Это отражено и в «Теме номера» – «Коммуникация и политика» – и во всех прочих рубриках. Так, в статье «Латентные структуры управления государством, или Игра теней на лике власти», вошедшей в раздел «Социум и власть», Александр Соловьев предлагает теоретическую модель исследования латентных структур управления, попутно демонстрируя актуальность этой темы для современной России. Противоположная составляющая политического процесса обсуждается в работе Александра Назарчука, посвященной понятию делиберативной политики (которая, по определению, публична).

Рубрика «Субдисциплина» также напрямую связана с темой коммуникаций: она посвящена изучению роли информационных технологий в политике. Рубрику составили работы Ильи Быкова и Теда Халла «Цифровое неравенство и политические предпочтения Интернет-пользователей в России», а также Сергея Бондаренко «Особенности создания и функционирования площадок “электронной демократии”». Статьи рубрики «Россия сегодня» также в значительной степени ориентируются на коммуникационную сферу. В частности, Ольга Букреева исследует образ российской власти и политических лидеров на материале демотивационных постеров. Иван Большаков предлагает изучать политическую культуру как атрибут акторов, а не только общества в целом и на этой основе предлагает собственную классификацию. В итоге получается, что для России характерны два типа политической культуры: европейский и евразийский, причем второй, основанный на конфликтных практиках и отказе от диалога, явно доминирует. Отметим, что эта конструкция слишком напоминает идеологическую систему координат, характерную для российского общества, – противопоставление Европы и Азии как двух воображаемых альтернатив политического развития. Соответственно, необходимо задаться вопросом, насколько предложенная классификация отражает действительные культурные различия, а насколько – проекцию определенных ценностей (прежде всего либерального понимания политики как мирного диалога) на конкретное исследовательское поле. Одна из постоянных рубрик журнала – «Политический дискурс» – на этот раз посвящена методологическим вопросам критической теории дискурса. Глеб Мусихин пишет о возможностях и ограничениях дискурсивного анализа идеологий, а Андрей Тетерин – о применении методов Нормана Фэрклоу в политологии.

Редакция «Свободной мысли» решила сдвоенным номером (№ 7–8) отметить двадцатилетие августовского путча, не дожидаясь годовщины распада Союза. Сделано это уже привычным образом – путем перепечатки некоторых наиболее характерных материалов из выпусков журнала за 1991 год. При этом, однако, редакция вносит важную новацию в эту схему, сопровождая каждый из текстов двадцатилетней давности одним современным текстом. Иногда, конечно, связь между материалами выглядит довольно искусственной: так, работа Александра Панарина «От формационного монолога к цивилизационному диалогу» явно не стыкуется со статьей Анатолия Елякова «Кибербезопасность – острейшая проблема современности». Если Александр Юсуповский анализировал «Кризис национальных отношений в СССР» в целом, то Сергей Маркедонов обращается к частному (хотя и чрезвычайно важному) случаю Кабардино-Балкарии. Однако в большинстве случаев диахронический диалог оказывается небезынтересным. Так, например, прочитав подряд работы Юрия Захарова «Перемены в Восточной Европе и новое мышление» и Наталии Куликовой «Уроки мирового кризиса в Восточной Европе», можно составить гораздо более объемное представление не только о характере перемен, произошедших за двадцать лет в бывшем соцлагере, но и об элементах преемственности с прошлым, о нереализованных ожиданиях. Современная статья Виктора Пернацкого «Социализм в научной теории и в опыте СССР» тоже демонстрирует преемственность эпох, поскольку воспроизводит типичные идеологемы периода перестройки – в особенности характерное для тех лет стремление вернуться к «подлинному ленинизму». Да и противопоставление социализма – как научного, обоснованного учения – волюнтаризму Горбачева и Ельцина, которые «разыграли фарс с перестройкой и переходом “от социализма к капитализму”, имитируя действия по спасению корабля, кингстоны которого сами же и открыли» (с. 62), тоже по духу принадлежит той эпохе, хоть и ссылается на более поздние события. На этом фоне вышедшая в 1991 году статья Вадима Межуева «Есть ли будущее у социализма?», в которой показана историческая обусловленность появления социалистического учения из внутренних противоречий либерализма, выглядит гораздо более современной.

По той же модели (наполовину из старых рецензий, наполовину из современных, но обсуждающих книги, посвященные перестроечным временам) построена в номере и рубрика «Ex libris». Под рубрикой «Ad litteram» перепечатан проект программы КПСС, подготовленный в 1991 году, – его сопровождает редакционная статья, озаглавленная «Путь, ведущий в никуда».

Помимо номера, посвященного воспоминаниям о 1991 годе, к моменту написания данного обзора подоспели еще два выпуска журнала – шестой и девятый за 2011 год, – которые построены по стандартной схеме. Рубрика «Содружество» продолжает балансировать между официозом и аналитическими материалами: в шестом номере в нее вошла статья члена Экспертного совета по делам СНГ Совета Федерации Александра Михайленко, а в девятом – работа Ильи Левяша о перспективах российско-белорусской интеграции. Как полагает Левяш, несмотря на формальное существование Союзного государства Белоруссии и России, следовало бы сделать шаг назад к реальности и, трезво оценив состояние дел, заняться строительством конфедерации двух государств. Именно такая форма, по его мнению, адекватна объективно существующим различиям между двумя соседними странами, и именно она могла бы успешно взаимодействовать с Евросоюзом, тем самым формируя недостающее звено в модели Большой Европы (в этом Левяш вполне согласен с Владимиром Путиным и его проектом Евразийского союза).

Анатолий Кулябин в шестом номере выдвигает небезынтересную в целом гипотезу: президентские республики в большей степени подвержены политической нестабильности по сравнению с парламентскими формами правления (как республиканскими, так и монархическими). Автор достаточно подробно обсуждает свое определение политической стабильности, но выбор эмпирических примеров заставляет серьезно усомниться в обоснованности результатов. Дело в том, что стабильность парламентских систем иллюстрируется исключительно на материале консолидированных демократий (Австралия, Канада, Новая Зеландия) и постсоветских государств с относительно короткой историей независимого существования. При этом в последнем случае примеры не всегда удачны: так, в Литве президентская власть довольно сильна, тогда как Молдавию никак нельзя назвать стабильным государством. Напротив, нестабильность президентских систем показана лишь на примере государств, в которых на протяжении рассматриваемого периода не существовало консолидированных демократических режимов. Иными словами, проблема работы заключается в том, что в ней игнорируются альтернативные гипотезы: например, что парламентская республика возможна лишь при консолидированной демократии (которая, по определению, стабильна). Можно предложить и вариант с инверсией причинно-следственной связи: парламентская система может существовать в течение продолжительного времени лишь в условиях политической стабильности, то есть стабильность следует рассматривать в качестве независимой переменной, а парламентскую систему – в качестве одного из возможных следствий. Оба эти варианта, кстати, объясняют, почему «чистая» парламентская форма правления относительно редка даже в современном мире.

Всеволод Шимов в работе «Кризис и постсоветское пространство» обсуждает вечные темы догоняющей модернизации и расколотой идентичности. Обращаясь в качестве наиболее значимого примера к российскому случаю, он приводит довольно точную классификацию различных вариантов понимания национальной идентичности, присутствующих в публичном пространстве, особо подчеркивая такой новый и действительно интересный феномен, как антиимперский национализм. Однако заканчивает автор типичным клише, заявляя о необходимости преодоления кризиса идентичности и достижения общественного консенсуса по поводу стратегических целей развития. К несчастью, за двадцать лет постсоветские интеллектуалы так и не научились видеть в политическом плюрализме не проблему, а нормальное состояние любого относительно открытого общества. Это, как нам кажется, в значительной степени обусловливает поддержку с их стороны авторитарных лидеров и партий, претендующих на то, чтобы такой консенсус обеспечить и создать видимость планомерного развития в соответствии с заранее заданными и стратегически обоснованными ориентирами. Правда, как показывает российский же опыт, всевозможные концепции, доктрины и программы подобного рода регулярно проваливаются, а факт провала «замыливается» путем принятия новых, еще более амбициозных стратегических документов.

Результаты работы одного из таких проектов представлены под рубрикой «Quo vadis» в том же номере. Здесь собраны материалы нескольких «круглых столов», проведенных в ходе «Суворовских дней», которые в свою очередь были частью программы Года российской культуры и русского языка в Италии. Общий смысл «Суворовских дней» отражен в замечании из вступительной статьи Петра Александрова-Деркаченко:

 

«Российская империя, в отличие от Французской Республики, не завоевывала Италию и Швейцарию, а освобождала; не разграбляла города и поместья, а восстанавливала порядок; не лишала страны их суверенитета – но восстанавливала его» (с. 147).

 

Рассуждения других авторов рубрики о «русском мире» строятся в духе тех же консервативных ценностей и всяческого выпячивания уникальности России. Так, Михаил Смирнов пишет о трех принципах цивилизации человеческого рода: западном, восточном и соборном (надо ли объяснять, кто является флагманом последнего?); Виталий Аверьянов размышляет «о месте и смысле существования русских в глобальном мире и в условиях глобализации» (с. 157); Александр Неклесса ищет ответ «на вопрос о культурно-исторической сущности российского организма, обретавшего собственное миропонимание, формулу миростроительства и колоссальную, непростую для освоения территорию» (с. 167).

Статья Олега Смолина «Интеллектуальная катастрофа в России: причины и пути выхода» опубликована в двух номерах журнала (пятом и шестом) и посвящена главной теме, которой автор занимается уже много лет, – настоящему и будущему системы образования. Основной объем работы отведен критике существующей ситуации и поддерживаемых правительством проектов образовательных реформ. Предлагаемые альтернативные меры перечислены лишь на последних трех страницах (правда, при этом автор отсылает читателя к официальным законопроектам и другим документам, подготовленным при его участии в качестве заместителя председателя думского комитета по образованию). Основная часть предложений сводится к резкому увеличению финансирования образования (в том числе в виде повышения зарплат, стипендий, отказа от коммерциализации). Помимо этого, Смолин требует отказаться от проекта федерального образовательного стандарта для старшей школы и ввести «золотой стандарт» – неприкосновенный список предметов, подлежащих обязательному изучению, – отменить ЕГЭ и отказаться от двухуровневой системы (бакалавриат – магистратура). В общем и целом, речь идет о возвращении к советской образовательной системе, с поправкой на изменившиеся условия.

Похожую картину рисует в девятом номере Анатолий Кулькин (статья «О государственном управлении наукой»), и даже предлагаемые им рецепты выдержаны в том же русле. Трудно не согласиться с автором, когда он утверждает, что существующая в России система управления наукой делает серьезные научные занятия невозможными. Но сможет ли нынешнее российское государство, насквозь коррумпированное и неэффективное, решить все проблемы, даже если всерьез возьмется за создание научной инфраструктуры, как предлагает автор?

Юрий Шабаев и Александр Садохин возвращаются в девятом номере к теме «финно-угорского мира» (см. обзор журналов в «НЗ» № 64), обсуждая вопросы конструирования культурных границ внутри российской политической нации (в какой-то момент в разговоре, правда, неожиданно возникает тема Татарстана, но концептуально это мало что меняет). Авторы считают тенденцию к национально-культурной обособленности опасной для единства страны и предлагают культивировать «цельный образ России и ее народа как гражданского сообщества» (с. 80) – причем необходим именно наглядный образ, а не концепт с тем, чтобы эффективно укреплять гражданское согласие в широких массах. Что это за образ, авторы, к сожалению, не поясняют даже приблизительно. Вопросы регионального развития находятся также в центре внимания Дмитрия Котеленко, который резко критикует нынешнюю систему административно-территориального деления Российской Федерации. Не ставя под сомнение эту критику, рискнем все же утверждать, что источники обсуждаемых в работе проблем (таких, как региональное неравенство, миграционные дисбалансы и другие) гораздо глубже и связаны с общей неэффективностью системы государственного управления. Изменение только одного элемента этой системы (даже такого важного, как административно-территориальное деление) едва ли приведет к радикальному улучшению ситуации.

Среди материалов по международной политике выделяется своей информативностью работа Сергея Самуйлова и Ильи Олсуфьева из шестого номера «“Ядерная сделка” между США и Индией», в которой детально анализируется недавний поворот в отношениях двух стран, приведший к фактическому признанию американцами права Индии на развитие собственных ядерных программ. Также по преимуществу военным проблемам посвящена статья Сергея Минасяна в девятом номере («Три года без войны»), где исследуются вопросы военно-стратегического планирования в государствах (в том числе самопровозглашенных) Южного Кавказа. Автор приходит к выводу, что, несмотря на размещение российских военных баз в Абхазии и Южной Осетии (а отчасти именно вследствие этого), Грузия перестала усиленно наращивать свой военный потенциал. Напротив, на востоке региона возникли предпосылки «для развязывания паритетной асимметричной гонки вооружений», в которой участвуют «с одной стороны… использующий свои доходы от продажи энергоресурсов Азербайджан, а с другой, – Армения и Нагорный Карабах, с молчаливого согласия США и ЕС получающие “компенсирующие”… трансферты вооружений от России» (с. 32). Работа Юлии Нетесовой «Джихад как глобальный проект» довольно интересно излагает историю деятельности «Аль-Каиды» на различных этапах ее существования. В работе есть анализ некоторых организационных аспектов деятельности исламских террористов, однако едва ли можно признать, что автору удалось раскрыть тему джихада как широкого и многогранного явления, ни в коем случае несводимого к деятельности отдельно взятой террористической структуры.

Яков Бергер в девятом номере полемизирует с Нуриелем Рубини, главой консалтинговой компании «Roubini Global Economics», и в его лице – со всеми либеральными критиками китайской модели, предрекающими ее неизбежный крах. Автор считает, что вся эта критика направлена не на объективный анализ, а на использование реальных проблем Китая в конкретных идеологических, политических и коммерческих интересах. Не будучи знакомы с трудами уважаемого аналитика, которые столь подробно рассматривает наш российский коллега, осмелимся все же утверждать, что большинство квалифицированных прогнозов развития Китая не говорят о неизбежном экономическом крахе, и уж тем более не называют его сроков. Как и любые предсказания в этой сфере, они обычно предполагают несколько сценариев и отнюдь не исключают возможности того, что Китаю удастся преодолеть структурные дисбалансы. По сравнению с этим прогноз, который дает сам Биргер, тоже может кому-то показаться чересчур категорическим в своем оптимизме:

 

«Можно с достаточной долей уверенности считать, что Китай сумеет справиться с трудностями обновления своей модели развития и добьется целей, которые он перед собой ставит как в краткосрочном, так и в среднесрочном и долгосрочном плане» (с. 92).

 

«Россия в глобальной политике» в пятом номере возвращается к теме политики памяти, в очередной раз подтверждая свою репутацию значимого форума для обсуждения насущных общественно-политических проблем. Статью Николая Силаева «Русский мистер Хайд», помещенную в рубрику «История вместо политики», на наш взгляд, смело можно назвать не только самым важным текстом номера, но и самым значимым высказыванием на тему исторической памяти в России за последние несколько лет. В центре внимания работы – современный российский сталинизм, который его либеральные критики, по убеждению автора, истолковывают неверно.

Во-первых, сталинизм – это не идеология и никогда таковой не был: «из текстов Сталина невозможно извлечь доктрину, сколько-нибудь выходящую за рамки обслуживания его же собственных конъюнктурных решений». Современная «идеология сталинизма» «строится как реакция на либеральный дискурс о Сталине, выворачивая его наизнанку. Она не дает определенного ответа ни на один из вопросов, важных для сегодняшней России». Именно поэтому она неуязвима для полемики: в ответ на любой исторический аргумент ее сторонники выдают набор клише, не поддающихся рациональной критике. Да и в самой подобного рода полемике нет необходимости: «влияние людей, открыто прославляющих Сталина, в российской политике стремится к нулю, их идейные лидеры маргинальны» (с. 9–10), а обращение к фигуре вождя носит сугубо инструментальный характер.

Во-вторых, сталинизм представляет опасность не как идеология, а как политическая практика. Тоталитарный волюнтаризм Сталина, стремившегося перекроить страну по своему разумению, по масштабу сопоставим только с петровскими реформами, а по мощи проводившего эти реформы современного бюрократического государства и вовсе не имеет прецедентов. Однако как таковое стремление «обустроить Россию» без учета общественных настроений свойственно едва ли не любой российской власти: «Вопрос осуществимости реформ ставится не в том ключе, как добиться их поддержки со стороны общества, а в том, как навязать их обществу и преодолеть его сопротивление» (с. 12). Отчасти именно поэтому Россия, считает Силаев, будет и дальше «жить с парадоксальным прошлым». Однако дело здесь не только в том, что практики сталинизма продолжают воспроизводиться в отечественной политической культуре. Неизжитость прошлого вообще характерна для европейского сознания, нормальным состоянием которого является постоянное возвращение к моральным дилеммам, невозможность дать окончательный ответ на «проклятые вопросы». В этом смысле Россия, вне всякого сомнения, принадлежит к европейской цивилизации. Но есть у нее и собственная специфика, которая состоит в первую очередь в невозможности вытеснения трагического прошлого за пределы внутреннего политического и культурного пространства. Восточноевропейским нациям было относительно просто представить себя жертвами многочисленных внешних угнетателей, а послевоенная Германия смогла найти в себе силы полностью отделить себя от нацизма. Для России эта задача намного сложнее, потому что полностью отбросить тоталитарное наследие невозможно: мы вынуждены пользоваться его плодами и в повседневной жизни, и в «высокой» политике, у нас просто нет другого выбора.

В заключение, отвечая на вопрос, «как похоронить Сталина?», автор подчеркивает:

 

«Сталинизм как политическая практика неустраним, пока мы не научимся завоевывать доверие сограждан к своим политическим программам, вместо того, чтобы внедрять их, опираясь на мощь государственной власти» (с. 15).

 

Поэтому пора перестать требовать от государства запрета одних форм памяти и поддержки других – эта работа должна быть делом общественным, а от государства требуется лишь сделать такую дискуссию возможной, создавая и укрепляя соответствующие институты. В том, что касается оценки сталинизма, в центре дискуссии должна быть не фигура вождя, не его достижения и преступления, а вопрос о ценностях – «об этике в политике, о пределах допустимого для государства, о смысле и назначении самого государства» (с. 17). То есть в конечном счете выходит, что в споре со сталинистами все же важна идеология, и, наверное, можно было бы поспорить с исходным тезисом Силаева о том, что сталинизм не имел и не имеет собственного идеологического содержания. Однако это будет спор о терминологических тонкостях, тогда как главная мысль о необходимости привыкнуть жить в условиях постоянного возвращения к неразрешимым моральным дилеммам в дискуссии о прошлом (да и о настоящем, и будущем тоже), ввести эту дискуссию в цивилизованные институциональные рамки и поставить во главу угла вопрос о ценностях, безусловно, сформулирована очень правильно и своевременно.

Второй материал рубрики – статья Алексея Миллера «Вызов из прошлого. Историческая политика: витки спирали в Восточной Европе начала XXI века» находится в русле основного проекта, который автор разрабатывает на протяжении нескольких последних лет (мы неоднократно обсуждали его тексты в наших обзорах). На этот раз перед нами широкая панорама процессов, происходящих в сфере исторической политики в масштабе всего региона, причем автор явно подходит к сравнительно-политологической проблематике, начиная сравнивать между собой страны с точки зрения движущих сил и промежуточных итогов эволюции исторической политики в каждой из них. Такая постановка вопроса может потребовать на определенном этапе более строгой методологии, подразумевающей определение и операционализацию переменных, четкое установление оснований для сравнения и так далее.

Довольно значимый, с точки зрения развития российского публичного пространства, разговор ведут и авторы рубрики «После мультикультурализма?». Знак вопроса в заглавии рубрики остается данью уважения политкорректности со стороны редакции журнала, тогда как усилия авторов по большей части нацелены на то, чтобы политкорректно расшатать устои политкорректности по отношению к мигрантам. Ольга Троицкая доказывает, что, будучи неспособной конкурировать с более развитыми странами в качестве центра притяжения мигрантов, Россия может рассчитывать лишь на приток неквалифицированной рабочей силы. Непривлекательность страны для высококвалифицированных работников носит системный характер и обусловлена широким спектром проблем, начиная от бюрократических барьеров и заканчивая низким престижем российского образования и преступностью. Приток же низкоквалифицированных мигрантов, которые к тому же все хуже и хуже владеют русским языком, ведет к расширению неформальной экономики и увеличению численности замкнутых этнокультурных сообществ, не интегрированных в «большой» социум. Похожие проблемы, по свидетельству Тамар Якоби и Максима Минаева, существуют и в других европейских странах – таких, как Германия и Великобритания. Впрочем, уникальность британской ситуации состоит в том, что, как показали недавние беспорядки в крупных городах, социокультурная изоляция больше не ограничивается иммигрантскими сообществами и имеет место в городских районах, населенных «коренными» представителями низшего класса.

Среди прочих материалов нам показалась довольно любопытной статья Марата Шайхутдинова «Запоздалый полет совы». Текст довольно репрезентативен с точки зрения образа мысли, характерного для постсоветских элит (ее автор, профессор и доктор исторических наук, занимает пост заместителя секретаря Совета безопасности Республики Казахстан). Шайхутдинов заверяет читателя в том, что «далек от конспирологических версий» объяснения мировых политических процессов (с. 86), однако статья, по большому счету, не предлагает никаких других вариантов интерпретации мировых проблем. Все сводится к желанию западных стран контролировать глобальные процессы, ради чего они затевают очередной передел мира – на этот раз в виде «переформатирования геополитического ландшафта». При этом автор справедливо указывает на массу противоречий в действиях западных лидеров, и в особенности на несостоятельность их экономической политики. Однако даже такая противоречивость политического курса ведущих держав не заставляет его усомниться в том, что за текущими событиями стоит некий план, решительно претворяемый в жизнь самыми разними методами, от военных интервенций до стимулирования гражданского общества.

Рубрика «Под восходящим солнцем» посвящена российско-японским отношениям и включает две работы, написанные Дмитрием Стрельцовым и Александром Пановым в едином ключе. Оба автора подчеркивают, что в отношениях двух стран существует огромный нереализованный потенциал, так как они объективно заинтересованы во взаимодействии по ключевым глобальным и региональным проблемам. Этот потенциал остается нереализованным главным образом вследствие раздувания территориального вопроса. Нам показалось, что в работе Стрельцова внутриполитическая ситуация в Японии представлена не только более подробно, но и более взвешенно, тогда как Панов склонен возлагать ответственность за провалы в двусторонних отношениях на японскую сторону. Так, он обвиняет представителей Демократической партии Японии в политической некомпетентности, которая, по его мнению, выражается и в отношении к территориальной проблеме. В то же время посещение Кунашира президентом Медведевым в ноябре 2010 года названо «вполне естественным шагом», хотя этот визит не имел абсолютно никаких оправданий, кроме желания позлить соседей, и никаких важных последствий (начать закачивать деньги в экономику Южных Курил можно было и без того, чтобы на спорной территории впервые в истории появился глава российского государства).

Идея шестого номера журнала не оригинальна – редакция отмечает двадцатилетие с момента распада СССР, – но замысел глобален: авторы этого выпуска обсуждают не только прошлое, настоящее и будущее России, но и роль Запада, и перспективы мирового равновесия сил, будущее Америки и Европы, проблемы демократии. Под рубрикой «Сила и слабость России» Джозеф Най-младший анализирует причины краха советского строя и возможности преодоления застойных тенденций в развитии современного российского общества. По той же схеме построена статья Игоря Иванова: сначала он оценивает основные международно-политические тенденции постсоветского двадцатилетия, а затем призывает к диверсификации внешнеполитического инструментария, к переходу к «умной» внешней политике. В качестве примера он сопоставляет экспорт вооружений как образец традиционного подхода к продвижению российских интересов в мире и экспорт образования как возможный, но недооцененный новый внешнеполитический инструмент.

Николай Спасский оперирует более масштабными историческими аналогиями, говоря о будущей смене лидеров глобального развития. Он считает, что основу мощи любого государства по-прежнему составляет промышленность, и заявляет о необходимости и возможности возрождения индустриального потенциала России. Правда, не совсем понятно, как это сделать в условиях нефтяной экономики и насквозь коррумпированного государства, – в конечном счете у автора не находится иного рецепта, кроме как «просто всем стать скромнее и начать больше и лучше работать. И стремиться что-то сделать. Внятное и конкретное. На пользу стране и людям» (с. 42). Нетрудно заметить аналогию с основным идеологическим посылом «Единой России»: не надо митинговать и раскачивать лодку, давайте каждый честно работать на своем месте.

Пожалуй, наиболее интересным оказался самый специальный материал рубрики – статья Владимира Орлова «Российский ядерный круг». В ней обсуждаются мало известные широкой публике факты, связанные с дележом ядерного наследства СССР в начале 1990-х, а также перипетии российской политики в сфере контроля над ядерным оружием и в смежных областях.

Среди материалов рубрики «Баланс и дисбаланс» лишь статья Алексея Богатурова «“Принуждение к партнерству” и изъяны неравновесного мира» посвящена собственно теме равновесия сил в мировой политике. Автор резко критикует Соединенные Штаты за одностороннюю внешнюю политику, а затем анализирует стратегии держав, претендующих на то, чтобы уравновесить американское влияние: Индии, Китая и России. Выводы автора позволяют заключить, что вопрос о структуре международной системы остается открытым: США претендуют на единоличное лидерство, но не способны в одиночку обеспечить мировую стабильность; необходимость в альтернативных лидерах существует, однако другие крупные государства (включая Россию) играть такую роль либо не хотят, либо не умеют. Тему продолжает рубрика «Америка в отсутствие противовеса», где публикуются работы Анатоля Ливена, Рамеша Такура и Евгения Кожокина. Последний оценивает политику США еще более негативно, чем Богатуров, и вообще считает, что наиболее надежной была биполярная система, существовавшая в период «холодной войны». Лучше такого прошлого может быть только будущее: Россия сегодня планомерно занимается восстановлением системы сдерживания и на этот раз руководствуется не идеологическими, а прагматическими соображениями: «И правящий класс, и народ заняты тем, что обустраивают собственную жизнь и хотят иметь твердые гарантии того, что этому обустройству никто не будет мешать». Поскольку, по мнению Кожокина, Россия и сегодня «по военной мощи – вторая держава в мире» (с. 174), то у нее есть не только желание, но и возможность обеспечить сдерживание США в интересах мира во всем мире. Насколько адекватна такая оценка, оставим судить читателю.

Между тем, продолжая разговор о мировом равновесии, Алессандро Полити предлагает обратить внимание на роль экономических, и особенно финансовых, факторов в формировании структуры современного мира. Владислав Иноземцев в какой-то мере с этим согласен, однако главный смысл его статьи – провозглашение несостоятельности теории постиндустриального общества – предполагает отказ от чрезмерного внимания к роли финансового сектора. Помимо прочего, этот тезис, видимо, отражает и существенную переоценку ценностей самого автора (напомним, что господин Иноземцев руководит Центром исследований постиндустриального общества). Как теперь полагает автор, представление о том, что в будущем основу любой экономики будут составлять технологии, знания, информация и услуги, представляло собой экстраполяцию относительно краткосрочных тенденций, которые к началу XXI века были сведены на нет набравшими силу контртенденциями. В результате, сегодня в мире сложились три модели экономического развития: «забежавшие вперед» деиндустриализированные экономики (в первую очередь – США и Великобритания); сырьевые колоссы, выигравшие от глобального повышения цен на энергоносители (сюда, разумеется, относится и Россия) и, наконец, индустриальное ядро (Германия и Япония, азиатские «тигры», Бразилия, Мексика, некоторые страны Центральной Европы). При этом Иноземцев довольно оптимистично смотрит на перспективы Китая, Бразилии и объединенной Европы, полагая, что главными аутсайдерами новой индустриальной эпохи окажутся две крупнейших деиндустриализированных страны – США и Россия.

Центральный материал рубрики «Будущее Европы» – статья Ольги Буториной «Европа без Евросоюза?». Ее оценка перспектив единой Европы более пессимистична по сравнению с Иноземцевым: Буторина полагает, что ЕС оказался перед лицом сразу нескольких кризисов (экономического, социального, демографического, кризиса идентичности), для преодоления которых одних только евробюрократов будет недостаточно и потребуются усилия гражданского общества. Если же европейцы самоустранятся от решения насущных проблем, то Евросоюз ждет неизбежный распад, а Европу – упадок.

Рубрика «Метаморфозы демократии» включает два материала: статьи Петра Дуткевича «Демократия после…» и вашего покорного слуги «Наполовину выученный урок: демократия и демократизация после окончания “холодной войны”». В своей работе мы пытались подвергнуть критике транзитологическую парадигму за ее неготовность к дискуссии со сторонниками культурного релятивизма и неспособность учесть значимость международного измерения демократии в современном мире. Коллега Дуткевич предлагает взгляд на демократию с точки зрения политической экономии – как на товар, вполне реально участвующий в капиталистическом обмене. Автор настаивает на том, что демократия является «товаризованной нетоварной продукцией» не в метафорическом, а в самом прямом смысле (с. 145) – но тогда, на наш взгляд, остается непонятным, кто же ее продает и кто покупает. С одной стороны, вроде бы покупателями являются широкие массы, которые в обмен соглашаются с легитимностью капиталистической системы распределения благ. Но, с другой стороны, демократия для автора синонимична власти, а власть, естественно, остается у элит. Как нам представляется, логический разрыв, нуждающийся в прояснении, возникает в момент, когда автор делает шаг от общеизвестного положения о тесной генетической связи между рыночным капитализмом и демократией к тезису о том, что демократия при капитализме служит товаром. Скорее, с политэкономической точки зрения, было бы логично рассматривать и рынок, и демократию как две ипостаси капиталистического общества, обеспечивающие легитимность как отдельным сделкам, так и всей капиталистической системе распределения в целом.

Все полноформатные статьи третьего номера «Вестника общественного мнения» собраны под одной рубрикой со всеохватным названием «Общества сегодня: институты – практики – память». При этом объединенные рубрикой материалы довольно разнородны: например, статья Евгении Лезиной «Источники изменения официальной коллективной памяти (на примере послевоенной ФРГ)» по методу вообще не типична для «Вестника». В ней, по существу, обобщена история западногерманских дебатов по поводу нацистского прошлого и подчеркнута роль, которую сыграли отдельные группы интеллектуалов в пересмотре общепринятой версии памяти о «третьем рейхе». Не совсем обычна и статья Бориса Дубина «Архив и высказывание. К социологии музея в современной России», представляющая собой скорее эссе на заявленную тему. А вот работа Алексея Левинсона «Институциональные рамки старости» как раз принадлежит к числу наиболее характерных для журнала: автор использует данные опросов для того, чтобы установить позиции россиян по таким вопросам, как возрастной предел старости, ее связь с семейными статусами, ожиданиями и привилегиями, типичными моделями поведения. Особенно интересной нам показалась та часть работы, в которой обсуждается феномен «советского человека как старого» – не только в том смысле, что люди, сформировавшиеся в советское время, сегодня подходят к порогу старости или перешагнули его, но и с точки зрения «врученности государственным институтам».

Традиционная для журнала тема постсоветского пространства представлена работами Володымыра Кулыка о языковых практиках и представлениях населения Украины и Сергея Николюка о социально-экономической ситуации в Белоруссии. Работа Любови Борусяк «Образование в России: возможность реформ и воздействие коррупции» написана по материалам Интернет-форумов. При этом, к сожалению, автор не раскрывает своего метода отбора и обобщения источников: ведь одна из главных проблем при работе с подобного рода «живой» средой состоит именно в оценке репрезентативности того или иного высказывания. Если любой текст в СМИ представляет собой коллективный продукт, отражающий баланс мнений автора и редакторов, то высказывания на форумах суть проявления индивидуалистической стихии в чистом виде. Дополнительные трудности возникают еще и потому, что на разных форумах «собирается» разная публика и для обеспечения репрезентативности необходимо, видимо, использовать материалы форумов, представляющих различные идеологические платформы.

Статья Леонида Ашкинази и Аллы Кузнецовой «Декларация о чтении как саморепрезентация», также написанная по материалам Интернета, но более строгая в методологическом отношении, опирается на количественные методы и тем самым утрачивает способность напрямую работать со смыслами, создаваемыми и воспроизводимыми в виртуальном пространстве. В целом тема форумов и блогов как вида источников, на наш взгляд, задает огромный фронт работ как раз для той части социологического сообщества, которая представлена своими трудами на страницах «Вестника», – людей, привыкших мыслить методологически и оценивать репрезентативность своих данных.

В первом номере «Общей тетради» за прошлый год обращает на себя внимание статья Александра Согомонова «Современная российская модернизация: гражданский и нравственный вызовы». Автор полагает, что все попытки модернизировать Россию, включая и современную нам, предпринимались из сугубо инструментальных соображений, без должного внимания к моральным аспектам. Тезис этот, конечно же, спорен, поскольку сама идея необходимости модернизации, чем бы она ни обосновывалась – будь то повышение качества жизни или восстановление глобального влияния России, – содержит в себе неустранимый нормативный компонент. Призывы к ориентации на «глобальную этику» будут неизбежно восприняты оппонентами автора как отказ от этики национальной и стремление подчинить Россию чуждым морально-этическим нормам. Скорее в этом контексте следовало бы вести разговор о том, что у каждого гражданина и общества в целом всегда должна быть возможность свободно сделать собственный этический выбор, – а это уже проблема политики, а не этики.

Андрей Зубов задается вопросом о сущности демократии, сформулированным вот в таком ключе: «Нами ли это выдуманная форма организации общества, удобная для нас, или это вовсе не выдуманная форма, не человеком сконструированная, а суть естественные отношения людей» (с. 41). Он, естественно, склоняется ко второму варианту ответа, трактуя демократию как нечто имманентное человеку и тесно связанное со свободой как его родовой характеристикой. Такой подход, однако, уязвим перед лицом эссенциалистского понимания природы человека: ведь если демократия имманентна человеческой природе, то должна быть возможность раз и навсегда установить правильную форму организации общества, полностью соответствующую сущности человека. А это, как показал в свое время Клод Лефор, позиция уже не демократическая, а напротив, сугубо тоталитарная.

В целом, тематика номера, как всегда, разнообразна: здесь и реформа высшей школы (Сергей Гуриев), и кластерная форма организации экономической деятельности (Евгения Шамис), и социальные сети в Интернете (Максим Трудолюбов), и понятие сетевого управления (Сергей Большаков).

«Pro et Сontra» также отвел под тему «Двадцать лет без советской власти» целый номер, пятый за этот год. В отличие от обычной композиционной модели, на этот раз отсутствует «установочная» статья, которая задавала бы общие рамки дискуссии. Открывающая номер работа Бориса Дубина посвящена эволюции представлений об августовском путче (и шире – о демократической революции конца 1980-х – начала 1990-х) в общественном мнении. Автор указывает, что разочарование в реформах наступило очень быстро – уже к концу 1991 года, то есть еще до окончательного распада СССР. Представление о «лихих 1990-х», окончательно закрепившееся в массовом сознании уже при Путине, на деле сформировалось еще в эпоху Ельцина, то есть опять-таки в ходе событий, а не постфактум. Большинство россиян так и не смогли изжить в себе советского человека:

 

«Группы хоть сколько-нибудь активных граждан, без которых реальная демократия и реальный демократический порядок в стране не возможны, сколько ни укрепляй “властную вертикаль”, не представляют сегодня в российском социуме самостоятельных и значимых субъектов социального, политического, гражданского действия» (с. 20).

 

Эта цитата, опять-таки, очень характерна для социологического и политологического дискурса 2011 года. Однако она свидетельствует и о том, что опросы не позволили социологам зафиксировать появление среднего класса, наделенного активным гражданским сознанием, – того самого, который, как объясняют нам сегодня все те же социологи, вышел 10 декабря на Болотную площадь.

Экономическая тематика представлена в номере лишь в аспекте нефтегазовой отрасли. Статья Клиффорда Гэдди и Барри Икеса, объясняющая на российском материале общие механизмы формирования зависимости от нефтяной ренты и возможные способы ее преодоления, представляет собой перевод из англоязычного сборника, выпущенного в прошлом году нью-йоркским отделением Центра Карнеги. Александр Заславский обсуждает еще более частную, хотя и важную тему: роль иностранных нефтяных компаний в российской экономике и непростую историю их взаимодействия с государством и местными партнерами.

Далее журнал идет на эксперимент в духе «Свободной мысли», публикуя два отрывка из книг, посвященных истории распада СССР и написанных в 1990-е годы: «Долой Большого брата!» Майкла Доббса и «Мавзолей Ленина» Дэвида Ремника. Следом публикуются современные статьи обоих авторов, в которых они сопоставляют свой опыт жизни в СССР в эпоху его распада с современным видением тех событий.

В отличие от текстов Доббса и Ремника, в которых доминирует историческая конкретика, в работе Стивена Хэнсона сделана попытка предложить общую теорию эволюции постсоветских режимов с опорой на социологию Вебера:

 

«[…Этот подход] побуждает социологов выводить вариации макросоциологических результатов из наблюдаемых взаимодействий индивидуальных акторов, а это позволяет более точно определить эволюционные механизмы, которые генерируют институциональные правила, способные к самовоспроизводству» (с. 114).

 

Статья Александра Кустарева «СССР: дальнейшая дезинтеграция или реинтеграция?» тоже нацелена на построение глобальных моделей, но несколько иного рода, скорее из области геополитики, нежели сравнительной политологии. Автор полагает, что СССР распался не потому, что был империей, а в силу комбинации двух факторов: с одной стороны, он был «убыточным монолитным социалистическим государством», а с другой, сохранил историческую территориальную структуру многонациональной империи и потому был «фрагментабельным». Применяя эту модель к нынешнему постсоветскому пространству, автор заключает, что его полноценная реинтеграция маловероятна в силу «неинтеграбельности» существующих на этом пространстве государств. Для того, чтобы очередное переформатирование данного пространства стало возможным, необходимо изменение территориальной организации самих государств, их перекройка с созданием «этнически немонолитных» компонентов. Только такие компоненты, по мнению Кустарева, способны в дальнейшем создавать более крупные федерации.

Название статьи Николая Петрова «Обилие слабого государства» заставляет вспомнить о классической работе Фрэнсиса Фукуямы «Императив государственного строительства», в которой как раз показано, что для успешной демократизации необходимо государство сильное, но при этом ограниченное в полномочиях, не вмешивающееся в сферы общественной жизни, способные к саморегулированию. В России, следовательно, получается наоборот: государство вездесуще, но при этом толком не способно справиться с решением элементарных задач. Минимальная эффективность обеспечивается благодаря сетевым структурам, формальным и неформальным, самой мощной из которых является чекистская корпорация. Оценив масштаб проблем, с которыми неизбежно придется столкнуться России в ближайшем будущем, Петров приходит к выводу о неизбежности перемен:

 

«Нынешнее гибридное состояние государства – переходное. Оно неустойчиво и сдвинется в ту или иную сторону в пределах горизонта прогнозирования и, скорее всего, уже в ближайшие 2–3 года».

 

На момент написания статьи автору представлялось, что развитие идет скорее в направлении советской однопартийной модели, однако он указывал и на то, что «необходимые для нормального государства институты существуют, пусть и в ослабленном виде, и могут быть относительно быстро восстановлены до необходимой кондиции» (с. 64). Вместе с тем опыт недавних попыток улучшить работу системы свидетельствует, что сама себя она реформировать не способна: «Выход ее на нормальную траекторию развития возможен лишь через кризис или серию кризисов» (с. 65). Если это действительно так, то гражданский протест становится единственно возможной надеждой на смену парадигмы развития: шансы на более радикальные, но не катастрофические преобразования существуют, и нужно подтолкнуть власть к тому, чтобы она в большей мере считалась с интересами общества. Такое прочтение нынешней политической ситуации, пожалуй, дает наибольшие основания для осторожного оптимизма.