Мое выступление посвящено давно и обстоятельно дискутируемой теме - политизации социальных наук и социологии в частности. Каждый раз, когда социологи конструируют очередной кризис, возрождается дискуссия о месте и роли социологии в обществе, ее методологических основаниях, предмете и границах. Сейчас как раз очередной приступ этого синдрома. Его симптомом является, в том числе, повышенный интерес к проблеме политизации социального знания. По моим представлениям, тенденция к политизации социологии связана не только с особенностями развития современного общества, но и с особенностями социологического знания, с тем, что социология в принципе не может избежать политизации, независимо от интенций тех или иных социологов.

 

Почему мы так проблематизируем политизацию науки? Можно выстроить следующую цепочку рассуждений, объясняющую этот феномен. Если опереться на рассуждения Курта Бэка, социальные науки в целом можно представить как растянутую и многоуровневую коммуникативную систему[2]. При проведении исследований ученые получают сообщения, передаваемые изучаемыми субъектами. В «чистом виде» эти сообщения не поддаются осмыслению, то есть представляются исследователям лишь коммуникативным «шумом». Научные теории разного уровня служат декодирующими устройствами, которые конвертируют «шум» в полезную информацию. Задача ученого - задача коммуникатора. Если предложенная теория оказывается полезным декодирующим устройством, то она сообщается другим, чтобы те тоже могли воспользоваться ее преимуществами. Таким образом, социальная наука и общество образуют петли обратной связи.

Учитывая растущий интерес к результатам исследований у публики, расширение масштабов популярных изданий, спрос на знание у бизнеса, государства и гражданского общества, можно понять тесную связь социолога с обществом. Несмотря на сомнительный престиж социального исследователя (в глазах людей он предстает зачастую как ловкач-манипулятор, ничего не понимающий в реальной жизни), парадоксальным образом внимание общества и власти к результатам эмпирической социологии достаточно высоко. Это внимание, на наш взгляд, даже возрастает, несмотря на то, что бесчисленные массовые опросы (которые, собственно, и считаются социологией в глазах публики) явно не тянут на соответствие научным критериям. Поскольку газеты должны продаваться, СМИ внимательно следят за всякого рода опросами и охотно публикуют все цифры, которые отличны от «нормальных» (кому интересно читать про то, что «нормально»?). Социологические комментарии по поводу цифр явно носят оценочный характер. Такой способ подачи информации становится способом для отдельных социологов повысить свой общественный престиж и выразить собственное мнение. Поскольку внимание привлечено к цифрам, то и позиция тех, кто их представляет, становится интересной (будь то «Левада-центр», фонд «Общественное мнение» или ВЦИОМ).

Учитывая к тому же, что большинство социологов хотело бы, чтобы их знание оказало влияние на общество, наше ремесло небезобидно. Как показывают исследования социальных психологов, публикации социологических данных действительно могут оказывать влияние на поведение, так что интерес профессионального сообщества к последствиям ангажированности вовсе не схоластичен.

Представление социологических данных в печати имеет нормативные последствия. Если мы публикуем результаты исследования о различиях в «культурных» практиках этнических групп, то это может в определенных слоях населения укреплять расовые предрассудки. Надо предвидеть последствия - иерархизацию «народов» в общественном сознании. Социолог постоянно попадает в такие нормативные ловушки. Еще хуже, если социолог заведомо разделяет обывательские предрассудки и не подвергает этого факта рефлексии (характерно, например, в связи с этим развитие целого направления в социологии - этносоциологии, не говоря уже о таких квазинауках, как этнопсихология или этнополитология). Амитай Этциони подчеркивает, что, выходя в публичное пространство, социолог должен учитывать нормативные последствия, а потому не только ответственно представлять данные, но и указывать на то, как следует интерпретировать полученные результаты[3].

Вероятно, социология в целом не может развиваться в «башне из слоновой кости», дистанцируясь от политики во всех смыслах. Об этом свидетельствует и история «национальных» социологических школ и устойчивое воспроизводство дискуссии об ангажированности социальной науки в течение всего периода ее существования. Вероятно, можно найти такие примеры, когда исследование или теоретизирование имеют весьма неочевидную (глубоко латентную) общественную актуальность и представляют интерес исключительно для научного сообщества. Это может касаться, например, дискуссии о нюансах сбора и анализа данных. Однако такие автономные социологические практики не должны избавлять исследователя от рефлексии по поводу его собственной ангажированности на разных этапах профессиональной работы. По моему мнению, политическая ангажированность имманентно присуща социальной науке (хотя ее модальность и степень присутствия может быть различной). Пусть социология претендует на разделение политического и социального знания (веберианская позиция), однако существуют причины оценивать эти претензии как несбыточные. Хотя бы уже потому, что зримо или незримо за спиной социолога стоит государство.

Неизбывная политическая ангажированность социального знания связана, во-первых, с тем, что и государство, и социология играют на одном и том же поле. Они вступают в конкуренцию либо в сотрудничество, высказывая суждения о тенденциях социальных отношений.

Во-вторых, социология дает государству язык для описания социальной реальности, подлежащей контролю и управлению. Один из социологических бонз России Михаил Горшков подтверждает уже неоднократно высказанное другими суждение, что «изначально социология являлась одним из “языков” власти, а потому была неотделима от политического процесса». Правда, надо понимать, что здесь влияние взаимно. Государственные чиновники также навязывают социальным ученым язык, которым те начинают оперировать, подводя научную базу под понятия, предложенные чиновниками или политиками. Однако важно отметить, что чиновника и социолога сплачивает то, что оба принадлежат к элите, то есть к тому кругу лиц, которые имеют власть называть.

Другой фактор неизбежности политизации социального исследователя, более сильный, нежели взаимоотношения с государством, связан с особенностями его мировоззрения, влияющими на профессиональную деятельность (это тема постоянно рассматривается при обсуждении методологии социальных наук начиная с неокантианства).

Меня интересует проблема рефлексии самого социолога по поводу его ангажированности. Кеннет Герген утверждает, что исследователь, «чьи ценности не влияют на предмет и методы его исследования или язык описания, которым он пользуется, - большая редкость»[4]. Я бы сказал, что такой исследователь, если и существовал, то уже вымер. Мы должны отдавать себе отчет в том, что социолог всегда ангажирован, поскольку так или иначе привержен определенным ценностям - и как обыватель, и как исследователь, - неизбежному продукту социализации. Как члены общества мы не в состоянии от него принципиально дистанцироваться, даже преследуя профессиональные цели (вспомним расхожую марксистскую формулу). Да и в языке нам крайне сложно подобрать такие термины, которые не носили бы прескриптивной оценки. Даже язык естественных наук и технологий идеологизируется, когда наука становится рычагом социальных изменений.

Социолог не может быть нейтральным к общественным условиям своей деятельности. Его научная социализация способствует формированию либеральных взглядов, по крайней мере, в отношении свободы исследования. Это означает, что социолог как ученый стремится к автономии. Иногда он даже неосознанно стремится к свободе от вмешательства в свою деятельность политических и экономических интересов и стремится считаться лишь с ограничениями, которые ставит ему профессиональное сообщество (этический кодекс) или он сам в силу собственных обывательских страхов, а также моральных барьеров.

Впрочем, чисто прикладная исследовательская деятельность может быть безразличной к политическим позициям. Это вопрос социализации. Если господин Федоров из ВЦИОМ воспитан в духе сервильности, то он просто ждет заказов и намеков (или прямых указаний) от власти на желаемый результат. Но можно ли считать в этом случае господина Федорова ученым-социологом?! Он, скорее, политтехнолог. Я же здесь говорю о науке, даже в ее сугубо прикладном смысле.

Как мне представляется, можно выделить два основных сценария самопрезентации социолога в публичности. Первый сценарий связан с неотрефлектированной имплицитной ангажированностью. Такой социолог склонен представлять результаты своих исследований как объективные, не связанные с его политическими предпочтениями и ценностями. И здесь встает веберовский вопрос о возможности социального исследователя дистанцироваться от своей гражданской позиции. Не хочу сейчас дискутировать на эту тему. Теоретически возможно представить исследователя, который не дает оценок, который - как социолог - циничен настолько, что «не знает», что такое хорошо и что такое плохо или не отдает себе отчета в социальных последствиях профессиональной деятельности. Но как гражданин, как обыватель он знает, что его исследование встроено в (политическую) жизнь общества. Как наиболее эффективно убить в себе гражданина во время исследования? Именно этот вопрос неустанно решает такой социолог, разрабатывая техники аналитического дистанцирования, которые вновь и вновь не вызывают полного удовлетворения. Для такой позиции характерно непризнание ангажированности и презентация результатов как «объективных» и независимых (что отражено даже в названии Центра независимых социологических исследований, где я работаю).

Другой сценарий предполагает сознательное стремление работать на те или иные интересы: либо господствующей власти, либо оппозиционных сил (у нас, правда, последнего почти не бывает). В таком случае прямая политизация исследования видна невооруженным глазом. При всем желании сохранять «объективность» происходит осознанный или неосознанный отбор и соответствующая интерпретация тех сведений, которые как-то должны способствовать достижению неких целей, оцениваемых определенным образом.

Если посмотреть из этой перспективы на развитие социологии в России за последние полвека, то, что касается позиции советских социологов, вопросов не возникает. Социология была политизирована до такой степени, что превратилась в инструмент укрепления государственной идеологии. Не знаю, насколько это все сегодня можно назвать наукой (понимаю всю рискованность этого утверждения!). Однако ни у кого из советских социологов не было сомнений, что его задача заключается в «служении народу». (Надо сказать, что я говорю об опубликованных текстах, в которых царило единомыслие; если же кто-то возразит про «кукиш в кармане» или про «писание в стол», то предлагаю считать, что если опубликованных текстов нет, то нет и социолога.) Если это «служение» декодировать, то речь шла об обслуживании советского государства, о том, чтобы способствовать укреплению государственной идеологии и достижению определяемых партийной элитой целей, освящая их авторитетом науки.

Разумеется, не стоит рассматривать советскую социологию недифференцированно. Именно среди советских социологов два сценария деятельности прикладного исследователя выявились наиболее отчетливо. Одни непосредственно обслуживали власть и даже видели в этом свое предназначение. У других присутствовал критический пафос. Они тоже работали по госзаказу, однако пытались склонять власти к реформам в рамках, конечно, государственной идеологии. От чего некоторые и пострадали (например, Юрий Левада или Борис Грушин). Подробно об этом пишет Борис Фирсов в своей книге[5]. (Неизвестно еще, какой из этих сценариев больше способствовал укреплению государства советского типа.)

Приведу пример из собственной профессиональной биографии. В конце советской эпохи я числился много лет в академическом институте, который считался идеологическим и которому по этому случаю обкомом партии поручались исследования, должные задним числом оправдать любые самые нелепые решения власти. Социологи, которые в отсутствие свободы исследований особенно налегали на совершенствование инструментария (в чем достигли немалых успехов), без проблем оправдывали ожидания обкома. В своих опросах они умели задать вопрос таким образом, чтобы получить желаемый процент. И не важно, какой задачи это касалось: то ли всенародного одобрения того, чтобы две трети выпускников школы шли в ПТУ, то ли того, чтобы предприятия перешли с двух- на трехсменный режим работы. С какой гордостью некоторые из моих коллег упоминали, что сам первый секретарь обкома на парадном форуме озвучил цифру из исследования («тут нам социологи посчитали»).

Ладно бы наши социологи были столь политизированы в советское время, когда за идеологически не выверенное высказывание или действие можно было поплатиться увольнением с работы (таких примеров немало). Но тенденции проторенного пути дают себя знать и сегодня. Ныне некоторые из нечаянно пострадавших или даже непострадавших числят себя чуть ли не диссидентами и стараются переинтерпретировать собственное прошлое. (Это, кстати, только подтверждает убежденность бывшего советского социолога в важности политической позиции, неважно с каким знаком.) Удивительно то, что в большинстве своем сделавшие советскую профессиональную карьеру «генералы» от социологии не выражают ни малейшего сомнения в правильности тогдашнего обслуживания социологией партийной власти.

Прошедший в октябре прошлого года третий Всероссийский социологический конгресс породил целый ряд «основополагающих» текстов, которые позволяют описать представления о целях социологической деятельности, распространенных среди социологов. В качестве иллюстрации я хотел бы обратиться только к позициям директоров двух формально важнейших социологических институтов, которые сформировались после раскола по идеологическим основаниям единого учреждения в начале 1990-х.

Геннадий Осипов (Институт социально-политических исследований РАН):

«Социология в СССР формировалась как самостоятельная научная дисциплина не на основе некритического перенесения западных концепций и теорий, а как наука, отвечающая научной необходимости решать внутренние потребности советского общества. Прежде всего, она была призвана обосновать формы и методы преодоления и устранения назревших социальных, социально-экономических и социально-политических противоречий»[6].

Сегодня, пожалуй, странно слышать о том, что социолог гордится своей тогдашней борьбой против угроз «единству советского общества», и тем, как он предупреждал («по этим вопросам был подготовлен и представлен в ЦК КПСС специальный материал») о возможной социальной напряженности, которая «в кризисной ситуации может быть использована в подрывных, антисоветских целях экстремистами, националистическими группами, а также агентами влияния»[7].

Разумеется, Осипов не забывает о веянии времени и упирает на «противоборство социологов-шестидесятников и партократов, социологии и власти». Мне представляется, что это высказывание отнюдь не свидетельствует о тогдашней борьбе за независимость науки. Речь идет здесь о борьбе за право обслуживать только тех партократов, которые в принципе не против существования услужливых социологов.

Сегодняшняя позиция Осипова практически совпадает с его представлениями о задачах социологии в советском обществе. Думаю, что ее разделяет большинство российских социальных исследователей, судя по массовому вступлению социологов в новую альтернативную профессиональную ассоциацию (ССР), которая создана при поддержке власти и снабжена необходимыми ресурсами. Эта позиция недвусмысленно выражена Осиповым на только что прошедшем съезде социологов: «за вхождение российской социологии в систему государственного управления обществом», за ее активное участие в решении стоящих перед страной проблем. И, разумеется, он повторил обязательное заклинание о том, что социология должна выступать «не как служанка власти, а стоять на страже российского народа». «Социологи, отстаивающие национальные интересы России, […] практически доказывают, что без введения социологии в систему научного управления российским обществом страна обречена и впредь…»[8] В своей борьбе за самобытность российской науки он не пожалел даже марксизма, которому верой и правдой служил десятилетиями (мол, марксизм заимствован с Запада, а на нем сконструирована идеологическая структура знания, куда не вписывается социология).

Директор другого ведущего социологического института - ИС РАН - Михаил Горшков не отрицает политизированности социологии в принципе и даже призывает признаться, что «случалось при этом, что она выступала служанкой власти». Отсюда он делает следующий вывод:

«…отношения между социологией и властью должны строиться на принципах партнерства и толерантности. Означает это следующее: социология помогает власти осуществлять властные функции, повышать культуру и эффективность государственного управления»[9].

Он присоединяется к идее публичной социологии, понимаемой как информирование власти об общественных нуждах. На прошедшем социологическом конгрессе Горшков выразил ставшую общим местом в выступлениях социологов обиду на власть, которая не хочет слушать их предостережений. Но то же самое мы слышим и от Осипова, который жалуется на недостаток внимания к социологам при управлении государством. «Этим в значительной мере, - пишет Осипов, - объясняется глубина кризиса, постигшего нашу страну».

Глядя на качество большинства российских исследований, я не хочу упрекать власть в том, что она в своих действиях их не учитывает. Но дело, конечно, не в этом. Проблема дистанции между социальным знанием и политической властью далеко не только российская. Так Ульрих Бек пишет о невнимании власти к социологам в принципе:

«Это, конечно, фатально для наивных надежд тех социологов, кто, естественно, хотел бы повлиять на различные дискурсы и различные типы политических и административных практик… С тем, что результаты оканчивают свою жизнь в корзине для бумаг “невежественного” бюрократа, чрезвычайно трудно смириться, поэтому жалобы на “иррациональность”, “невежество”, “технократические деформации несоциологического использования социологии становятся просто “оглушительными”»[10].

Сетования по поводу дефицита социологического влияния на принятие властных решений опираются на модель политизированной социологии. Можно привести массу высказываний социологов о взаимоотношениях государства и социальной науки. Еще, пожалуй, только два свидетельства, чтобы завершить тему. 1) Лев Гудков: «Ученые в значительной мере сохраняют инерцию государственнического отношения к науке, стремясь, как и прежде, обслуживать интересы власти»[11]. (Собственно, и деятельность «Левада-центра» не менее политизирована, на мой взгляд, а его либеральные установки свидетельствуют лишь о том, что социология в России перестала быть партийной, став многопартийной). 2) Владимир Козловский: «Происходит монополизация государством производства социологического знания и образования и вытеснение из руководства этими процессами общественности и самого социологического сообщества».

Государственная социология - это отнюдь не только российское явление. И не только следствие авторитарных политических тенденций. Как пишет Луи Пэнто, она процветает не только в государственном секторе образования и научных исследований, но и в частных социологических институтах более или менее коммерческого направления.

«Отличительной особенностью этой [государственной] социологии является ее невнимание к причинам тех или иных проблем, к используемым терминам, к построению переменных и категорий… Интеллектуалы, предрасположенные думать с помощью государства и для государства, изучают объекты, заранее сконструированные государственным здравым смыслом»[12].

Фактором процесса огосударствления науки является уже упомянутая конкуренция чиновника и социолога. Герген справедливо отмечает, что «никакое правительство не рискнуло бы иметь у себя под носом закрытую научную группу, втихую разрабатывающую инструменты общественного контроля»[13].

Я не буду комментировать приведенных высказываний российских социологов, принадлежащих к разным конфликтующим между собой сегментам нашего неконсолидированного профессионального поля. Они говорят сами за себя. Хочу только подчеркнуть еще раз, что большинство социологов не только не сомневаются в необходимости политизировать свои исследования, но и считают такую политизированность своей целью. Хорошую иллюстрацию к этой теме представляют размышления Александра Бикбова и Станислава Гавриленко о политической ангажированности советских (российских) социологов (независимо от их гражданских позиций) в их статье, опубликованной несколько лет назад в журнале «Логос»[14].

Понятно, что социологам приходится конкурировать за политический капитал на одном поле с государством. Альтернативой же может стать «обслуживание» «гражданского общества». При этом тоже не обойтись без референции к государству и к полю политики вообще. Речь идет не столько об изучении самого гражданского общества, сколько об изучении социальных феноменов исходя из перспективы гражданского общества. Так или иначе, подавляющее большинство социологов видят свою миссию в служении определенным ценностям. Относительная автономия социолога проявляется в инструментарии и аналитике, но и тут суверенитет социального знания можно поставить под сомнение.

Сегодняшние обсуждения «кризиса» российской социологии в очередной раз заставили размышлять о предмете науки, ее задачах и методологии. Эти размышления постоянны и неизбежны, они порождены отсутствием консолидированной парадигмы социальных наук. Их напряженность зависит от степени институционализации социальной науки и политических флуктуаций. На современном витке этой дискуссии появились некоторые инновации. Они связаны с идеей публичной социологии, артикулированной вице-президентом международной социологической ассоциации Майклом Буравым. В двух словах для тех, кто не следит за этими дебатами. Идея Буравого заключена в том, что он делит поле социологической деятельности на четыре части. Он различает социологию для академической и внеакадемической публики. В свою очередь, академическая социология делится им на «профессиональную» и «критическую». А внеакадемическая - на «прикладную» (по заказам, включая главного заказчика - государство) и «публичную» (активистскую социологию, направленную на диалог с обществом и, в конечном счете, на содействие изменениям этого общества). Так вот, основная дискуссия в последние годы развернулась вокруг публичной функции социологии.

Российская социология все еще недостаточно профессионализирована. При этом она всегда претендовала на участие в управлении обществом. Недостаток или отсутствие квалифицированно проведенных эмпирических исследований не мешали амбициям и жалобам на то, что власть недостаточно использует советы социологов в своей деятельности. В советские годы результативность научной деятельности оценивалась внутри сообщества по показателям «внедрения». Я уже говорил, что важно было отметиться упоминанием цифры в докладе партийного чиновника или внесением этой цифры в программные партийные документы.

Независимо от модальности и степени ангажированности и профессиональных умений, советская социология всегда была почти исключительно прикладной. Она работала не только по заказам обкомов и хоздоговорам территориально-производственных структур, но и по одному гигантскому «социальному заказу». Этот заказ на деле формулировало государство. Интеллектуалы, предрасположенные думать с помощью государства и для государства, изучали объекты, заранее сконструированные государственным «здравым смыслом».

Была ли эта социология публичной? Подвергала ли социология сомнению конечные цели общества, сформулированные официальной идеологией? Рефлектировала ли по поводу влияния результатов своих исследований на общество? Если судить по опубликованным тогда текстам (а не теперешним представлениям авторов об опубликованных тогда текстах), то в этом смысле рефлексии никакой не было. Идеологи формулировали цели, которые не подлежали обсуждению («цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи!»). Социология имела почти исключительно инструментальную функцию и признавала за собой таковую.

И вот здесь бы самое время приступить к обсуждению полезности и перспектив публичной социологии в нашей стране. Но мне остается лишь предложить обратиться к уже опубликованным суждениям российских социологов[15], которые с жаром ухватились за оптимистическую возможность влиять на развитие социальных и политических процессов в России и способствовать формированию гражданского общества в транснациональном масштабе.

Из трех возможных стратегий научной карьеры мне особенно симпатично быть профессионалом, ратующим за «чистую науку», свободную от политических пристрастий, максимально рефлектирующим влияние своей гражданской позиции на научную деятельность, старающимся отделить в себе гражданина от социолога. И хотя я понимаю, что это утопия, но это утопия, весьма полезная для процесса институциализации социологии.

Другая стратегия для моей социологической позиции откровенно чужда. Я не могу стать государственником, считающим, что социология есть один из краеугольных камней фундамента государственной идеологии. Возможно, что критики государственной политики в этой части спектра чуть симпатичнее непосредственных служителей интересов государства.

Сегодня я вынужден выбрать третью стратегию. Быть публичным социологом. В России я не вижу другого выхода, нежели вступить в открытый диалог с обществом. Я должен озвучивать критический голос различных социально исключенных групп. Я должен бороться за условия, которые позволят мне выбрать, наконец, столь милый моему сердцу первый сценарий свободного профессионала в свободной стране хотя бы на уровне использования своих профессиональных навыков.

1) Данный текст представляет собой переработанную версию выступления на ежегодной международной конференции журнала «Неприкосновенный запас» («Малые Банные чтения»), проходившей в Санкт-Петербурге 1 ноября 2008 года и посвященной теме политического измерения социальных наук.

2) Цит. по: Gergen K.J. Social Psychology as History // Journal of Personality and Social Psychology. 1973. Vol. 26. № 2. P. 309-320.

3) Этциони А. Заметки для публичных социологов // Общественная роль социологии / Под ред. П. Романова, Е. Ярской-Смирновой. М., 2008. С. 131-132.

6) Осипов Г.В. Социология в России. Как это было на самом деле // Социс. 2008. № 7. С. 4.

9) Горшков М. Уроки и перспективы отечественной социологии // Социс. 2008. № 7. С. 19.

10) Бек У. Как не превратиться в музейный экспонат // Общественная роль социологии. С. 114.

11) Гудков Л. Положение социальных наук в России (www.polit.ru/research/2005/06/29/gudkov.html).

12) Пэнто Л. Государство и социальные науки // Социология под вопросом / Под ред. Н. Шматко. М.: Праксис, 2005. С. 76.

14) Бикбов А., Гавриленко С. Российская социология: автономия под вопросом // Логос. 2003. № 2.

15) См. недавно вышедшую книгу: Общественная роль социологии.