[стр. 143—162 бумажной версии номера]

В публикациях последних десятилетий, посвященных механизмам формирования и реализации политики на высших уровнях власти в СССР, традиционно много внимания уделяется патрон-клиентским отношениям[1]. Под ними подразумеваются группы чиновников, действующих в собственных интересах и объединенных фигурой патрона. В постсоветской историографии доминирует точка зрения, согласно которой страной посредством заведомо некомпетентного и тотально коррумпированного партийного аппарата управляли полуграмотные и немощные старцы из Политбюро[2].

Автор данного текста в 2007—2018 годах проводил комплексное исследование аппарата Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза[3]. Оно было основано на интервью с сотрудниками, работавшими в этой организации в 1953—1985 годах (всего около 120 респондентов), и на анализе корпуса опубликованных и неопубликованных мемуаров (около 70 книг и брошюр). Интервью проводились по методике глубокого интервьюирования, с помощью так называемой «полусвободной анкеты», состоявшей примерно из 300 вопросов. Обычно с информантом проводились две—три встречи, однако в некоторых случаях их было больше. Разумеется, за несколько встреч весь список вопросов исчерпать было невозможно, однако даже те, что удавалось задать, помогли добыть немало интересной и важной информации по широкому спектру тем. Интервью с сотрудниками аппарата ЦК дополнялись беседами с их бывшими коллегами из других сфер высшей советской бюрократии и обслуживающими их экспертами, с членами их семей, архивными розысками, а также сбором свидетельств о контактах с аппаратом ЦК КПСС в мемуарах бывших советских чиновников, дипломатов, директоров промышленных предприятий и высокопоставленных военных[4].

Одной из ключевых задач исследования стал поиск адекватного описания механизма принятия решений в аппарате ЦК КПСС[5]. Насколько адекватен получивший распространение в эпоху перестройки термин «телефонное право»? Насколько был важен (исследованный Аленой Леденевой) «блат» в заполнении кадровых позиций и продвижении нужных решений?[6] Действительно ли все чиновники участвовали в «административном рынке», как пишет социолог Симон Кордонский?[7]Да и в целом: как они управляли страной и какова была их мотивация для принятия тех или иных решений?

Способы функционирования механизма управления

В начале статьи мне кажется важным сказать несколько слов о ключевых способах и инструментах функционирования аппарата ЦК КПСС, зафиксированных в ходе исследования. Они подробно описаны в ряде других статей автора[8], поэтому в данном разделе будут лишь кратко перечислены.

Устная коммуникация во всем высшем слое советской бюрократии была куда более мощной и значимой, чем письменная. В частности, подавляющее большинство «директивных указаний» в партийном аппарате отдавались устно, подавляющее большинство совещаний и других форм принятия решений официально не фиксировались. Тем не менее можно найти адекватные источники фиксации устной коммуникации. Это рабочие записные книжки (и другие типы неформальных рабочих записей), которыми вынуждены были обзаводиться все сотрудники аппарата. В них они заносили многочисленные указания руководства, а также полуофициальную информацию. Также там фиксировались мнения участников совещаний или позиции руководства по тому или иному вопросу. Подобные книжки можно обнаружить в частных архивах бывших сотрудников аппарата и членов их семей. Некоторые из них удалось получить для архива «Forschungsstelle Osteuropa»[9].

Вместе с тем «телефонное право» как термин не упоминается ни в одном из интервью. В перестроечной прессе оно описывалось как практика телефонных звонков с директивными указаниями государственным чиновникам от чиновников партийных, однако, судя по всему, «телефонное право» имело довольно ограниченный характер.

Куда более распространенными в деловых отношениях были практики рекомендаций («советов» и «согласований»), то есть мягкого, полуобязательного давления. Рекомендация оставляла возможность «взять на себя ответственность» или апеллировать к вышестоящему партийному начальнику через другие должностные лица. Ее же можно интерпретировать как форму принятия коллективного решения с учетом мнения сторон и наличием арбитров. Нередко рекомендации запрашивались государственными чиновниками у партийных, чтобы разделить ответственность за возможные неблагоприятные последствия того или иного решения, которое они, в принципе, могли — и даже обязаны были — принимать самостоятельно.

Блат (то есть получение незаконных или законных, но дефицитных благ посредством знакомства), патрон-клиентские отношения или участие чиновников в «административном рынке» — некоторые из множества, а отнюдь не доминирующие мотивы поведения высшей бюрократии. Общественно-порицаемые (блат) или тем более криминальные (взятка) формы поведения несли для высшего чиновничества слишком высокий риск для репутации, и потому блат имел множество ограничений, а откровенно криминальное поведение было мало распространено. Персональная возможность «торговать должностью» — то есть принимать те или иные решения исходя из договоренностей с другими чиновниками в рамках «административного рынка» — была ограничена должностными обязанностями, личной идейной мотивацией, долгосрочными стратегиями в отношении карьеры и будущего семьи, а также действиями других коллег. По той же причине большие ограничения имели патрон-клиентские отношения, которые во многих случаях подвергали чиновника слишком высоким политическим рискам. После расцвета политических кланов в эпоху Хрущева[10], в период правления Брежнева со многими типами кланов (прежде всего региональными) велась систематическая борьба.

Существенно бóльшую роль в аппарате ЦК КПСС играло явление, известное как «личные связи». Это различные типы горизонтальной и вертикальной коммуникации, которые в каких-то случаях были долговременными, но в основном носили необязательный и нередко краткосрочный характер. На основе «личных связей» внутри партийного аппарата формировались различные группы влияния, возникающие на основе идеологической (например «ревизионисты» и «сталинисты»), профессионально-отраслевой (например «угольщики» и «железнодорожники»), региональной (например «ленинградцы» и «сибиряки»), поколенческой и даже коммеморативной (например «фронтовики», «казаки») идентичностей. Каждый сотрудник аппарата принимал решение примкнуть или нет к той или иной группе, однако далеко не всегда участие в их деятельности носило устойчивый характер. Сотрудник аппарата мог состоять во многих группах влияния или демонстрировать свою дистанцию от них всех.

Партийный аппарат не был единственным источником власти и подвергался мощному воздействию со стороны других групп, имевших в СССР свои «куски власти» в виде доступа к тем или иным ресурсам или прочим источникам влияния. Такими группами были, например, советские «селебритиз» (знаменитости — от актеров до космонавтов) или высокопоставленный генералитет.

Большинство сотрудников аппарата ЦК КПСС часто менялись, средний срок работы в аппарате составлял примерно пять лет. Для типичного «аппаратчика» работа была чем-то типа стажировки с неопределенным сроком окончания. Поэтому у него не было резона ссориться с профессиональной средой, регионом или ведомством, из которого он попал на работу в ЦК. Это обеспечивало возможности для различных групп влияния лоббировать их интересы через «своего человека».

Административный пинг-понг

Исходя из вышесказанного можно утверждать, что ключевым механизмом принятия решений в аппарате ЦК КПСС, Секретариате и Политбюро ЦК КПСС был процесс согласования интересов множества участников (акторов), действующих как внутри аппарата, так и вне его. Я называю это явление «административным пинг-понгом».

Наиболее значимыми акторами были институты (например партийные и государственные учреждения) и регионы (республики, области). Они имели консолидированные интересы (например по вопросу сохранения или увеличения бюджета), однако внутри них в свою очередь могли существовать различные группы влияния (например по вопросу поддержки определенного проекта). В результате решение существенного для этих акторов вопроса могло быть согласовано на начальном (стартовом) уровне, а могло быть принято в результате очень сложной административной интриги с участием первых лиц партии и государства.

Например, заместитель главного редактора крупного московского издания мог сразу согласовать с инструктором ЦК КПСС публикацию «проблемной», то есть поднимающей новую тему и критикующей определенные недостатки, статьи. Однако тот мог и отказать. Если заместитель главного редактора не сдавался, считая, что публикация все-таки важна, он мог обратиться к своему прямому начальнику — главреду. Тот имел возможность предпринять следующие действия. Он мог проконсультироваться с одним из руководителей Главлита (цензуры) и с учетом его мнения апеллировать к партийному чиновнику достаточно высокого ранга — заместителю заведующего отделом аппарата ЦК КПСС. Разумеется, к тому из заместителей заведующих одного из несколькими отделами (например Отделом пропаганды, которому подчинялись СМИ; профильным отраслевым отделом, к которому тематически относилась проблема, или Организационным отделом, в ведении которого находился регион, где эта проблема была обнаружена), кто заведомо разделял взгляды главного редактора на обсуждаемую проблему. «Замзав» взвешивал риск подобной публикации в актуальной политической обстановке. При этом он ориентировался на мнение и информацию близких ему идеологически чиновников аппарата. Он консультировался с заместителем заведующего другим отделом, к ведению которого могли относиться вопросы, поставленные в статье, вносил необходимую корректуру в статью и мог санкционировать ее публикацию при условии одобрения секретаря ЦК КПСС, который курировал идеологическую сферу, определенную отрасль или региональную тематику. К последнему мог обратиться заместитель заведующего отделом аппарата ЦК КПСС, или главный редактор (если его издание было достаточно крупным), или заместитель руководителя ведомством, которому подчинялась газета (например советских профсоюзов — ВЦСПС). Если «рабочий секретарь» отказывал, а публикация поднимала «принципиальную проблему», то вопрос о статье мог быть вынесен и на заседание Политбюро. Для этого существовало множество путей. Например, глава ВЦСПС был членом Политбюро и мог запустить бумагу со своей резолюцией. Или же — один из спичрайтеров Генерального секретаря был однокурсником главного редактора по институту, и тот мог к нему обратиться за помощью в случае крайней необходимости. А тот уже, убежденный в правильности идеи, мог передать текст статьи шефу.

Инструктор Отдела машиностроения Владимир Чугуев рассказывает о взаимоотношениях аппарата ЦК КПСС и Совета министров СССР в типичной для этой категории информантов косноязычной и уклончивой манере:

Владимир Чугуев: Когда планы готовились, годовые или пятилетние, или когда решались вопросы особых заданий. Вот по мелиорации там специально деньги надо было особое задание, деньги выделить, определиться, когда, сколько — вот тут мы иногда там [в Совете министров. — Н.М.] бывали. Но это решалось проще всегда, потому что все эти документы были, все согласны, вопросов нет. А не согласны — значит, даешь задание, они разбираются. Тогда уже они докладывают, как они решили, тогда уже ты согласен.

Ольга Сибирева: А если не согласен?

В.Г.: Опять же есть инстанции, как говорят, по инстанциям пошло: завсектором начинает заниматься, замзав отделом или завотделом, кто-то из них, по ступенькам. И все это решается. В какую сторону — это другой вопрос, все зависит от возможности и цели[11].

В другом распространенном случае «мячиком» такого «пинг-понга» был чиновник аппарата ЦК КПСС, ответственный за разработки конкретного документа. Появление документа могло быть инициировано как решениями самого аппарата (например по итогам проверки, которую они провели в определенном регионе и по определенной теме), так и внешними инициативами. Например подобной инициативой мог быть запрос министерства на увеличение или уменьшение объемов производства определенного продукта или постройку нового крупного завода. Это же решение могло быть выработано в ходе совещаний экспертов, приглашенных в аппарат ЦК КПСС на рабочую встречу, или заседаний специальной рабочей группы на одной из дач (комплексов для работы и отдыха, находящихся в ближнем Подмосковье) аппарата ЦК КПСС. Однако оно нуждалось в согласовании с «отделами» (основной структурной единицей аппарата ЦК КПСС), чьи интересы оно затрагивало, прежде чем обрести окончательное оформление в виде решения Секретариата или тем более Политбюро ЦК КПСС.

Хорошо, если этот документ был заранее устно согласован с ключевыми сотрудниками в отделах, отвечающих за данную проблематику. В противном случае письменный документ мог вернуться назад с отрицательной визой, и его приходилось переделывать заново — и еще раз проводить через согласования. Поэтому чиновник, отвечающий за документ, лично бегал по этажам зданий, входящих в комплекс аппарата ЦК КП, и часами ждал в приемных, чтобы иметь возможность ответить на вопросы подписывающих документ заведующих отделами или их заместителей. Разумеется, заведующие отделами, подписывая документ, следили, чтобы он не нарушал интересов их профессиональных сфер (отраслей). Они одновременно официально курировали (то есть контролировали состояние дел) эти отрасли от лица партийных органов и «утверждали» (во многих случаях фактически назначали) в них руководство, но в то же время представляли интересы этих сфер в мире партийной политики. Они выступали их защитниками и покровителями перед лицом конкурентов из других сфер, боровшихся за свою долю национальных ресурсов, перераспределяемых в том числе (или в значительной мере) путем принятия и реализации партийных постановлений.

Инструктор сектора средней школы Отдела науки в 1957—1982 годах Галина Сарафанникова, немного путающая названия ветвей власти, но точно знающая, к кому надо обращаться, вспоминает об этом так:

Ольга Сибирева: Вы когда-нибудь общались с кем-нибудь из Совмина? Там же соответствующий департамент был, который образование курировал?

Галина Сарафанникова: Мы знали куратора, это был Попов, не помню его имени и отчества, но это был человек, на которого при необходимости мы выходили, согласовывали, представляли свои документы. Он иногда приходил в отдел, но чаще всего все-таки к нему доставлялись какие-то проекты, документы. Да, был куратор отдела просвещения.

О.С.: Какая-то разница в подходах или особенности работы, отличные от ЦК, в этом департаменте были?

Г.С.: Видите ли, одно дело — мы, общественная организация, а там — государственные органы. Это главное отличие. Все-таки мы разрабатывали какие-то проекты законов с привлечением широкой общественности, документ окончательно вносился в Совмин через него. Бюджет народного образования согласовывался с ним уже руководством Совмина. Он был полномочный представитель в Совмине по делам образования. У них законодательные функции — в этом существенная разница[12].

Говоря о роли аппарата ЦК КПСС в целом, можно констатировать, что, несмотря на репутацию финальной инстанции по всем вопросам (которую аппарат ЦК КПСС сознательно поддерживал), в реальности по многим — если не большинству — вопросов он исполнял функции «фасилитатора». Это значит, что он либо сам выявлял комплексные проблемы, либо откликался на запросы различных лоббистов (включая региональные партийные комитеты), просящих решить тот или иной вопрос или проблему. Далее аппарат занимался модерацией дискуссии, пытаясь найти компромисс между игроками. Вот как, например, два ладящих между собой инструктора из разных отделов аппарата ЦК КПСС с ведома своих начальников помогали в коммуникации двум находящимся в неприязненных отношениях министрам, чьи ведомства они курировали. Инструктор Отдела машиностроения (1982—1988) Владимир Белоусов:

Владимир Белоусов: Я постоянно сотрудничал с оборонным отделом [ЦК КПСС], потому что Минприбору достаточно много было необходимо комплектации для производства. А Министерство электронной промышленности было одним из базовых поставщиков. Поэтому снабженцы просят из министерства, они между собой договориться не могут, [как и министр приборостроения, средств автоматизации и систем управления СССР Михаил] Шкабардня с министром электронной промышленности, мной очень уважаемым [Александром] Шокиным. А у нас — нормальные контакты. Поэтому приходишь на коллегию и говоришь: “Там то-то и то-то, сколько можешь сделать?”. Нормальные отношения были, они к нам тоже — поставка приборов каких-то. На таких, я бы сказал, неформальных отношениях мы встречались и разговаривали. А иногда бывало так, что ты придешь, а его уже поднакачали со всей страны — этот приходит, другой, значит, смотришь тогда: сегодня разговор сложный будет. Тем не менее пришел — говори. Он говорит: “Я не могу, мне сейчас дали задание, что мы — резиновые, что ли?” — “Ты успокойся. Давай отложим, завтра я посмотрю”. Приходишь на другой день, настойчиво приходишь — куда деваться. Он говорит: “В этом [году] — нет”. Прямо при тебе начинает звонить в министерство.

О.С.: С кем именно вы в оборонном отделе сотрудничали чаще всего?

В. Б.: С инструктором, со своим коллегой. На уровень завсектором редко выходил. Владимир… Мой тезка. Минприбор, радиопром кто курировал. Там ребята хорошие были, нормальные, очень грамотные»[13].

Помогали чиновнику в принятии документа прежние решения, принятые Политбюро и Секретариатом ЦК КПСС и определявшие правила игры в разных сферах. Опасения нарушить в новом документе то или иное постановление, тем более принятое относительно недавно (пять—семь лет назад), было одной из наиболее серьезных причин для беспокойства у партийных чиновников. Чтобы этого не случилось, любой подготавливаемый документ просматривали наиболее опытные бюрократы — заведующие секретариатами отделов. Они обычно работали на этой должности десятилетиями, вели свои подсобные картотеки документов и, в отличие от прочих, довольно часто сменяемых, сотрудников помнили и могли проверить подобные вещи.

Если вопрос не был и не мог быть решен на более низких уровнях, он выносился на рассмотрение Секретариата и Политбюро ЦК КПСС. По мнению автора этого текста, именно они были частями коллективной диктатуры, правящей СССР. Одновременно они выполняли функции органов, занимавшихся финальным согласованием позиций больших «групп интересов». Об этом мы и поговорим подробнее.

Официальные согласительные институты

Аппарат ЦК КПСС внешне имел жесткую структуру и иерархию. Отделы контролировали определенные сферы, внутри них сектора контролировали определенный набор ведомств и тем, внутри секторов каждый инструктор «вел» свои ведомства или учреждения, курировал по тематике сектора определенные регионы. Группы близких по своим функциям отделов контролировали «рабочие» секретари ЦК КПСС, которых в свою очередь курировали члены Политбюро в статусе секретарей ЦК КПСС.

Вместе с тем в рамках этой структуры существовало множество официальных согласительных институций, в работе которых принимали участие представители разных отделов аппарата ЦК КПСС, а также других институций (экспертных, партийных, государственных, псевдообщественных организаций, СМИ). Иерархически (в зависимости от реального статуса) их можно перечислить в следующем порядке.

Совещание в аппарате ЦК КПСС (в рамках сектора, отдела, у секретаря ЦК) — они проводились достаточно часто и по разным поводам.

Вот как проходили совещания у секретаря ЦК КПСС по оборонным вопросам (и члена Президиума ЦК КПСС) Леонида Брежнева в конце 1950-х — начале 1960-х годов. Рассказывает бывший помощник министра обороны Дмитрия Устинова:

«И, надо сказать, Брежнев в короткие сроки смог освоить новое для себя дело. И ведь как! Приглашал к себе заведующего отделом оборонной промышленности ЦК, специалистов из этого отдела, министров, ведущих конструкторов техники. И с ними он выверял каждую фразу в уже одобренных, со всеми визами постановлениях ЦК, которые оставалось только проголосовать на Политбюро. Спрашивал присутствующих: “А как можно осуществить это? А это?” Всем приходилось выкладывать свои аргументы, а Брежнев потихоньку вникал в суть вопроса. И одновременно оценивал деловые качества людей. Это ведь был не тот Брежнев, которого помнят сейчас»[14].

Выездная комиссия аппарата ЦК КПСС. Она действовала — обычно в течение недели — в определенном регионе для проверки определенной области деятельности. В нее, как правило, входили представители нескольких отделов аппарата ЦК КПСС и приглашенные эксперты из академической, вузовской и журналистской среды. В настоящее время трудно оценить, сколько таких групп создавалось, но предположительно не менее 10—12 в год.

Временная рабочая группа. Это были сотрудники аппарата и эксперты, заседавшие в постоянном или переменном составе на одной из партийных дач. Они работали с документами (реже — с приглашенными экспертами и чиновниками), которые поступали из различных партийных и государственных ведомств, над разработкой проекта постановления или доклада одного из первых лиц. В аппарате ЦК КПСС перманентно работали несколько подобных групп, однако перед значительными событиями — такими, например, как съезды партии, — их число (и численность) увеличивались, а также создавались конкурирующие группы для работы над одним и тем же документом.

Комиссия Политбюро — это был, как правило, постоянный орган, по определенной (чаще всего международной) проблеме, включавший в себя представителей аппарата ЦК КПСС и нескольких государственных ведомств. В настоящее время автору известно о существовании примерно 12 подобных комиссий в период с середины 1960-х до середины 1980-х, однако, вероятно, их было больше[15].

И, наконец, высшим согласительным институтом было принятие документа собственно на заседании высшего партийного органа — Политбюро. Документ принимался общим голосованием, которому предшествовали неформальные согласования (о которых мы поговорим ниже) и формальное голосование (или процедура письменного опроса). Документ рассылался членам Политбюро для подписи и замечаний. Отсутствие подписи означало несогласие. Замечания обычно вели к его переработке.

Более того, в соответствии с традицией, заложенной Брежневым после прихода к власти, визированию членами Политбюро подвергался каждый документ, исходящий от имени одного из его членов. Прежде всего это касалось публичных докладов или статей в официальной печати.

Помощник Андропова — Игорь Синицын — вспоминал об этом так:

«По сложившейся традиции, которая якобы подчеркивала “коллегиальность” партийного руководства, Черненко рассылал проект документа членам Политбюро с припиской, что “материал направляется на консультацию и для сведения”. Это означало, что всякий старец из высшего ареопага страны может его либо критиковать и рецензировать, либо просто поставить подпись, что читал... Я не слышал ни об одном случае, когда бы из Общего отдела ЦК КПСС вернулись красные конверты с текстом Андропова, на котором были хотя бы единичные поправки или пометки членов ПБ»[16].

Неформальные институты согласования на уровне аппарата ЦК КПСС

Наряду с формальными, хотя и нередко засекреченными (как комиссии Политбюро), институциями и механизмами работы аппарата ЦК КПСС значительное влияние имели полу- или вовсе неформальные центры влияния. Они были теми же институтами согласования, только работающими быстро и эффективно, без лишней бюрократизации, длительных бесплодных заседаний и ненужных бумаг.

Типичным «низовым» полуофициальным центром такого рода были совещания в секторе полиграфии Отдела пропаганды ЦК КПСС, которые ежегодного рассматривали вопрос распределения всей производимой в стране и экспортируемой бумаги для потребностей различных издательств и СМИ. В них принимали участие сотрудники этого сектора, сотрудники полиграфического отдела Управления делами аппарата ЦК КПСС (они контролировали партийные издательства и были одним из крупнейших потребителей бумаги в стране) и представители соответствующего отдела Госплана СССР. Перед совещанием сектор полиграфии Отдела пропаганды собирал заявки от всех крупных издательств. При этом распределение бумаги шло очень конкретно — по сортам и по предназначению для различных видов полиграфической промышленности[17]. Уровень компетенции сотрудников со стороны аппарата ЦК КПСС был очень высок: в этом секторе и в полиграфическом отделе Управления делами работали почти исключительно бывшие руководители комсомольской организации Московского полиграфического института, сделавшие впоследствии значительные карьеры в полиграфической отрасли.

Пример центра согласований на более высоком уровне приводит в своих мемуарах бывший член Политбюро Вадим Медведев. Он вспоминал, что во времена Леонида Брежнева существовал «узкий рабочий кабинет», в который входили управляющий делами ЦК КПСС Георгий Павлов, первый заместитель Отдела организационно-партийной работы Николай Петровичев, заведующий отделом науки и учебных заведений Сергей Трапезников, заведующий общим отделом Клавдий Боголюбов. Этот «кабинет», который просуществовал почти два десятилетия, был ликвидирован только с приходом Юрия Андропова. Именно на совещаниях названного «кабинета» готовились материалы к заседаниям Политбюро и Секретариата ЦК КПСС и была возможность повлиять на решение практически любого вопроса[18].

Неформальные институты согласования на уровне Политбюро ЦК КПСС

Однако вся эта деятельность рядовых и не рядовых аппаратчиков ЦК КПСС в значительной степени зависела от того, каких договоренностей достигнут члены Политбюро. Стоит напомнить, что люди со статусом секретаря ЦК КПСС, то есть работающие в центральном партийном аппарате, составляли в Политбюро меньшинство, пусть и самое влиятельное. Остальные члены Политбюро были высокопоставленными государственными чиновниками или руководителями региональных партийных организаций. У каждого из них был свой большой аппарат сотрудников, который формулировал для них специфические подходы для решения различных проблем, зачастую далеко выходивших за пределы компетенции этих организаций[19].

Как говорил в интервью бывший помощник министра обороны Дмитрия Устинова, даже в этой специфической сфере среди членов Политбюро находилось сразу много людей, имеющих собственное мнение:

«Но, когда вставал вопрос о приеме той или иной системы на вооружение, оказывалось, что у каждого конструктора в правительстве и Политбюро свои покровители, через которых они протаскивали свое детище»[20].

Таким образом, в ходе заседаний Политбюро должно было проходить публичное столкновение разных подходов. Продолжительные баталии на заседании этого важнейшего в стране органа были очевидно невыгодны его участникам. Невыгодны по причине того, что на заседаниях присутствовало много «лишних» людей (заведующие отделами аппарата ЦК КПСС, главный редактор «Правды», приглашенные для обсуждения конкретного вопроса чиновники), надо было обсудить за ограниченное время много вопросов, в дискуссии можно было слишком «раскрыться», проговориться, обрести невыгодный имидж. Поэтому вокруг Политбюро наблюдается особенно много неформальных центров согласования. В основном в них участвовали «московские» члены Политбюро — те, кто постоянно находился в Москве. Представители региональных партийных организаций (Украины, Ленинграда и других) традиционно находились на «вторых ролях».

Секретарь ЦК КПСС Владимир Долгих в своих мемуарах пишет о лоббировании в начале 1960-х инициативы развития Норильского горно-металлургического комбината (на что требовались огромные средства), который он тогда возглавлял. Ниже речь идет об одном из форматов подобных согласований:

«Тогда в моде были совместные часовые обеды в Кремле главных руководителей ЦК КПСС и правительства. Бывал на этих обедах и [Петр Федосеевич] Ломако [член Бюро ЦК КПСС по РСФСР, покровитель Долгих. — Н.М.]. На одном из них он рассказал Никите Сергеевичу о Талнахе [очень перспективном месторождении на территории комбината, требующего средства на освоение. — Н.М.], тот заинтересовался, даже выразил пожелание при удобном случае побывать в Норильске. Это уже значило для нас немало. С подготовленным проектом постановления Совмина СССР о строительстве разведочно-эксплуатационной шахты в Талнахе мы вновь пошли по руководящим кабинетам. И победили»[21].

Куда больший масштаб и число участников имели публичные и закрытые приемы, которые в период правления Хрущева (и отчасти в первые годы правления Брежнева) были часты и многолюдны. Присутствовавшие на них крупные партийные чиновники имели возможность для неформального обсуждения интересующих их вопросов.

Брежнев знал по собственному опыту, к чему могут привести плохо контролируемые «первым» встречи членов Политбюро между собой. Потому он отменил многие хрущевские традиции, в том числе долгие совместные трапезы и многолюдные охоты. Вероятно, важнейшей площадкой для неформальных переговоров стала так называемая «Ореховая комната», располагавшаяся по соседству с залом заседаний Политбюро. Бывший заведующий орготделом ЦК (1983—1985) и затем член Политбюро Егор Лигачев рассказывал:

«Так называемая “Ореховая комната” с большим круглым столом, за которым перед заседаниями обменивались мнениями члены высшего политического руководства. За этим круглым столом в предварительном порядке, так сказать неофициально, без стенограммы и протокола, иногда обсуждались важнейшие, наиболее сложные вопросы повестки дня. Поэтому бывали случаи, когда заседание начиналось не в одиннадцать ноль-ноль, а с запозданием на пятнадцать—двадцать минут. Разумеется, в заседаниях принимали участие кандидаты в члены Политбюро и секретари ЦК, но они собирались уже непосредственно в продолговатом зале, за длинным столом, где за каждым негласно было закреплено постоянное место»[22].

Другим важным местом был зал официальных делегаций в аэропорту во время прилетов и отлетов первого лица государства. Лигачев вспоминает:

«Процедура проводов и встреч Генерального секретаря ЦК КПСС сложилась давно. [...] В аэропорту каждый раз собирались не только члены Политбюро, но и кандидаты, секретари ЦК КПСС. [...] Обычно о дне и часе проводов накануне оповещал общий отдел. Съезжались, как правило, порознь минут за 20—30 до намеченного срока. И там, в холле небольшого правительственного аэропорта “Внуково-2”, начиналась интенсивная работа… Шел очень активный обмен мнениями, здесь же договаривались, как решать те или иные вопросы, требовавшие взаимодействия нескольких членов ПБ. [...] На следующий день в газетах обязательно появлялась официальная фотография проводов. Знаю, что эту фотографию с большим вниманием изучали многие люди не только у нас в стране, но и за рубежом: по тому, как выстраивались вокруг Генсека члены Политбюро, пытались определить расстановку сил в политическом руководстве. Это тоже давняя традиция»[23].

Замзав Отделом соцстран Георгий Шахназаров рассказывает о более раннем периоде встреч во «Внуково-2» так:

«Встреча проходила так, словно Генеральный вернулся из космического полета или мы с ним не виделись два десятка лет. Выстраивалась длинная шеренга, сойдя с трапа, он троекратно обнимал и лобызал каждого. Затем шли в просторный холл аэропорта, где подавали чай и кофе со сладостями. Генсек подробно посвящал соратников в содержание своего разговора с союзными лидерами [социалистических стран. — Н.М.]. Иногда там же давались поручения помощникам или работникам отдела [соцстран. — Н.М.], но чаще чаепитие сводилось к безусловному одобрению сделанной Генеральным титанической работы, похвалам его проницательности и умению тактично направлять развитие социалистического содружества. Покончив с этой темой, переходили к внутренним делам. Соратники ставили лидера в известность о событиях, произошедших в стране за время его отсутствия. Разумеется, он и в поездках получал информацию, но только крайне неотложную. Договаривались, на что обратить внимание, что обсудить на очередном заседании Политбюро. Затем Генеральный, сердечно попрощавшись с каждым из присутствующих, уезжал, за ним в соответствии с рангом покидали аэропорт соратники. Но разъезд имел свою “нагрузку”. Люди, принадлежавшие к разным отсекам власти, использовали эту мимолетную встречу, чтобы напомнить о себе друг другу, о чем-то условиться или просто отметиться в своей принадлежности к тому, что можно было назвать политическим ядром партии и государства»[24].

Еще одним форматом неформальной коммуникации, имевшим большое значение, была «комната президиума» в период съездов и пленумов ЦК КПСС. В ней члены Политбюро и Секретари ЦК обсуждали ход мероприятия и оперативно решали многие вопросы — не только касающиеся того, кого пускать или не пускать на трибуну (из самовыдвиженцев), но и кого выдвигать в ЦК и другие руководящие органы.

Многие вопросы, однако, в основном в 1950—1960 годы, согласовывались во время многочисленных в тот период охот и последующих застолий[25]. Однако Брежнев постепенно заменил коллективные охоты на индивидуальные, куда приглашал одного-двух-трех человек. Аналогичным образом он приглашал к себе небольшие группы членов Политбюро (равно как и других высших чиновников) во время своего отдыха в Крыму.

Первое лицо и контроль над неформальными коммуникациями

Все эти формы коммуникации, будучи «неформальными», непротоколируемыми, одновременно находились под личным контролем Генерального (Первого) секретаря или, в случае его отсутствия, проходили в присутствии неформального «второго» (вторых — как в случае Суслова или Кириленко) секретарей.

Если оставить в стороне неизбежный формат «Ореховой комнаты», «комнаты президиума» и «зала прилета официальных делегаций», от Хрущева к Черненко — в зависимости от характера и состояния здоровья первого лица — существенно менялся наиболее распространенный метод неформальной коммуникации между руководителями страны. При Хрущеве очевидным образом доминировал формат полузакрытых, но публичных мероприятий: приемы, на которых первый секретарь был так или иначе доступен даже для рядовых участников мероприятия; охота; совместные поездки по стране или за границу; курортные посиделки, собиравшие вместе нескольких членов Президиума и региональных руководителей; коллективное празднование дней рождений и даже свадеб[26].

При раннем Брежневе (до начала его болезни в первой половине 1970-х) основным форматом становятся телефонные переговоры и личная коммуникация первого лица с одним из сподвижников в своем рабочем кабинете[27]. Вводится и новая традиция: прием групп региональных руководителей, приехавших на пленумы и съезды партии. По мере ухудшения состояния здоровья Брежнева прежние форматы общения сокращались и в результате к концу 1970-х были замены новым — созданием постоянного канала неформальной связи: Черненко—Брежнев[28]. Из лиц, облеченных властью, лишь Черненко обладал постоянным доступом к Брежневу. Все остальные, включая членов Политбюро, фактически были вынуждены коммуницировать с первым лицом через него, а между собой — только в официальной обстановке (заседание Политбюро, Секретариата, президиумы съездов и упоминавшиеся выше полуофициальные площадки).

Михаил Горбачев в своих мемуарах так описывал роль Черненко, который непрерывно помогал Брежневу даже на заседаниях Политбюро:

«Соседство с Константином Устиновичем [за столом заседаний Политбюро. — Н.М.] также создавало определенные неудобства. Он постоянно вскакивал с места, подбегал к Леониду Ильичу и начинал быстро перебирать бумаги:

— Это мы уже решили... Это вам надо зачитать сейчас... А это мы сняли с обсуждения...»[29].

Самостоятельно организовать неформальную встречу у представителей первого политического эшелона права не было, хотя до 1965 года походы в гости членов Президиума ЦК, не говоря уж о чиновниках меньшего ранга, были нормой. Тот факт, что подобные «гостевания» привели к отставке Хрущева, поскольку использовались для подготовки заговора и убеждения несогласных, послужил хорошим уроком для Брежнева, который, по всей видимости, ввел негласный запрет на подобные мероприятия. Михаил Горбачев, попавший в Москву в качестве секретаря ЦК в 1978 году, приводит в своих воспоминаниях примечательный эпизод, когда он позвал в гости своего патрона Юрия Андропова, с которым они не раз жарили шашлыки в Пятигорске, и услышал в ответ сухое: «Сейчас, Михаил, я должен отказаться от приглашения»[30]. Затем Андропов обосновал свой отказ боязнью «пересудов». И действительно, другие мемуары и интервью не содержат свидетельств ни об одном неофициальном визите представителей первого эшелона номенклатуры брежневского периода друг к другу в течение 1970-х — начала 1980-х. В брежневский период руководители партии и страны даже на отдыхе старались дистанцироваться друг от друга — несмотря на то, что находились, как и прежде, в одних и тех же санаториях и примерно в одно и то же время. Нами Микоян в своих воспоминаниях приводит примечательный эпизод, когда на курорте ее тесть Анастас Микоян в конце 1960-х «из деликатности» специально перенес привычное ему время купания в бассейне, когда узнал, что там в этот час намерен плавать премьер страны Алексей Косыгин, приехавший позже Микояна. За несколько недель хорошо знакомые и симпатизирующие друг другу руководители страны лишь несколько раз позволили себе, беседуя, прогуляться по дорожкам парка, и еще один раз Косыгин согласился зайти к Микоянам в гости и распить бутылку[31].

Тем не менее в состоянии фактического отсутствия политического лидера необходимо было реально определять следующие шаги во внутренней и внешней политике. В результате в верхнем эшелоне власти сложились несколько групп влияния. Наиболее крупной, сформировавшейся в конце 1970-х, стала группа министра иностранных дел Андрея Громыко, министра обороны Дмитрия Устинова и председателя КГБ Юрия Андропова, которые, как замечает бывший секретарь ЦК КПСС по оборонным вопросам Юрий Рябов, пользовалась наибольшим расположением Константина Черненко. Эту группу в свою очередь уравновешивал главный партийный идеолог и фактический второй секретарь ЦК КПСС Михаил Суслов, имевший значительное влияние как в кадровых, так и в административных вопросах[32]. Устинов, по словам его помощника, довольно четко описывал такой порядок вещей метафорой о «знамени», которое олицетворяет Брежнев, то есть символической фигуры, от имени которой возможно проводить всю необходимую политику и которую ни в коем случае не стоит менять[33].

Андропов и Черненко возглавили партию, будучи больны, так что их сложно назвать приверженцами методичного и тотального контроля, какими были Брежнев и Суслов[34]. Правда, после первых попыток реформ со стороны Андропова, в обсуждении которых был задействован довольно широкий круг высокопоставленных чиновников[35], а также попыток создания им самостоятельно действующей команды реформаторов из состава молодых секретарей ЦК[36], фактически все возможности неформального «выхода» на последних свелись к усилению института «помощников». Они, правда, имели более слабые официальные позиции в номенклатуре — и были гораздо менее дружелюбными к посетителям по сравнению с Черненко при Брежневе.

Черненко был вынужден смириться с наследием Андропова, а затем, после фактической победы Горбачева в борьбе за позицию «второго человека в партии» над группой Гришина-Тихонова, благословил такое развитие событий.

Неформальная коммуникация как залог устойчивости системы

В целом советская политическая система была весьма устойчива, административно сравнительно эффективна и слабо коррумпирована — если, разумеется, брать для сравнения тогдашний уровень коррупции в странах с сопоставимым с СССР уровнем социального и культурного развития на периферии Европы (Турция, Италия, Греция). Наличие жесткой иерархии в центральном партийном и государственном аппарате, четкое разделение сфер ответственности между чиновниками сочеталось с существованием множества формальных и неформальных механизмов согласования интересов при принятии решений. В этом смысле известная формулировка чиновников со Старой площади, где размещался комплекс зданий аппарата ЦК КПСС, о том, что в СССР политика не многопартийная, но многоподъездная (в каждом подъезде — а точнее, в отдельном здании — сидел свой отдел аппарата ЦК КПСС), как нельзя лучше соответствует действительности. Если в США лоббисты тех или иных интересов либо становятся конгрессменами, либо просто стараются постоянно находиться в коридорах законодательной власти, то в СССР они были инструкторами аппарата ЦК КПСС или назывались «парторгами» министерств.

Эта система помогала преодолевать многие недостатки советской экономики и политики, но, разумеется, не могла решить ее коренных проблем: недостаточной эффективности, низкого уровня производительности и производственной культуры, которые базировались на почти полной невозможности проявить частную инициативу, а также крайне неудачной ценовой политике. Тем не менее, на мой взгляд, имеет смыл согласиться со Стивеном Коткиным в том, что эта система в целом обеспечивала жизнеспособность советской политической модели[37]. Только целенаправленные действия Михаила Горбачева по ее разрушению привели к фактическому распаду центральных управленческих органов. Горбачев просто отказался от посещения второго по важности партийного органа СССР — Секретариата ЦК КПСС — и фактически парализовал работу главного органа — Политбюро, — где вместе со своими единомышленниками развалил систему принятия консенсусных решений[38]. Создав пост президента СССР, он полностью сломал систему принятия коллективных решений высшими чиновниками, ранее оформленную в качестве Политбюро, члены которого формально были равны между собой. Итогом этого явилось открытое противостояние реформаторской и антиреформаторской фракций в элите. Оно привело к августовскому путчу 1991 года, в ходе которого коалиция антиреформаторов попыталась подавить, как им казалось не имевшего поддержки авторитарного лидера, «заигрывающего с толпой», — то есть с теми, кто не имел представительства в высших эшелонах власти. После провала путча оказалось, что новый согласительный консенсус будет установлен не на уровне общесоюзных структур, в которых на первые места вышли люди, не имевшие значительного уровня общественной поддержки, а находившиеся на уровне республиканских лидеров. Именно они могли принять решения, обладавшие реальными возможностями для реализации, — и, как оказалось, прекрасно обошлись без политической конструкции под названием «СССР».