ИНТЕЛРОС > №124, 2019 > Анархия, нефть и федерация: Ливия после «арабской весны»

Андрей Захаров, Леонид Исаев
Анархия, нефть и федерация: Ливия после «арабской весны»


10 июля 2019

 

Андрей Александрович Захаров (р. 1961) — специалист по сравнительному федерализму, редактор журнала «Неприкосновенный запас», доцент Российского государственного гуманитарного университета.

Леонид Маркович Исаев (р. 1987) — арабист, доцент Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (Санкт-Петербург).

 

[стр. 60—82 бумажной версии номера] [1]


Результаты прошедшей в середине ноября минувшего года в Палермо масштабной конференции по Ливии оказались, как и ожидали многие наблюдатели, достаточно скудными: ее участникам так и не удалось добиться прогресса в урегулировании ливийского конфликта, а в качестве итога им пришлось ограничиться общими декларациями о стремлении к скорейшему компромиссу, обеспечиваемому мирным путем. Прошлогодняя конференция также показала, что внешние игроки в ливийском конфликте не столько напрямую влияют на события, сколько используются в корыстных целях ведущими военно-политическими группами внутри страны, для которых главным предметом торга даже сейчас, спустя почти восемь лет после свержения диктатуры Муамара Каддафи, по-прежнему остается перераспределение полномочий в будущей государственной структуре — если, конечно, такую структуру вообще удастся создать.

Но, несмотря на предельную расплывчатость контуров будущего, не вызывает сомнений радикальный отказ едва ли не всех ливийских акторов от избыточно централизованной управленческой модели, которую внедрила в свое время Джамахирия:

«После десятилетий предельно сконцентрированного правления политические деятели, ученые и гражданские активисты упорно размышляют над тем, как рассредоточить центральную власть, наделив ею города и регионы страны»[2].

По крайней мере такое единодушие можно считать принципиальной отправной точкой для выстраивания каких-то реалистичных планов. Более того, в кажущейся беспросветности ливийской ситуации — а по словам комментаторов, «после Каддафи страна остается полем боя, на котором и огнем, и словом продолжают сражаться между собой мириады военно-политических группировок»[3], — неспособность ни одной из сторон ливийского конфликта однозначно взять верх и подчинить себе остальных парадоксальным образом способствует умиротворению.

Метастазы распада

Будущему успеху урегулирования способствует и то важное обстоятельство, что ливийский раскол, в отличие от гражданских конфликтов в других арабских странах, содержит гораздо меньше ингредиентов, стимулирующих непримиримость и ожесточение: в Ливии антагонисты воюют друг с другом не ради утверждения высоких истин религиозного, политического или этнического свойства, а за прозаические, вполне «земные» вещи, которые можно потрогать руками. Авторы недавнего доклада о децентрализации Ливии отмечают:

«Ливийские ополчения и политические силы имеют определенные племенные основы, но у них почти полностью отсутствуют те токсичные религиозно-идеологические мотивации, которые поддерживают циклическое воспроизведение насилия в других странах региона. Их более волнует борьба за собственный кусок государственного пирога, а также за сохранение своего доминирования в территориально ограниченных зонах, обладающих для них ценностью»[4].

Столь же слабым образом в ливийской драме проявляет себя и голый трайбализм: несмотря на наличие на территории страны 140 племен и кланов, сколько-нибудь заметным политическим «весом» обладают лишь около 30 из них, причем в реализации племенного или кланового влияния материальные выгоды давно перевешивают кровное родство[5].

Вынужденная и невольная федерализация все чаще упоминается среди опций, способных приблизить изнуренную бесконечным гражданским противостоянием страну к разрешению ее фундаментальных проблем. Недавно Африканский союз — влиятельное международное объединение, в составе которого более полусотни членов, — выступил с предложением созвать в июле 2019 года новую, еще более глобальную конференцию по ливийскому урегулированию под эгидой ООН. Наряду с темой всеобщих выборов, которые международное сообщество хотело бы провести осенью текущего года, на встрече неминуемо, в том или ином разрезе, будет обсуждаться и вариант федеративного государства для Ливии — и не исключено, в итоге обозначатся конкретные шаги и меры, к нему ведущие. Впрочем, несмотря на основательные предпосылки, подталкивающие сегодня к федерализации, такому исходу может помешать непродуманное внешнее вмешательство, от которого в последние месяцы настойчиво предостерегают зарубежные и местные аналитики[6]. В настоящее время, между тем, одним из главных инициаторов и организаторов такого вмешательства способна выступить Россия.

Судя по всему, сложившийся в Ливии баланс сил не позволяет ни одной из основных противоборствующих групп добиться безраздельной победы военным путем. На сегодня страна крайне сегментирована и поделена местными игроками на своеобразные зоны ответственности — «десятки ополчений по всей Ливии заявили о притязаниях на “собственные” кусочки ее территории»[7], — но при этом ни одна из этих зон не является экономически самодостаточной. Например, бóльшая часть месторождений, нефтепроводов, а также нефтеналивных терминалов находится в сфере влияния Ливийской национальной армии (ЛНА) маршала Халифы Хафтара, опекающего в основном Киренаику, традиционно вооружаемого Египтом и Объединенными Арабскими Эмиратами, поддерживаемого Саудовской Аравией, а в последнее время установившего близкие отношения с Москвой. Однако, несмотря на то, что под началом этого деятеля сосредоточена самая крупная военно-политическая группировка, насчитывающая до 25 тысяч регулярных военнослужащих, ополченцев и наемников, а также имеющая, в отличие от конкурентов, внушительную авиацию[8], нормальная работа подконтрольной ему экономической инфраструктуры невозможна без договоренностей с иными внутриливийскими силами.

Как и положено, распределение экономической власти оборачивается вполне ожидаемыми политическими последствиями. Именно в силу отмеченных особенностей нет серьезных оснований ожидать скорого распада ливийского государства, предвосхищавшегося специалистами после на редкость бесславного упразднения Ливийской Джамахирии и временами казавшегося неминуемым на фоне все новых раундов гражданской войны. Анализируя многочисленные заявления о самоопределении, которые со времен «арабской весны» делали разнообразные местные элиты, нужно отделять друг от друга действительное стремление к административной автономии и разговоры о ней, используемые здешними игроками в качестве рычага политического давления на своих контрагентов, будь то местные, региональные или международные партнеры. Перепады между политической риторикой, которая в рассматриваемом контексте оформляется по-арабски цветисто, и политическим действием, которое оказывается по-арабски скромным, в ливийском случае особенно велики, а игнорирование этого факта способно ввести в заблуждение даже искушенного наблюдателя. Между тем, против целенаправленного развала Ливии сегодня работают два чрезвычайно серьезных фактора.

Во-первых, как уже отмечалось выше, несмотря на общую неоднородность и даже пестроту местного общественного ландшафта, «ливийская национальная идентичность избавлена от таких этнических и религиозных разломов, которые зачастую делают гражданские войны абсолютно безудержными». В отличие от Ливана или Сирии, с которыми Ливию принято — причем несправедливо — сравнивать, этничность и религия в ее случае проявляют себя по большей части в конфликтах локального уровня, в то время как «основным драйвером гражданской войны в общенациональном масштабе выступает политика, а именно вопрос о том, кем и как будет управляться послереволюционное государство»[9]. Как следствие борьба многочисленных «антагонистов» оказывается вялотекущей и вполне братской. О том же говорит и статистика, фиксирующая число погибших в вооруженных конфликтах во всем мире: так, в 2017 году, когда гражданская война в Ливии пусть тихо, но продолжалась, в стране погибли в 2,7 раза меньше людей, чем в Йемене, и в 46,7 раза меньше, чем в Сирии (981 против 2670 и 45 878 соответственно)[10]. Иначе говоря, ливийская драма, несмотря на всю ее кажущуюся безысходность, представляет собой конфликт малой интенсивности, природа которого в обозримой перспективе едва ли изменится.

Во-вторых, курс на реальную сецессию любой части этой взбаламученной североафриканской страны, обосновываемый административно-территориальными, культурно-историческими, этническими либо любыми иными резонами, не вписывается в стратегию рационального выбора, которой, безусловно, несмотря на внешне неоспоримый хаос, придерживаются все вовлеченные в ливийскую драму акторы. В случае Ливии гипотетическая независимость любого сегмента национальной территории способна лишь ухудшить положение элит конкретного региона, вынужденно, но неразрывно связанных с иными местными элитами. Следовательно, вопреки тому, что «нет никаких оснований полагать, будто ливийская гражданская война в обозримом будущем завершится безоговорочной военной победой одной из сторон, поскольку силовое равновесие здесь поддерживается извне»[11], ее участники и дальше будут следовать курсом business as usual. Извлекать ренту по отдельности в ливийском контексте невозможно, и поэтому сама жизнь требует определенной сплоченности тех, кто занимается этим. А раз так, будут найдены и выработаны соответствующие механизмы, позволяющие обеспечить нужный расклад.

Внешне, впрочем, метастазы распада могут показаться более чем устрашающими. После крушения диктатуры Каддафи единая прежде Ливия развалилась на несколько враждующих между собой крупных территориальных фрагментов или центров организованного насилия, иногда даже претендующих на государственный статус, и бесчисленное количество мелких образований, опекаемых городскими или сельскими ополчениями. Как и следовало ожидать, линии дезинтеграции прошли по административным границам трех областей, сложившимся еще в эпоху Османской империи и подтвержденным в 1930-х итальянскими колонизаторами, — хотя и не ограничились ими.


Ливия, карта ООН № 3787 Rev. 10 по состоянию на ноябрь 2015 года (http://www.un.org/Depts/Cartographic/map/profile/libya.pdf). Печатается с разрешения правообладателя


Запад есть Запад, Восток есть Восток — а Юг есть Юг

Уже в марте 2012 года, через несколько месяцев после крушения Джамахирии, Переходный совет Киренаики, собравшийся в Бенгази и объединивший здешних племенных, военных и политических руководителей, потребовал самой широкой автономии для этой области и возвращения Ливии к федеральной Конституции 1951 года, учреждавшей государственный союз трех территорий: Востока (Киренаики), Запада (Триполитании) и Юга (Феццана). Для инициаторов акции лидерство Киренаики в этом процессе выглядело естественным. И дело не только в том, что с провозглашения независимости именно этой бывшей итальянской колонии эмиром Идрисом ас-Сенуси 1 июня 1949 года начиналось создание под патронажем англичан Объединенного королевства Ливии, завершившееся через два года. Поскольку главный город Киренаики был освобожден от войск Каддафи в то время, когда вокруг столицы соседней Триполитании (и всей Джамахирии) еще продолжались бои, среди части местных революционеров возникла идея, воспользовавшись вакуумом власти, перенести столицу из Триполи в Бенгази. Это было вполне объяснимо, поскольку «для многих обитателей Киренаики революция 2011 года стала восстанием не только против режима Каддафи, но и против гегемонии Триполитании»[12].

Уместно отметить, что ливийский Восток смог сохранить свою историческую идентичность даже в период итальянской оккупации, причем местные жители никогда не отождествляли себя с населением ливийского Запада. Ограниченность коммуникаций и разорванность политического пространства, отличавшие Ливию в османскую эпоху, оборачивались тем, что восточная часть этих владений султана тяготела к Египту, а западная их часть ориентировалась на страны Магриба, и в особенности на Тунис. Поскольку именно Киренаика была вотчиной суфийского ордена Сенусийя, с конца XIX века выступавшего главной социально-экономической силой всего региона Сахары и Сахеля, а также давшего стране ее первого (и пока единственного) монарха[13], режим Каддафи никогда не доверял местным элитам. Так, после переворота 1969 года в столице региона Бенгази базировались элитные подразделения, рекрутируемые исключительно в лоялистских общинах Триполитании. Конфликт Запада и Востока тлел на протяжении всех четырех десятилетий, отведенных Джамахирии историей. Разумеется, после крушения диктатуры противоречия не могли не выйти на поверхность. Привилегии и вольности, на которых настаивали в Бенгази, основывались не только на стародавнем, хотя и героическом, сопротивлении итальянским оккупантам, но и на более весомых аргументах: в регионе, на который приходились около половины ливийской территории и более трети ливийского населения, располагаются самые крупные и производительные нефтяные месторождения, ранее обеспечивавшие три четверти национального дохода. Неудивительно, что именно в Киренаике после 2011 года громче всего звучали голоса, настаивавшие на федерализации Ливии. Так, согласно послереволюционным социологическим данным, если в этой области за восстановление федеративного государства выступали 15% граждан, то в Ливии в целом эту идею поддерживали лишь 8%[14].

После того, как учрежденный в Триполи Национальный переходный совет в том же 2012 году категорически отверг этот план «конституционной реставрации», обвинив федералистов в стремлении развалить страну, на улицах Бенгази начались стычки между сторонниками федерации и ее противниками. Дело в том, что на ливийском Западе к постреволюционным проектам децентрализации и автономизации сразу же отнеслись с подозрением, усмотрев в них «попытку традиционных восточных элит, связанных с кланом ас-Сенуси, восстановить и упрочить утраченное после 1969 года общенациональное влияние»[15]. Более того, региональную деволюцию отвергали не только в столице — против нее выступили такие влиятельные общенациональные игроки, как верховный муфтий Ливии, консервативный шейх Садик аль-Гарьяни и организация «Братья-мусульмане». Кроме того, у федеративного проекта было немало противников и в самом Бенгази. Результатом этих словесных и не только словесных распрей стало то, что революционные власти Киренаики отказали революционным властям Триполи в признании, тем самым ослабив и без того немощное центральное правительство. Из-за этого конфликта международно признанный ливийский парламент (Палата представителей Ливии) по-прежнему работает не в Триполитании, где расположена национальная столица, а в находящемся на территории Киренаики захолустном Тобруке (это двенадцатый по численности населения город страны). Кстати, именно этот орган в феврале 2015 года утвердил Халифу Хафтара на посту главнокомандующего Ливийской национальной армией, с чем категорически не согласилось правительство в Триполи.

Лежащая на востоке страны Триполитания всегда была особенным регионом, что также проявилось по ходу революции. Еще в период османского правления в городе Триполи образовался небольшой, но влиятельный слой интеллектуалов, которые пропагандировали идеи арабского национализма и исламской реформы, вызревавшие в эпоху модерна во всем ближневосточном и североафриканском регионе. К началу итальянского вторжения, развернутого перед Первой мировой войной, элиты ливийского Запада отличались республиканскими настроениями, которые противоречили династическим проектам ордена Сенусийя, популярным на Востоке. Не приходится удивляться, что именно в этой части страны в 1918—1922 годах обосновалась недолговечная Триполитанская республика — «первая попытка внедрения республиканской формы правления в арабском мире»[16], — которую итальянцы смогли ликвидировать только с приходом к власти Бенито Муссолини. Революционное восстание против Каддафи в столичном регионе также имело свою специфику.

«В Триполитании административные структуры прежнего режима были уничтожены в ходе ожесточенной и кровавой кампании, в которой самое активное участие принимали разнообразные исламистские ополчения. В Киренаике, напротив, ничего подобного не было, поскольку в первые же дни беспорядков ключевые фигуры и организации Джамахирии массово стали переходить на сторону повстанцев»[17].

И если на Западе высокий градус насилия обусловил столь же высокую активность вооруженных исламских радикалов, то на Востоке, где смена элит происходила довольно мягко, исламисты столкнулись сначала с ощутимым противодействием, а потом и с силовым отпором, не позволившим им консолидироваться.

После свержения диктатуры революционерам, обосновавшимся в Триполи, так и не удалось консолидировать власть. Помимо признанного ООН Правительства национального согласия, которое возглавляет Фаиз Сарадж, в ливийской столице действует и Высший государственный совет под руководством Халеда аль-Мишри — консультативный орган, созданный в соответствии с Ливийским политическим соглашением 2015 года для содействия кабинету министров из Триполи и парламенту из Тобрука. Эти структуры откровенно не ладят между собой, причем ни одна из них не способна реализовать свои полномочия даже в пределах столичного региона, не говоря уж о стране в целом. Правительство, опирающееся на несколько вооруженных формирований общей численностью около шести тысяч бойцов, выглядит мощнее, но его силовой потенциал гасится поделившими Триполи между собой 25—30 вооруженными группировками, среди которых преобладают четыре, считающиеся наиболее сильными[18]. В настоящее время ни главный город Ливии, ни западная часть страны в целом не имеют фактически никакой центральной власти. Именно здесь наиболее ярко раскрывается проблема самовластья неуправляемых ополчений, численность бойцов которых с падением старого режима не только не сократилась, но, наоборот, постоянно множится. «Общее число революционеров, сражавшихся с Каддафи по всей стране, не превышало 40 тысяч, — говорит лидер одной из таких группировок. — Мы не понимаем, почему это число сегодня выросло до 200 тысяч, и не знаем, откуда вдруг взялись еще 160 тысяч ветеранов»[19]. Объяснение, впрочем, лежит на поверхности: вооруженная милиция — это в первую очередь доходный бизнес, у которого в современной Ливии просто нет альтернативы.

Наконец, вслед за Киренаикой и Триполитанией в постреволюционный период об обособлении задумалась и ливийская периферия. Южная область Феццан, населенная преимущественно кочевниками, хотя и не только ими, в 2013 году тоже объявила о своей автономии, создав Верховный совет Феццана, в ведение которого были переданы формирование региональной армии, содержание судебной и полицейской системы, защита провинциальных границ, а также контроль над нефтяными и газовыми месторождениями. По заявлениям здешних старейшин, первый шаг к федерализации был сделан из-за слабости центральной власти и игнорирования ею потребностей южан. Важно отметить, что инициаторами этого политического демарша, не имевшего, впрочем, видимых последствий, выступили племена, ранее тесно сотрудничавшие с правительством Каддафи — кадафа, магарха и туареги[20]. Ливийская часть Сахары, помимо Феццана включающая в себя и южную окраину Киренаики, в годы Джамахирии вообще считалась оплотом режима (как, кстати, и горы Нафуса, о которых речь пойдет ниже). Но, если феццанские арабы и туареги легко находили взаимопонимание с властями Каддафи, то третья составляющая населения юга, а именно народность тубу, которая насчитывает в Ливии около 50 тысяч человек и живет на юго-западе страны, подвергалась жестокой маргинализации — и потому инициативу лоялистов, желавших обособиться от нового режима, не поддержала. Эти темнокожие кочевники, основная масса которых расселена в соседних Чаде и Нигере, устав от засух конца 1970-х — начала 1980-х, зачастую искали прибежища в пухшей от нефтедолларов Ливии. Местные власти, однако, подвергали их агрессивной арабизации, подавляя развитие культуры и языка[21]. Кроме того, гнев тубу вызывало и то обстоятельство, что именно их земли стали зоной боевых действий во время развязанной Каддафи пограничной войны с Чадом, продолжавшейся без малого десятилетие — с 1978-го по 1987 год.

Перечисленные обстоятельства помогают понять, почему в 2011 году тубу с легкостью поднялись на восстание, причем самостоятельно, не получая помощи со стороны других центров сопротивления. Ни Триполи, ни Бенгази не могли оказать тубу эффективного содействия, но зато им помог Судан, незадолго до начала революции возмущенный попытками Каддафи вмешаться в конфликт в Дарфуре. В итоге созданная тубу вооруженная милиция сумела даже принять участие в охране находящихся на территории Киренаики нефтяных месторождений. В последние месяцы ополченцы тубу стали важным подспорьем Ливийской национальной армии Хафтара, приступившей в январе 2019 года к «зачистке» южных регионов страны и восстановлению контроля над местными нефтяными объектами. По сообщениям прессы, «перед началом операции в Феццане командование ЛНА заручилось поддержкой Высшего совета шейхов и старейшин проживающих в этих местах племен тубу и обратилось с призывом к местному населению оказывать всяческое содействие принимающим участие в операции армейским подразделениям»[22]. Ирония истории заключается в том, что в прошлом столетии Халифа Хафтар был одним из героев войны Джамахирии с Чадом, оставившей у тубу самые неприятные воспоминания.

Понятно, что подобное взаимодействие не может не вызывать недовольства у южных арабов и туарегов, традиционно конкурирующих с тубу за территории, ресурсы и торговые пути. Особенно болезненно на подъем тубу реагировали туареги, которые с уходом Каддафи лишились влиятельного защитника, выступавшего посредником в спорах их единоплеменников с правительствами Нигера и Мали. (После крушения французской колониальной империи кочевые маршруты туарегов пролегали, кроме Ливии, по территориям еще нескольких стран; по этой причине численность их в той или иной стране не поддается учету, а конкретно в Ливии варьирует от 10 до 100 тысяч человек.) В прежние времена туареги подчеркивали свою лояльность режиму: власти с удовольствием рекрутировали их в элитные войска Джамахирии, взамен предлагая ливийское гражданство. Во время гражданской войны 2011—2012 годов некоторые вожди туарегов пытались вербовать наемников для Каддафи, из-за чего оказались в санкционных списках ООН[23]. Кстати, благодаря именно их поддержке ключевые фигуры режима в тот же период смогли бежать в Нигер. Хотя о стремлении к независимости ливийские туареги не заявляют, у них тоже есть собственное вооруженное ополчение, решающее в основном экономические задачи: совместно с бригадами Зинтана, о которых речь впереди, они контролируют потоки мигрантов, оружия, наркотиков и потребительских товаров, идущие из Феццана через горы Нафуса к средиземноморскому побережью Ливии. Интересно, однако, что с ополченцами Зинтана Халифа Хафтар тоже находит общий язык.

С монополией на насилие покончено

Полифония вооруженных группировок, ополчений, милиций, отстаивающих те или иные местнические интересы и не умеющих договариваться между собой, пресекла вызревание в постреволюционной Ливии нового властного ядра.

«Свержение прежнего режима оставило вакуум, который заполнялся среди прочего временными правительствами, революционерами, политическими партиями и неправительственными акторами, продвигавшими собственные повестки и не имевшими никаких навыков взаимодействия друг с другом»[24].

В данном отношении показателен опыт Триполитании, где в 2011—2013 годах оформились сразу несколько центров влияния, позволяющих себе не считаться с заседающими в Триполи революционными политиками и их вооруженными отрядами, тоже опирающихся на военную силу и нередко враждующих между собой. В этой роли выступили: а) третий по величине ливийский город Мисурата, население которого превышает 500 тысяч человек; б) примыкающий к границе с Тунисом горный массив Нафуса, в котором расположен имеющий выраженную специфику город Зинтан, а также проживает полумиллионное национальное меньшинство ливийских берберов (амазигов); в) находящийся между Триполи и Бенгази портовый город Сирт. В каждом из перечисленных мест сложилось свое ядро вооруженных акторов, активно применявших насилие для продвижения собственных интересов. Сирт, впрочем, в последнее время свое самостоятельное значение утратил, поскольку обосновавшийся здесь единственный в Ливии оплот «Исламского государства» к настоящему моменту полностью уничтожен объединенными усилиями прочих ливийских формирований и международных игроков.

Военный совет Мисураты, который, по некоторым данным, сейчас имеет в своем распоряжении шесть—восемь тысяч дружинников, был сформирован в ходе осады этого стратегически важного города войсками Каддафи. В ходе жестоких боев за обладание находящимся здесь глубоководным портом — главным центром внешней и внутренней торговли и, соответственно, важнейшим экономическим активом — гражданское и военное руководство города явило такой уровень боевой сплоченности и политической целеустремленности, какого не сумело продемонстрировать никакое другое местное ливийское ополчение. В разгар противостояния в 2011—2012 годах в бригадах Мисураты состояли 30 тысяч бойцов, принадлежавших к 200 различным минигруппировкам; это означает, что здешние вооруженные формирования, несмотря на нынешнее снижение численности, сохраняют большой мобилизационный потенциал[25]. Из-за того, что город избрали своей базой ливийские «Братья-мусульмане», его военно-политические структуры получают помощь от Катара и Турции — традиционных спонсоров этой организации. Это, соответственно, означает, что местные ополченцы считают своим главным противником Хафтара с его Ливийской национальной армией, у которого, как отмечалось выше, совсем иные спонсоры. Наконец, уместно добавить, что именно Военный совет Мисураты сыграл наиболее заметную роль в семимесячных уличных боях 2016 года за освобождение Сирта от «Исламского государства», потеряв 700 бойцов убитыми и 3200 ранеными[26].

Правда, боевой дух местной армии имеет и оборотную сторону: во время боев с подразделениями Джамахирии и в ходе освобождения Триполи ополченцы из Мисураты отличились необычайной жестокостью, в массовом порядке пытая и расстреливая бывших лоялистов. Широкую известность приобрели и коллективные репрессии, которым они подвергли расположенный в 35 километрах южнее Мисураты город Таверга. 42 тысячи его жителей без учета пола и возраста были изгнаны из своих домов после того, как Военный совет Мисураты обвинил их племенную группу в пособничестве войскам Каддафи во время восстания, а также в массовых изнасилованиях женщин из семей повстанцев. Стоит отметить, что для мусульманской страны последнее обвинение беспрецедентно: по словам Салаха аль-Маргани, министра юстиции Ливии в 2012—2014 годах, «ливийская правовая система знает, как работать с индивидуальными случаями изнасилования, но она бессильна там, где один город обвиняет в массовых изнасилованиях другой город»[27]. Сегодня город Таверга абсолютно опустошен, а его жилая, коммерческая и производственная инфраструктура подвергается систематическому и целенаправленному разрушению, делающему возвращение жителей в родные места невозможным. Эти гонения, кстати, стали проявлением нередкой для Ливии межплеменной или даже расовой неприязни: Таверга традиционно населена темнокожими ливийцами, предки которых были выходцами из глубинных районов Африки, в то время как в Мисурате преобладают светлокожие потомки арабов, турок и черкесов, причем считается, что в давние времена первые находились в рабстве у вторых.

После падения Каддафи возвысившейся в Триполитании Мисурате бросил вызов небольшой — около 20 тысяч жителей — город Зинтан, находящийся в горах Нафуса. Два преимущества этого горного массива — относительная изоляция, обеспечившая региону спокойствие даже в период наиболее острой фазы войны, и непосредственный выход к границам с Тунисом, Алжиром и Нигером — позволили области Нафуса стать самостоятельным центром влияния. Более уместно, впрочем, множественное число, поскольку общины, проживающие в этом горном массиве, различаются не только по политическим, но также по религиозным и этническим критериям. Если окрестности Зинтана, населенные суннитами, при Каддафи считались оплотом лоялистских настроений, то компактно обосновавшееся в горах берберское меньшинство (амазиги), напротив, в годы Джамахирии подвергалось гонениям. Ливийские берберы исповедуют ибадизм — направление в исламе, заметно отличающееся и от суннизма, и от шиизма. Они с самого начала с трудом вписывались в унифицирующий религиозно-националистический нарратив, продвигаемый «молодыми офицерами» после революции 1969 года, постоянно испытывая давление со стороны правительства. В отличие от нотаблей Зинтана, среди вождей амазигов не было сомнений в том, поддерживать ли восстание против Каддафи.

Впрочем, если Зинтан и колебался, то не слишком долго. Каддафи с почтением относился к этому городу, поскольку местные уроженцы годами пополняли его офицерский корпус, а здешними рекрутами комплектовали элитные войска режима. Однако, когда представители Джамахирии попытались привлечь Зинтан к подавлению восстания 2011 года, они не встретили поддержки. Вместо этого руководители города учредили Военный совет Зинтана, формирования которого, во-первых, не позволили войскам Каддафи взять горы Нафуса под свой контроль, а во-вторых, не допустили их к границе с Тунисом, имеющей стратегическое значение для противоборствующих сторон. При этом Зинтан отказался передать свое ополчение под начало так же воевавшего с диктатором Национального переходного совета, основанного в Триполи. Бригады Зинтана участвовали в освобождении ливийской столицы, где прославились тягой к мародерству и грабежам. Вместе с тем их боеспособность и плотные связи с бывшими спецслужбами Каддафи позволили Военному совету Зинтана на первых порах взять под контроль аэропорт Триполи (правда, ненадолго) и, что еще важнее, главные нефтяные месторождения юго-западной Ливии (Элефант и Шарара). Важным «козырем» в политическом торге, который Зинтан вел с Национальным переходным советом, оказался плененный его ополченцами сын Каддафи Саиф аль-Ислам, который несколько лет содержался в местной тюрьме, а в 2015 году был отпущен на свободу. В настоящее время бригады Зинтана, составляющие от трех до шести тысяч бойцов, выступают важным союзником Ливийской национальной армии маршала Хафтара в западной части страны.

Что касается ливийских берберов, численность которых составляет около полумиллиона человек, то сформированный ими в дни восстания Верховный совет амазигов опирается на шеститысячную милицию и защищает в первую очередь безопасность этого национального и религиозного меньшинства. Его главными программными лозунгами остаются прекращение политики «арабизации», обеспечение берберам языкового равноправия и предоставление им гарантий участия в предстоящей разработке национальной конституции. Протестуя против низкой, по их мнению, квоты для этнических меньшинств, установленной в ходе прошедшего в феврале 2014 года избрания Конституционной ассамблеи, общины берберов почти полностью бойкотировали голосование. Они неоднократно и настойчиво выражали недовольство временной Конституционной декларацией 2011 года из-за того, что этот документ, как и во времена Каддафи, не уделяет должного внимания лингвистическому равноправию для национальных меньшинств[28]. Амазигов Ливии довольно активно поддерживают единоверцы из аравийского султаната Оман, где ибадиды составляют около половины населения.

Трехцветное полотно

Конечно, на события последних лет, а также на взаимоотношения трех частей арабского государства между собой повлиял предшествующий политический опыт. После обретения в 1951 году независимости Ливия стала федеративной монархией, состоявшей из трех субъектов, обладавших широкой автономией. Подобный проект, однако, был вынужденным: в глазах местных политических брокеров все остальные варианты были еще хуже. И само учреждение монархии, и провозглашение федерации рассматривались ими в качестве компромиссов, на которые приходилось идти ради того, чтобы избежать новой колониальной опеки. Между тем шансы на такой исход действительно были велики. После изгнания в 1943 году итальянских оккупантов Ливия перешла под контроль двух военных администраций, британской и французской, причем Париж и Лондон поначалу не предполагали запросто расставаться с новыми территориями. Предвосхищая рассмотрение вопроса о будущей судьбе Ливии в ООН, намеченное на сентябрь 1948 года, державы-победительницы выступили с так называемым «планом Бевина—Сфорца», согласно которому бывшие итальянские владения предстояло передать в доверительное управление европейским державам. Согласно плану, на десять лет Великобритания должна была получить Киренаику, Франции отходил Феццан (французы мечтали присоединить его к Французской Экваториальной Африке), а Италии, ставшей к тому моменту республикой, вновь доставалась Триполитания (на ее территории после войны оставались около 40 тысяч итальянских переселенцев). Однако мощное недовольство ливийских нотаблей, а также бурные протесты СССР заставили ООН отказаться от предложенного европейцами сценария. В ноябре 1949 года Генеральная Ассамблея приняла решение о том, что Ливия должна получить независимость до 1 января 1952 года.

Несмотря на неудовлетворенные колониальные аппетиты, европейцы (и американцы) приняли самое деятельное участие в оформлении на карте мира нового политического образования. Как пишет специалист по ливийской истории: «Соединенное королевство Ливия изначально было случайным государством: великие державы создавали его в собственных интересах, а местные провинции лишь одобрили это начинание, опасаясь иных, менее приятных, альтернатив»[29]. Разумеется, запас прочности у этой искусственной конструкции изначально был невелик. Во-первых, к моменту провозглашения независимости страна была не просто нищей, а запредельно нищей: среднедушевой доход ливийца в начале 1950-х равнялся 25 долларам в год(!), детская смертность была на уровне 40%, а неграмотные составляли 94% населения[30]. Понятно, что, когда львиная доля национального дохода обеспечивается за счет сдачи бронетанкового металлолома времен Второй мировой войны и арендной платы за две военные базы НАТО, трудно ожидать федералистского процветания. Во-вторых, новоявленный монарх и глава ордена Сенусийя Идрис I ас-Сенуси не стремился к возлагаемой на него ноше: эмир Киренаики был скромным исламским книжником, всегда тяготившимся государственными обязанностями — он не позволил разместить свой портрет на новых банкнотах и назвать своим именем аэропорт в Триполи и до конца жизни мыслил клановыми, племенными или в лучшем случае религиозными категориями. Современные представления о государственности были для него чуждыми. Всякое проявление политического разнообразия казалось королю и его окружению настораживающей нелепостью, что уже в 1952 году позволило им с легкостью распустить все ливийские политические партии, а в 1963-м упразднить сам федеративный проект.

Но главный недуг федерации заключался все-таки не в этом. Дело в том, что провинции, в начале 1950-х внезапно оказавшиеся в едином государстве, фундаментально не доверяли друг другу. В ходе разработки государственного проекта для будущей Ливии на федерализации особенно громко настаивали Киренаика и Феццан, опасавшиеся, что при унитарной схеме Триполитания подомнет их под себя. В самой Триполитании, напротив, федерализм не вызывал никакого энтузиазма[31]. Такие установки выглядят вполне понятными, если учесть, что к провозглашению независимости население Триполитании составляло 750 тысяч, Киренаики — 300 тысяч, а Феццана — 60 тысяч человек. В итоге в ходе конституционных дискуссий, предшествовавших образованию новоявленного союза, его будущие участники расходились почти во всем. Тем не менее под давлением международных кураторов договоренность была достигнута и конституционно оформлена: федерация родилась. Одной из ее особенностей стали широчайшие совместные полномочия центра и регионов, предоставлявшие провинциям богатый диапазон прав. Желая избежать ненужной политической ревности, в молодом государстве учредили сразу две столицы, обладавшие равным статусом: национальный парламент поочередно работал то в Триполи, то в Бенгази — главных городах Триполитании и Киренаики. Как и подобает любой федерации, в стране был создан двухпалатный парламент, состоявший из палаты представителей, где регионам отводилось число мест, пропорциональное населению (Триполитании — 35, Киренаике — 15, Феццану — 5), а также сената, в который каждый регион делегировал по восемь представителей. Разумеется, федеративное устройство благоприятствовало малонаселенным Киренаике и Феццану, которые в период монархии заметно укрепили свой политический потенциал.

Впрочем, почти сразу же на поверхность вышли и все пороки нового государственного устройства. Вплоть до упразднения федерации слабо связанные друг с другом центры власти постоянно конфликтовали по самым разным поводам, включая налогообложение, электоральную политику, экономические проекты. Управленческих структур было слишком много, поскольку функции федеральной бюрократии дублировались в регионах: фактически в стране одновременно функционировали четыре правительства — федеральное и три региональных, — каждое из которых имело собственного руководителя, легислатуру, кабинет министров и набор административных служб. Неудивительно, что по численности государственных служащих на душу населения небогатая королевская Ливия занимала одно из первых мест в мире. Так, в 1959 году в федеральном правительстве страны, население которой, уместно напомнить, составляло чуть больше миллиона человек, работали 1200 чиновников, а в Триполитании и Киренаике – шесть и четыре тысячи соответственно. На выплату заработной платы центральной и региональной бюрократии уходили 12% валового национального продукта[32].

Но в 1959 году в Ливии были открыты богатейшие месторождения нефти, и это все изменило. Всего за несколько лет страна стала четвертым в мире производителем углеводородного сырья. И почти сразу же выяснилось, что федерализм и нефть плохо согласуются друг с другом. Модернизация, ускорившаяся с началом нефтяного бума, требовала сосредоточения властных полномочий в одних руках — теперь нужно было упорядочить распределение сырьевой ренты. К федералистской схеме предъявлялись две основные претензии: во-первых, внезапно ставшее актуальным включение в экономический оборот все новых месторождений требовало долгих и трудных согласований с провинциальными властями; во-вторых, если бы доходы от нефти распределялись так, как это предписывала федералистская Конституция, то тогда разбогатевшие и окрепшие провинции могли бы позволять себе слишком многое — а это подрывало бы экономический курс центральных властей и, возможно, обернулось бы для них политическими вызовами. В итоге в 1963 году король Идрис преобразовал Ливию в унитарное государство, а федеративный опыт сделался предметом острой критики.

Что же касается наступившей в 1969-м эпохи Джамахирии, то она совсем не располагала к федералистским экспериментам: децентрализация надолго стала неактуальной, а прямые контакты между регионами жестко пресекались центром. Иначе говоря, если современная Ливия и вернется к федеративной модели, то это будет федерация нового типа: вместо политических амбиций региональных кланов движущим фактором ее образования станут их экономические интересы. Политика в новом государстве будет подчиняться экономике, а не наоборот. Таким образом, путь Ливии по-настоящему причудлив: если полвека назад обретение нефтяных богатств покончило с децентрализацией власти, то теперь та же самая нефть опять заставляет ливийцев рассредоточить власть. Причем зачастую этот процесс сопровождается реанимацией былого федералистского нарратива, облекаемого в форму славного исторического мифа: по крайней мере трехцветный флаг королевской Ливии был очень популярен среди инсургентов, свергавших Каддафи — особенно в Киренаике, хотя и не только.

Хаос и федерация

Таким образом, ливийцы сейчас вновь становятся федералистами, но как бы внепланово и невольно. На этот раз, в отличие от середины ХХ столетия, к переосмыслению природы собственной государственности их подталкивают не иностранные державы, но запросы самой ливийской жизни. Основным фактором, стимулирующим этот процесс, выступает неоспоримый военно-политический факт: ни одна из вооруженных группировок, действующих в Ливии, неспособна взять под монопольный контроль углеводородные богатства страны. Причем новый раунд гражданской войны, открывшийся в 2014 году и расколовший страну на две коалиции — «Ливийское достоинство» и «Ливийскую зарю», — в указанном отношении ничего не изменил. Констатация пата важна еще и потому, что в Ливии, в отличие от Сирии или Ирака, топливно-энергетическая инфраструктура практически не была разрушена, несмотря на долгие годы внутреннего противостояния и внешней интервенции, и в периоды мирных интерлюдий незамедлительно включалась в работу, принося ее обладателям немалые средства[33]. Безусловно, в каждом конкретном случае ливийские нефтегазовые объекты кто-то контролирует — но ключевая деталь в том, что подобных контролеров слишком много: у одних группировок в руках добыча сырья, у других — переработка, у третьих — доставка. Полный же цикл пока недоступен никому, поскольку противоборствующим сторонам не хватает сил, чтобы заполучить всю производственную цепочку целиком. Именно это создает предпосылки для действенной сделки, федеративной по своей природе, которая, по-видимому, в конце концов и будет заключена вопреки пестрому и многочисленному составу ее участников. Изучая опыт федеративного строительства в США, американский историк Чарльз Бирд в начале XX века выдвинул гипотезу, что склонность политиков к федеративным решениям подогревается в первую очередь экономическими предпосылками — более конкретно: желанием всех вовлеченных сторон стать богаче[34]. На протяжении минувшего столетия эта точка зрения не раз критиковалась[35], но нынешний ливийский опыт, похоже, вновь свидетельствует в ее пользу.

Как отмечалось выше, в настоящее время доступ к нефтегазовой инфраструктуре Ливии делят между собой несколько военно-политических группировок, сосредоточенных в разных регионах страны или же действующих на всей ее территории и состоящих в весьма сложных отношениях друг с другом. Все они так или иначе имеют свою долю в нефтегазовом секторе, причем некоторые, пользуясь влиянием лишь в одном регионе или даже городе, способны тем не менее заявлять о себе на общенациональном уровне — благодаря контролю хотя бы над кусочком трубопровода, проходящего через их земли. Среди них есть малые и большие — скажем, численность «штыков» Ливийской национальной армии превышает количество бойцов Верховного совета амазигов в три раза, — но количественные показатели, как в настоящей федерации, не являются критерием политической мощи того или иного объединения, поскольку все зависят друг от друга.

Кроме того, бесспорное на первый взгляд территориальное и численное превосходство Ливийской национальной армии не должно вводить в заблуждение. Ее внутренний состав настолько разнороден — от иностранных наемников до умеренных исламистов, — что практически не вызывает сомнений исключительно ситуативный характер этого военно-политического союза. Несмотря на распространенное мнение об исключительно светском характере ЛНА, до трети ее состава составляют боевики различных исламистских группировок, связанных с Саудовской Аравией. По большей части это последователи саудовского богослова Раби аль-Мадхали, в 2016 году издавшего фетву о необходимости поддержки Халифы Хафтара. Их альянс с Ливийской национальной армией обусловлен в первую очередь неразрешимыми противоречиями с идейными конкурентами в лице «Братьев-мусульман» и иных сторонников политического ислама, поддерживающих Правительство национального согласия. Разумеется, как справедливо отмечают наблюдатели, «наличие отрядов салафитов в одном лагере с ЛНА подрывает репутацию Хафтара как бескомпромиссного борца с джихадистами»[36]. Еще одно обстоятельство, играющее не в пользу Хафтара, — иностранные наемники, представленные в его частях такими группировками, как Суданская освободительная армия или Фронт перемен и согласия в Чаде[37]. К слову, именно они сыграли важную роль в военных операциях по захвату и удержанию некоторых ключевых нефтяных месторождений. Иначе говоря, любая фракция Ливийской национальной армии не постесняется сменить союзников, если только это покажется более выгодным. В сущности это колосс на глиняных ногах. Хотя, разумеется, нельзя отрицать и того, что фигура «объединителя нации», на лавры которого претендует маршал из Бенгази, остро востребована ливийским обществом, изнуренным многолетней и безысходной войной. «Если бы Хафтара не существовало, ливийцам пришлось бы его выдумать, — пишет один из исследователей. — Для страны, находящейся в таком разброде, его появление не выглядит странным. Удивительно лишь то, что он или кто-то, подобный ему, не появился значительно раньше»[38].

Наконец, уместно снова подчеркнуть, что отсутствие в нынешнем ливийском размежевании какой-либо идеологической составляющей потенциально облегчает задачи федеративного строительства. В Ливии, в отличие от некоторых других арабских стран, так же затронутых «арабской весной», в процессе торга, который обычно предшествует образованию федерации, антагонизм идейных или религиозных установок не будет фигурировать вовсе, а это сведет распределение компетенций и полномочий к сугубо техническим аспектам. Такая диспозиция благоприятствует заключению федеративного договора, делая его в первую очередь экономически целесообразным и вынося за скобки улаживание идейных конфликтов. Иначе говоря, федерация в Ливии, несмотря на торжествующий сегодня хаос, представляется более близким к реализации проектом, чем, например, федерализация Сирии или Йемена. Кстати, учитывая отторжение, с которым к подобным проектам относятся некоторые солидные политические игроки, федеративное переустройство можно проводить не напрямую, лобовым порядком, а косвенно, облекая его в формы децентрализации. По наблюдениям ученого, изучающего процесс государственного строительства в постреволюционной Ливии, федерализм и децентрализация в ливийском конституционном дискурсе не равнозначны: если требование децентрализации означает перенос части столичных учреждений и государственных корпораций из Триполи в другие города, то лозунг федерализма символизирует предоставление более широкой самостоятельности историческим регионам[39]. Понятно, что о первом договориться значительно легче, чем о втором, но согласие на запуск децентрализации с большой вероятностью повлечет за собой и начало федерализации.

Что может помешать Ливии договориться об условиях рассредоточения власти? В первую очередь внешнее вмешательство. Если кто-то из участников ливийской игры, надеясь склонить чашу весов на свою сторону, попытается явным образом, как в 2011 году, вовлечь в конфликт союзников извне, то это нарушит устоявшийся шаткий баланс и с новой силой разожжет гражданскую смуту. В таких условиях появление на ливийской территории регулярных формирований или частных военных компаний третьих стран не может не настораживать. Начиная с 2015 года, когда Ливийская национальная армия начала получать из Египта устаревшее российское оружие, ее представители подчеркивали колоссальную роль этих поставок для упрочения позиций ЛНА в Киренаике в частности и потенциала «Ливийского достоинства» в целом[40]. Но о прямой вовлеченности Российской Федерации в гражданское противостояние речь все же не шла, несмотря на реверансы Москвы в адрес Хафтара. В последнее время, однако, все чаще появляется информация о военных специалистах из России, которые либо собираются в Ливию, либо уже там находятся[41]. Разумеется, Москву можно понять: вакуум власти в сочетании с богатствами арабской страны создают манящие возможности — тем более, что попытки закрепиться на этом участке Африки, обзаведясь там полноценной военно-морской базой, предпринимались нашей страной и ранее; как известно, после завершения Второй мировой войны Советский Союз безуспешно пытался участвовать в дележе итальянского колониального наследства и просил международное сообщество передать ему мандат на управление частью ливийской территории. Тем не менее исторические прецеденты не могут быть вескими аргументами для текущей политики, особенно если учесть, в какие опасные дебри они способны порой завести.

Разумеется, потенциальное российское вмешательство не автономный фактор, а возможность его активации будет определяться не только внутрироссийскими, но и сторонними обстоятельствами. В частности, многое будет зависеть от миротворческих усилий, предпринимаемых в Ливии странами Европейского союза и НАТО. Их ливийская политика, однако, пока характеризуется несогласованностью и разобщенностью: например, оживившаяся в последнее время активность Италии, вспомнившей о своем долге бывшей метрополии, вызывает настороженность, а то и раздражение у некоторых ее соседей. Между тем, учитывая весьма теплые связи, установившиеся между популистами из Рима и Кремля, обе стороны могут — теоретически — играть на ливийском поле скоординированно. Впрочем, насколько сложным и предсказуемым окажется ливийский пасьянс, покажет только будущее.

***

Пока этот текст готовился к печати, Ливийская национальная армия маршала Хафтара начала масштабное наступление на Триполи. Однако, как и прогнозировалось в нашей статье, очередная попытка монополизировать политическую власть в Ливии, судя по всему, оказалась безуспешной.



[1] Со стороны Леонида Исаева исследование выполнено в рамках Программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ в 2019 году при поддержке гранта РНФ № 18-18-00254.

[2] Pickard D. Decentralization in Libya // Atlantic Council. 2013. October 1 (www.atlanticcouncil.org/blogs/menasource/decentralization-in-libya).

[3] Libya Remains a Battleground Eight Years after Gaddafi Revolt // Al Jazeera. 2019. February 17 (www.aljazeera.com/news/middleeast/2019/02/libya-remains-battleground-years-gaddafi-revolt-1902170625....

[4] Empowered Decentralization: A City-Based Strategy for Rebuilding Libya. Washington, D.C.: The Brookings Institution, 2019. P. 3 (www.brookings.edu/wp-content/uploads/2019/02/FP_20190213_libya.pdf).

[5] См.: Erdağ R. Libya in the Arab Spring: From Revolution to Insecurity.New York: Palgrave Macmillan, 2017. P. 26.

[6] См., например: El-Gamaty G. How Can Libya Be Stabilized? // Al Jazeera. 2018. August 31 (www.aljazeera.com/indepth/opinion/libya-stabilised-180830151116488.html).

[7] Fraihat I. Unfinished Revolutions: Yemen, Libya, and Tunisia after Arab Spring. New Haven; London: Yale University Press, 2016. P. 26.

[8] Приводимые в настоящей статье данные о военном потенциале Ливийской национальной армии и других вооруженных группировок извлечены из целого ряда российских и зарубежных источников. См., в частности: Семенов К. Кому принадлежит Ливия? // Российский совет по международным делам. 2018. 9 ноября (http://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/komu-prinadlezhit-liviya/); Мустафин Р. Из «революционеров» — в мафиози: будущее Ливии сегодня определяет человек с ружьем // Независимое военное обозрение. 2018. 24 августа (http://nvo.ng.ru/wars/2018-08-24/1_1010_future.html)Empowered Decentralization…

[9] Mundy J. Libya. Cambridge: Polity Press, 2018. P. 178.

[10] См. программу данных о конфликтах, которую поддерживает Университет Упсалы (Швеция) (https://ucdp.uu.se/#/year/2017).

[11] Fraihat I. Op. cit. P. 33.

[12] Mundy J. Op. cit. P. 114.

[13] Подробнее об ордене и его социальной роли в Ливии см.: Vandewalle D. A History of Modern Libya. Cambridge: Cambridge University Press, 2012. P. 18—20.

[14] См.: Schnelzer N. Libya in the Arab Spring: The Constitutional Discourse since the Fall of Gaddafi. Wiesbaden: Springer VS, 2016. P. 75.

[15] Mundy J. Op. cit. P. 118.

[16] Vandewalle D. Op. cit. P. 27.

[17] Mundy J. Op. cit. P. 133.

[18] Подробнее о вооруженных формированиях, контролирующих сейчас ливийскую столицу, см.: Мустафин Р. Из «революционеров» — в мафиози…

[19] Fraihat I. Op. cit. P. 27.

[20] См.: Schnelzer N. Op. cit. P. 75.

[21] См.: Zurutuza K. Tebu Cultural Awakening: «We May Not Be Arabs, But We Are Libyans» // Al Jazeera. 2018. October 13 (www.aljazeera.com/news/2018/10/tebu-cultural-awakening-arabs-libyan-181011085101279.html).

[22] Мустафин Р. Столица и юг Ливии снова в огне // Независимая газета. 2019. 17 января (www.ng.ru/world/2019-01-17/6_7485_livia.html).

[23] Mundy J. Op. cit. P. 113.

[24] Fraihat I. Op. cit. P. 23.

[25] Mundy J. Op. cit. P. 101.

[26] Ibid. P. 196.

[27] Подробнее об этих репрессиях см.: Fraihat I. OpcitP. 33—37 (цит. по: P. 35—36); см. также: Libya: Militias Terrorizing Residents of «Loyalist» Town // Human Rights Watch. 2011. October 30 (www.hrw.org/news/2011/10/30/libya-militias-terrorizing-residents-loyalist-town).
[28] Abdelwahed M. Libya: Amazighs Demand Language Be Recognized in Constitution // Al Jazeera. 2018. May 25 (www.aljazeera.com/news/2018/05/libya-amazighs-demand-language-recognized-constitution-18052510503615....

[29] Vandewalle D. Op. cit. P. 40.

[30] Ibid. P. 42.

[31] Ibid. P. 46—47.

[32] Ibid. P. 42.

[33] См.: Erdağ R. Op. cit. P. 2.

[34] Beard C. An Economic Interpretation of the Constitution of the United States. New York: Macmillan, 1913.

[35] См., например: Riker W. Federalism: Origin, Operation, Significance.Boston; Toronto: Little, Brown and Company, 1964. P. 17—19.

[36] Мустафин Р. Из «революционеров» — в мафиози…

[37] Подробнее см.: Семенов К. Указ. соч.

[38] Fraihat I. Op. cit. P. 31.

[39] Schnelzer N. Op. cit. P. 71.

[40] См.: Mundy J. Op. cit. P. 198—201.

[41] См., например: ЧВК Вагнера нашли в Ливии // Лента.ру. 2019. 4 марта (https://lenta.ru/news/2019/03/04/chvk_livia/).


Вернуться назад