[стр. 257—267 бумажной версии номера]

Trans-Europe Express. Tours of a Lost Continent

Owen Hatherley

London: Allen Lane, 2018. — 430 p.

В прошлом году я оказался в Сент-Луисе, где никогда раньше не был. Что такое обычный американский город, я, конечно же, знаю довольно хорошо — и бывал не только в Нью-Йорке, Сан-Франциско или Чикаго. Но то, что я увидел в Сент-Луисе, меня сильно расстроило: даже не просто типичный американский город, а не город вообще. Или так мне показалось, я не претендую на объективность, да и в Сент-Луисе провел дней пять, не больше. В любом случае внешне это был как бы город, даже метро в наличии, однако он не укладывался в воображаемые рамки. Ведь все-таки город, даже бесконечно огромный, можно охватить мысленным взором, представить соотношение частей, догадаться, где город переходит в пригороды, наконец, схема общественного транспорта есть своего рода скелет, на котором растут урбанистические сухожилия, мышцы и мясо с жиром. Везде, даже в Китае, я приблизительно мог понять и соотношение районов города, и примерно в какой из этих частей я нахожусь. Здесь же все было иное: пустыри чередовались с чисто пригородными поселками, казалось, вот скоро кончится Сент-Луис и начнется что-то другое — или ничего не начнется. Однако тут же в окне машины вставали огромные дома, больницы, жилые массивы совсем иного, нежели субурбия, толка, потом опять пустырь, потом опять брошенная промзона и вдруг роскошный классицистический парк а ля Версаль, на холме светло-серый дворец то ли под сдержанное холодное галльское барокко, то ли вообще под классицизм, рядом с холма окрестности озирает условный конный рыцарь (можно догадаться, конечно, что это король Людовик IX Святой, в честь которого город назвали). Но не успеваешь обрадоваться, как опять промзона, потом невнятная река, удивительные мосты конца позапрошлого столетия, нечто вроде индустриальной набережной с пакгаузами из красного кирпича — там явно паркинг. И вот еще один пустырь возле реки, с зелеными холмами, перед ним гигантская арка, за ней и пустырем виднеются небоскребы из фильмов про Америку — это вроде даунтаун. Идешь пешком, и даунтаун кончается минут через 15—20. И дальше начинается… смотри выше.

Я не критикую, конечно, ни Сент-Луис, ни американский тип устройства городской жизни ни в коем случае. Просто для меня это не город; город для меня — это то, что в Европе. Или то, что выстроено и где жизнь идет, как принято в европейском городе. Прожив, правда, пять лет в Лондоне — и поездив по британской провинции, — я должен признать, что вряд ли уверенно отнесу многие островные города к европейским. Они где-то между — между Берлином и Лос-Анжелесом, Парижем и Де Мойном, Вентспилсом и Ганнибалом, штат Миссури. Книга Оуэна Хэзерли «Трансъевропейский экспресс. Путешествия по потерянному континенту» как раз об этом — хотя интенция автора была явно шире. Но вышло, как вышло. И причина тому — история последних нескольких лет.

Впрочем, по порядку. Книга состоит из множества очерков, сочиненных как специально для этого издания (их меньшинство), так и написанных по разным случаям — для блога автора, для «Architect’s Journal», для других изданий. И почти все — до рокового лета 2016 года, когда жульнический трюк правящих в Британии тори закончился трагическим референдумом о выходе Соединенного Королевства из Европейского союза. Сейчас, когда я пишу эту рецензию, до официальной даты Брекзита остается чуть больше двух недель, британский политический хаос только нарастает, так что грядущее, даже самое близкое, в данный момент покрыто туманом. Не исключено, что в тот момент, когда ты, читатель, открываешь 124-й номер «Неприкосновенного запаса», где настоящий текст опубликован, ясности не прибавится. Несмотря на это, совершенно очевидно: ни Великобритания никогда не будет прежней, ни ее отношения с континентом. Нечто похожее происходило через пару лет после Второй мировой войны, когда стала стремительно распадаться Британская империя.

Получается, что книга Оуэна Хэзерли, изначально представляя собой очередной сборник очерков известного архитектурного критика и эссеиста, оказалась надгробием, если угодно, европейской Британии, или, чуть менее драматично, надгробием идеи европейской Британии. Насколько эта идея была сильна, сказать сложно: Брекзит с последующим всплеском уже совершенно неприличного джингоизма и ксенофобии, отлившейся в европофобию, показал, что приобретенная за последние сорок лет европейскость, «континентальность» Великобритании и особенно Англии, была хрупкой, не очень популярной и отчасти скорее просто добрыми намерениями, нежели реальностью. Гигантская разница между «континентом»[1] и «островом» отмечалась и анализировалась многими; в последние годы, кстати говоря, все чаще — если говорить об авторах серьезных, а не о популярных книжках на тему вечной культурно-бытовой схватки поедателей фиш-энд-чипс с любителями лягушек. Одним из тех, кто как раз много писал о плохой совместимости британского и континентального, был Оуэн Хэзерли.

Хэзерли продолжает британскую традицию травелогов, заменяющих обычные историю с социологией и культурологией, причем травелогов на удивительно прочном либо эстетическом, либо идеологическом фундаменте, а иногда и на обоих разом. Джон Рёскин, Уолтер Пейтер, Иэн Найрн, Иэн Синклер — все они так или иначе создали и развивали эту традицию, хотя Оуэн Хэзерли не числит их всех в своей литературной родословной. Вместе с тем он многим обязан лучшей линии британской политической и культурной эссеистики прошлого века, воплощенной в именах Джорджа Оруэлла и Кристофера Хитченса — сколь бы настороженно Хэзерли сегодня к ним не относился. И, конечно, важную роль сыграл опыт радикальной музыкальной критики, форумов и блогов — область, где пользуется огромным авторитетом покойный Марк Фишер[2]. Оуэну Хэзерли 39 лет, и он опубликовал девять книг преимущественно в левых независимых издательствах; «Трансъевропейский экспресс» был выпущен «Allen Lane», подразделением всемогущего мейнстримного «Penguin Book». Данный факт на взгляды, высказанные в рецензируемом издании, не повлиял, однако тон Хэзерли здесь помягче, а стиль чуть-чуть лапидарнее, нежели обычно.

Почти все книги Оуэна Хэзерли укладываются в рамки одного и того же магистрального сюжета; автор путешествует по разным городам и странам, передвигается (чаще всего либо пешком, либо на общественном транспорте) по улицам первых, осматривает находящиеся там архитектурные объекты, фотографирует их самым любительским образом на весьма среднего качества фотоаппарат, а затем описывает увиденное. Но это и не типичный (и столь модный сегодня) буржуазный жанр «просвещенного культурного туризма», и не чисто профессиональный отчет архитектурного критика. По сути Хэзерли — историк, но историк специальный; через рассказ об архитектуре и городских публичных пространствах он рассказывает о том, что это за место, какое у него социальное, экономическое, политическое, идеологическое, культурное прошлое (чаще всего недавнее) и как это прошлое сформировало настоящее. Причем все это делается исходя из определенной, никогда нескрываемой идеологической перспективы: политически Хэзерли находится где-то между очень левым социализмом и коммунизмом. Одна из главных особенностей Хэзерли как политически ангажированного автора заключается в том, что, признавая все несомненные достижения советского варианта социализма в сферах строительства бесплатного жилья или бесплатного образования с медициной, Оуэн Хэзерли ни в коем случае не является «советизантом». Его социализм/коммунизм другой, не европейский социал-демократический и не советский; он ближе к классическому британскому левому лейборизму послевоенного периода, а также — как бы самому Хэзерли ни не понравилась эта мысль — к идее «демократического социализма», высказанной еще в военные годы Джорджем Оруэллом и некоторыми его соратниками по журналу «Tribune». Любопытно, что в прошлом году в это почти умершее издание внезапно вдохнули жизнь — и Оуэн Хэзерли отвечает там за раздел культуры.

«Трансъевропейский экспресс» имеет посвящение «Обоим моим родителям, но по разным причинам». Отец и мать Хэзерли — саутгемптонские британские коммунисты образца 1960-х. Любопытно, что оба они голосовали за Брекзит. Именно данный факт я взял бы в качестве скрытой исходной точки для разворачивания магистрального сюжета «Трансъевропейского экспресса»; именно в нем наглядна пропасть между «островом» и «континентом», между континентальным социализмом/коммунизмом и островным. И именно здесь Хэзерли рвет с традицией политической культуры своей страны. (Оруэлл отмечал, что британский пролетарий, увы, чаще всего националист и ксенофоб; собственно, и сам писатель балансировал в опасной близости от данной позиции — см. его нелюбовь к словам латинского или французского происхождения, а также эссе в защиту невыносимой английской кухни.) Оуэн Хэзерли — крайне левый социалист + убежденный демократ + интернационалист. При этом — в чем главная сила и убедительность его текстов — он настоящий патриот. Он действительно любит свою страну, оттого периодически впадает то в отчаяние, то в ярость при виде удивительно тоскливого уродства, характерного для британских городов за пределами туристических и «живописных» зон, а также мест, куда вкачаны саудовские, российские, китайские и прочие деньги столь же темного происхождения. Впрочем, такие миллионерские гетто если и не всегда уродливы в Британии, то всегда тоскливы.

Об этом унынии, его социально-экономических и культурно-политических причинах — две главные книги Хэзерли, посвященные его родине. Вышедший девять лет назад «Путеводитель по новым руинам Великобритании» продолжила «Мрачность нового типа»[3]. «Руины» были о британских городах времен надувания финансового пузыря, «Мрачность» — о них же эпохи «затягивания поясов», наступившей после того, как финансовый пузырь лопнул. Получилась идеальная дилогия о послевоенной островной истории, очень далекая от обычных представлений об этой стране. Те, кто хотя бы раз бывал в Портсмуте, Ньюкасле, Мидлсбро или в лондонской субурбии вроде Рюйслипа, понимают, о чем речь.

Тот же принцип Хэзерли стал применять не к «своему», а к «чужому» — к тому, что, увы, обычно зовется унизительным словосочетанием «постсоветское пространство» (будто перед нами некие земли, по случаю населенные непонятными существами); отсюда — толстый том «Ландшафты коммунизма»[4], название которого намекает будто бы не на рукодельный, а природный характер коммунистических и посткоммунистических городских ландшафтов; вообще же это название выдает в авторе романтика (но это отдельная тема). «Ландшафты» были продолжены выпущенными несколько месяцев назад «Приключениями Оуэна Хэзерли на постсоветском пространстве»[5]. «Трансъевропейский экспресс» предшествует «Приключениям».

Именно в этой книге две главные темы Оуэна Хэзерли — архитектурного критика и политического эссеиста — смешиваются, но главной здесь становится еще одна, до того в его текстах присутствовавшая немного на заднем плане, фоном. Эта тема — Европа в том виде, в котором она существует сегодня. А именно: из чего Европа состоит и как выглядит не для человека со стороны, не для чужака, а вроде как для европейца — впрочем, после Брекзита формально уже бывшего, британца-европофила, новейшего англо-саксонского скифа в континентальных Афинах, коммунистического Анахарсиса. Важная деталь: как она выглядит для британца-европофила, перемещающегося по Европе на дешевых «WizzAir», «EasyJet» и уже окончательно невыносимом «RyanAir». Я называю здесь эти бюджетные авиакомпании неслучайно. Эти еврометро с крыльями воплощают в себе главную черту нынешней Европы (взятой без России и Белоруссии, но с Украиной) — мобильность. Причем мобильность (свобода перемещения) людей, взятую как реализацию одного из «четырех ключевых принципов ЕС», того самого, ненависть к которому отчасти и подтолкнула Британию к падению с белых дуврских утесов Брекзита. Казалось бы, оксюморон, но так оно и произошло. Мобильность населения, которая сама по себе — вещь прекрасная, действительно привела в Европе к появлению нового рода регионализма, провинциализма, мелкого локального национализма и ксенофобии популистского толка. Оттого Брекзит и есть один из результатов данного процесса. Глобализация и евроинтеграция породили дешевые рейсы из Манчестера в Ригу и на Майорку, рейсы, забитые грубыми пьяными людьми, вырвавшимися в краткий отпуск, и печальными гастарбайтерами, навещающими родных в депрессивных поселениях Восточной и Южной Европы. Возвышенное — свобода перемещений — обернулось блевотиной stag parties[6] на старых булыжниках улиц европейских городов; вот об этих городах — о тех, откудалетят на дешевых авиакомпаниях, и о тех, куда летят, — книга «Трансъевропейский экспресс» Оуэна Хэзерли.

Диалектика новейшего евроуниверсального и популистского европровинциального точнее всего дана автором в конце главы про Скопье, где он сравнивает два реализованных городских генплана: социалистического 1965 года и постсоциалистического 2014-го. Первый превратил захудалый балканский город в символ социального и архитектурного прогресса, интернационализма, модернизма и гуманизма, так как был реализован после страшного землетрясения, почти полностью разрушившего Скопье. Второй — воплощение мелкого, локального национализма, лукавого популистского традиционализма, отказа от самой идеи «современности». Архитектурные памятники первого — в упадке из-за упадка породившей его идеологии и способа общественного мышления; второй — во врожденном упадке, начавшемся еще до строительства, так как одни постсоветские жулики этот план придумали, а другие жулики согласно ему строят.

«Разница между двумя большими генпланами Скопье — в нынешнем окостеневшем взгляде на приоритеты современности. Равенство заменено популизмом, футуризм — “антикваризацией”, пространства — фасадами, возвышенное — “миленьким”, интернационализм — провинциализмом, архитектура-функция — архитектурой-языком. Насколько бы эксцентричными ни казались идеи, стоящие за Скопье образца 2014 года, они сегодняшний мейнстрим, а идеи Скопье 1965-го обычно определяют как “ошибки 1960-х”. Сегодня городской центр — ужасающий результат этого процесса. Город, спланированный и построенный экспертами и энтузиастами со всего мира, стал сценой реализации фантазий мелких бандитов» (р. 243).

Одно из лучших описаний, суммирующих то, что произошло и происходит в бывшем СССР, и в странах соцлагеря.

Для Хэзерли сомнений нет: в нынешней Европе истинный модернизм[7] (и стоящая за ним идеология прогресса и социальной справедливости) терпит поражение от «традиционализма», который придуман на самом деле недавно, и придуман теми, кто держит в руках в этом мире реальную власть, экономическую, финансовую. Сколь бы глобалистским ни был нынешний неолиберализм, локализм и популистский национализм есть самые эффективные орудия сохранения его власти. В Скопье жалкая архитектурная реконструкция придуманного македонского Великого Прошлого (генплан-2014), уничтожающая великий модернистский интернационалистский город 1960—1980-х (генплан-1965), на самом деле есть лишь прикрытие банального кланового распила. Это на локальном уровне. На общеевропейском и мировом все происходит примерно так же, только деньги другие и кланы помогущественнее. Конец модернизма есть конец утопии социально-ориентированного настоящего интернационализма прогрессистского будущего. Отсюда и меланхоличный подзаголовок книги «Путешествия по потерянному континенту». «Потерянность» его не только для Британии, которая утеряла возможность быть с Европой и в Европе; это потерянность для себя — ибо Европа для Хэзерли равняется социализму, идее справедливости и, конечно, модернизму. Причем все перечисленное — результат европейской истории, определившей европейскую географию.

Историческая география Европы определяет структуру книги. «Трансъевропейский экспресс» состоит из обширного, разбитого на две части введения и шести глав, каждая из которых, согласно воле автора, соответствует определенному географическому региону. При этом данная география диктуется не только положением на карте, но и прежде всего укладом местной жизни, социально-экономическим и культурно-политическим. Действительно, можно списать соседство в книге Дублина и Порту на близость к Атлантическому океану (первая глава «Атлантика»), но лишь второе обстоятельство объясняет включение в тот же раздел «еврорегиона Мозель-Рейн». Вообще же деление на главы выдает в авторе уроженца острова и некогда портового жителя (Хэзерли родился и провел детство в Саутгемптоне — знаменитом порту, откуда когда-то отправился в последний путь «Титаник»): среди шести глав четыре «морские» («Атлантика», «Средиземное море», «Балтика» и «Северное море»). Еще одна определяется примерно равным расстоянием в отношении к этим четырем — «Центральная». И, конечно же, отдельно «Балканы», хотя все мы знаем, какими именно морями они омываются. Первая часть вводной главы («Введение: что такое европейский город?») — исключительно любопытный опыт своего рода «прагматической историософии», где дается попытка описать нынешнюю Европу как результат ее истории. Однако, в отличие от почтенных школ культурной истории, которые видят в каждой мелочи нынешней повседневности влияние то Сократа, то Франциска Ассизского, генеалогия, выстраиваемая Хэзерли, скорее апофатическая. Да, колыбель Европы в условных «Афинах» и в условном «Риме», никто не спорит, но эта колыбель присутствует в отдельных головах, не более того. На самом деле перед нами либо отвлеченный культурный символ, либо туристический плакат, либо ход политической риторики. В реальности бóльшая часть территории Римской империи никем сегодня в «Европу» не включается, а демократические процедуры и круг понятий о демократии современной «Европы» (под ней всегда понимается только Евросоюз, конечно) не имеют почти никакого отношения к тому, что было придумано и воплощено в жизнь в Афинах. Хэзерли не заводит споров с почтенной традицией; теории его вообще почти не интересуют; в этом смысле он английский автор, позитивист, блестящий очеркист, интересный собеседник, напирающий на здравый смысл. Впрочем, в последние десятилетия его родина и здравый смысл решительно расстались, как супруги после нескольких десятилетий невыразительного надежного брака.

Что же тогда есть Европа? Что есть «европейский город»? Хэзерли описывает его как социо-политически, так и функционально; здесь он позволяет себе не апофатически определять, а просто перечислить особенности данного феномена (прошу прощения у читателя за длинную цитату):

«Я мог бы составить сборное описание “европейского города”, которое включает аспекты, делающие его своего рода образцом для британских городов, в эпоху, когда в последних отсутствуют почти все подобные черты. Сведя вместе то, что в той или иной степени характерно для Германии, Австрии, Скандинавии, Нидерландов, Испании, Италии, Франции и даже отчасти Польши и Эстонии, здесь были бы такие вещи, как система жилобеспечения, в которой не доминируют владельцы недвижимости и возможно нормальное дешевое доступное социальное жилье; культура живых дискуссий об архитектуре, далеко ушедших от скучной оппозиции “традиция или модернизм?”; городской общественный транспорт, состоящий не из потрепанных приватизированных автобусов, а базирующийся на комбинации подземки, надземки, трамваев и троллейбусов, причем остановки, станции, машины — все выполнено в элегантном дизайне; в таком городе имущественная пропасть, конечно, есть, но не столь глубокая; ответом на деиндустриализацию является не упадок профессиональных навыков и расцвет случайных заработков, а основанная на всестороннем анализе система профобучения» (р. 39—40).

И так далее и тому подобное, в том числе и об отношениях города с природной средой, об экологии и велосипедах как экологическом способе передвижения, а не прихоти, моде или последней надежде горожан, отчаявшихся из-за заоблачных цен на транспорт, о бесплатном образовании и медицине, о системе местного самоуправления, децентрализованной и выступающей в качестве действительного представителя воли местных сообществ… Все это — и многое другое — делает европейский город «европейским» в противоположность британскому, американскому, австралийскому и (добавим от себя) российскому. Хэзерли признается: да, в этом его особенность, чреватая исключительностью, которая в свою очередь может рассматриваться как стремление поставить себя выше остального мира. Несмотря на практические, казалось бы, элементы образцового европейского города, он — феномен по своей природе идеологический.

Диалектика Европы явлена здесь наглядно: в регионе удалось построить общество, удобное, зажиточное, относительно справедливое и довольно мирное. Но все это: (а) держится на идеологических основаниях, без принятия которых вход в «клуб» запрещен; (б) далось с трудом и должно поддерживаться постоянными кропотливыми усилиями; (в) сделано во многом за счет других — тех, кто не попал в волшебный евросоюзовский круг. Оттого, кстати, побег Британии из этого круга выглядит еще более нелепым и опасным. Европа в книге Хэзерли — под угрозой, исходящей как изнутри (более серьезная, ибо носит как раз идеологический характер), так и снаружи; главная опасность — забыть о величии замысла, утерять его:

«Для Перри Андерсона, не самого благожелательного критика этой институции, Европейский союз — “последнее великое достижение буржуазии”. Учитывая размах амбиций ЕС, в этом есть доля правды, сколь надежно бы он ни базировался на совершенно неромантичной и жестко ограниченной технократии. Если так, то мы обязаны быть в состоянии признать в Евросоюзе определенного рода талант и размах городского планирования и вкус к созданию скоординированных архитектурных ансамблей, которые можно увидеть, к примеру, в Мюнхене, Эдинбурге, Риме, Флоренции, Санкт-Петербурге, Бате, увидеть во всех этих городских панорамах, сформированных в результате счастливой комбинации просвещенческой традиции визуального планирования и организации пространства, капиталистической спекуляции недвижимостью и спроса на аренду жилья» (р. 40).

Получается, что нынешняя идеология ЕС, «пропитавшая» города Союза, сделавшая их столь особыми, есть не чистая идеология, а ежедневная практика, своего рода «нужда», возведенная в разряд культурно-обусловленной закономерной добродетели. В этом умении (добавлю я от себя) видится главная европейская ценность: отрефлексировать себя не как результат случайных процессов и происшествий, а в качестве вожделенного плода давно затеянного, прекрасно обдуманного гуманистического проекта. А отрефлексировав, создать прагматическую систему сверхцентрализованных институций для воплощения такого видения в жизнь.

Коммунисту Хэзерли, конечно, не может нравиться ЕС как пусть и великое (последнее великое), но все же достижение буржуазии. Останься он исключительно на этой точки зрения, то, как и его собственные родители-коммунисты, с классовой точки зрения выступал бы за Брекзит. Но Хэзерли видит и другое — даже в основном другое, — и потому «Трансъевропейский экспресс» столь интересен.

И, конечно, это просто проницательная, тонкая, замечательно написанная книга. Уверен, что автор не рассчитывал, что кто-то будет перемещаться по европейским городам с его сочинением в руках, но «Трансъевропейский экспресс» на это напрашивается. Там отличный и довольно неожиданный выбор городов; очевидных совсем немного (Болонья, Порту, Дублин, Мадрид, Амстердам), но даже и они исследованы и описаны совсем по-другому, исходя из совершенно иной точки зрения. Дублин — без Джойса и «Гиннесса» (и без великой местной архитектуры XVIII века); Хэзерли находит в нем больше «атлантического» (включая американскую Новую Англию), нежели «европейского». В Порту главное — мосты (согласен совершенно!); в Болонье — воплощение левацкой урбанистической утопии; в Мадриде же самое интересное — модернистские комплексы социального жилья. Это не пижонство, нет, и не попытка сделать что-то принципиально «нетуристическое» (в таких случаях все живое мгновенно превращается в гламурное кладбище вроде нынешней моды на бруталистскую архитектуру). Но лично для меня самыми интересными были очерки о балканских городах — не только блестящее эссе о Скопье, выше цитированное, но и печальная урбанистическая археология Сплита, Салоник, Никосии. Здесь в Хэзерли открывается до сих пор скрытый талант историка архитектуры не только буржуазной эпохи, не говоря уже о его способности к полновесному, точному экфрасису. И, конечно, чтобы понять происходившее и происходящее сегодня в урбанистических ландшафтах бывшего коммунизма — и в умах людей, которые создали эти ландшафты и живут в них, — надо прочитать очерки о Лодзи, Львове и особенно душераздирающе грустный текст о Нарве.

«Трансъевропейский экспресс» Оуэна Хэзерли стартует в одном британском городе и заканчивает свой путь в другом. «Экспресс» отправляется из бывшего индустриально-портового Саутгемптона, уродливый упадок которого носит совершенно неевропейский характер (см. сравнение его с Гавром); пункт его назначения — Халл (Hull, или Гулль, как его раньше называли на русском). Книга о Европе все равно оказывается книгой о Британии — это путешествие из островной урбанистической безнадеги в место (пусть и слабой) надежды. Хотя высокомерные лондонцы считают Халл самой проклятой дырой в королевстве, именно здесь Хэзерли находит какие-то социальные/социалистические возможности для постбрекзитной Британии. Разведясь с буржуазной евробюрократией, Британия имеет шанс стать даже более европейской, чем сама Европа, где нынешний демонтаж социализма медленно подрывает ее же собственные основы. Сделать это можно именно в точке под названием Халл:

«Отсюда можно купить билет на корабль до Роттердама, там сесть на поезд, потом на другой, выйти, пройтись там и сям и обнаружить: Северная Европа есть наглядное доказательство того, что Халл не обречен на прозябание. Быть может, в будущем мы сможем пойти дальше, чем просто делать унаследованную нами несправедливую социальную систему более справедливой, с лучшим транспортом, более чистыми улицами и привлекательными зданиями. Для социальных демократов Северной Европы такие достижения — вершина человеческих достижений, за пределами которых лежит нечто неизведанное и пугающее. Может быть, в Халле появятся некоторые идеи по поводу того, что же нас в тех краях ждет» (р. 389).

Так выглядит оптимизм эпохи исторического отчаяния.