[стр. 87—96 бумажной версии номера] [1]

В 2018–2019 годах общественная жизнь в России вновь оживилась. Мы стали свидетелями нескольких ярких протестных кампаний. Журналисты и политические комментаторы говорят о небывалом подъеме протестной активности в стране, о «протестной петле» [2] и даже «революции глубинного народа» [3], отмечают «радикальную» новизну протестов в 2019 году [4]. При этом едва ли удается проследить связь между нынешними выступлениями и протестами прошлых лет. Попытки сравнивать протесты разных лет предпринимаются, но нельзя сказать, что они успешны. Большинство протестов либо проходят незамеченными, либо быстро забываются. Заявления о новой, невиданной и небывалой волне протестов часто основывается только на личных ощущениях наблюдателей и комментаторов. При этом отдельные вспышки народного недовольства воспринимаются как изолированные и беспрецедентные, а общие тенденции и закономерности игнорируются.

Парадоксальным образом переоценка вновь возникающих протестов и неспособность сопоставить их с выступлениями прошлых лет могут сочетаться с макросоциологическими и даже макроисторическими рассуждениями. Иными словами, некоторые наблюдатели соотносят локальную инициативную группу, защищающую отдельный сквер, не с такой же локальной группой, действовавшей в другом городе или в другое время, а с общенациональными процессами демократизации или, наоборот, консолидации существующего режима. Аналитики могут рассматривать локальные протесты сквозь призму развития постсоветского общества последних 30 лет, но не сравнивают их с такими же локальными протестами недавнего прошлого.

Основное препятствие для понимания российских протестов – это невнимание к их генеалогии. В своей статье я укажу на особенности, которые сохраняются в политических и социальных движениях на протяжении последних 10–15 лет.

 

2011 год: до и после

 

Исследователь российских протестов Грэм Робертсон отмечал [5], что массовые акции 2011–2012 годов не следует рассматривать в качестве поворотной точки в истории протестных движений или разрыва с предыдущими тенденциями. Он утверждает, что аналитики в основном воспринимают движение за честные выборы изолированно. По его мнению, протесты 2011–2012 годов продолжают тенденции предшествующего десятилетия.

Отдельного внимания заслуживает аргумент Робертсона о том, что в 2000-х сложился определенный репертуар протестных действий, отличный от практик 1990-х, но обретший особую популярность на московских площадях в декабре 2011-го и весной 2012 года. В этом репертуаре, по мнению Робертсона, доминировали символические и «креативные» формы. В период между 2007-м и 2011 годами протестующие все чаще стремились символически демонстрировать государственным институтам свое недовольство и все реже полагались на прямые действия -- такие, как забастовки или блокады магистралей. Как считает Робертсон, изменения в репертуаре протестных действий в пользу символических акций связаны не только с растущей репрессивностью режима, но и с новым желанием протестующих обращаться к общественности и властям.

Действительно, Болотная площадь отличалась своим остроумием. «Креативные» лозунги «белых ленточек» описаны чрезвычайно подробно (например в сборнике «Мы не немы» [6]), но их генеалогия в настоящий момент едва ли ясна. Между тем период примерно между 2005-м и 2011 годами был временем флешмобов, перформансов, хэппенингов и прочих артистических или квазиартистических форм протеста. Безусловно, феномен, который обычно описывают широким термином «акционизм», возник гораздо раньше, но «пошел в массы» он именно в середине 2000-х, перестав быть исключительно инструментом самовыражения прогрессивных художников или методом национал-большевиков. В конце 2000-х профсоюзные, гражданские и социальные активисты в борьбе за внимание СМИ стремились сделать свои согласованные пикеты и митинги как можно более яркими и творческими. Так что при ближайшем рассмотрении внезапный всплеск «народного творчества» в декабре 2011 года кажется совсем не внезапным.

На протесты 2011–2012 годов повлияли политические выступления предыдущих пяти лет. С 2006-го до 2009 года коалиция «Другая Россия» проводила «Марши несогласных» – массовые и, как правило, несанкционированные уличные акции. Своего пика марши достигли в 2007 году. География акций была достаточно широка, но самые масштабные из них прошли в Петербурге 3 марта и в Москве 14 апреля. Участники маршей говорили, что «русская политическая нация родилась на Марше несогласных» [7]. Некоторые будущие методы протеста – например, традиция читать Конституцию сотрудникам ОМОН – появились именно тогда [8].

Примечательно, что петербургскому маршу 3 марта 2007 года удалось соединить в себе самые разнообразные требования. Участники не только выступали в защиту политических прав и свобод, но и протестовали против отказа партии «Яблоко» в регистрации на выборах в Законодательное собрание, против строительства небоскреба «Газпрома» и роста коммунальных платежей. Иными словами, петербургские «несогласные» смогли объединить политические, социальные и градозащитные требования. Если считать объединение политических и социальных требований признаком прогресса протестных движений, то с тех пор протест скорее деградировал. Московские митинги и демонстрации 2019 года уже не затрагивали социальных проблем. Митинги против реновации (2017), которые некоторые журналисты называли «вотумом недоверия властям Москвы» [9], мало повлияли на протесты, связанные с выборами в городскую думу, хотя проблема реновации сохраняется и вызывает недовольство.

В 2009 году «Марши несогласных» трансформировались в «Стратегию-31» – регулярные несанкционированные митинги в защиту свободы собраний. После массовых протестов декабря 2011 года «Стратегия-31» может показаться маргинальным и непопулярным явлением. В действительности влияние «Стратегии-31», как и «Маршей несогласных», на движение за честные выборы было значительным и до сих пор остается недостаточно изученным. Регулярные митинги в защиту свободы собраний стали практически первым протестом, начавшим привлекать московскую молодежь.

На «Стратегию-31» откликнулся сайт Epic Hero, существовавший в 2010–2011 годах «первый хипстерский блог о политике, экономике и обществе» [10]. 31 октября 2010 года редакция блога «в полном составе посетила митинг на Триумфальной площади», то есть одну из акций «Стратегия-31». «Там мы орали свои буржуазные и общедемократические лозунги», – рассказывали авторы блога о своем участии в акции, закончившемся тем, что они «пошли ужинать и на “Социальную сеть” Финчера», а остальные протестующие «пошли маршем по Садовому кольцу» [11]. Отчасти репертуар действий, который мы до сих пор наблюдаем на московских улицах, сложился еще до 2011 года. Репортаж об акции 31 октября 2010 года завершается призывом: «Даешь изящные лозунги, стильную одежду, веселые лица и инди-рок. Гражданский протест должен быть красивым». Так что стремление к «креативным» формам протеста, которое сейчас постепенно исчезает, зародилось до 2011 года.

Другая запись, от 21 октября 2011 года, призывает читателей ходить на «Стратегию-31» и сравнивает ее с одним из митингов против строительства «газпромовского небоскреба» в Петербурге. Градозащитный митинг автору не понравился, потому что акция, как и большинство других митингов, строилась «на ненависти, на отрицании, на противопоставлении себя другим». По мнению автора, необходимо «объединяться, встречать новых, интересных и неравнодушных людей и хорошо проводить с ними время» [12]. Такой подход был доминирующем и на Болотной площади в декабре 2011 года. Можно предположить, что стремление «хорошо проводить время с интересными людьми» сохраняется до сих пор, хотя и в меньшей степени. При этом надо отметить, что кампания против строительства небоскреба «Газпрома», которую критиковал «хипстерский блог», была достаточно успешной и повлияла на смену площадки его возведения.

Итак, протесты 2011--2012 годов логически продолжали тенденции предыдущих лет. После 2012 года российский режим ужесточился – но изменился ли сам протест?

Как я отмечал выше, журналисты говорят о «радикальной новизне» очередной «волны протестов». При этом предыдущий период, по умолчанию, считается временем затишья. Каковы рамки этого условного периода затишья? Когда он начался? Его начало можно отсчитывать от окончания протестов 2012 года. Однако против этого предположения свидетельствуют, во-первых, довольно успешная кампания Алексея Навального на выборах мэра Москвы 2013 года; во-вторых, протесты, связанные с судом над Навальным тем же летом 2013-го; в-третьих, марш против так называемого «Закона Димы Яковлева», или «Марш против подлецов». 13 января 2013 года в Москве прошла демонстрация против закона, запрещающего гражданам США усыновлять российских детей. По оценкам журналистов, эта акция собрала от 20 до 60 тысяч человек [13], то есть марш был сопоставим с московскими митингами лета 2019-го. Таким образом, в 2013 году наблюдалась довольно высокая протестная активность, по крайней мере в Москве, хотя акции в поддержку Навального проходили и в других городах.

В 2014 году берет свое начало так называемый «Крымский консенсус», с которым связывают рост массовой поддержки российского режима. Тем не менее 21 сентября 2014 года в Москве прошел «Марш мира» против вмешательства России в дела Украины. По оценкам наблюдателей, акция собрала 15 тысяч человек [14]. В 2015-м и 2016 годах проходили многочисленные акции памяти Бориса Немцова. В 2017-м во многих городах прошли антикоррупционные протесты, вдохновленные расследованием «Он вам не Димон». В 2018-м имели место протесты, вызванные отказом в регистрации Навального кандидатом в президенты. Конец «Крымского консенсуса» связывают с повышением пенсионного возраста и случившимся в том же году падением рейтинга Владимира Путина [15]. Однако массовые антикоррупционные протесты 2017-го, проходившие во времена этого условного «консенсуса», отличаются от московских протестов 2019-го только количественно, но не по репертуару действий, к тому же, напоминающего «Стратегию-31», «Марши несогласных» или первые несанкционированные акции декабря 2011 года. При этом оценки массовости митингов 2019-го часто страдают субъективностью. Если брать верхние планки в оценках количества участников, приходивших на «Марш против подлецов» или «Марш мира», то московские митинги 2019-го не удивляют своей массовостью. В интервью радиостанции «Эхо Москвы» политолог Александр Кынев назвал несанкционированную акцию 27 июля «самой массовой несанкционированной акцией с 1993 года», оценив ее численность в 20–25 тысяч человек [16]. Едва ли можно согласиться с его точкой зрения. Во-первых, антикоррупционная акция, прошедшая в Москве 26 марта 2017 года, тоже признавалась наблюдателями крайне многочисленной: оценки колебались от 15 до 30 тысяч участников [17]. Во-вторых, 11 декабря 2010 года на Манежной площади в Москве состоялся несанкционированный митинг, вызванный убийством болельщика «Спартака» Егора Свиридова. Численность участников той акции оценивали от пяти до 50 тысяч человек [18]. Учитывая существующий разброс оценок, можно сделать вывод, что комментаторы часто склонны переоценивать значимость текущих событий.

Политические выступления зачастую совпадают с электоральными циклами. Петербургский «Марш несогласных» 2007 года проходил накануне выборов в местное Законодательное собрание. Участники той акции говорили о возможном «майдане» во время президентских выборов 2008-го [19]. Перед парламентскими выборами 2011 года оппозиция использовала тактику голосования «За любого кандидата, кроме “Единой России”». Надежда на «опрокидывающие выборы» и протестное голосование появляется перед каждым электоральным циклом, включая 2016 год, когда на выборах в Государственную Думу «Единая Россия» выступила достаточно удачно [20]. В целом оппозиция традиционно опирается именно на парламентские методы, пытаясь их совершенствовать. Периодически граждане вознаграждают усилия оппозиционеров и голосуют против «партии власти», как на выборах в Думу в 2011 году, на выборах мэра Москвы в 2013-м или на региональных выборах в 2018-м и 2019-м.

Формы протеста, сложившиеся во второй половине 2000-х, достигли своего апогея в декабре 2011 года. Протестная идеология, выраженная в формулах «хорошо проводить время с интересными людьми» и «протест должен быть красивым», реализовалась на Болотной площади. Однако нельзя сказать, что подходы второй половины 2000-х были полностью изжиты в 2010-х. Скорее речь идет о долгой стагнации протеста. Символические демонстрации недовольства, вошедшие в обиход накануне 2011 года, все еще занимают центральное место в репертуаре протестных действий.

Итак, выступления с политическими требованиями происходят в России с определенной периодичностью. Каждый из этих периодов порождает новые надежды и приносит определенные успехи, которые, впрочем, сменяются очередными проблемами и поражениями. Безусловно, все очередные вспышки протестов отличаются от предыдущих, но при этом воспроизводят тенденции, появившиеся во второй половине 2000-х.

 

Нерождение политики из духа социального протеста

 

Кроме политических протестов, в России достаточно часто вспыхивают социальные конфликты. Политическое и социальное недовольство влияют друг на друга, но полного их слияния пока не видно. Рассинхронизация социальных и политических движений вызывает интерес исследователей. Например, соотношению социальных протестов, городских движений и политики посвящено заключение коллективной монографии «Городские движения России 2009–2012 годов: на пути к политическому», где делается вывод, что «политические движения – это логическое продолжение социальных движений» [21]. Несмотря на то, что исследователи регулярно обнаруживают «зачатки политического» в тех или иных социальных и городских движениях, этим зачаткам мешает отсутствие «общей программы и публичных дискуссий».

Естественно, невозможно идти против очевидных фактов и заявлять, что социальные протесты непременно должны переходить в политические движения. Тем не менее попытки отыскивать «политизацию» низовых инициатив предпринимаются регулярно. При этом комментаторы предлагают разнообразные трактовки термина «политизация». Так, политолог Григорий Голосов под «политизацией российской публики» понимает «рост числа людей, интересующихся политикой» [22]. Журналисты говорят, что теперь в России «любая проблема» может стать политической, и заявляют о «политической окраске» антимусорных протестов и митингов в Кемерове после пожара в торговом центре «Зимняя вишня» [23]. Подразумевается, что перечисленные протесты стали политическими, потому что их участники открыто выступали против местных властей.

Строго говоря, участники социальных протестов и гражданских инициатив довольно часто выступали и выступают против властей. Во второй половине 2000-х можно найти примеры низовых протестов, которые со временем «политизировались». Например, на уже упоминавшихся митингах против строительства небоскреба «Газпрома» периодически требовали отставки губернатора Петербурга Валентины Матвиенко [24]. В 2010 году инициативная группа, выступавшая против коммерциализации бюджетной сферы, добивалась отставки министра образования [25]. Самый масштабный социальный протест 2000-х -- акции против монетизации льгот в 2005-м – был так же достаточно «политизированным», если критерием политизации считать критику властей. Протестующие тогда требовали отставки некоторых министров и даже жгли чучело Путина [26].

Многие протестные движения 2000-х пытались создавать широкие коалиции и вырабатывать «общие программы». В крупнейших городах России, прежде всего в Москве и Петербурге, существовали многочисленные координационные центры, объединявшие профсоюзы, социальные движения и гражданские инициативы. Коллективная монография «От обывателей к активистам» [27], которая описывала опыт 2000-х, возлагала большие надежды на развитие горизонтальных сетей, координировавших действия протестных групп. Однако постоянное стремление к объединению и координации последних 10--15 лет едва ли способствовало развитию социальных протестов. Они остаются локальными и маловлиятельными, несмотря на отдельные успехи и оптимизм наблюдателей.

К тому же у протестных движений можно обнаружить и жажду публичных дискуссий. Например, центральное место в риторике профсоюзов, выступавших против повышения пенсионного возраста в 2018 году, занимали заявления о необходимости широко обсудить пенсионную реформу. Так, Конфедерация труда России (КТР) неоднократно призывала власти к диалогу и говорила о «необходимости профессионального обсуждения данного вопроса и недопустимости подмены его популистскими звонкими фразами» [28]. В течение лета 2018-го профсоюзы, которые были основной движущей силой кампании против повышения пенсионного возраста, пытались вступить в диалог с властью. Но стремление к правильно организованной публичной дискуссии обуславливало и тактику протестных действий. Так, представители КТР утверждали:

«Единственная переговорная площадка, которая нам осталась, – Старая площадь, Президент и его администрация. Президент сказал, что лично внимательно настроен выслушать все точки зрения. Вчера мы направили ему подробное письмо, в котором разъяснили свою позицию. […]

Август -- пассивный период, когда, в том числе, не с кем вести диалог – все разъедутся в отпуск. Но уже на 5 сентября планируются массовые митинги по всей стране» [29].

Приоритет дискуссий идет рука об руку с легализмом протестных движений. Этот легализм наглядно проявился в кампании против пенсионной реформы, когда лидеры протестов отказывались от забастовок из-за ограничений, наложенных Трудовым кодексом [30].

Российские социальные движения и гражданские инициативы регулярно добиваются локальных успехов. Большую известность приобрела защита сквера в Екатеринбурге, но в действительности таких «историй успеха» достаточно много. Тем не менее до сих пор нет удовлетворительного объяснения связи социальных протестов с политикой в России. Многие социальные движения, гражданские инициативы и профсоюзы пытались координировать свои действия, строить «широкие коалиции» и развивать делиберативные процедуры, но эти усилия остаются в основном безрезультатными. Объяснение протестных неудач через отсутствие единства или неразвитость публичной сферы нельзя считать удовлетворительным из-за нефальсифицируемости такого подхода: всегда можно найти отщепенцев, не пожелавших присоединиться к очередной широкой коалиции, и обвинить их в общей неудаче, а делиберативные процедуры никогда не достигнут совершенства. Однако все проблемы, связанные с отсутствием единства и неразвитостью публичной сферы, не мешают локальным успехам. Но все эти успехи никак не могут совпасть с политическими выступлениями.

 

Отдельные факты и тенденции

 

Российские политические и социальные протесты описаны подробно, но вряд ли удовлетворительно поняты. Отдельные эмпирические факты сами по себе ни о чем не говорят, но именно они привлекают наибольшее внимание. Крайне редко получается осмыслить опыт предыдущих выступлений, спрогнозировать последствия текущих протестов и оценить их эффективность.

Естественно, комментаторы не отказываются от попыток выявить общие закономерности и тенденции, но эти закономерности и тенденции рассматриваются абстрактно. Конкретный протест сравнивают с демократизациями 1970-х и 1980-х в разных странах, но не с похожим российским протестом предыдущего десятилетия.

Вкладом в понимание протестных движений России XXI века была бы их периодизация и последующее сравнение отдельных периодов. При этом следует уделять больше внимания тем тенденциям, которые проявлялись в неудачных или локализованных протестах предыдущих лет и сохраняются в последующих этапах.