Журнальный клуб Интелрос » Неприкосновенный запас » №3, 2007
Экологическая культура: очерки взаимодействия науки и практики
О.Н. Яницкий
М.: Наука, 2007. - 271 с.
Монография российского социолога и эколога Олега Яницкого базируется на двух «китах». Один из них - впервые осуществленный автором комплексный анализ истории экологической культуры в России на фоне всей социально-политической истории страны в XX веке, другой - своеобразное подведение итогов эмпирических исследований, проведенных в 1987-2004 годах самим автором или под его руководством. Эти результаты основаны на глубинных интервью, которые начали проводиться в 1987 году в рамках международного проекта «Города Европы: участие общественности в охране городской среды», когда было проведено сто интервью с лидерами и участниками экологического и других массовых движений СССР. В дальнейшем автор осуществил ряд проектов по изучению эволюции экологической культуры в меняющейся России, в основе которых также был анализ глубинных интервью.
Монография Олега Яницкого - первая не только по глубине и комплексности, но и по своей теоретической значимости. Она состоит из двух разделов. Первый - «Макротренды», второй - «Мезо- и микротренды». В первом, после очерка экокультурной динамики России на протяжении ХХ века, ученый анализирует исторические тренды российского общества, формировавшие его экологическую культуру, показывает, как в ходе исторических перемен трактовка понятия экологической культуры смещалась от «пасторальной» к сциентистской и утилитаристской. Автор рассматривает общетеоретические основания (парадигмы) взаимоотношений человека и природы, модели господствующей «социальной» и «новой экологической» парадигм, предложенных зарубежными и российскими социологами, утверждая, что в основе различных версий лежит «…доминирующий взгляд на мир, совокупность допущений которого представляет собой ядро экологической культуры определенного типа». Затем исследователь подводит итоги макроэкологических трансформаций последнего двадцатилетия, опираясь на изучение динамики идеологических позиций, ресурсных возможностей и характера взаимоотношений основных игроков на «экологическом поле»: государства, бизнеса, науки, образования и массовых экологических движений и инициатив. Исследуя феномен связи экологизации и демократизации, Олег Яницкий приходит к выводу, что «…источник современного экологического кризиса - это конфликт между “потоком” (капиталов, ресурсов, информации) и “местом”, то есть территориально фиксированными биосоциальными системами».
Олег Яницкий доказательно обосновывает тезис о несовместимости революционных трансформаций и устойчивого природопользования: реформы, поляризуя общество, «вымыли» средний класс, лишив тем самым экологическое движение его социальной базы. Автор рассматривает российское общество как социобиотехническую экосистему, исследует соотношение интегрирующих и деструктивных сил, определяющих степень ее устойчивости. Один из его главных выводов: за последнее двадцатилетие в ходе форсированной реализации «либерального проекта» и включения России в глобальный миропорядок произошла тотальная реструктуризация социально освоенного пространства, возникли новые очаги процветания и обширные зоны социально-экологического бедствия. При этом ресурсная (нефтегазовая) ориентация экономики, деградация инфраструктуры жизнеобеспечения вкупе со сломом советской нормативно-ценностной системы являются, по мнению автора, главными причинами неустойчивости всей социобиотехнической экосистемы. Противостоять растущей неустойчивости могут только носители научного знания и население, обладающее ненаучным - «локальным», по терминологии автора, знанием. И здесь возникает проблема определения этих знаний и оценки потенциала носителей.
Важнейшим каналом коммуникации между наукой, обществом и его политическими институтами в России служит научная общественность. На протяжении столетия она была социальным институтом просвещения и пропаганды научных, в том числе и экологических, знаний. В книге рассматриваются научные, научно-общественные и собственно общественные (политические) функции этого института, их специфика в тоталитарном и посттоталитарном, рыночном обществах. Предлагается типология функций института на различных этапах российских реформ: критическая, мобилизационная, протестная, конструктивная. Новая экологическая общественность определяется автором как институт защиты гражданского общества от влияния утилитаристской и потребительской идеологии, который может быть эффективным только в опоре на население, обладающее не научным, но «локальным знанием».
Немалое значение исследователь придает социокультурному феномену «места» - культурно освоенному пространству жителя России, рассматривая сущностные вехи российского краеведения. Одновременно автор анализирует эволюцию российского экологического движения, эмпирически выявляя семь его групп и показывая, что, несмотря на разнообразие, общим знаменателем их активности выступают профессионализация и политизация.
Во втором разделе монографии автор переходит от целого к частному - к формированию ячеек индивидуального и группового жизнеобеспечения ученых-экологов и активистов в условиях глобализирующегося мира и перехода страны к рыночной экономике. Автор начинает с дефиниций и характеристик типологических черт «индивидуализированного общества», которые даются в интерпретациях Зигмунда Баумана и Ульриха Бека. После чего показывает, как возникшие неопределенности жизненных ситуаций, распад общностей недавнего прошлого, утилитаризм человеческих связей, сокращение временного горизонта человеческого восприятия изменяют концепцию «индивидуального жизненного проекта». Исследователь выдвигает и обосновывает гипотезу, что в таких условиях сообщества ученых-экологов могут сохранить себя в качестве профессиональных, лишь включившись в борьбу за сохранение природного и культурного наследия. Такая борьба требует объединения ученых в групповые проекты, которые представляют собой форму контрактных отношений в сфере научного производства. Проекты являются микроинститутом, «кирпичиком» социального порядка, коллективности, противостоящей фрагментации жизни, и современным феноменом научной и инженерной культуры индивидуализированного общества. Результаты разработки проектов производства знаний трактуются автором как культурная форма репрезентации будущего природных систем и человеческих сообществ.
Автор полагает, что в современной России существует сеть ресурсных, информационных и личностных связей, позволяющих ученому воспроизводить свой профессиональный капитал и поддерживать социальную идентичность, а группам ученых - создавать временные неформальные структуры, малые сообщества.
Олег Яницкий анализирует мотивации возникновения научных сообществ, принципы их структурной организации и ресурсного обеспечения, способы поддержания устойчивости. Он вводит понятие адвокативной науки, под которой понимает исследования и разработки, имеющие своей целью сохранение конкретной природной системы или поддержание местного сообщества. Адвокативная наука в культурном плане является пусковым механизмом импульсов эволюции общественного (экологического) дискурса.
В завершение книги дискутируется вопрос: сохранится ли за экологическим движением роль экологического авангарда российского общества? Ответ неутешителен. Настоящие лидеры эпохи перестройки остались в прошлом. Ныне в экологических сетях, по мнению Олега Яницкого, «…нет лидеров в обычном понимании этого слова. Скорее организаторы и коммуникаторы, то есть функционеры… Власти кооптируют этих лидеров в разного рода “общественные палаты и комитеты”, встроенные в машину государственной или муниципальной власти» (с. 252).
Несмотря на скромный подзаголовок («Очерки взаимодействия науки и практики»), книга является примером глубокого междисциплинарного научного анализа. Это - фундаментальное исследование не только экологической культуры, но и ряда смежных областей, осмысление процессов, явлений и бифуркационных событий социальной, социально-экономической, социально-политической жизни России XX-XXI веков, осуществленное одним из ведущих российских ученых. Монография Олега Яницкого - значительное явление в научной жизни России, представляющее интерес для всего профессионального сообщества и широкого круга читателей.
Дмитрий Кавтарадзе, Эдуард Кульпин
Ирина Бусыгина, Андрей Захаров
М.: Московская школа политических исследований, 2006. - 240 с. - 1500 экз.
Серия «Библиотека Московской школы политических исследований»
Нравственный релятивизм технократической эпохи, усиленный в нашей стране десятилетиями тоталитарного режима, к сожалению, привел к девальвации многих понятий, которыми мы тем не менее продолжаем активно пользоваться. Например, современники миллениума привыкли считать, что энциклопедия есть не более чем склад знаний, перечисление значений тех или иных слов, сборник кратких описательных статей, которые организованы в удобном алфавитном порядке. Это, безусловно, полезная, а порой даже незаменимая штука, но исключительно «научная» по своей сути, то есть объективная, беспристрастная и отстраненная от различных «пережитков» нравственного толка.
Между тем так было далеко не всегда. Первая энциклопедия, та самая Энциклопедия с большой буквы, рождалась как интеллектуально-нравственный подвиг, как вызов той социально-политической реальности, которая окружала ее авторов. Им была хорошо известна открытая еще в античности истина, что и научное, и повседневное бытование предмета напрямую зависит от данной ему дефиниции. Энциклопедисты брали на себя ответственность и смелость наделять предметы собственными определениями, а значит - формировать, генерировать понятия, которые в дальнейшем, в свою очередь, предопределяли рельеф научного дискурса на целые столетия вперед.
Их деятельность не была, да и не могла быть, оторванной от вечных этических категорий или сиюминутных политических баталий. «Цель Энциклопедии - объединить знания, рассеянные по поверхности земной, изложить их в общей системе для людей, с которыми мы живем, и передать их людям, которые придут за нами, дабы труды минувших веков не были бесполезны для веков грядущих, дабы наши потомки, став образованнее, стали также добродетельнее и счастливее», - заявляли энциклопедисты в предисловии к своему многотомному труду.
Как мне кажется, российские политологи Ирина Бусыгина и Андрей Захаров вряд ли претендовали на лавры Дени Дидро и Жана Лерона д’Аламбера, однако в подходах к составлению их мини-лексикона явно угадываются те же цели и задачи. Они, безусловно, хотели не только способствовать расширению эрудиции своих читателей, но и сделать их «добродетельнее и счастливее». Несмотря на скромность авторов, которые и в названии, и в предисловии, и в ненавязчивой краткости отдельных статей книги подчеркивают миниатюрность и непритязательность своего замысла, на самом деле перед нами - весьма фундаментальное и своевременное исследование базовой политический лексики современной России.
Принципиальная особенность этого сборника дефиниций - его незавершенность; он представляет живую, развивающуюся интеллектуальную материю, основой для которой послужила одна из рубрик журнала Московской школы политических исследований, «Общая тетрадь». Благодаря периодическому характеру данного издания, тексты «Политического мини-лексикона» накапливались постепенно. Именно поэтому рецензируемая книга несет в себе, образно выражаясь, не кинетическую, но потенциальную энергию. Первый опыт обобщения материала, подготавливаемого авторами на протяжении двух лет, и его публикация в форме книги выглядят как приглашение к дальнейшей - и увлекательной! - «игре в слова». Смею надеяться, что усилиями экспертов словарный запас отечественной политической науки будет расширяться и становиться еще более всеохватным.
Перефразируя известную формулу Рене Декарта, авторы вынесли в название своей книги отнюдь не бесспорное утверждение об интеллектуальных устремлениях существ, претендующих на разумность. Увы, на фоне доминирующего в российском социуме культа бездумности императив «существуешь - значит, мысли!» звучит довольно безнадежно. Между тем человек мыслящий - всегда индивидуальность. В предисловии к своему словарю Ирина Бусыгина и Андрей Захаров отмечают: «В каждой статье есть авторская позиция; в отличие от составителей любого стандартного справочника мы могли позволить себе такую роскошь» (с. 6). И действительно, несмотря на подчеркнутую взвешенность суждений, текст повсеместно обнаруживает внятную и четкую, отнюдь не завуалированную гражданскую, демократическую, либеральную позицию авторов.
С одной стороны, рецензируемая книга может стать отличным пособием для студентов, изучающих право, политологию, социологию и другие общественные науки; ее реферативная стилистика во многом способствует этому. С другой стороны, ее, бесспорно, можно и нужно рекомендовать широкому кругу читателей, не чуждых социально-политической тематике, то есть тем людям, которые, активно пользуясь политической лексикой, порой имеют весьма расплывчатое представление о смысле каждодневно применяемых понятий.
Авторы дают определения шестнадцати понятиям, которые можно назвать ключевыми в современном политологическом дискурсе. При этом они не ограничиваются голыми дефинициями, неизменно предлагая читателю краткий и емкий, но достаточно содержательный сравнительный анализ различных подходов к рассматриваемым феноменам. Они стремятся к объективности, и, несмотря на все препоны, с которыми объективность сталкивается в современную эпоху, им это вполне удается.
На первый взгляд, недочетом авторского обзорного метода кажется отказ от строгого выявления и четкой фиксации существенных предикатов предметов, о которых идет речь в книге (исключением стала лишь статья о федерализме), однако здесь сказывается ее научно-популярная, а не строго исследовательская направленность. К тому же подобные методологические нюансы затмевали бы легкий, изящный и интеллигентный слог, заставляющий забыть об академичности обсуждаемых вопросов и побуждающий прочесть этот занимательный словарь до конца, практически не отрываясь.
Каждая из шестнадцати статей завершается параграфом, посвященным сопоставлению рассматриваемого в ней феномена с российскими историческими и политическими реалиями. И рассуждая о нынешней отечественной политике, Ирина Бусыгина и Андрей Захаров неизменно впадают в достойный Дэвида Юма скептицизм, который подчас граничит с крайним пессимизмом. Так, в статье «Демократия» авторы отмечают: «С началом нового тысячелетия всесторонне усиливаются авторитарные характеристики российского политического ландшафта: резко падает роль парламента, из правящей группы удаляются наиболее богатые люди и представители региональных элит, последовательно ущемляется гражданское общество, активно регулируется деятельность прессы» (с. 37). В статье «Империя» обозначенная тенденция выражена еще более резко: «На сегодня можно констатировать, что наши региональные элиты оказались не в состоянии противодействовать процессам рецентрализации, они быстро капитулировали перед лицом мобилизовавшегося после поражений 1990-х годов федерального центра и в результате были удалены из правящей коалиции. По сути, эта капитуляция и означала восстановление имперского типа отношений между центром и регионами» (с. 53). Впрочем, справедливости ради надо признать, что по большей части для скептического восприятия наших современных реалий есть весьма веские основания. Более того, в тех случаях, когда авторы «Политического мини-лексикона» не слишком радикальны в своих суждениях, общая картина выглядит даже еще более удручающе. К примеру, следующее утверждение звучит довольно-таки мягко: «Сегодня российский федерализм реформируется не ради его собственного совершенствования и обновления, но исключительно для обеспечения экономического роста любой ценой» (с. 238). Но рассуждая о федерализме в России, эксперты Московской школы политических исследований, как мне кажется, несколько идеализируют мотивацию властей предержащих, которые едва ли озабочены экономическим ростом, если, конечно, не понимать под ним рост их собственного благосостояния.
Илья Максимов
Народная культура славян
Богатырев П.Г.
Сост. Е.С. Новик, Б.С. Долгин; Под ред. Е.С. Новик.
М.: ОГИ, 2007. - 368 с.
В заглавии, данном составителями собранию классических работ Петра Григорьевича Богатырева (1893-1971), предельно точно назван предмет исследований ученого, но, к сожалению, ничего не говорится о его методе, и потому такой заголовок способен отпугнуть часть аудитории, для которой книга могла бы быть чрезвычайно полезной. В первую очередь речь идет о социологах: изучая народную культуру славян, Богатырев показал, что, подобно языку, фольклор может и должен рассматриваться как социальный факт и как знаковая система.
В сборник вошли монографии «Магические действия, обряды и верования Закарпатья» (1929), «”Полазник” у южных славян, мадьяров, словаков, поляков и украинцев. Опыт сравнительного изучения славянских обрядов» (1934) и «Функции национального костюма в Моравской Словакии» (1937), ряд статей, которые можно считать теоретическим послесловием к полевым исследованиям ученого (наиболее известная - «Активно-коллективные, пассивно-коллективные, продуктивные и непродуктивные этнографические факты», 1939), переписка Богатырева с известным этнографом Дмитрием Зелениным и полная библиография работ исследователя, составленная Долгиным.
Все названные выше работы написаны в пражский период жизни Богатырева (1921-1939). В те годы российский ученый не только был в курсе достижений европейской культурной антропологии, но и имел возможность свободно использовать их в своих исследованиях. Возвратившись в СССР, Богатырев подвергся гонениям со стороны функционеров от советской науки и лишь в середине 1960-х получил условия для нормальной научной работы и преподавательской деятельности.
В первой монографии Богатырев описывает календарные обряды, обряды жизненного цикла и демонологию русин.
Рассмотрению материалов предпослано теоретическое введение, в котором ученый формулирует свой научный подход. Это - синхронный, или статический, метод, попытка описать фольклор так, как Фердинанд де Соссюр призывал описывать язык.
Богатырев отмечает диалектный характер некоторых этнографических фактов, совпадения территориального распространения некоторых из них с границами распространения языковых диалектов. Однако его главная цель - устранить произвол в построениях коллег, занятых реконструкциями обрядов прошлого или же истолкованиями современных обрядов на основе сообщений о старинных обрядах. Поэтому в «Магических действиях» Богатырев не столько картографирует изучаемую традицию, сколько описывает механизмы ее функционирования и передачи.
Единственной реальностью для ученого в этой работе является обряд, наблюдаемый или описываемый со слов информантов и не поддающийся до конца рациональному объяснению, прежде всего как явление, по определению, культурно чуждое исследователю. Наиболее проблематичной реконструкцию изначального смысла обряда делает отмеченная Богатыревым множественность возможных интерпретаций одного и того же обряда в живой традиции. Например, широко распространенный в Закарпатье обычай обвязывания стола цепью в сочельник истолковывается и как средство уберечь скотину от хищников, и как способ обуздать дьявола. Объяснения обряда могут варьировать не только по локальным традициям, но и от индивида к индивиду внутри одной и той же локальной традиции. Наконец, по наблюдениям Богатырева, в живой традиции обряд может не иметь объяснения вовсе. Ученый даже выдвигает весьма сильное предположение, что обряд, не имеющий объяснения в живой традиции, мог не иметь его никогда.
Константными в рассмотренной Богатыревым традиции оказываются лишь магические законы подобия и контакта, объясняющие связь между магическим действием и его результатом, а также лежащие в основе гаданий, примет и запретов.
Таким образом, на раннем этапе разработки синхронного метода попытка описать фольклор и этнографические факты как язык парадоксальным образом приводит Богатырева к невозможности интерпретировать фольклорный (в данном случае - обрядовый) текст как осмысленное высказывание. Сопоставив описания магических действий из разных районов Закарпатья, Богатырев приходит к общим законам мышления, лежащим в основе их интерпретации, и к схемам трансформаций рассмотренных этнографических фактов.
В монографии «”Полазник” у южных славян, мадьяров, словаков, поляков и украинцев. Опыт сравнительного изучения славянских обрядов» Богатырев реализует программу, намеченную в «Магических действиях», то есть сначала приводит синхронное описание явления и лишь затем обращается к реконструкции событий прошлого.
Рассмотренный обряд заключался в том, что на Новый год или в Рождество многие народы Центральной Европы старались обеспечить себе благополучие на будущий год магическим способом. Для этого нужно было, чтобы в праздничный день первым в дом вводили «полазника» - человека или домашнее животное, которым присущи некие благотворные магические качества.
Приводя обширный материал, Богатырев остается верным своей позиции, заявленной в более ранней работе. Ученый воздерживается от окончательной интерпретации: «…в этих поверьях есть доля немотивированной веры, которая объяснению не поддается».
Его цель - реконструкция траектории распространения обряда.
И все же, не посягая на «долю немотивированной веры», ученый выдвигает предположение, каким могло быть преобладающее объяснение этого обряда в прошлом, - ход, немыслимый для предыдущей работы. В период фиксации рассмотренных фактов основой истолкования была продуцирующая магия, однако Богатырев предполагает, что в прошлом он мог быть теснее связан с культом предков: в рассмотренных материалах «полазника» нередко угощали поминальной едой.
Наиболее глубокое и оригинальное произведение классика российской фольклористики, вошедшее в сборник, - «Функции национального костюма в Моравской Словакии».
Если работа о магических действиях представляет собой суммарное описание этнографических фактов, принадлежащих разным локальным традициям Закарпатья, без выявления их системной связи в каждой из этих традиций, то в работе о моравском костюме исследователь как раз находит те контексты, в которых рассматриваемые им явления обретают смысл.
В Австро-Венгрии народный костюм символизировал социальную, национальную, а затем также и региональную принадлежность хозяина. Причем наиболее информативным костюм был на уровне самых малых групп.
По данным чехословацких этнографов, Моравская Словакия состояла из 28 районов, соответствующих приходам XVII-XVIII веков. Жители каждого из них имели собственный костюм, позволяющий его обладателям не только отличаться от чужаков, но и обозначить свой матримониальный статус, возраст, профессию и имущественное положение относительно других членов собственного коллектива.
Исследователь приводит примеры оппозиций, позволяющие отличить костюм девушки от костюма замужней женщины или костюм холостяка - от костюма женатого. Фактически в работе про моравский костюм Богатырев выходит на описание бинарных кодов.
Трудно не заметить, что явление, рассматриваемое исследователем в этой работе, возникло не в далекие времена праславянской или индоевропейской общности, а во вполне обозримом прошлом. Для его описания не нужно строить бинарные матрицы, призванные покрыть все многообразие наблюдаемых фактов и в то же время отобразить порождающий механизм пракультуры. Коды, о которых он пишет, релевантны только для определенных контекстов - локальных традиций в Моравской Словакии конца XIX - начала XX века.
Исследователь рассматривает национальный костюм не только как знаковую систему, но и как социальный факт: например, словацкие парни на танцах бойкотировали девушек, которые, поддавшись влиянию помещиков-немцев, нарушали национальный «dress code» и вместо положенных сапожек надевали чулки и туфли.
Несомненное достоинство метода Богатырева в том, что он позволяет рассматривать в едином ряду факты прошлого и явления современности.
Хороший пример такого анализа - изящная статья «Рождественская елка в восточной Словакии». Из украшения, принесенного в деревню начала XX века городской интеллигенцией, рождественская елка превращается в магическое средство: дерево освящается священником, используется для окуривания фруктовых деревьев или как кнутовище при первом выгоне скота. Мы видим, как предмет меняет свою функцию, однако производимые над ним действия сохраняют традиционный характер.
В наше время описание подобных трансформаций и новообразований - удел особой науки, изучающей «постфольклор». Однако не вызывает сомнения, что работы Богатырева способны вдохновлять не только «постфольклористов», но и более широкий круг специалистов, исследующих различные формы символической коммуникации в современном обществе.
Василий Костырко
Сборник статей. Под ред. К. Русселе, А. Агаджаняна
М.: Новое издательство, 2006. - 400 с.
Издатель: Евгений Пермяков
Книга представляет собой сборник статей о различных видах и аспектах современной российской религиозности.
Материалы, от которых отталкиваются исследователи, собраны за период между 1991 и 2007 годами. С точки зрения составителей сборника, это уже достаточно большой отрезок времени, чтобы считать возрождение одних религиозных традиций и возникновение других свершившимся фактом.
Рассмотрению отдельных случаев предпослано теоретическое введение Александра Агаджаняна и Кати Русселе («Как и зачем изучать современные религиозные практики?»). В нем сформулирован единый подход к изучению современной религиозной жизни и дана оценка места вошедших в сборник работ в общей программе исследований, в которой трудно не увидеть влияние Пьера Бурдьё. Это, прежде всего, внимание к практикам, то есть к множеству действий и интерпретаций, из которых состоит религиозная жизнь российских верующих. Такой метод позволяет изучать религию как социальное явление, соединить взгляд изнутри со взглядом извне, увидеть и описать сложную диалектику взаимоотношений нормы и практики.
Большинство авторов действительно описывают то, что делают верующие: молятся, посещают церковные службы, совершают паломничества, поклоняются иконам, поминают усопших, ищут совета и благословения, выполняют послушания, устраивают закрытые молитвенные собрания, проводят ярмарки и так далее.
По своей направленности исследования, вошедшие в книгу, очень разнообразны: в них рассматриваются отдельные практики, религиозные направления, секты и местные традиции.
Самой большой и впечатляющей темой, скрепляющей эти работы, оказывается неоднородность, мозаичность российской религиозной жизни.
Введением в эту проблему служит статья Бориса Дубина «Легкое бремя: массовое православие в России 1990-2000-х годов». Автор показывает, что за 1990-е годы количество крещеных значительно возросло, однако такой же (75-77%) осталась доля людей, которые никогда не молятся и не соблюдают постов. По существу, для большинства православных в России православие - скорее выражение национальной и политической самоидентификации, чем путь к индивидуальному спасению. В результате РПЦ оказывается сообществом «воображаемым» по преимуществу: для ощущения причастности к нему подавляющему числу россиян достаточно телевидения и транслируемой с его помощью символики.
Если же мы в качестве критерия берем практики, то, как это явствует из работ Ксении Сергазиной, Ольги Сибиревой, Николая Митрохина, Александра Панченко, Оксаны Филичевой, Петра Чистякова и Андрея Мороза, российское православие оказывается крайне неоднородным.
Одна категория верующих следует своим семейным традициям, существующим с советского времени. Для них общение с церковью - это прежде всего «обряды перехода» (крещение, свадьба и похороны), праздничные обычаи, традиции, связанные с освящением личного пространства и благодатными предметами.
Для другой категории верующих общение с Богом - факт повседневной жизни. Следуя предписаниям священников и иерархов церкви, представители этой группы оказываются вовлеченными в конструирование новой традиции, формируемой под знаком возрождения традиционного православия при помощи проповедей, православных книг, телепередач и видеофильмов.
Сосуществование православия «канонического» и православия «народного» оказывается одним из самых интересных сюжетов книги.
Нынешнее народное православие оформилось еще во времена советских антирелигиозных кампаний, которые повлекли за собой, прежде всего, падение уровня религиозной грамотности верующих. Однако сложившиеся в результате семейные и местные традиции очень устойчивы, как сами по себе, так и к попыткам реформирования извне.
Прихожане не знают символа веры и редко ходят к причастию, зато выстраиваются в огромные очереди за святой водой, которая затем раздается и среди их неверующих друзей и знакомых. Очень распространены представления о «специализации» различных святых и икон, которые помогают от определенных болезней или проблем. Популярны обычаи, которые не являются христианскими с «канонической» точки зрения: провожать душу усопшего на сороковой день, класть в могилу различные предметы, красить на Троицу яйца в зеленый цвет и носить их на могилы близких. Попытки запрещать подобные практики безрезультатны: если священник отказывается освящать яйца, прихожане отправляются на кладбище, не заходя в церковь.
Таким образом, основная масса верующих следует привычному и общепринятому порядку, примеру родителей и соседей, не испытывает потребности в рефлексии по поводу собственных религиозных практик и, более того, зачастую не усматривает никакой разницы между собственными действиями и действиями священника.
Если такое «народное» православие может в конце концов уступить религиозному просвещению в ходе естественной смены поколений и эпох, то другие формы религиозных практик, описываемые в сборнике, способны потеснить РПЦ.
Таков институт старчества, описанный в статье Николая Митрохина «Архимандрит Наум и “Наумовы” как квинтэссенция современного старчества». Так же как «народное православие», этот институт существовал еще в советское время, находясь в активной оппозиции правящему богоборческому режиму. В наше время к старцам обращаются люди, неудовлетворенные церковью и ищущие спасения в индивидуальном порядке. Четверка самых почитаемых старцев России, к которой относит архимандрита Наума автор статьи, по его сведениям, куда более известна в православной среде, чем, например, члены Священного Синода, и пользуется куда большим влиянием.
Николай Митрохин показывает, как из желающих попасть на беседу к старцу формируется сообщество его духовных детей, и детально описывает этапы посвящения: длительное ожидание беседы, сама беседа, на которой неофит излагает свою просьбу, получает советы и предсказания, повторная встреча, после которой неофит начинает выполнять послушания (приказы) старца, и, наконец, монашество. Верующие становятся духовными детьми старца, пройдя четвертую стадию, и беспрекословно выполняют его поручения самого различного рода вплоть до экономических и политических.
Другой сюжет книги, к сожалению, не столь разработанный, как проблема сосуществования «канонического» и «народного» православия, - происхождение новых практик и новых традиций.
Одной из них являются православные ярмарки, описанные в статье Инны Налетовой «Современные православные ярмарки как выражение православной веры вне храма», - удивительный гибрид традиционной религиозности и рекламных технологий. Автор описывает социальное пространство, в котором человек, относящий себя к православию, может удовлетворить любую духовную, материальную и социальную потребность, найти не только православную литературу, но даже православный бизнес и православный мед.
Основным недостатком книги следует, пожалуй, признать ее неполноту, обилие белых пятен на предложенной составителями карте российских религиозных практик. Российскому исламу посвящены всего две работы (обе касаются традиций Дагестана).
Российское неоязычество лишь упоминается в статье Марины Гривы о почитании камней в Коломенском. Между тем, так же как и «возрожденные» верования некоторых народов России, российское неоязычество имеет самое прямое отношение к теме сборника. И в том и в другом случае религиозные практики оказываются частью процесса возрождения национальной культуры и поиска национальной идеи, а собранные учеными фольклорные и этнографические материалы обретают новые функции и из чудом сохранившихся и заведомо неполных осколков утраченных культур превращаются в источник «достоверного культового знания».
Насколько случайно отсутствие таких работ в сборнике?
Можно предположить, что исследователи российской культуры считают современное российской язычество слишком щекотливой и неблагодарной темой, а интеллектуальные элиты национальных республик отказываются рассматривать современное состояние собственной культуры как что-то кардинально новое и либо считают ее неизменной, либо отрекаются от нее вовсе. Тем не менее без подобных исследований картина остается неполной. Хотелось бы надеяться, что серия «Новые материалы и исследования русской культуры», выпускаемая «Новым издательством», и далее будет пополняться исследованиями религиозных практик в современной России.
Василий Костырко
