Ольга Валериановна Эдельман – историк, сотрудник Государственного архива РФ. Автор книг и документальных публикаций по истории движения декабристов, антисоветским выступлениям в послесталинский период.

 

Нигде в этой статье я не назову своего персонажа Сталиным, ибо в 1902 году Сталина еще не было. До появления этой клички оставалось без малого десятилетие; в 1902-м не было еще даже Кобы. В Батум между 11-м и 25 ноября 1901 года приехал из Тифлиса молодой революционер Иосиф Джугашвили, в партийных кругах известный под детским именем Сосо. Накануне отъезда он был избран в члены Тифлисского комитета Российской социал-демократической рабочей партии, что означало уже серьезную партийную карьеру.

Батум был крупнейшим промышленным центром Грузии. Его быстро растущая промышленность базировалась на переработке бакинской нефти. Это был единственный черноморский порт, откуда экспортировали добытую на Каспии нефть.

Оказавшись в Батуме, Джугашвили в считанные дни наладил контакты с местными передовыми (так их тогда называли даже в жандармских бумагах) рабочими, тем более что среди них были и высланные из Тифлиса после забастовок и демонстраций. В городе имелась и местная радикальная интеллигенция, и социал-демократы, однако Сосо предпочитал с ними не общаться. Он жил в среде рабочих, нашел работу конторщика на заводском складе, снимал квартиру вместе с высланным из Тифлиса рабочим Константином (Коция) Канделаки. И вел столь успешную пропаганду, что, по свидетельству местных жандармов, получил кличку «учитель рабочих». Канделаки же в рабочей среде прозвали «помощником учителя»[1]. Прозвища эти были даны не зря. До приезда Джугашвили рабочего движения в городе не было вовсе.

Уже 31 декабря 1901 года произошли волнения на керосино-нефтяном заводе Ротшильда. Несколько сотен рабочих потребовали оплатить им участие в тушении пожара на складе и добились своего: 2 января им выплатили по 2 рубля на человека[2]. С 31 января по 18 февраля 1902 года бастовали на жестяночно-ящичном заводе общества «А.И. Манташев и Ко» и тоже добились своего, хотя полсотни зачинщиков были высланы из города[3].

Но по-настоящему масштабные события начались в Батуме в конце февраля. 26 февраля управляющий керосино-нефтяного завода Ротшильда объявил об увольнении к 12 марта «за сокращением работ» почти половины рабочих – 389 человек из 900. На самом деле ничего необычайного в таком действии не было, в ту пору большинство нефтяных заводов работали по мере наличия заказов. При поступлении заказа на определенный объем нефти завод нанимал рабочих для его выполнения, затем по окончании работ их рассчитывал. В основном это были неквалифицированные чернорабочие из местных крестьян, приходившие на заработки. Таким образом, управляющий заводом Ротшильда совершил вполне рутинную процедуру, причем корректно предупредил рабочих за две недели. Но уже распропагандированные своим «учителем» рабочие усмотрели в этом повод для протеста. На следующий день, 27 февраля, все рабочие завода забастовали, требуя вернуть уволенных. Иосиф Джугашвили посоветовал им добавить требование об оплате дней забастовки (мемуарист передал его слова: «Они напуганы и заплатят»[4]). В последующие дни его советы были направлены на обострение ситуации.

Для местных властей всякие забастовки были в новинку, тем более они оказались не готовы к крупным акциям, и в действиях их угадывается растерянность. Кутаисский военный губернатор, генерал-майор Алексей Смагин, попытался вмешаться в конфликт и трижды – 28 февраля, 1-го и 2 марта – назначал встречу недовольных рабочих с фабричным инспектором в присутствии своего помощника, полковника Николая Дрягина. Рабочие не явились. 2 марта Смагин прибыл в Батум лично, на следующий день удалось, наконец, собрать около 400 забастовщиков для встречи с губернатором[5].Толку из этого не вышло. Смагин выслушал требования бастовавших, счел их незаконными и предложил немедленно выйти на работу. В воспоминаниях одного из них находим примечательный разговор.

 

«Я описал губернатору невыносимое положение рабочих, их нужду и в конце произнес следующие слова товарища Сосо: “Сегодня заводские лошади не работают, но их все же кормят. Неужели человек не достоин того же отношения, что и лошади?” На это губернатор возразил: “Где это видано, чтобы рабочий не работал, а жалованье все-таки получал?” Я ему ответил: “Так было после того, как сгорел Путиловский завод. До тех пор, пока завод не был вновь выстроен, рабочие получали половину своей зарплаты”»[6].

 

Вооружил рабочих этими аргументами скорее всего Иосиф Джугашвили[7]. Почти четыре месяца спустя, после тянувшейся все это время забастовки, рабочие, ощутив наконец некоторые сомнения, стали наводить справки об основательности своих требований. Среди прочих они обратились за разъяснениями к... жандармскому ротмистру Джакели. Из беседы с ними ротмистр заключил, что «рабочие неправильно поняли новый фабричный устав, так как они утверждали, что, даже если вследствие забастовки завод не работает, завод и тогда будто бы должен платить рабочим жалованье»[8]. Вряд ли я ошибусь, предположив, что автором странного толкования документа был все тот же «учитель рабочих».

Не удивительно, что абсурдные соображения насчет неработающих лошадей губернатора не убедили. Переговоры провалились. Следующей ночью Сосо собрал сходку на кладбище, призывал продолжать борьбу с угнетателями[9]. При этом отличился блистательной некомпетентностью тайный осведомитель жандармского управления: темнота помешала ему рассмотреть собравшихся, а незнание грузинского языка – выяснить, о чем шла речь[10].

Джугашвили берет курс на организацию крупной уличной демонстрации. Какое значение он придавал акциям такого рода, видно из его статьи, опубликованной за несколько месяцев до описываемых событий в нелегальной газете «Брдзола» (1901. № 2-3):

 

«Уличная демонстрация интересна тем, что она быстро вовлекает в движение большую массу населения, сразу знакомит ее с нашими требованиями и создает ту благоприятную широкую почву, на которой мы смело можем сеять семена социалистических идей и политической свободы».

 

Начало дано вполне в русле обыкновенной революционной риторики, провозглашающей стремление к гражданским свободам, но вот далее следует весьма любопытное пояснение эффективности демонстрации:

 

«Нагайка уже не может разобрать, где кончается простой “любопытствующий” и где начинается “бунтовщик”. Теперь нагайка, соблюдая “полное демократическое равенство”, не различая пола, возраста и даже сословия, разгуливает по спинам и тех и других. Этим нагайка оказывает нам большую услугу, ускоряя революционизирование “любопытствующего”»[11].

 

Для умножения сторонников революции нужно спровоцировать их столкновение с властями, подставить их под нагайки и, возможно, пули. Вряд ли таким ходом мысли Сосо чем-то выделялся среди своих товарищей, не зря его статья была опубликована в «Брдзоле» без подписи, как выражающая общее мнение социал-демократов. Не известно, попала ли эта газета к передовым батумским рабочим, а если да, то знали ли они, что автором статьи является их «учитель». Но, полагаю, она отражала общий настрой и логику борьбы и не могла их смутить. Именно в соответствии с этой логикой Джугашвили и убедил их выйти на улицу.

В ночь на 8 марта полиция арестовала около 30 зачинщиков беспорядков. Их ожидала высылка на родину – по мнению самих местных властей, мера, совершенно бессмысленная, ибо это были жители близлежащих селений, которым ничто не мешало тут же вернуться обратно. Никакого механизма реального ограничения свободы их передвижения и возможности снова наняться на какой-нибудь батумский завод не существовало. То есть, в сущности, репрессивные меры были бессмысленны.

В полдень 8 марта к полицейскому управлению явилась толпа в 300–400 рабочих из числа забастовщиков и потребовала освободить арестованных или арестовать их всех тоже. Надо отдать должное Джугашвили, который это спланировал: власти оказались в затруднении. И пошли на поводу у забастовщиков. Прибывшая рота стрелкового батальона не стала разгонять толпу, но разъединила ее на несколько частей (не без эксцессов) и через три часа переговоров – рабочие требовали, чтобы с ними были отправлены и 32 арестованных накануне, – отвела ее в казармы пересыльного пункта, причем требование забастовщиков было выполнено, и все арестанты были приведены из тюрьмы и присоединились к ним[12]. Очевидно, полицейские власти стремились избежать применения силы; столь же очевидно, что содержать и контролировать такую массу арестантов было невозможно, и пересыльный пункт вряд ли был для этого пригоден. А Джугашвили тем же вечером сделал следующий шаг, созвав совещание представителей крупнейших заводов и социал-демократических кружков и предложив теперь уже всем батумским рабочим выйти назавтра на улицу и требовать освобождения всех арестованных. Голоса тех из рабочих, кто предупреждал об опасности кровопролития, услышаны не были[13].

События 9 марта описаны в донесении начальника Кутаисского губернского жандармского управления, генерал-майор Стопчанского, отправленном в Петербург, в Департамент полиции 12 марта:

 

«Добившись освобождения из тюрьмы 32 человек, толпа рабочих в несколько сот человек была крайне поощрена достигнутыми ею успехами и, по засвидетельствовании очевидцев, с освобождением из тюрьмы 32 человек, тогда же были слышны из тюрьмы крики заключенных в ней “Браво!”, на что рабочие из толпы отвечали по-грузински: “Завтра придем освобождать всех!”.

К тюремной площади, на которой находилась 8 марта толпа рабочих, с одной стороны примыкает ограда Александровского сада, в котором собравшаяся интеллигентная публика вела себя небезупречно: были моменты, когда из сада летели в администрацию и в войска камни.

При таком настроении толпы рабочих на другой день, 9 марта, в 9 1/2 часов утра, собравшись, несколько сот забастовщиков-рабочих с песнями, шумом, криками и с пляскою лезгинки двинулись из нефтяного городка по улицам гор. Батума к казарме пересыльного пункта, в которой, как известно, накануне – 8 марта – распоряжением помощника кутаисского военного губернатора, полковника Дрягина, были размещены задержанные забастовщики-рабочие до 400 человек, предназначавшиеся к высылке на родину, окарауливавшиеся полуротою Михайловского крепостного батальона. Как только толпа достигла казармы пересыльного пункта, где уже находились: помощник военного губернатора, полковник Дрягин, помощник начальника губернского жандармского управления, ротмистр Зейдлиц, товарищ прокурора и чины полиции, толпа рабочих, как и накануне, потребовала немедленного освобождения арестованных своих товарищей. Полковник Дрягин отказал толпе рабочих в ее требовании. Употребив затем бесплодно час времени на увещевание толпы, на выяснение ее незаконных требований и вместе с этим неоднократно предлагал толпе разойтись. Но все было напрасно, и толпа, настаивая на своем, оставалась непреклонною. Тогда полковник Дрягин распорядился вызвать роту 7 Кавказского стрелкового батальона. И вот когда едва только показалась рота в конце улицы, как из толпы раздались крики: “Долой войска!” Между тем рота, выйдя буквально в запруженную толпою рабочих улицу, стала приближаться к толпе, тогда последняя, стремительно разобрав ближайшую дощатую ограду и вооружившись тремя аршинными длины досками и булыжником, моментально атаковала роту с фронта. В это самое время несколько сот рабочих, находившихся в казарме пересыльного пункта, вышли из помещения во двор, и часть их, перескакивая забор, стала присоединяться к толпе, наступавшей на роту, а остальные, оставаясь во дворе пересыльного пункта, стали осыпать администрацию и роту с тыла каменным дождем. Положение роты становилось критическим; на первых порах рота, сохраняя порядок, медленно отступала, обороняясь штыками, но толпа с непонятною яростью, с криком и гиком продолжала наступать и настолько близко достигала фронта роты, что был момент, когда передовые ряды наступавшей толпы хватали за штыки, был даже случай, по засвидетельствовании самого ротного командира, борьбы солдата с рабочим за обладание ружьем. Командир роты, получивши удар камнем и поставленный в необходимость обороняться, скомандовал роте пальбу вверх, но произведенный залп не остановил наступающих, и толпа продолжала наступать, стала резче бросаться на солдат, тогда командир роты скомандовал солдатам “медленный огонь”. Раздались выстрелы, и первые ряды наступавших, как скошенная трава, повалились на землю. После этого толпа мгновенно отрезвилась и побежала назад – кто куда попало: часть испуганной бежавшей толпы, перескочив через ближайшие заборы, разместилась во дворах, часть побежала по улице, направляясь в нефтяной город, а часть, скрываясь, оставалась среди прибывшей массы любопытных зрителей. Между тем рота, прекратив стрельбу, которая продолжалась всего 10–15 секунд, продолжала идти вперед и дойдя таким образом до нефтяного завода Ротшильда, рота осталась здесь окарауливать завод, так как явилось опасение, что разъяренная и мстительная туземная толпа предаст огню нефтяной завод Ротшильда, а это могло повлечь такие ужасы бедствий, которые трудно и предусмотреть теперь.

Почти вслед за движением роты в нефтяной городок прибыли из гарнизона на место катастрофы другие части войск. По приведении в известность оказалось: убитыми на месте 7, и вскоре умершими 5, и раненых 19, в числе которых 3 смертельно^[14]; кроме этого, ранены 1 нижний чин – стрелок и 1 полицейский стражник.

При первоначальном наступлении толпы на роту и наступившем тогда хаосе все бывшие здесь власти очутились в разных местах среди бушевавшей толпы, откуда стали раздаваться отдельные револьверные выстрелы, причем, по засвидетельствовании очевидцев, при отступлении толпы было произведено 4 последовательных выстрела в ротмистра Зейдлица и в полицейского пристава Арсенашвили. Хотя после бегства толпы наступила видимая тишина, но так как толпы рабочих заняли дворы и переулки, то все власти очутились окруженными на месте катастрофы и не могли пройти домой, почему с места происшествия послали нешифрованные телеграммы и только к 4 часам пополудни толпы рабочих разошлись сами. [...]

В день происшествия 9 марта массовое движение рабочих (до 1200 человек) и столкновения их с войсками вызвали в городе большую панику, все лавки и магазины были быстро закрыты, и улицы опустели.

С прибытием казаков наружный порядок в нефтяном городке и в самом городе Батуме охраняется казачьими разъездами.

Ко всему изложенному присовокупляю, что между рабочими утвердилось убеждение, что солдатам воспрещено стрелять во время беспорядков и что бы рабочие ни делали, их будут только арестовывать; этим и можно объяснить дерзкое поведение толпы против войск.

Командир действовавшей против толпы стрелковой роты 10 марта получил по почте угрожающее письмо, что будет убит»[15].

 

Позднее во всех социал-демократических листовках утверждалось, что войска безжалостно расстреляли безоружных рабочих, которые всего лишь осмелились попросить об улучшении своего положения. Судя по совокупности дошедших до нас документов, это была неправда. Толпа вела себя агрессивно, была вооружена камнями, палками и даже револьверами. Даже если допустить, что полицейское начальство искало оправдания применению силы и преувеличило агрессивность забастовщиков, тем не менее то же самое следует из воспоминаний самих рабочих. В их описаниях происшествий 9 марта чувствуется некоторая противоречивость интенций. С одной стороны, им хотелось описать «борьбу», поэтому мы находим свидетельства о выломанных воротах, «толпа угрожающе двинулась к воротам тюрьмы», «многие рабочие стали бросать в офицера и солдат камни, решительно требуя освобождения арестованных»[16]. С другой стороны, надо было придерживаться версии о безоружных рабочих, поэтому тексты мемуаристов эмоциональны, но предельно неконкретны. На их фоне полицейские донесения выглядят убедительно.

Примечателен вывод, сформулированный много позднее одним из рабочих участников событий:

 

«В тот день пролилась рабочая кровь, но мы одержали победу. Этот один день сделал то, чего не могли сделать годы. Рабочие прозрели. Они увидели своего врага во всем его зверином обличии. Политическое сознание масс гигантски шагнуло вперед»[17].

 

Это, конечно, обычная советская историко-революционная демагогия, но нельзя не отметить ее совпадения с основной идеей статьи Иосифа Джугашвили в «Брдзоле», процитированной нами выше. С этой точки зрения, цель демонстрации действительно была достигнута. И еще один момент заслуживает внимания, а именно ремарка, сделанная в донесении начальника Кутаисского ГЖУ, что рабочих кто-то убедил, что войска ни в коем случае не будут в них стрелять. Довольно ясно, кто мог внушить это рабочим. Верил ли он в это сам или намеренно обманывал их, добиваясь эскалации выступления? Скорее следует предположить первое. Быть может, революционеры действительно впали в некоторую эйфорию, преувеличив меру своей безнаказанности? О том же как будто свидетельствует и то обстоятельство, что сам Сосо 9 марта, по-видимому, находился в толпе демонстрантов. Об этом говорят многие мемуаристы, верить которым в данном случае не стоило бы (ведь, разумеется, по официальной логике биографии Сталина, он должен был лично возглавить демонстрацию), если бы не нашлось подтверждения в материалах расследования. Пристав 4-го участка города Батума Чхиквадзе сразу после ареста Джугашвили в начале апреля 1902 года утверждал, что видел его в толпе у пересыльного пункта во время беспорядков[18].

12 марта в Батуме хоронили жертв демонстрации. Рабочие мемуаристы утверждали, что похороны «вылились в грандиозную демонстрацию», жандармское же начальство лаконично доносило в Петербург, что похороны «прошли тихо, и порядок нарушен не был»[19].

Иосиф Джугашвили в ту пору, вероятно, искренне полагал, что борется за права и интересы рабочего класса. Чувствовал ли он за собой вину в гибели рабочих, которые по его призыву затеяли протесты? Вот мнение жандармского ротмистра Джакели, в изложении Георгия Елисабедова (не самого надежного мемуариста):

 

«Есть в Батуми марксисты, как Рамишвили и Чхеидзе, и при них все было мирно, а вот с появлением марксиста Джугашвили рабочие взбунтовались, поднялись – и по вине его [Джугашвили] были расстреляны»[20].

 

Умозаключение вполне закономерное, однако сам Джугашвили вряд ли так считал, ибо почти месяц между событиями 9 марта и его арестом был наполнен по-прежнему бурной революционной деятельностью. По воспоминаниям Иллариона Дарахвелидзе, уже в ночь с 9-го на 10 марта была выпущена листовка о расстреле батумских рабочих:

 

«В простых и понятных словах прокламация рассказывала о расстреле рабочих, “кормильцев мира”, осмелившихся требовать улучшения своего тяжелого положения. Она разъясняла, что царь и весь государственный аппарат стоят на страже интересов капиталистов, что рабочим неоткуда ждать помощи и только их объединение и дружное выступление помогут им свергнуть царя и капиталистов. Она подробно описывала расстрел демонстрантов»[21].

 

Яков Куридзе рассказывал, что некая «знаменитая прокламация товарища Сталина» распространялась на похоронах погибших рабочих 12 марта[22]. Однако батумские жандармы в первые дни после беспорядков листовки, похожей на описанную Дарахвелидзе, не зафиксировали, зато обнаружили другую, действительно распространенную в день похорон, но совсем иного содержания:

 

«Да благословит вас Господь за справедливую смерть! Да благословит Господь тех кормилиц, которые кормили вас! Да благословит Господь вам церковный венец, украшающий ваши бледные лица и губы, которые, умирая, твердили о войне. Да благословит Господь и тех, которые не переставая шептали вам в ухо о взятии вашей крови обратно (мщение). Вы доказали людям, сколько неустрашимых людей находится между этим бедным рабочим людом. Вы доказали это всем кавказским рабочим, насколько необходимо для них человеческое господство, а потому начертим вечную память на вашей сердечной доске»[23].

 

Надо сказать, что весьма эмоциональный текст ничуть не похож на социал-демократический.

Сходная риторика и эмоциональность была свойственна и автору анонимного письма, полученного в начале апреля капитаном Антадзе, командовавшим в тот день солдатами:

 

«Близок час вечного твоего успокоения, пьющий кровь твоих собратий. [...] Близок час приведения в исполнение завещания, продиктованного нам сердцами убитых тобою рабочих. [...] Близок час напутствия твоего в лоно Авраама – эполетоносный лакей, чучело Николая Второго. [...] Смерть тебе, верный страж подгнившего и заплесневелого российского самодержавия. [...] Смерть тебе, проливающий невинную кровь честных рабочих и вносящий плач и рыдание в дома голодных жен и детей их»[24].

 

Имел ли Иосиф Джугашвили какое-то отношение к составлению этих двух текстов? Во всех известных случаях он писал иначе, его авторский стиль и способ аргументации уже тогда были иными. Но вместе с тем в Батуме только у его группы имелась подпольная типография.

О прокламации, сходной с описанной Дарахвелидзе и распространенной в Батуме непосредственно после беспорядков, из других источников нам ничего не известно. Зато этому описанию вполне соответствует листовка «Граждане!», распространенная в последних числах марта в Тифлисе[25]. По сведениям батумской полиции, 24 марта Джугашвили и Канделаки ездили в Тифлис, так что они вполне могли доставить туда прокламацию о недавних событиях. Впрочем, батумская полиция, наоборот, полагала, что они привезли из Тифлиса прокламации, разбросанные 28-го по Батуму[26]. Но местная полиция вообще долго не хотела признать, что листовки изготавливаются в самом Батуме.

В листовке «Граждане!» число подлежавших увольнению рабочих было преувеличено вдвое. В описании событий, помимо характерной риторики, настойчиво подчеркивался сугубо мирный характер шествия рабочих и обоснованность их требований. Говоря о событиях 8 марта, автор листовки затушевывал то обстоятельство, что рабочие в толпе сами настойчиво требовали всех их арестовать, – по тексту листовки, солдаты на них напали и заперли в пустую казарму. Приведен чувствительный эпизод с солдатом, обнаружившим родственника среди убитых, что, по-видимому, являлось чистым вымыслом. Любопытно сопоставить эту листовку с той, что была распространена в Батуме 19 мая того же года от имени «группы батумских социал-демократов» и называлась «К обществу!»[27]. Там, напротив, события описаны довольно точно, а цифры даны без преувеличений. И не удивительно: ведь эту листовку читали участники недавних событий, а не сочувствующая публика и рабочие относительно удаленного Тифлиса. Требования рабочих здесь приведены по пунктам, присутствует и знакомый мотив «животных кормят тогда, когда они работают, и тогда, когда они не работают; мы же этого права лишены». Представляется, что обе эти листовки – тифлисскую конца марта и майскую батумскую – можно считать написанными самим Иосифом Джугашвили или при его непосредственном участии.

В конце прокламации «К обществу!» от 19 мая приведен текст листовки, распространенной на следующий день после событий. Вполне вероятно, что это и есть та самая листовка, об изготовлении которой писал Дарахвелидзе. Текст ее примечателен тем, что соединяет мотивы как тифлисской листовки, написанной со вполне социал-демократических позиций (как их там тогда понимали), так и зафиксированной жандармами прокламации «Да благословит вас Господь за справедливую смерть!», с ее заклинаниями о крови, слезах и мести.

 

«Солдаты истребили рабочих, честных кормильцев человечества. Еще раз заплачут наши жены и дети; еще раз возрадуются наши притеснители, и это потому, что нам опротивела наша собачья жизнь. Нашими трудами пользуются другие, нашу кровь пьют они, слезами наших жен, детей и родных утоляют жажду наши угнетатели; мы не стерпели этого и заявили, что мы тоже люди, и потребовали человеческой жизни. Когда горький плач наших жен и детей сливался с веселым смехом богачей и когда гнетущий ропот народа заглушался веселыми же звуками фортепиано наших угнетателей, тогда наши сердца сжимались от горя. Наконец, не вынесли и единогласно заявили правительству: “Это несправедливо”. А что ответило на это правительство? Оно ответило тюрьмой, штыками и пулями. Кровь и проклятие такому правительству! Кровь и проклятие таким законам!»[28]

 

Если это и есть та самая листовка, выпущенная к похоронам жертв беспорядков, то она приоткрывает молодого Сосо с незнакомой, слабо отраженной источниками стороны. Как сказал сестре много лет спустя его маленький сын Василий, «наш отец раньше был грузином»[29].

Рабочие-мемуаристы рассказывали, что после демонстрации Иосиф Джугашвили скрывался от полиции, даже ушел из города, скитался, что ему давали приют местные крестьяне[30]. Последнее является преувеличением. Сосо оставался в Батуме, он даже не сменил места жительства, зато подпольную типографию перевел в надежное место[31].

Жандармы тем временем проявляли чудеса нерасторопности. Они не имели никаких внятных сведений о деятельности Джугашвили и не знали, где искать подстрекателей беспорядков. 22 марта Стопчанский доносил в Департамент полиции, что бастующие рабочие «находятся, очевидно, под влиянием кого-нибудь из местной грузинской интеллигенции»[32]. И это все, что он мог сказать.

В том, что Иосифа Джугашвили все же довольно скоро арестовали, особой заслуги полиции не было. Вечером 5 апреля к жандармскому ротмистру Джакели пришли приказчик и три слесаря завода Ротшильда со следующим заявлением:

 

«…Один из числа забастовавших рабочих завода Ротшильда несколько раз жаловался заявителям, что не возобновляются на заводе работы и что вследствие этого на праздниках придется быть без денег, на это заявители посоветовали постараться обнаружить главных виновников забастовки, после чего работы могут возобновиться».

 

Рабочий пообещал известить о месте и времени ближайшей сходки и предложил проследить за ним издали, когда он туда отправится. Так и произошло, рабочий известил «заявителей», что отправляется на сходку, а они, проследив за ним, сообщили о месте сходки ротмистру Джакели. В полночь с 5-го на 6 апреля полиция оцепила дом, в котором, как оказалось, проживали Константин Канделаки и Джугашвили[33]. Как видно, не таким уж умелым конспиратором был Сосо, раз созвал сходку прямо у себя на квартире.

При аресте он назвался настоящим именем – горийским жителем Иосифом Виссарионовым Джугашвили, утверждал, что прибыл в Батум недавно, уже после событий 9 марта[34]. При обыске ничего предосудительного не нашлось, участники сходки успели разойтись до прихода полиции. Уличали Джугашвили только слова полицейского пристава, видевшего его в толпе 9 марта.

Ведшееся тогда следственное дело не обнаружено, по-видимому, оно давно не существует, сохранились только описывающие ход дела донесения в Петербург. Не известен ни один протокол допроса Джугашвили, но то, что он отказывался от дачи показаний, подтверждает фраза в донесении ротмистра Джакели, что Джугашвили, «представляет типичного пропагандиста и, конечно, не пожелает указать, где находятся его сообщники»[35].

Между тем, как видно из тех же донесений, ротмистр Джакели был к тому моменту весьма неплохо осведомлен о деятельности Джугашвили. Его осведомленность основывалась на сведениях, полученных от распропагандированных Иосифом Джугашвили рабочих, участников стачки, – от кого еще можно было все это узнать. Вряд ли стоит сомневаться, что и Сосо понимал, кто его выдал. Может быть, даже Джакели (или другой жандармский офицер, ведший допрос) прямо сообщил ему об этом. Да и роль одного из рабочих в его аресте, по всей вероятности, не осталась для Сосо тайной. Это обстоятельство следует отметить как чрезвычайно важное. Мы не знаем внутренней психологической истории Иосифа Джугашвили. Неизвестно, когда и как юный романтик Сосо, любитель Виктора Гюго, писавший стихи о раскрывшемся бутоне розы и пении соловья, превратился в безжалостного Сталина. Но мы вправе предположить, что среди ключевых моментов этого превращения немалое место сыграл финал батумской эпопеи, когда он был предан теми самыми рабочими, за права которых, как ему казалось, он боролся.

По возвращении из первой ссылки, как мы увидим далее, Джугашвили стал уделять чрезвычайное внимание конспирации. Он не возвращался более в Батум, во всяком случае не возвращался надолго. И, несмотря на успех, которого он добился, организовав столь крупное и эффектное массовое выступление рабочих, никогда более в дальнейшем он не пытался возглавить какую-либо массовую акцию. Как всесильный диктатор он знаменит подозрительностью и недоверчивостью – не в батумской ли тюрьме зародились эти качества?

Батумские рабочие после ареста вожаков были удручены, полагали, что «дело их пропало»[36]. Город вскоре вернулся к обычной жизни, заводы постепенно возобновили работу, хотя полного спокойствия не настало. В среде батумских социал-демократов слышнее стали голоса оппонентов Иосифа Джугашвили, будущих меньшевиков, несогласие которых с ним в советское время квалифицировалось как раскольническая работа, – Николая Чхеидзе, Исидора Рамишвили, Датико Хартишвили[37]. Их основные аргументы совпадали с аргументами дирекции завода Ротшильда: предложение рабочей силы в регионе существенно превышало спрос на нее, в некотором роде рабочим заводы в Батуме были нужнее, чем даже их хозяевам, ведь других рабочих мест не было. При этом нефтяной рынок в ту пору был еще довольно узок, а капитал уже был международным, поэтому каспийская нефтедобыча имела серьезных конкурентов в виде нефтедобывающих предприятий в Северной Америке и Египте. И если Америка была далеко, то Египет в силу относительной географической близости был конкурентом очень опасным. Речь шла о том, что осложнения в Закавказье (частые забастовки, удорожание нефтедобычи) довольно легко могли привести к тому, что такие фирмы, как Ротшильды, братья Нобель, доминировавшие в бакинской нефтяной промышленности, решили бы перенести весь свой нефтяной бизнес на Ближний Восток, а бакинские заводы (и связанные с ними батумские) просто закрыть. Баку тогда утратил бы положение нефтяного центра со всеми вытекающими последствиями.

Рабочие завода Ротшильда упорно продолжали забастовку. Мирным и безобидным это мероприятие не было: как доносили жандармы, «рабочие, прекратившие на заводе Ротшильда работы, зорко следят, чтобы работы… не возобновлялись». Вновь нанятым рабочим, готовым работать («штрейкбрехерам»), забастовщики угрожали расправой, были случаи нападения на заводских приказчиков, один из них был избит, другой тяжело ранен[38].

Сложно судить, были бы забастовщики столь же уверены в себе, не поддерживай они связь со своим находившимся в тюрьме «учителем». Сделать это оказалось нетрудно благодаря полицейской нерадивости, которую мы в очередной раз должны отметить. Авантюрные рассказы бывших революционеров о том, как они пробирались на тюремный двор под видом то зеленщика, то возчика дров, как успевали перекинуться словом с заключенным и даже получить от него записку с текстом очередной прокламации[39], свидетельствуют не столько о хитрости и ловкости революционеров, сколько об из рук вон скверном надзоре со стороны тюремной охраны.

К началу июня рабочие, видимо, все же осознали, что ситуация зашла в тупик. Добиться выполнения продиктованных Сосо требований не удавалось, заработок был нужен.

 

«Батумский торговый класс и в особенно[сти] разные мелкие торговцы, которым рабочие порядком задолжали, стали осуждать поведение рабочих, последние обнаружили тревогу и стали наводить справки о том, насколько их требования основательны»[40].

 

Тогда же некоторые из них обратились за разъяснениями к ротмистру Джакели. Бастовавшим рабочим было неудобно отступаться от заявленных требований, они чувствовали обязательства перед товарищами, но должны были, вероятно, задуматься и о том, что требования, подсказанные «учителем», оказались ни на чем не основанной фантазией («главные руководители еще до забастовки советовали им не приниматься за работу, пока все их требования не будут выполнены заводом, особенно до возвращения всех штрафных денег за все время существования завода»[41]).

К 10 июня полиция отметила, что большинство забастовщиков собрались в городе и явно готовы наконец пойти на мировую[42]. То же обстоятельство, очевидно, заметили и революционеры, поскольку 10 июня датирована выпущенная ими листовка. Сопоставив ее текст с воспоминаниями Каладзе, мы можем заключить, что она была написана Иосифом Джугашвили[43]. Начиналась листовка с констатации того, что «не так давно наше отвратительное, кровожадное правительство выказало по отношению к нам – честным труженикам – мерзость, тиранство и подлость», далее после довольно многословной преамбулы, выдержанной в том же духе, следовал перечень конкретных требований, которые, как показалось Каладзе, демонстрировали детальное знакомство Сосо с условиями труда рабочих. Перечень, действительно, очень конкретный и – что контрастирует с размашистой риторикой начала листовки – весьма мелочный. Если вдуматься, требования «переносчикам на вагонетках пустых банок прибавить на 1000 банок одну коп.», «капсюльщикам по разливу прибавить десять коп. на 1000 штук», «паяльщикам прибавить одну коп. на пуд растопленного олова» вряд ли могли привести к сколь-нибудь существенному повышению заработной платы (сколько всего тысяч банок мог перенести за смену этот переносчик?). Листовка особого воздействия, судя по всему, не возымела, а в жандармском донесении отмечено, что рабочие агитаторы хотя и пытались «тормозить соглашение рабочих с заводом», однако «не с прежнею смелостью»[44].

Заводская администрация со своей стороны сделала шаги к примирению, согласившись снова выслушать недовольных и пообещав упразднить впредь некоторые штрафные вычеты. Одновременно, ссылаясь на полученные из Парижа телеграммы от хозяев завода, управляющий Ф. Гвон дал понять, что хозяева решили закрыть завод. Забастовщики сначала было заявили, что это им только на руку, поскольку все они получат компенсации за 4 месяца. Однако выяснилось, что здесь агитаторы ввели их в заблуждение: никакой компенсации им не полагалось[45]. Когда же 21 июня из Парижа пришло разрешение «выдать рабочим в виде вспомоществования» (но не компенсации за время забастовки!) 30 тысяч рублей, «рабочие явились на завод и, высказав горячую благодарность управляющему заводом г. Гвон, объявили, что готовы приступить к работе», что и осуществили на следующий же день[46].

Учитывая, что на заводе имелось около 900 рабочих, вспомоществования на каждого приходится немногим более 30 рублей. Месячный заработок рабочего в то время составлял, в зависимости от квалификации, 18–25 рублей, таким образом, выплата примерно соответствовала размеру полуторамесячного заработка; забастовка же продолжалась с конца февраля, то есть четыре месяца.

Иосиф Джугашвили 29 июня, находясь в тюрьме, отозвался на возобновление работ очередной листовкой[47]. Следует отдать ему должное: как истинный политик он решил выдать происшедшее за победу. Он писал о том, что жертва в виде жизней погибших рабочих «оказалась принесенной не даром: она воочию показала батумскому рабочему, что венценосное правительство со своим “христолюбивым воинством” всегда покровительствует грабителям и заигрывает с карманом капиталистов, разжиревших от пота рабочих» (вспомним его статью в «Брдзоле» о пользе уличных демонстраций); поведение рабочих назвал геройским, правительство – ошеломленным и испуганным (это тоже постоянный троп революционной пропаганды: говорить об испуге правительства). Из листовки следовало, что работы на заводе якобы возобновлены на условиях, продиктованных забастовщиками, а для пущей убедительности была приведена подробная калькуляция выплат, полученных разными группами рабочих. «Сегодня кавказские собратья поздравляют нас с блестящей победой, и общество так же явно видит, какую силу мы представляем собою», – заключал автор листовки, говоривший от лица батумской социал-демократической группы.