Свобода на продажу. Как мы разбогатели – и лишились независимости
Джон Кампфнер
М.: Астрель; Corpus, 2013. – 414 с. – 2000 экз.

Капитализм и демократия в конечном счете несовместимы.
Ноам Хомский. Государство будущего

 

В книге, написанной в 2009 году, видный английский журналист Джон Кампфнер исследует ставший типичным для экономически развитых стран своеобразный обмен, в ходе которого население переуступает свои гражданские свободы элите в обмен на предоставляемые ею гарантии высокого уровня жизни и безопасности. (В книге этот феномен именуется Пактом, или Соглашением.) Вопреки распространенному мнению автор полагает, что подобная сделка типична не только для современной России, но и для многих других стран, которые принято считать вполне демократическими:

 

«В разных странах “рамочное соглашение” выглядит примерно одинаково. Репрессии избирательны и распространяются только на тех, кто открыто посягает на статус-кво. […] Остальное население может наслаждаться свободой передвижения, жить более или менее в соответствии со своими желаниями, зарабатывать и тратить деньги» (с. 14–15).

 

Базовая идея автора книги состоит в том, что начало XXI века со взлетом Китая, «вставанием с колен» России, преодолением последствий террористической атаки 11 сентября 2001 года оказалось роковым для традиционного симбиоза свободного рынка и либеральной демократии. Данный тезис доказывается на примерах стран, принявших парадигму глобализации и посещавшихся автором в ходе годичного исследовательского турне. Первую группу составили государства, развитие которых сопровождается вольными и самобытными интерпретациями демократии, подгоняющими ее под их политические нужды: это Сингапур, Китай, Россия и Объединенные Арабские Эмираты. Во вторую группу вошли те страны, которые заявляют о своей приверженности классической модели демократии, а именно: Индия, Италия, Великобритания и США. В начале XXI века вдруг выяснилось, что наращивание национального богатства или рост среднего класса вовсе не стимулируют расширения свобод; два десятилетия безудержной погони за материальным благополучием эффективно опровергли известную формулу Баррингтона Мура, согласно которой «нет буржуазии, нет и демократии». За эти годы, полагает Кампфнер, «люди во всех странах нашли способ комфортно жить, перестав одновременно быть участниками политического процесса» (с. 25).

В данном контексте типичен феномен Сингапура, который автор считает «колыбелью Соглашения» (с. 62). Грандиозный социально-экономический эксперимент превратил «убогую, деградирующую клоаку», как некогда именовали его журналисты, в суперсовременный мегаполис. В 1965–1995 годах ежегодный прирост экономики составлял здесь 9%, а среднедушевой доход увеличивался на 7% (с. 31). За полвека своего правления премьер-министр Ли Куан Ю, опираясь на массовую пропаганду и административный ресурс, свел почти на нет все гражданские свободы. «Шопинг стал основным занятием нации», – констатирует британский журналист. Хорошим примером того, как потребление снимает социальные противоречия, стала, в частности, жилищная политика властей. Более 90% населения начиная с 1960-х годов переселились в построенное правительством новое жилье, где за счет дробления этнически однородных общин «этнический состав жильцов каждого дома должен был отражать состав населения страны. […] Принуждение к гармонии привело к поистине выдающимся результатам. Различия между общинами просто запретили» (с. 33–34).

Раз в пять лет в островном государстве проводятся выборы, в которых, теоретически, может участвовать и оппозиция. Но при этом каждый, кто позволяет себе спорные заявления о политике властей, может быть обвинен в клевете и отдан под суд – с издержками в виде штрафов, банкротства или даже тюрьмы. И без того урезанные нормы демократии, подчеркивается в книге, постоянно модифицируются в интересах правящей партии: неблагополучные, на ее взгляд, округа «обычно перекраивают так, чтобы к следующим выборам они... относились к уже занятым местам в парламенте» (с. 35). Кампфнер настаивает на том, что системное нарушение прав человека лишает Сингапур права называться демократией; напротив, по его мнению, здесь зарождается «современная форма авторитаризма, совершенно отличная от советского коммунизма, маоизма или фашизма. Она обеспечивает толику благополучной, спокойной жизни, а это лучшая заморозка мозгов» (с. 59).

Переходя к китайской версии Пакта, автор говорит о свободных экономических зонах, «опытных полигонах по усвоению капитализма», продемонстрировавших в ходе реформ Дэн Сяопина еще более яркие успехи, чем Сингапур.

 

«Китай пытался найти способ увязать открытые рынки с закрытой политикой. Последняя из крупных диктатур марксистско-ленинского толка сохранилась, только приняв капитализм» (с. 65).

 

Авторитарный режим, создающий условия для массового обогащения, а также корпоративная и политическая элита пришли к консенсусу, позволившему китайскому руководству после подавления оппозиционеров на площади Тяньаньмэнь умиротворить общество. С 1980-х годов коммунистическая партия стала более открытой для критики и подотчетной, а ориентированная на прибыль амбициозная правительственная программа со временем создала около двух тысяч экспериментальных городов, подобных первым экономическим зонам.

В Китае, как и в других странах, цена сделки оказалась довольно высокой. По данным Всемирного банка, из-за загрязнения среды в этой стране ежегодно раньше времени умирают 750 тысяч человек, а из 20 самых грязных городов мира 16 – китайские. Затраты на здравоохранение составляют около 5% ВВП, а это, по имеющимся оценкам, втрое ниже объема коррупции на региональном уровне (с. 68). «Если вы цените свой новый образ жизни, не поощряйте толпу», – поясняет автор суть Пакта меж компартией и китайским средним классом (с. 71). На фоне намечающегося спада национальной экономики, вооруженного подавления протестов в Тибете, ужасающих потерь, нанесенных землетрясением в провинции Сычуань, власти накануне Олимпийских игр 2008 года в очередной раз ощутимо урезали свободы граждан. По количеству журналистов, находящихся за решеткой, Китай опережает другие страны мира (с. 84). По свидетельству автора, свыше 60 типов преступлений в Китае, включая даже неуплату налогов, караются смертью, количество приводимых в исполнение приговоров превышает их совокупное число в остальных странах мира, вместе взятых, а сам феномен казни хорошо вписался в доходный бизнес по коммерческой трансплантации органов казненных.

В России вслед за провалом путча 1991 года и распадом СССР миллионы людей «перестали бояться и начали задавать вопросы властям» (с. 119). В смутные 1991–1996 годы расширение свободы породило первые олигархические кланы. В стране, лишенной развитого гражданского общества, приход к власти и Бориса Ельцина, и Владимира Путина определялся решающей ролью олигархов в исходе выборов.

 

«[Владимир Потанин] во время кампании Путина заявил: “Посмотрим, выполнит ли он свои обещания”. Эти обещания состояли в том, чтобы восстановить порядок, но также и в том, чтобы оставить в покое их бизнес-империи. Это было их соглашение с Путиным – оскорбительный и циничный Пакт, заключенный якобы в интересах демократии, обанкротившейся задолго до того, как он взял власть в свои руки» (с. 123).

 

Удушение гражданских свобод началось в 2000 году с установления государственного контроля власти над СМИ и изгнания из страны медиамагнатов Владимира Гусинского и Бориса Березовского. Укрепивший свою власть Путин изменил условия договора с первыми олигархами, желая видеть в медиа лишь механизм «распространения информации, а не канал для критики» (с. 124). По мнению автора, в работе с прессой власти России ориентируются в основном на карательные меры. Он упоминает, в частности, об убийстве двухсот журналистов за последние десять лет, а также о том, что ни один из заказчиков этих преступлений так и не был разоблачен. Международный комитет по защите журналистов ставит Россию на третье место в мире по уровню опасности для репортеров. «Когда интересам властных структур угрожают независимые репортеры, киллеры становятся цензорами», – констатирует Кампфнер (с. 134–135).

В книге без обиняков говорится о том, что демократизация и развитие гражданского общества несовместимы с приоритетами путинской политики, направленной на утверждение авторитарного полицейского государства. Символичен приведенный автором комментарий Путина: «У нас в России никогда не было свободы слова, поэтому я не понимаю, что может подавляться» (с. 136). Согласно автору, инакомыслие в новой России расценивается как экстремизм, и это позволяет правозащитникам заявлять о «возврате к сталинским временам» (с. 143). Интересно, что сходство с Сингапуром в российском случае ограничивается лишь государственной узурпацией гражданских прав и свобод. Российский президент так и не смог выполнить условия Пакта в той части, которая касается обеспечения высокого уровня жизни и безопасности населения; именно это и породило подъем протестного движения после фальсифицированных властями выборов 2011 года. По данным МВФ, в 2012 году Россия занимала 55-е место в мире по размеру ВВП на душу населения, имея 17,7 тысячи долларов против 60,4 тысячи долларов Сингапура с его третьим местом. И сегодня ничего не известно о каких-либо планах правительства по реформированию социальной сферы по образцу Сингапура или других передовых стран.

Переходя к Объединенным Арабским Эмиратам, автор пишет о том, что в основу здешней модели тоже было положено «соучастие во имя потребления»: «ОАЭ стали идеальным местом для тех, кто хотел быстро разбогатеть, не задавая при этом много вопросов» (с. 167). В стране запрещены политические партии и ограничена свобода прессы – хотя журналистов в тюрьму сажать не принято, демократии тут никогда не было. По сочетанию роскоши с варварской эксплуатацией иностранных рабочих Дубай, превратившийся в «мировой центр алчности», не знает равных.

 

«Жадность застройщиков не имела предела. Никакие другие соображения, в том числе сохранность культурного наследия и окружающей среды, во внимание не принимались. […] Мало кого волнует, что ОАЭ является второй страной в мире по объему выброса парниковых газов на душу населения» (с. 182–183).

 

Вопреки ожиданиям шейхов, экономический кризис 2008 года сильно ударил по Дубаю, чей Пакт был построен исключительно на строительных деньгах. Что касается Абу-Даби, то этот эмират, располагая 95% нефтедобычи ОАЭ, успешно преодолел спад и даже смог помочь Дубаю.

Статью об индийском варианте Пакта автор предваряет выразительными словами местного правозащитника Таруна Тэджпала: «Мы, несомненно, одно из самых бесчеловечных свободных обществ в мире» (с. 199). За шесть десятилетий независимости в стране с населением в 1,2 миллиарда человек и двумя тысячами этносов сформировалась политическая система многопартийной демократии с разделением властей, независимым правосудием и свободой самовыражения. Но это теоретически, а на деле многочисленные свободы, за исключением ритуала выборов, обеспечиваются далеко не в полном объеме. Вступив в 1991 году на стезю глобализации, власти Индии предложили народу новый и, по словам автора, потенциально привлекательный договор. Согласно его условиям, десятки миллионов людей были предоставлены самим себе, при этом им позволяют зарабатывать деньги. Государство не мешает им и смотрит сквозь пальцы на уклонение от уплаты налогов и другие нарушения. Не занятым политикой богачам предписывалось заботиться об интересах политиков, то есть об их кошельках (с. 205). В итоге показатели экономики страны в 1999–2008 годах утроились, хотя за эти двадцать лет либерализация в Индии никак не коснулась живущих на два доллара в день бедняков, составляющих 75% населения. Показателем неблагополучия является то, что затраты на охрану здоровья в стране составляют менее 1% бюджета и совершенно неадекватны росту экономики (с. 207). Катастрофическое неравенство, постоянно стимулируя социальное напряжение, проявляется во вспышках насилия, кровавых межнациональных конфликтах и невероятной коррупции.

 

«Проблема Индии заключается не в отсутствии демократических институтов, а в управлении, неспособном обеспечить социальные и экономические свободы подавляющему большинству населения» (с. 235).

 

В названии следующей главы – «Италия: театр одного актера» – аллегорически оценивается ситуация, сложившейся на Апеннинах за двадцать лет «фиктивной» демократии.

 

«Итальянский вариант Пакта предполагает взаимную близорукость. Мнение избирателей о способности улучшать их жизнь настолько низкое, что все, что они хотят от государства, – это чтобы оно смотрело сквозь пальцы на то, чем они занимаются. Взамен они обязуются не беспокоить своих лидеров» (с. 241).

 

Из-за институционального провала утратили независимость и авторитет парламент, СМИ и судебная система. Тем не менее избиратели уже трижды голосовали за Сильвио Берлускони, несмотря на его общеизвестную связь с коррупцией и финансовыми нарушениями, а также странными для западного лидера симпатиями к автократическим лидерам вроде Путина. Италия, как и Индия, стремится отвлечь внимание избирателей от эрозии демократических институтов, переключив его на страх перед внутренними конфликтами, вызываемыми мигрантами из других стран. В итоге «в 2001–2006 годах, при Берлускони, Италия опустилась с 14-го на 53-е место в глобальном рейтинге конкурентоспособности» (с. 259).

В еще более яркой форме кризис демократии, подорванной потреблением, проявился в англосаксонском мире. Несмотря на долгое правление лейбористов, «за десять лет Великобритания довольно далеко продвинулась по пути ликвидации свобод» (с. 23). Одним из подтверждений тому британский журналист считает распространение в стране камер слежения (CCTV): сегодня на каждую дюжину англичан приходится одна камера, а их страна владеет 20% всех камер на планете (с. 280). На их базе функционируют новейшие мобильные системы для пресечения антиобщественного поведения. На этом фоне эксперты все активнее ставят под сомнение легитимность правительства, за которое голосует вопиющее меньшинство избирателей. Так, в 2005 году лейбористы получили широчайшие полномочия, собрав лишь 22% общего числа голосов избирателей. Одновременно прославленный британский парламент все менее влияет на другие государственные органы и в особенности на спецслужбы.

 

«После десятилетия правления Блэра и Брауна лейбористская партия оказалась без заслуживающей доверия программы защиты прав человека. […] Это стало одной из самых удручающих черт этого периода» (с. 288).

 

Наконец, признаки того же пресловутого Пакта обнаруживаются и в США. После 11 сентября 2001 года соблюдение личных свобод перестало быть приоритетом правящего класса, который заключил с народом по обоюдному согласию риторически вполне обоснованный компромисс, предусматривающий их ограничение. Позже, однако, американцы решили, что президент Буш ввел их в заблуждение, скрыв от общества истинные цели и обстоятельства иракской войны и неоднократно злоупотребив властью в ходе «войны с терроризмом». По оценке автора, «большинство американцев, пока еще не слишком поздно, хотело бы добиться пересмотра решений, которые были приняты от их имени» (с. 320). Симптомом кризиса автор считает и то, что, согласно внешнеполитической стратегии США, «распространение демократии» неизбежно сопровождается нарушениями прав человека.

 

«Насилие распространялось по всему миру в различных видах: от обычных методов ведения войны в Ираке и Афганистане до нелегальной “чрезвычайной выдачи” подозреваемых и секретных лагерей для интернированных, где пытки рассматривались как законная мера». (с. 339).

 

Положение дел в США автор объясняет не столько лицемерием или недобросовестностью, сколько очевидной некомпетентностью. Она в свою очередь стала результатом процветания при республиканцах авторитарного капитализма.

Подводя общий итог, Кампфнер высказывает сожаление по поводу того, что современная демократия превратилась в машину, обслуживающую потребление. Завершает он свою книгу так:

 

«По всему миру множество людей наделило своих лидеров почти неограниченными полномочиями в определении степени их свободы. Взамен они получили мнимую безопасность и иллюзорное процветание» (с. 373).

Александр Клинский

 

 

География сецессионизма в современном мире
Федор Попов
М.: Новый хронограф, 2012. – 672 с. – 1500 экз.

 

Поясняя название своего исследования, автор говорит о том, что в русскоязычной литературе применяемый им термин «сецессионизм» обычно заменяется более привычным понятием «сепаратизм». Между тем, эти понятия едва ли тождественны: если первое означает стремление к полному формально-правовому отделению региона от территории «материнского» государства, то за вторым стоит лишь стремление к обособлению территории, порой реализуемое и через повышение уровня автономии региона при сохранении границ государства неизменными (с. 21). Феномен сецессионизма в современном мире превратился в явление, почти тривиальное: как отмечается в книге, сегодня более трети всех суверенных государств в той или иной степени сталкиваются с политически оформленными сецессионистскими движениями (с. 14). Между тем, если не ограничиваться констатацией того, что речь идет о весьма распространенном явлении, то обнаружить какие-либо признаки консенсуса в отношении к сецессионизму как к политико-географической проблеме очень и очень трудно.

Действительно, само обращение к этой теме гарантирует растерянность и недоумение. В то время, как одни авторы трактуют любые проявления сецессионизма сугубо негативно, видя в нем стремление к разрушению легитимных институтов, другие специалисты, наоборот, призывают конвертировать «регионалистский вызов» в универсальную позитивную повестку. Но, встав на вторую точку зрения, приходится согласиться с разработкой теоретической модели общественно-приемлемого варианта сецессионизма или, иначе говоря, – об определенной его легитимации. Именно в таком русле и написана рецензируемая книга. Автор этого масштабного исследования пытается разобраться в природе и географии современного сецессионизма и тем самым уйти как от его черно-белого восприятия, так и от политической ангажированности, которой грешат слишком многие работы по данной проблеме.

По-видимому, первоосновой многочисленных расхождений, отличающих интерпретации сецессионизма, выступают принципиальные различия в оценке той роли, которую государства играют в современном мире. Так, довольно силен лагерь тех специалистов, кто видит в делении карты мира на суверенные государства важнейший и незыблемый принцип его структурирования. Их оппоненты, наоборот, настаивают на том, что в условиях глобализации национальное государство превращается в геополитический анахронизм. Именно абсолютистские государства, возникшие в XVI веке, добавляют они, разрушили регионалистскую цивилизацию Средневековья; современные же государства не выдерживают, и вполне закономерно, двойного давления: «сверху», со стороны надгосударственных структур и транснациональных корпораций, и «снизу», со стороны региональных сообществ, стремящихся как минимум к политической автономии. В подобном контексте, кстати, сецессионизм можно представить в весьма привлекательной ипостаси: как призыв к возвращению некогда утраченной свободы.

В этих далеко не новых аргументах есть, безусловно, доля истины. Да, сегодня отнюдь не суверенные государства, а глобальный рынок производит подавляющее большинство новых конкурентных продуктов. У современного суверенного государства уже недостаточно ресурсов для того, чтобы конкурировать с мировым рынком по влиянию на национальную экономику. Оно уже технически не в состоянии заменить собой глобальный рынок или же отгородить от мира свою экономику. Все это так. Однако было бы преждевременным говорить и о том, что императивы глобализации неминуемо подталкивают суверенное государство к самоустранению или вообще к исчезновению. Скорее верно обратное: именно растущая взаимозависимость современных государств означает, что роль государства становится еще более важной и еще более решающей. Суверенное государство должно стать более сильным, гибким и эффективным, изменяя себя, но никак не устраняясь. Так что в обозримом будущем государство останется в центре политгеографических исследований.

Национальное государство по-прежнему необходимо для предоставления своим гражданам базовых общественных благ, наиболее важным из которых остается безопасность. Автор пишет о «дефектной» государственности – ей частично посвящена вторая глава книги, – при которой государство не справляется с оказанием услуг собственным гражданам. В подобных контекстах, стремясь обеспечить собственную безопасность и предотвратить конфликты, граждане вынуждены действовать за пределами формальных институтов. Тяготение к сецессии как к альтернативе наличной государственности таким образом будет выступать и индикатором неудач государственного строительства – ибо едва ли можно считать эффективным государство, в котором активно действуют сецессионистские движения, – и в то же время следствием этих неудач, поскольку государство оказывается не в состоянии эффективно эти движения контролировать. Политическое оформление сецессионистских движений свидетельствует о кризисе легитимности «большого» государства, и, поскольку таких свидетельств появляется все больше, призывы к сецессии в современном мире будут множиться и в дальнейшем. Иначе говоря, наличие или отсутствие сецессионистских движений, а также их особенности интересны не только сами по себе: они способны, помимо прочего, многое рассказать об особенностях функционирования институтов «большого» государства и степени его прочности.

Бесспорно, автор предпринял чрезвычайно масштабный труд. Структурно книга, в которой почти семь сотен страниц, подразделяется на собственно монографию и обширное справочное приложение. В монографической части представлены основные современные подходы к исследованию сецессионизма (здесь особо отмечу то, что автор дал себе труд прояснить базовые понятия), в том числе, в политологической науке, а также анализ факторов и закономерностей распространения сецессионизма. Завершает монографию классификация географических типов сецессионизма. Исследование Попова изобилует интереснейшими выводами и находками, однако два момента отмечу в критическом свете – прежде всего в целях совершенствования этой работы в будущем. Во-первых, автор с полным правом пишет о том, что «вторгается» в поле политической науки. Но, обозревая подходы к исследованию сецессионизма в современной политологии, он, к сожалению, игнорирует тот перспективный взгляд, который предлагается приверженцами институционального анализа. Между тем, стремление к сецессии представляет собой борьбу за пересмотр существующих «правил игры» (то есть институтов). Поскольку в каждом таком случае речь идет об изменении своеобразного «контракта» между регионом и материнским государством, рассмотрение сецессионизма сквозь призму институционального подхода было бы весьма полезно. Во-вторых, автором разработана географическая типология сецессионизма, в основе которой лежит, как это и следует из названия, фактор географической близости. Не оспаривая самой возможности и необходимости подобной типологии, я бы все-таки подчеркнула, что еще более интересным было бы выделение типов сецессионизма, связанных не с географической близостью, но с другими, преимущественно институциональными, то есть в данном случае политологическими, основаниями. Это позволило бы идти не от факта существования пространственных закономерностей, как это делает автор, но от институциональных сходств и различий – в попытке сформулировать пространственные закономерности сецессионизма как выводы, а не как предпосылку.

Отдельную похвалу следует адресовать второй части книги: справочному приложению, которое действительно имеет самостоятельную научную ценность и представляет собой своего рода энциклопедию сецессионистских движений. Аналогов у этой базы данных нет; кроме того, автором в одиночку выполнена работа, которой резонно было бы ожидать от отдела или лаборатории. Богатства, собранные в приложении, содержат базу для интересных исследований в будущем. А все вместе – монография и база данных – представляет собой явление, для российской литературы по политической географии уникальное.

Ирина Бусыгина

 

 

Что такое этническая дискриминация и что с ней можно сделать?
Александр Осипов
М.: Информационно-аналитический центр «Сова», 2012. – 152 с. – 1000 экз.

 

В центре внимания автора книги – специфика отдельных типов дискриминации, ограничивающие ее положения международного права, методы борьбы с экстремизмом и рецепты обеспечения толерантности. Прежде, чем обратиться к содержательному анализу, стоит выделить несколько общих моментов, характерных для этого текста. Прежде всего задевает «простой» до примитивности язык. Пытаясь говорить о сложных материях максимально доступно, автор заметно теряет в качестве изложения. Далее, используемые в работе примеры не всегда корректны, а выводы слишком кратки и формальны. Наконец, дискриминация изображается явлением настолько всепроникающим и всеобъемлющим, а гражданское общество настолько немощным, что борьба с ней кажется почти бессмысленной.

Александр Осипов начинает с набора мифов, касающихся дискриминации, ее причин и последствий, а также способов ее преодоления. Одним из первых разоблачается миф о том, что «кругом одни диаспоры». Сначала он подробно иллюстрируется: в качестве примеров приводятся стереотипные рассуждения, согласно которым «разговоры о дискриминации заказаны и проплачены самими диаспорами, а меры против дискриминации означают создание для них привилегированных условий» (с. 25). Потом миф незамысловато и легко «ниспровергается» – посредством перечисления многочисленных проблем российской жизни, начиная с перекошенной экономики, готовой эксплуатировать почти бесплатную рабочую силу, и заканчивая неэффективностью и коррумпированностью государственной машины (с. 26–27). Но общественное сознание россиян устроено, согласно автору, таким образом, что анализ реальных причин сложившегося положения вещей «легко сбивается на обсуждение “мигрантов” с их якобы “чужой” культурой и “общинной сплоченностью”» (там же). На этом, собственно, объяснения и опровержения заканчиваются, а читателю остается только догадываться, почему с ним обошлись так недобросовестно. Аналогичным образом, то есть почти без доказательств и аргументов, «развенчиваются» и остальные мифы.

Сражаясь с пугающей, по его мнению, мифологией, автор фактически предлагает новые и не менее опасные заблуждения. Так, главу о равенстве и дискриминации Осипов начинает с серии примеров, приводимых без комментариев и призванных, вероятно, убедить в том, что существование дискриминации не вызывает сомнений. Разумеется, ситуация, в которой «население региона говорит на восьми языках, но в официальном делопроизводстве используются только два, а преподают в школах только три», заставляет задуматься, как и сообщение о том, что «продолжительность жизни людей, относящихся к коренным и малочисленным народам Севера, существенно меньше, чем у других этнических групп» (с. 30). Но можно ли безоговорочно считать это вопиющими и чудовищными примерами дискриминации? Ведь в каждом из подобных случаев важны подробности и нюансы, но автор их тщательно избегает; остается только верить ему на слово – это, мол, и есть самая настоящая дискриминация. А если комментарии все-таки и приводятся, то в виде каких-то ученических шаблонов, заимствованных из словарей и энциклопедий и нисколько не проясняющих сути дела. В работе, к сожалению, вообще практически отсутствует сколько-нибудь серьезный анализ кейсов тех или иных разновидностей дискриминации.

Весьма показательна для авторского стиля изложения глава о запрете дискриминации в международном праве и национальных законах. Помимо целого набора фактов из истории направленного против дискриминации законодательства, автор приводит лишь выдержки из Всеобщей декларации прав человека 1948 года. Это две наиболее показательные, с его точки зрения, статьи:

 

«Каждый человек должен обладать всеми правами и всеми свободами, провозглашенными настоящей Декларацией, без какого бы то ни было различия, как-то: в отношении расы, цвета кожи, пола, языка, религии, политических или иных убеждений».

«Все люди имеют право на равную защиту от какой бы то ни было дискриминации».

 

Тексты статей, не обремененные авторским анализом или комментариями, сопровождаются общеизвестным постулатом о том, что международные договоры являются обязательными для соблюдения и исполнения теми странами, которые их подписали и ратифицировали. Следовательно, они обязательны и для России, сообщается далее; более того, «они могут напрямую применяться в судах» (с. 70). Дело выглядит так, будто бы в нашей стране есть эффективная и работающая судебно-правовая система. Конечно, бороться с дискриминацией там, где есть право, гораздо проще, нежели там, где права нет. Но автор, всецело ориентированный на идеал, как будто бы не знает об этом.

История повторяется и в главе, в которой речь идет о проблеме косвенной дискриминации. Под этим типом дискриминации Осипов предлагает понимать ситуацию, когда «какое-то правило, требование или практика в теории не проводят различий по какому-то признаку (в нашем случае – этничности или расы), но фактически действуют так, что представители одной группы (этнической или расовой, например) статистически оказываются в худшем положении, чем другие» (с. 102). В принципе, хорошо известно, что любое решение, затрагивающее множество людей, способно вызывать непреднамеренные и непредсказуемые последствия, но с этим, читая книгу, тоже хотелось бы разобраться более детально. Однако и эту мысль автор не развивает, ограничиваясь лишь констатацией того, что дискриминацию необходимо оценивать по результатам, ибо «от любых перемен кто-то выигрывает больше, кто-то меньше, кто-то вообще проигрывает» (с. 105). Косвенная дискриминация, между тем, понятие настолько сложное, что под ней можно понимать самые разнообразные вещи; в ее случае едва ли пригодны такие параметры, как правомерность и обоснованность решения, а разнообразие мнений по поводу того, что можно считать дискриминацией, а что нельзя, является типичной ситуацией. В целом авторский текст так и не проясняет вопроса распознания этого сложного вида дискриминации, а предлагаемые примеры не выполняют своей функции. Так, Осипов ссылается на историю с транспортными компаниями Нью-Йорка, повысившими цены на билеты в пригородных поездах и получившими иски о дискриминации на том основании, что повышение цен в основном затронуло чернокожих американцев, живущих на окраинах (с. 104): казалось бы, прекрасный кейс, который можно было бы всесторонне разобрать, подкрепляя теоретическое изложение. Но автор, увы, не делает этого.

В завершение хотелось бы обратить внимание на главу, посвященную перспективам противодействия дискриминации в России. Вопреки ожиданиям, в ней отсутствует какая-либо аналитика как сложившихся подходов к преодолению дискриминации, так и потенциально применимых в нашей стране практик борьбы с ней. Основное место автор отводит перечислению «правовых средств» противодействия дискриминации, проще говоря – цитирует российские законы, в которых говорится о принципах равноправия, недопущении неравенства граждан и запрете дискриминации. Далее идет раздел под названием «Общественная активность», в первых же строках которого сообщается, что «на государство и его аппарат общественная активность никакого впечатления не производит (если речь не идет об угрозе по-настоящему массовых выступлений) и на проводимую политику в целом влияния не оказывает» (с. 133). На логично возникающий вопрос о том, зачем же включать в книгу столь бессмысленный параграф, автор уклончиво отвечает, что все зависит от конкретной ситуации.

 

«Иногда можно добиться положительного решения, касающегося поддержки культурного проекта или преподавания на языке меньшинства. Иногда власть может реально поддержать деятельность некоммерческой организации по оказанию правовой помощи и консультированию мигрантов. Это уже немало, даже если аппарат преследует собственные интересы. Но только нужно быть готовым к тому, что КПД таких усилий будет невысок» (с. 134).

 

Приходится констатировать, что примерно таким же будет и КПД от прочтения рецензируемой книги. По сути автор не раскрывает ни одного вопроса из тех, которые вынесены в заголовок. Ознакомившись с этим пространным текстом, читатель ни шаг не приблизится к пониманию того, что такое этническая дискриминация и как ей можно противодействовать. Учитывая актуальность заявленной темы и постепенное превращение нашей страны во все более жестокое, неравноправное и несправедливое общество, такой эффект не может не вызывать сожаления.

Наталья Палеева

 

Ответ рецензенту

Похоже, требуется пояснение. Чему посвящена и с какой целью написана популярная брошюра? Есть разные способы описания социальных неравенств в качестве проблемы. Наиболее распространенный из них опирается на слово «дискриминация». Другие, применяемые в относительно узких пределах (в первую очередь это защита меньшинств), воспроизводят, в принципе, те же мыслительные схемы. К сожалению, обо всех этих подходах российской публике известно не очень много, и это порой вызывает путаницу и ненужные иллюзии. Соответственно, мной ставилась задача кратко рассказать об основных возможностях, проблемах и ловушках, связанных с попытками проблематизировать и преодолевать неравенства, в данном случае по этническому признаку. Речь шла именно о неравенствах, а ксенофобия, экстремизм, толерантность и прочие явления упоминались только в этой связи.

В брошюре проговариваются несколько простых вещей.

1) Противодействие дискриминации – вещь очень проблематичная даже в странах с развитой правовой системой, активным гражданским обществом и компетентной бюрократией. Антидискриминационные меры не оправдывают всех связанных с ними ожиданий, дают положительные результаты в очень узких пределах, а вне их вызывают ряд побочных эффектов.

2) Тем не менее этнические неравенства и попытки их преодолевать надо изучать и обсуждать – это важная часть политической жизни и интеллектуального развития общества.

3) В странах типа России со всеми их институциональными и интеллектуальными дефицитами попытки внедрить западные антидискриминационые механизмы и развивать антирасистский гражданский активизм ни к чему хорошему привести не могут. Все дискуссии и усилия, даже вытекая из самых благих намерений, будут скатываться, как, собственно, и везде, к истолкованию проблем как противостояния класса угнетенных (не важно, называется ли он расой, этносом или меньшинством) классу угнетателей (не важно – «белым», условному «большинству» или, наоборот, «диаспорам»).

Подвести читателя к таким выводам не самая сложная задача; это, в принципе, как сложить два и два. Брошюра писалась в соответствии с принципом разумной достаточности, который, помимо юриспруденции, вполне уместен и во всех других областях. Полезно было кратко описать для адекватности восприятия общий мифологизированный фон восприятия этнических проблем общественным мнением, но не было ни малейшей нужды анализировать и тем более разоблачать какие-то мифы. Не было необходимости подробно, на примерах – тем более из западной судебной практики – разбирать случаи косвенной дискриминации. Шансы, что эта концепция найдет когда-либо применение в России, исчезающе малы – достаточно общего схематичного описания, чтобы понимать, о чем вообще идет речь. А про опыт противодействия этнической дискриминации в России просто невозможно рассуждать на конкретных примерах, поскольку этот опыт пока что негативен, а примеров такого рода просто нет в природе, о чем в книге было прямо и не один раз сказано.

В книжке почти нет, как сейчас принято выражаться, конструктива. Ответ на вторую часть заглавия «Что с ней [дискриминацией] можно сделать?» звучит так: «Почти ничего, помимо помощи отдельным людям в отдельных случаях». В брошюре эта мысль проведена достаточно последовательно, хотя и не столь прямолинейно. Таковы реалии, которые стоит воспринимать трезво и не поддаваться ложным соблазнам. Не новость, что у России много трудноизлечимых болячек, а этнические неравенства, пожалуй, даже не самая опасная из них. Непродуманные попытки лечения могут обойтись гораздо дороже самой болезни. Как известно, нет такой плохой ситуации, которую нельзя было бы сделать еще хуже. Ни в коей мере скепсис по поводу такой объяснительной схемы, как «дискриминация», и антирасистского активизма не следует понимать как призыв отказаться вообще от стремления к гармоничному и справедливому обществу. Возможны другие стратегии и подходы, но это уже тема другого разговора.

Александр Осипов

 

 

Японский резидент против Российской империи. Полковник Акаси Мотодзиро и его миссия 1904-1905 гг.
Инаба Чихару
М.: РОССПЭН, 2013. – 191 с. – 1000 экз 
Серия «Неизвестная революция»

 

«Опавшие цветы, унесенные потоком» – такое поэтическое название полковник Акаси Мотодзиро дал своему итоговому докладу, представленному в японский Генеральный штаб в 1905 году. Впрочем, сама по себе деятельность японского военного атташе в Петербурге в начале ХХ столетия, направленная на подрывные акции и организацию шпионажа против России, была лишена какой-либо романтической подоплеки. Японский разведчик занимался сбором секретной информации о России и финансировал российских оппозиционеров, пытаясь ослабить врага изнутри. Согласно распространенному в Японии мнению, эта работа повлияла на исход русско-японской войны.

Автор книги самокритично отмечает, что неослабевающая популярность этой истории в Японии закономерна. Встав в эпоху Мэйдзи на путь модернизационных заимствований у Запада, японцы превратились в прилежных учеников, перенимавших образ жизни и привычки западных людей. Но разведывательная работа японского резидента в России выгодно переворачивала эту устойчивую парадигму: ведь он не только успешно вербовал тайных агентов из числа европейцев и свободно манипулировал ими на их собственной территории, но и сумел, как принято считать, едва ли не в одиночку противостоять великой европейской державе. Так, в лекционном материале, который в 1925 году появился в токийском Военном университете, указывалось, что деятельность легендарного полковника следует оценивать в качестве «одного из факторов победы» в войне с Россией.

Согласно канонической версии, истратив не менее одного миллиона тогдашних иен, сегодня эквивалентных двум миллиардам рублей, на поддержку российского антиправительственного движения, разведчик смог настолько накалить обстановку внутри великой империи, что та была вынуждена отказаться от продолжения войны с Японией.

 

«Вся эта история не могла не льстить самолюбию японцев, помогая им избавиться от ощущения собственной неполноценности, и еще больше “подогревала” общественное внимание к фигуре Акаси» (с. 7).

 

Анализируя биографические материалы и архивные документы, японский ученый пытается разобраться в том, действительно ли в русской революции ощутимо присутствовал японский след. Большая часть документов, которыми он пользуется, никогда не появлялась в русском переводе.

Факт, который не вызывает у автора сомнений, состоит в том, что с началом войны в Маньчжурии японское правительство стало остро интересоваться положением дел в России. Помимо сбора разведывательных данных, его представители попытались наладить сотрудничество с внутренними силами, противостоящими царскому режиму. Работа с революционерами велась по двум линиям: во-первых, японцы стремились их объединить, во-вторых, они помогали радикалам оружием. Японский историк подробно останавливается на функционировании так называемого «скандинавского маршрута», по которому в Россию поставлялись нелегальная литература и вооружение. В частности, значительная доля повествования посвящена злополучному плаванию парохода «Джон Графтон», в 1905 году купленного японцами для доставки приобретенной ими же огромной партии винтовок, пистолетов и взрывчатки в Петербург – для организации вооруженного мятежа в российской столице (с. 162–184). Особое внимание японский генеральный штаб уделял революционным организациям, действовавшим на «национальных окраинах»: так, доверенным лицом, поддерживавшим от имени Акаси контакты с противниками самодержавия, был финский оппозиционер Конрад Циллиакус, а наиболее восприимчивыми к его идеям оказались польские революционеры, готовые на деньги японцев организовать новое польское восстание. Кстати, Роман Дмовский и Юзеф Пилсудский, возглавлявшие тогда самые дееспособные политические партии Польши, весной 1904 года посетили Токио для переговоров по этому вопросу (с. 55–58). Что касается объединительных процессов, то Парижская объединительная конференция, состоявшаяся в сентябре 1904 года и собравшая восемь революционных партий со всей империи, как и Женевская межпартийная конференция, прошедшая в апреле 1905 года и привлекшая одиннадцать революционных организаций, так же субсидировались японским правительством через Акаси и его агентуру (с. 87–96, 114–122).

Предлагая читателю многочисленные и любопытные данные, свидетельствующие о самой тесной вовлеченности японской разведки в работу российского революционного движения, автор, однако, предостерегает от преувеличения этого фактора. Несмотря на то, что Акаси советовал своему руководству сделать вооруженное восстание в России главной козырной картой Токио на мирных переговорах с Петербургом, «инициативы японского полковника не повлияли ни на позицию японской делегации в Портсмуте, ни на ход самих мирных переговоров, ни на их результат» (с. 177). Кроме того, после заключения мира между двумя странами японское правительство утратило всякий интерес к революции в России, а полковник Акаси в сентябре 1905 года был отозван домой. Причем сделано это было весьма своевременно, поскольку, как выяснилось позже, с самого начала подрывной японской кампании по следу Акаси шла русская контрразведка. Более того, даже после войны русские сумели отомстить полковнику. После публикации в 1906 году одним из петербургских издательств брошюры «Изнанка революции: вооруженное восстание в России на японские средства» (информационную фактуру для нее предоставили спецслужбы) Акаси, который работал в тот момент в японском посольстве в Германии, был вынужден спешно вернуться на родину. Скандал, вызванный этой публикацией и поддержанный европейской прессой, не угасал несколько лет.

Прекращение финансовой поддержки революционеров из Токио отнюдь не положило конец внутренним беспорядкам в России, подчеркивает японский историк. Напротив, революционное движение продолжало развиваться, достигнув апогея на рубеже 1905-го и 1906 годов. Но к середине 1907-го царский режим смог полностью справиться с антиправительственными выступлениями, а огромные средства, направленные Японией российским радикалам, оказались, таким образом, истрачены впустую. Вопреки чаяниям Акаси и его сподвижников, эти субсидии не повлияли заметным образом ни на ход русской революции, ни на итоги русско-японской войны. Объединительные межпартийные конференции, проведенные на японские деньги в 1904–1905 годах, соответствовали объективным потребностям освободительного движения в России. Однако на деле они не только не привели к созданию единого революционного фронта, но, напротив, во многих случаях еще больше усилили межпартийные противоречия. В то время, как общероссийские революционные партии ставили своей главной целью свержение самодержавия или хотя бы подрыв его устоев (и в этом смысле их планы совпадали с устремлениями Токио), оппозиционные организации националистов сражались под лозунгом суверенитета или автономии для «своих» окраин. «При этом именно национальные партии проявляли наибольшую активность в общении с Акаси, выступая самыми последовательными и верными союзниками Токио», – отмечается в работе (с. 190–191).

В целом автор довольно скептически смотрит на устоявшиеся в японской исторической науке и общественном мнении позитивные оценки усилий японской разведки в годы русско-японской войны. Занимая подобную позицию, японский ученый входит в противоречие с могучим историческим мифом, лелеемым в его стране на протяжении десятилетий и пропагандируемым массовой культурой. Свое воплощение он нашел, в частности, в популярной повести Сиба Рётаро «Тучи над холмами» (1972), посвященной событиям 1904–1905 годов, и в романе Мизуки Ё с характерным названием «Восстание в наших руках» (1994). Главным аргументом автора выступает то, что своего пика российская революция достигла уже после подписания мирного договора и, таким образом, Токио не получил ощутимых дивидендов от внутренних беспорядков в стане врага. Локальные же вспышки вооруженной борьбы, как правило, происходили в России без всякого участия субсидируемых Акаси революционеров либо в то время, когда его командировка в Европу была уже завершена. «“Подорвать” Россию изнутри Акаси не удалось, и в этой части его миссия окончилась неудачей», – констатирует автор (с. 191).

В этой баснословной истории причудливо пересеклись пути многих деятелей русской революции. К подрывной работе Акаси в той или иной степени были причастны Ленин, Гапон, Азеф и многие другие противники самодержавия. Но главным уроком этого исторического повествования следует все же считать не в очередной раз доказываемую беспринципность российского революционного движения, а новое подтверждение того факта, что революции в той или иной стране делаются отнюдь не иностранными разведками и зарубежными грантами. Их рождают совершенно иные, более глубокие причины – причем как сто лет назад, так и сегодня.

Юлия Александрова

 

 

«Es lebe die Freiheit!» Die Geschichte der Weißen Rose und ihrer Mitglieder
Ulrich Chaussy, Gerd R. Ueberschär
Frankfurt a. M.: Fischer Taschenbuch, 2013. – 534 s.

«Да здравствует свобода!» История «Белой розы» и ее участников
Ульрих Шасси, Герд Р. Юбершер

 

Память о группе казненных нацистами мюнхенских антифашистов является одним из важных компонентов германского исторического сознания, символом германского Сопротивления. Множество улиц и школ в ФРГ, престижная литературная премия носят имя брата и сестры Ганса и Софи Шолль. Об их жизни и смерти опубликованы романы и стихи, сняты художественные и документальные фильмы, поставлены драматические и оперные спектакли. Исследования и документальные издания о группе студентов-антифашистов могут составить солидную библиотеку.

В структуру рецензируемой книги, которая содержит важные новые материалы, входят тексты прокламаций группы «Белая роза», обстоятельные биографические очерки о ее участниках, протоколы их допросов следователями гестапо.

Летом 1942 года Гансом Шоллем и Александром Шмореллем были написаны и размножены на гектографе четыре листовки с призывами к борьбе с нацистским режимом. Листовки, подписанные «Белой розой», распространялись среди мюнхенских интеллектуалов, адреса которых были взяты из телефонного справочника. Последние слова четвертой листовки звучали как грозное предупреждение: «Мы не молчим, мы – ваша неспокойная совесть. “Белая роза” не даст вам покоя» (s. 23–38).

В июле–октябре 1942 года Шолль, Шморелль и их сокурсник Вилли Граф были направлены на Восточный фронт в составе «студенческой медицинской роты». Здесь они собственными глазами увидели преступления германского оккупационного режима на советских территориях, что изменило содержание листовок, их лексику[1]. Пятая листовка, выпущенная в январе 1943 года, в разгар боев под Сталинградом, была озаглавлена «Воззвание ко всем немцам»:

 

«Война определенно идет к концу… На востоке армии неудержимо откатываются назад, а на западе следует ожидать вторжения… С математической точностью можно утверждать, что Гитлер ведет немецкий народ в бездну. Гитлер не может выиграть войну, он может лишь затянуть ее. Его вина и вина его приспешников бесконечна. Справедливая кара все ближе» (s. 23–38).

 

Шестая листовка (ставшая для «Белой розы» последней) была адресована учащимся Мюнхенского университета. Шолль с друзьями полагали, что наступил едва ли не революционный момент, что стало возможным получить поддержку со стороны разбуженной (как казалось) студенческой массы. Черновой вариант листовки по просьбе Шолля подготовил присоединившийся к группе профессор Мюнхенского университета Курт Хубер. «Наш народ потрясен гибелью людей под Сталинградом», – так начиналась прокламация. «Солдаты, – было сказано дальше – были брошены на смерть, погублены ради “гениальной стратегии” ефрейтора двух мировых войн». К студентам было обращен призыв сопротивляться идеологическому развращению юношей и девушек в высших учебных заведениях, которые нацисты предназначают не для науки, а для войны. И далее: необходимо «подняться ради мести и искупления, чтобы испепелить своих мучителей и построить новую, разумную Европу», «за свое будущее, за свободу и честь, за жизнь при государственном устройстве, основанном на моральной ответственности». Если этого не произойдет, говорилось в воззвании, «само имя немца будет покрыто позором». Урокам трагедии на Волге была посвящена заключительная часть листовки: «Березина и Сталинград пылают на Востоке, павшие под Сталинградом взывают к нам!» (s. 42–44). Березина здесь – прямое указание на участие немецких солдат (в том числе добровольцев-студентов) в освободительной войне 1813 года. Шолль, Шморелль и их друзья пытались напомнить соотечественникам о традиции совместной борьбы русских и немцев против наполеоновских армий.

Листовка, размноженная тиражом порядка 3 тысяч экземпляров, была разослана 16-го и 17 февраля 1943 года. 18 февраля Софи и Ганс решились на отчаянный поступок: они разложили пачки прокламаций перед учебными аудиториями almamater, а Софи с третьего этажа разбросала несколько сот листовок в университетском холле. Последовал незамедлительный арест, а вслед за Гансом и Софи были схвачены Граф, Хубер, Шморелль, а также присоединившийся к группе студент-медик Кристиан Пробст.

Шасси и Юбершер публикуют оказавшийся в руках гестаповцев набросок прокламации «Сталинград!», подготовленный Пробстом и свидетельствующий об усиливавшейся радикализации «Белой розы»:

 

«Двести тысяч германских братьев стали жертвой во имя престижа военного авантюриста. От солдат утаили гуманные условия капитуляции… Кровь двухсот тысяч обреченных на смерть солдат – вот обвинение Гитлеру… Сегодня окружена вся Германия – подобно Сталинграду. Должны ли все немцы стать жертвой этого посланца ненависти и стремления к смерти?! Жертвой того, кто до смерти замучил евреев, опустошил половину Польши, стремился к уничтожению России. Того, кто отнял у вас свободу, мир, семейное счастье, надежду и радость, а взамен дал вам инфляционные деньги! Этого быть не должно! Гитлер и его режим должны пасть, чтобы жила Германия. Решайтесь… И, если вы уже решились, действуйте» (s. 45–46).

 

Публикуемые впервые протоколы допросов участников «Белой розы» существенно расширяют источниковую базу исследований истории антинацистской оппозиции в Германии, позволяют дать обстоятельный ответ на вопрос о мотивах участников группы «Белая роза». Что побудило молодых людей, выросших в благополучных бюргерских семьях и получивших лучшее по тем временам образование, бросить мужественный и смертельно опасный вызов всесильному рейху? Характер протеста студентов-антифашистов нередко интерпретировался в ФРГ как исключительно этический и даже религиозный – отнюдь не политический. Опубликованные же Шасси и Юбершером документы говорят скорее о том, что это было не юношеское фрондерство, но продуманная политическая позиция.

Разумеется, следует иметь в виду специфику данного исторического источника. Подследственные отвечали на заранее подготовленные вопросы, стратегию допроса определяли гестаповские чиновники. Но участники «Белой розы», хорошо понимая свое положение смертников, надеялись, хотя бы в форме показаний, донести свои убеждения если не до современников, то до потомков. Студенты, не искушенные в политике и в военном деле, одиночки, отчаянно бросившие вызов режиму, были уверены в неминуемом поражении рейха. Они оказались более прозорливыми, чем многоопытные генералы и высшие офицеры вермахта, чем многие будущие участники заговора 20 июля 1944 года, тогда еще безоглядно поддерживавшие Гитлера.

Ганс Шолль заявил на допросе:

 

«Победоносное окончание войны с нашей стороны невозможно… У меня вызывало отвращение то, как мы обращаемся с населением оккупированных территорий… Я убежден в том, что мои действия продиктованы внутренними убеждениями, которые выше, чем моя солдатская присяга. Я хорошо понимал, что ради этого возможно пожертвовать жизнью» (s. 274, 281).

 

Кристиан Пробст говорил об «утрате доверия германскому руководству» после неудачи под Сталинградом (s. 313), а Вилли Граф считал своей главной целью «изменение современной формы государства» (s. 436).

Особый научный и политический интерес имеют показания Александра Шморелля[2]. Он родился в Оренбурге, был сыном врача-немца и дочери православного священника. Его мать умерла от сыпного тифа, когда Александру было два года. В 1921 году семья покинула Россию и обосновалась в Мюнхене. Александр ощущал себя русским, был прихожанином православного храма. Его отношение к советской системе было непримиримо критическим, но он никогда не считал, что Гитлер избавит русский народ от сталинизма[3]. Гестаповские следователи активно пытались приписать Шмореллю роль «иностранного агента», антипатриота и врага Германии. Но он решительно отвергал обвинения подобного рода, его заявления на допросах предельно откровенны:

 

«Россия остается моей родиной, ведь русские остаются моими братьями. […] Я открыто признаюсь в своей любви к России. В то же время я отрицаю большевизм. Моя мать была русской, я там родился и не могу не симпатизировать этой стране. […] Эта любовь к русскому народу усилилась благодаря моему пребыванию на Восточном фронте летом 1942 г. […] Я не мог довольствоваться тем, чтобы быть тихим противником национал-социализма. В силу моей озабоченности судьбой двух народов я считал себя обязанным внести свой вклад в изменение государственного устройства рейха». (s. 395–396, 347, 349, 363–364).

 

Профессор Хубер, представлявший старшее поколение немцев, был согласен со своими учениками в том, что Гитлера и его клику необходимо свергнуть и что только «поражение в войне может открыть немецкому народу глаза на то, в какой ситуации мы находимся». С всевластием нацистов он неразрывно связывал «всеобщее ограничение свободы личности, свободы мысли, свободы действий». Проявив незаурядное личное мужество, он открыто заявлял: кроме ликвидации диктатуры Гитлера, «нет иного пути для пресечения ужасных бедствий, в которые нас в течение четырех последних лет ввергло германское государство». Для Хубера было абсолютно ясно, что, сделав выбор и решившись на «сознательные действия против сегодняшнего государства», он будет подвергнут «самому тяжкому наказанию». Но, как и немалое число немцев, он не мог признать, что военные преступления совершаются вермахтом (СС негативно «воздействуют на образ вермахта»). Будущее Германии он видел в сохранении у власти милитаристских и консервативных сил (s. 456–473, 485–492).

Цитируемые документы свидетельствуют об имманентной неоднородности германского движения Сопротивления, о несхожести входивших в него идейно-политических течений. Противоречия касались как внутригерманских, так и международных аспектов будущего страны. Мюнхенские студенты не принадлежали – и не могли принадлежать в силу возраста – ни к одному политическому течению, унаследованному от Веймарской республики. Их нельзя причислить ни к правым ни к левым. Убеждения отдельных участников группы не всегда совпадали, тексты листовок были результатом компромисса. Именно это является основанием для того, чтобы «представить и признать германское Сопротивление во всем его многообразии и глубине»[4] – наряду с «Красной капеллой», с нелегальными группами Коммунистической партии Германии в Берлине и Рурской области, с движением «20 июля 1944 года», с Национальным комитетом «Свободная Германия».

Почему принципиально важные документальные источники только сейчас оказались доступными ученым и широкой публике? Следственные материалы по делам мюнхенских антинацистов оказались в числе военных трофеев СССР и долгое время хранились в наглухо закрытых архивах Москвы и восточного Берлина. Некоторые идеи и высказывания участников «Белой розы» не соответствовали искусственной модели германского Сопротивления, в которой не было места людям и организациям, кроме Коммунистической партии Германии.

Суд, который проходил в Мюнхене под председательством экстренно вызванного из Берлина нацистского душегуба Фрайслера, был молниеносным. 22 февраля 1943 года по обвинению в государственной измене к смерти были приговорены Софи Шолль, Ганс Шолль и Кристоф Пробст. В тот же день они были обезглавлены. 19 апреля перед Фрайслером предстали Александр Шморелль, Вилли Граф и Курт Хубер. Шморелль и Хубер были казнены 13 июля, Граф – 12 октября.

«Белая роза» была первой антинацистской организацией на территории рейха, получившей широкую международную известность. 25 июня 1943 года Томас Манн посвятил памяти Ганса Шолля и его товарищей свое выступление по британскому радио. По словам Манна, они «погибли за свои убеждения, за честь Германии» и «пали не напрасно, [они] не должны быть забыты» (s. 505–506). В августе 1943-го самолеты британской авиации разбрасывали над городами Германии копии последней листовки антифашистов.

Знали ли о подвиге «Белой розы» в Советском Союзе? В рецензируемой книге приводятся факсимильные копии листовок с обращением командования Красной армии к немецким солдатам, датируемые июнем 1943 года. Одна из них, изданная по приказу политуправления Северо-Западного фронта, адресована немецким солдатам и офицерам 5-й егерской дивизии, размещенной в районе Старой Руссы (Новгородская область). В ней описывается подвиг брата и сестры Шолль – уроженцев швабских городов Ульма и Ингерсхайма (ныне это земля Баден-Вюртемберг). Фактически это обращение к их землякам: дивизия традиционно формировалась в Швабии. Воззвания «Белой розы», говорилось в листовке, «бичуют диктатуру Гитлера, разоблачают ее как преступление против немецкого народа и немецких солдат». Целью мюнхенских антифашистов было «свержение Гитлера, примирение со всеми народами, искупление позора, в который вовлечен немецкий народ». Советские политработники призывали немецких солдат следовать гуманистическим традициям Фридриха Шиллера и Гервега, «склонить знамена над свежими могилами юных борцов за свободу, спасти Германию, свергнуть Гитлера» (s. 510–511).

Александр Борозняк

 

 

Иван Грозный и Девлет-Гирей: из истории русско-крымского противостояния в XVI в. (1552–1576 гг.)
Виталий Пенской
Белгород: Издательский дом «Белгород», 2012. – 236 с. – 250 экз.

 

Сразу расставим точки над i: традиционный оборот «из истории», поставленный в название этой книги и более характерный для журнальных статей, нежели для толстых монографий, не должен вводить в заблуждение. В данном случае это скорее дань скромности автора. Поскольку Виталий Пенской, профессор Белгородского государственного университета, написал отнюдь не очерки из истории русско-крымского противостояния эпохи Ивана Грозного, а, собственно,очерк истории этого противостояния – то есть связное, последовательное изложение обозначенных в заглавии событий, претендующее на полноту в некотором смысле. Указанная разница принципиальна в жанровом отношении, поскольку определяет масштаб научной задачи и, соответственно, характер требований, которые можно предъявить к результату такой работы.

Сколь же важна поставленная автором задача и сколь значителен в итоге оказался достигнутый им результат?

Здесь стоит сперва набросать своего рода обобщенный портрет историка, занимающегося сегодня российским XVI веком и, в частности, его военно-политической компонентой. Какие источники находятся в руках у такого человека? Прежде всего источники нарративные – летописи, сочинения самого царя Ивана, его оппонента – князя Андрея Михайловича Курбского, немецкого опричника Генриха фон Штадена, всевозможная посольская переписка и так далее. Все эти тексты изучены весьма давно, причем до конца XIX века этот род источников был едва ли не единственным в данном разделе исторической науки. Нарративные источники, однако, в своей ценности не однозначны. С одной стороны, они содержат довольно связное изложение событий и в этом смысле легки для понимания, с другой же, – это изложение (особенно в деталях) всегда крайне ненадежно, тенденциозно, фантастично, и доверие исключительно к таким источникам (даже если их критически сопоставлять и анализировать) приводит к определенному риску. Историк может проглядеть важнейшую верифицируемую информацию по многим элементарным вопросам – таким, например, как исход тех или иных военных столкновений и, тем более, количество участвовавших в них людей. (При том, что претендующих на это цифр в нарративных источниках множество!)

Другая группа источников – делопроизводственный материал – серьезным образом попала в фокус интересов ученых лишь к началу XX века, причем их «вес» в научных исследованиях с тех пор неуклонно возрастает. Связано это не столько даже с исчерпанностью источников нарративной группы, сколько с совершенствованием навыков обработки больших массивов информации, когда документы, каждый из которых зачастую, казалось бы, не сообщает ничего нового, взятые в своей громадной совокупности – десятками, сотнями, тысячами, – создают связную картину, причем сильно отличную от той, которую рисуют нарративные источники. В нашем случае это прежде всего документы Разрядного приказа – разрядные книги, в которых расписаны рутинные назначения воевод, а также чудом сохранившаяся часть текущей документации приказа: в частности, наказ воеводе Большого полка, князю Михаилу Ивановичу Воротынскому, в кампанию 1572 года; полковая роспись его рати и роспись земских голов в его войске. Сюда же относятся и дела местнических споров, в которых стороны приводят факты участия своих предков и родственников в тех или иных событиях прошлого.

Видимо, значительный потенциал имеет еще и включение в актуальный научный оборот документов, находящихся в иностранных архивах – в Польше, Швеции, Турции, Ватикане, Венеции и так далее.

Вот из такой мозаики и складывает Виталий Пенской свой фрагмент картины русской жизни XVI века. Такой путь ведет от частного к общему и крайне редко доводит до обобщений, охватывающих четвертьвековой временной промежуток; фабрикацией подобных концепций предпочитают заниматься литераторы от истории и квазиисторики, никогда «не опускающиеся» до непосредственной архивной работы.

Так вот, основной пафос книги Пенского – как раз тот редкий случай вынесения на суд ученого сообщества серьезного концептуального обобщения, сделанного, однако, человеком, не погнушавшимся сличением росписей назначений воевод в полки «на берегу» за несколько десятилетий.

В чем же состоит эта концепция? Если коротко – в ином понимании фокуса военной политики Грозного.

Как почитатели царя Ивана, так и их антагонисты практически одинаково расставляли с XVI века (и расставляют поныне) приоритеты в его военно-политических предприятиях. Всегда (после завершения казанско-астраханской эпопеи 1549–1556 годов) говорится о большой Ливонской войне – это, так сказать, дело жизни царя. Только его апологеты говорят, что удачи не сыскалось в виду непреодолимости противостоящих объединенных польско-шведских врагов. Тогда как критики Ивана Грозного считают причиной неудачи авантюрность самой идеи покорения Ливонии, или военную бездарность царя, или устроенный им в стране массовый террор – на выбор. С этой точки зрения, сожжение Москвы Девлет-Гиреем в 1571 году – лишь частный эпизод общего управленческого недосмотра, случившийся в силу того, что все ресурсы были брошены на Запад. Да, крымско-татарская угроза существовала – но, дескать, это было рутинное обстоятельство, в рамках которого на окский рубеж отряжались явно вспомогательные воинские контингенты.

Виталий Пенской переворачивает это соотношение. Как раз противодействие Крымскому ханству, по его мнению, является тем, что можно назвать делом жизни царя Ивана, – одной большой войной длиной во все его правление. Причем войной неотвратимой, обусловленной базовым порядком вещей! А, скажем, то, что принято называть Ливонской войной, напротив, распадается на несколько довольно четко отделенных друг от друга военных конфликтов, иные из которых при другом повороте событий вполне могли бы и не иметь места. Участие в них Ивана Грозного в известном смысле носит случайный, ситуационный характер.

Для обоснования своей позиции Пенской расписывает историю военно-политических отношений с Крымом как единый процесс, уже в рамках логики которого были осуществлены покорения Казани и Астрахани, походы Ивана Шереметева, Данилы Адашева и Дмитрия Вишневецкого в 1550-е годы. И даже первые шаги в Ливонии, по версии автора, определялись ситуацией на татарском рубеже – это потом все на Западе вышло из-под контроля и стало самодостаточным процессом. Подтверждением своей версии Пенской считает обобщенные им данные о концентрации московских войск на татарском рубеже и личном опыте отряженных туда воевод: даже в годы Ливонской войны это зачастую была более сильная, чем на Западе, группировка, возглавляемая более значительными начальниками.

Очевидно, что и опасность с юга была серьезнее, нежели с запада; это Девлет-Гирей сжег Москву, а не Стефан Баторий – последний даже при много более удачном раскладе не прошел дальше Пскова. В результате, как считает Пенской, победу одержал Иван Грозный: несмотря на катастрофу 1571 года, в следующем году в ходе сражения при Молодях крымскому хану было нанесено столь мощное поражение, что дальнейшие его амбиции значительно ослабли. Действительно, после Молодей имел место лишь один ханский поход на Москву, в 1591 году, да и тот неудачный. Во всяком случае, дальнейшие действия Бахчисарая, какими бы они ни были, не смогли воспрепятствовать постепенному освоению Москвой Дикого поля, активно начавшемуся как раз в середине 1570-х годов.

Несколько слов о частностях. Виталий Пенской весьма подробно исследует московскую катастрофу 24 мая 1571 года. В историографии довольно широк разброс мнений о том, что же произошло в тот злополучный день. Сомнений не вызывает лишь факт пожара, уничтожившего город. Но вот о том, что случилось под его стенами, мнения ученых расходятся чрезвычайно: от полного отрицания сколько-нибудь серьезного сражения до сокрушительного разгрома русских кратно превосходящими силами татар. Пенской считает, что серьезное сражение действительно произошло, изначальные силы сторон были примерно равны, но русские полки потерпели в итоге серьезное, хотя и не катастрофическое поражение. Понятно, что гадать о причинах того или иного исхода полевого сражения в те времена, – дело почти бессмысленное: слишком сильно влияние случайных факторов. Однако стоило, наверное, попытаться перечислить те из них, которые можно заметить и с полутысячелетней дистанции. Увы, автор книги не счел нужным признать таким фактором жестокие репрессии в отношении военной верхушки государства, негативное влияние которых состоит не только в непосредственном обеднении кадрового состава армии, но и в парализующей волю психологической травме тех, кого впрямую репрессии не коснулись. Возможно, неудача командовавшего опричными формированиями Василия Ивановича Темкина-Ростовского, не сумевшего отстоять от татар опричный дворец на Неглинной, не покажется столь странной, если принять во внимание тайную казнь буквально накануне сражения его предшественника на этой должности – князя Михаила Темрюковича Черкасского. Уверенности в своих действиях воеводе это событие уж точно не прибавило…

И в заключение несколько слов об издательской стороне. Вышедшая при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда и внутривузовского гранта Белгородского университета крайне незначительным тиражом книга Пенского несет в себе все черты предельной ограниченности издательского бюджета: она начисто лишена литературного редактирования и корректуры. В результате текст получился стилистически неряшливым, достаточно указать на бесконечно повторяющиеся обороты вроде «известия… привели в действие московскую военную машину», или вспомнить смешную описку касательно пожара Москвы 1571 года («мимо такого события трудно было непройти мимо»), или вдвойне бессмысленную фразу в одной из сносок:

 

«С учетом разницы между юлианским и григорианским календарями в XVI веке, составлявшей 10 дней, в 1572 г. ледоход на Оке должен был начаться около 25 марта».

 

Разумеется, никакого григорианского календаря в 1572 году еще не было, но автор в действительности имеет в виду перевод на юлианский счет даты по новому стилю, что в XIX–XX веках составляло разницу в 12–13 дней.

Что касается аппарата и приложений, то, с одной стороны, монография снабжена набором из 14 карт. С другой же, – ощущается явная нехватка итоговой хронологической таблицы. В идеале, наверное, это была бы подробная таблица с тремя синхронными столбцами: в одном указывались бы события на «татарском фронте», в другом – соответствующие им события Ливонской войны, в третьем – важнейшие моменты внутренней жизни русского государства – учреждение и отмена опричнины, собор 1566 года, волны массовых репрессий, кадровые перестановки и так далее. Представляется, что в этом случае многое из высказанного в монографии приобрело бы в наглядности и убедительности, и, кроме того, возникла бы дополнительная пища для размышлений. Также полезен был бы именной указатель – в идеале, развитый в краткий биографический справочник: хотя бы по две–три строчки на каждого персонажа. Дело в том, что среди упомянутых в книге лиц велика доля представителей разветвленных боярских родов, – идентификация читателем таких людей, носивших одну фамилию и зачастую похожие имена, порой затруднена, и любая помощь со стороны автора здесь не была бы лишней.

Лев Усыскин