Ольга Серебряная (р. 1975) – философ, эссеист, переводчик, сотрудник «Радио Свобода». Живет в Праге.

 

Ричард Маршалл различает жизнь вне истории (которая может быть обставлена как ходячими истинами, так и чистыми идеями) и жизнь под давлением истории. Любимец западных славистов Бахтин вместе с Достоевским, которого он исследует, проходят у него по первому ведомству. Маршалл прекрасно их знает. Здесь все издано, переведено и откомментировано. Это славное прошлое славистики, о котором можно разве что вздохнуть как об утраченном рае. Парадиз сей составлен из идей, не отвечающих никакой общественной реальности – в том числе, и реальности гуманитарной науки. Ричард Маршалл об этих идеях осведомлен, но как-то к ним равнодушен.

Лидия Гинзбург вместе с ее Толстым, напротив, вызывают у него живой интерес. Эти двое, как пара, раньше ему не встречались. С одобрительным удивлением он отмечает, что Толстой у Гинзбург лишен мистической вертикали: это не Толстой этических трактатов и нравственных калькуляций, а Толстой его мыслей. Мысли, в отличие от идей, живут. Порой они не поддаются артикуляции, а попытки их выражения всегда выдают скрытые импульсы. Такое письмо (или мышление) Маршалла, очевидно, привлекает. Рецензия его – опыт в этом духе. Опыт, несомненно, романтический – в смысле личной стойкости и этического максимализма. Именно таким смыслом (в его прочтении) наделяла этот термин сама Гинзбург.

Как писать о книге, в которой переводы из Гинзбург представлены вместе с учеными статьями о Гинзбург? Это должен быть текст о малоизвестном в англоязычном мире авторе или об исследовательских проблемах гинзбурговедения? Если первое, то где полный или хотя бы представительный корпус сочинений? Где обстоятельная биография? Ничего этого нет.

Если второе, то внутри какого исследовательского горизонта оценивать проблемы гинзбурговедения и в сравнении с чем измерять научный прогресс? Это тоже вопросы без ответов: общий горизонт и исследовательская программа отсутствуют.

Есть набор развернутых реплик немногих интересующихся текстами Гинзбург. Набор, который за пять лет, прошедших с момента их написания (примерно столько времени занял процесс издания сборника), превратился в джентельменский. В том смысле, что если где-то что-то пишут про Гинзбург, то прежде всего – эти авторы. (Не говоря уже о том, что – как мы в России знаем – далеко не все тексты Лидии Гинзбург напечатаны, более того – не все разобраны). Перед нами, в общем, и не результаты академических занятий, но в то же время это они и есть, потому что именно так существует сегодня академия в мире сокращающихся грантов и всеобщего недоумения по поводу ее общественной ценности. Если еще и остались люди, готовые производить гуманитарное знание, то согласных его потреблять и рецензировать приходится уже отлавливать по легендарным контркультурным порталам.

Вот этот аспект сборника Маршалл уловил блестяще. Центральную для Гинзбург тему истории, оттоптавшейся на ее поколении, он воспринял очень лично – как собственную мысль, возникшую из разговора с Гинзбург и не всегда поддающуюся артикуляции. Это типичная реакция интеллектуально и институционально неприкаянного читателя ее промежуточной прозы – не то, чтобы совсем идентифицироваться с автором, но в какую-то подстановку все же сыграть.

Вопросы приспособленчества и капитуляции возникают ведь не только в условиях сталинского террора и ленинградской блокады. Мягкий каток текущей истории, которая ездит сейчас по нам, – это тоже каток. «Раньше это была лотерея, теперь это очередь» можно сказать не только про массовые аресты. В результате – ситуативные вспышки понимания. Заинтересованный читатель втягивается в литературную социальную психологию и начинает передвигать представленные там фигурки с фамилиями-ярлычками. Вот это Хлебников, а это Маяковский, Олейников, Пастернак, Заболоцкий, Блок. Фигурки, несмотря на зубодробительные для англичанина имена, очень знакомые, внутренне понятные. Ты подставляешь на их место своих современников и приятелей. Этот не умеет халтурить, тот говорит с бешеной энергией, третий – как скрученная пружина. Ну, и всегда есть один, который Мандельштам. То есть равный самому себе гений, полностью осуществившийся, несмотря на историю. Типичные же вещи описываются. И в то же время невиданные.

Передать это ощущение от взаимодействия с прозой Гинзбург Маршаллу удалось блестяще. Как квалифицированный читатель, он выудил из статей все то, чего нет в разделе переводов ее текстов.

Я, кстати, читаю Гинзбург так же, как он. Есть такая мысль (именно мысль, не идея), что ее так читают все. В том числе и авторы этого сборника. Но noblesse oblige – иногда приходится заниматься и переводом мыслей в идеи. Поэтому «контркультурная» рецензия очень уместна. Обнажая разные импульсы и механизмы.