Сергей Мирославович Маркедонов (р. 1972) – приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований (США, Вашингтон).

 

7 февраля 2014 года на известном черноморском курорте Сочи будут торжественно открыты XXII зимние Олимпийские игры. Для постсоветской России это будет первая Олимпиада. Между тем, значение предстоящего события выходит далеко за рамки спортивного праздника. Сегодня спорт высших достижений тесно связан с общественно-политической сферой. Следует также отметить, что крупнейшее спортивное событие четырехлетия будет иметь немаловажное значение для президента Российской Федерации Владимира Путина. В канун 119-й сессии Международного олимпийского комитета 4 июля 2007 года, принявшего решение о проведении зимних игр 2014 года в России, он выступал едва ли не главным лоббистом сочинского проекта. И сегодня наш лидер рассматривает это начинание как зримое доказательство успеха своего курса по преодолению «хаоса 1990-х» и укреплению позиций России в мире. Насколько такое представление соответствует действительности – особый вопрос, но в любом случае, вне зависимости от различных интерпретаций олимпийский праздник становится важным символом и инструментом российской власти. Даже сам выбор места для состязаний выглядит как вызов. Соревнование по зимним видам спорта предполагается провести на популярном морском курорте, имеющем к тому же неформальный статус «летней столицы» России, поскольку именно здесь проводят отпуска первые лица государства. В истории олимпийского движения это будет первый случай, когда зимняя Олимпиада пройдет в городе с субтропическим климатом.

Однако климатические условия являются далеко не единственным вызовом для предстоящего праздника мирового спорта. Вокруг Сочи завязано несколько сложных этнополитических узлов, имеющих отношение как к российской внутренней политике и безопасности, так и к межгосударственным отношениям России с соседями. До 2014 года еще есть время, а следовательно, имеются и возможности для минимизации рисков и угроз. В настоящей статье предполагается рассмотреть несколько проблемных точек Сочи-2014, среди которых: а) ситуация в Краснодарском крае; б) «черкесский вопрос» и его динамика; в) фактор северокавказской нестабильности; г) Олимпиада в контексте российско-грузинских отношений; д) асимметричное партнерство России и Абхазии. Каждая из упомянутых проблем имеет собственную природу и историю. Некоторые из них накладываются друг на друга, а иные развиваются параллельно. Однако сегодня все они сфокусировались вокруг предстоящих зимних Олимпийских игр в «летней столице» России.

 

 

Кубанский узел: вызов регионального национализма

Муниципальное образование город-курорт Сочи («Большой Сочи») входит в состав Краснодарского края, называемого также Кубанью. В современной России значение этого региона исключительно велико. Край имеет третью после Москвы и Московской области численность населения, составляющую около 5,5 миллиона человек. Он включает в себя черноморское побережье, доставшееся России после распада Советского Союза. Здесь расположены крупные курортные центры международного значения – Сочи (около 345 тысяч жителей) и Новороссийск (189 тысяч жителей). В Новороссийске также заканчиваются нефтепроводы и газопроводы, идущие из Азербайджана и Казахстана. Новороссийский и Туапсинский порты занимают первое и третье место в стране по грузообороту. И, конечно же, Кубань – субъект федерации, в котором регулярно проводят свои отпуска и рабочие встречи первые лица государства. Это обстоятельство придает краснодарскому губернатору высокий неформальный статус, отличающий его от глав других субъектов Российской Федерации.

Между тем, в постсоветский период официальной идеологией, de factoдоминирующей в крае, стал русский национализм, а традиционалистские ценности (общинность, коллективизм, недоверие к прогрессу) приобрели более прочную базу, нежели в России в целом[1]. Именно на Кубани в начале 2000-х годов была вытеснена за пределы края целая этническая группа турок-месхетинцев. Причем выдавливание «инородцев» произошло не в результате вооруженного межнационального конфликта, как в Пригородном районе или в Абхазии, а стало результатом целенаправленной политической стратегии краевой элиты. Выезд турок-месхетинцев на постоянное жительство в США оказался первым случаем массовой эмиграции из современной России, обусловленной этническими причинами. Впрочем, в этнополитической сфере за последние два десятилетия произошли определенные трансформации. Если прежний губернатор Николай Кондратенко в 1996–2000 годах предпочитал вести борьбу с «сионистским заговором» в Москве, провоцируя тем самым рост антисемитских и антимосковских настроений, то его преемник (и действующий губернатор) Александр Ткачев не раз озвучивал антиармянские, антитурецкие и антикурдские лозунги. Показательно, что во время одного из своих выступлений по проблемам миграции кубанский губернатор заявил о том, что Краснодарский край – «казачья земля» и все должны понимать, чьи здесь «правила игры»[2].

В феврале 2011 года в телепередаче Владимира Познера Ткачев признался, что на первых этапах своей губернаторской деятельности часто поддавался эмоциям и «делал глупости»[3]. Результатом такой «повышенной эмоциональности» стала репутация националиста, не раз вредившая не только краю, но и российской внешней политике. В частности, антиармянская риторика Ткачева не раз создавала сложности в отношениях России с ее стратегическим союзником – Арменией, на территории которой, в Гюмри, находится российская военная база. Более того, несмотря на покаянные признания, 2 августа 2012 года губернатор Краснодарского края выступил с новой инициативой: он заявил о необходимости создания на территории Кубани «казачьей полиции». На расширенном заседании коллегии краевого управления МВД Ткачев объяснил, что полицейские казаки должны принять участие в недопущении массового переселения в подведомственный ему регион представителей северокавказских республик. Своей сверхзадачей кубанский губернатор обозначил превращение края в своеобразный «миграционный фильтр». «Здесь кубанцы, здесь у них свои законы, здесь они достаточно жесткие ребята», – резюмировал Ткачев[4]. Подобные мероприятия отсылают к борьбе уже не с иностранцами или лицами без гражданства; они выстраивают линию противостояния с собственными гражданами и, между прочим, с федеральным центром, который вряд ли выиграет, если на отдельно взятой территории России «жесткие ребята» будут устанавливать «свои законы». Интересно, что очередной всплеск националистической риторики произошел после двух инцидентов, негативно повлиявших на репутацию Ткачева как губернатора. Первым оказалось массовое убийство в станице Кущевской, произошедшее в ноябре 2010 года. Расследование этой трагедии выявило наличие хорошо структурированного и организованного преступного сообщества, фактически подменившего в отдельно взятой станице органы власти и управления, и в Краснодаре не могли не знать о его существовании. Вторым стало наводнение в Крымске 7 июля 2012 года, обнажившее провалы и просчеты в реагировании на чрезвычайные ситуации со стороны не только местной, но и краевой власти.

Скорее всего экстравагантные кубанские инициативы имели бы намного меньшие последствия, если бы Кремль более критично относился к руководству региона и созданному им политико-идеологическому режиму. Несмотря на серию управленческих провалов последних лет и националистическую риторику, вредящую российским интересам, центральная власть по-прежнему терпима к «крепким кубанцам». За последние годы лишь однажды Ткачев подвергся косвенному взысканию «по партийной линии». 20 августа 2012 года на региональной конференции партии «Единая Россия» не он, а председатель краевого законодательного собрания Владимир Бекетов возглавил партийный список на выборах в высший представительный орган власти Кубани, состоявшихся 14 октября того же года. Однако губернаторское кресло осталось за Ткачевым, хотя прогнозов относительно его скорого конца летом и осенью прошлого года было сделано немало. Между тем, очевидно, что укрепление кубанского партикуляризма создает немало проблем не только для региона, но и для России в целом. Особенно в контексте ее претензий на эксклюзивную роль на постсоветском пространстве и на важное место в мировой политике, обоснованию которых будут подчинены и предстоящие зимние Олимпийские игры.

 

«Черкесский вопрос»: история и политика

Для черкесского мира – разбросанного от республик Северо-Западного Кавказа и Краснодарского края до Турции, Ближнего Востока, европейских стран и США – Сочи имеет особое значение. Именно здесь в 1861 году был учрежден Меджлис, названный «великим свободным заседанием» и ставший попыткой горцев объединиться перед лицом наступавшей на Западный Кавказ Российской империи. А через три года, 21 мая 1864 года, русские войска заняли последний очаг сопротивления черкесов на Западном Кавказе – урочище Кбаадэ. Сегодня на этом месте располагается поселок Красная Поляна Адлерского района Сочи, ставший за последние годы одним из любимых мест отдыха представителей российской элиты. Для русского оружия события 1864 года стали большой победой, увенчавшей многолетнюю и кровопролитную Кавказскую войну. Приход России в регион способствовал всесторонней модернизации Кавказа и его европеизации. Но представители адыгских народов понесли серьезные демографические потери из-за военных действий, болезней и изгнания.

Строго говоря, сочинская Олимпиада не открыла «черкесский вопрос», а всего лишь политизировала его, придав ему актуальность. Данная проблема распадается на несколько самостоятельных сюжетов. Во-первых, это земельный вопрос, обостряющийся в контексте идущей в стране реформы местного самоуправления. Так, для Кабардино-Балкарии, где адыги (кабардинцы) составляют большинство, попытки объединения балкарских населенных пунктов со столичным Нальчиком завязали проблемные узелки, не распутанные до сих пор. Во-вторых, это вопрос об этническом представительстве во власти, наиболее актуальный в Карачаево-Черкесии, где черкесы находятся в меньшинстве. В-третьих, это вопрос о репатриации адыгов на историческую родину, который особенно обострился в связи с эскалацией гражданского противоборства в Сирии. В этой стране до начала конфликта проживала многочисленная черкесская диаспора, составлявшая, по различным данным, от 30 до 120 тысяч человек. С конца 2011 года сирийские черкесы, ставшие заложниками внутреннего противоборства, неоднократно обращались к российскому руководству с просьбой о репатриации. В-четвертых, это вопиющая обособленность гуманитарной науки Кавказского региона. Как бы мы ни относились к советской историографии и обществознанию, прежняя система знания обеспечивала стабильное бюджетное финансирование и, соответственно, прочные горизонтальные связи между учеными различных регионов. В новой России оба эти фактора перестали работать: отсюда и серьезный националистический перекос при рассмотрении сюжетов местной истории. И, наконец, в-пятых, это внешнеполитический фактор. Стараниями Грузии, официально признавшей «геноцид черкесов» в Российской империи, данная проблема выведена на международный уровень.

Сколько бы мы ни обвиняли официальный Тбилиси в спекуляциях на данной теме, очевидно, что без несомненных и неразрешенных внутренних противоречий ее раздувание было бы невозможно в принципе. Причем сегодня российская власть пребывает в состоянии глухой обороны. Она так и не дала внятного ответа на «черкесский вопрос», а из-за этого создается ощущение, что ей просто нечего сказать. Довольно показателен в этом отношении ответ на обращение черкесских общественников, который дал директор департамента межнациональных отношений Министерства регионального развития Александр Журавский. С одной стороны, высокопоставленный чиновник отказывает сирийским черкесам в праве на репатриацию потому, что они «являются потомками выходцев из среды адыгских народов Северного и Западного Кавказа, которые не приняли российское подданство и сделали добровольный выбор – покинуть регион после завершения военных действий в ходе Кавказской войны (1817–1864 гг.)». С другой стороны, в том же тексте констатируется, что «вопрос отнесения сирийских черкесов к соотечественникам за рубежом требует всесторонней проработки с участием МИДа России и ФМС России»[5].

Между тем, еще в 1994 году первый президент Российской Федерации Борис Ельцин к 130-летию окончания Кавказской войны принес извинения за неоправданное применение насилия в отношении горских народов со стороны Российской империи. Несмотря на серьезные сложности по обеспечению репатриации, и на этом направлении были достигнуты определенные успехи: достаточно упомянуть хотя бы переезд в Адыгею черкесских семей из Косово, состоявшийся в конце 1990-х. Конечно, можно было бы упомянуть о том, что 24 июля 2010 года президент России подписал новую редакцию закона о соотечественниках за рубежом, в соответствии с которой таковыми теперь могут считаться лица, «относящиеся к народам, исторически проживающим на территории Российской Федерации». Но одного закона мало: нужна четкая стратегия репатриации, вписанная в общий контекст государственной миграционной политики. Необходима работающая программа, которая позволила бы избежать приумножения уже имеющихся межэтнических и земельных споров. А успешное разрешение проблемы тех же сирийских черкесов могло бы поднять авторитет России и на Кавказе, и на Ближнем Востоке, дезавуируя при этом «исторические изыскания» грузинских политиков. И, разумеется, государству уже давно пора выработать качественную объяснительную модель, пригодную для оценки событий Кавказской войны и вообще истории региона в составе России.

Задача, к слову сказать, совсем не уникальная. Практически любая многоэтничная страна решала подобные проблемы. Например, канадцы и американцы давно и охотно интегрируют исторически непростой «индейский сюжет» в свои государственные и спортивные праздники (самый яркий из недавних примеров – церемония открытия Олимпиады в Ванкувере), не говоря уже про учебники и музейные экспозиции. У нас же пока дело обстоит иначе. Многих представителей адыгской интеллигенции на Северном Кавказе и в диаспоре возмутило то, что в июле 2007 года во время презентации сочинской олимпийской программы в Гватемале президент Путин, перечисляя прежних жителей Сочи, назвал греков, колхов и казаков, но ни единым словом не упомянул черкесов. А на Олимпиаду в Ванкувере Олимпийский комитет России в качестве представителей Кубанского региона и его культуры отправил казачий хор, невзирая на то, что отношения черкесов и казаков исторически складывались крайне непросто.

 

 

Фактор Северного Кавказа

С формально-правовой точки зрения Сочи, как и весь Краснодарский край, является частью не Северо-Кавказского, а Южного федерального округа. Однако, как показывает тот же «черкесский вопрос», обособить проблемы «летней столицы» России от всего комплекса проблем Северокавказского региона невозможно, причем не только в силу общей истории, но и из-за географической близости будущей столицы «белой» Олимпиады к самой неспокойной части страны. Этнополитическая динамика Северного Кавказа в контексте настоящей статьи интересует нас лишь в «привязке» к Сочи. И здесь в первую очередь следует особо отметить такой острый сюжет, как обеспечение защиты олимпийских объектов и гражданского населения от террористических атак и диверсий.

Уместно напомнить, что еще в феврале 2007 года так называемый «Джамаат Шариат» распространил пресс-релиз, в котором, среди прочего, выдвигались следующие угрозы:

 

«Пусть кафиры Русни не надеются на проведение олимпиады в 2014 году. Мы заранее предупреждаем тех неразумных, кто решится ступить на земли войны с кафирами. […] Не стоит рисковать жизнями своих граждан, поверив показухе и бахвальству Кремля. Слова московских преступников пусты, так же как и договор с ними не стоит той бумаги, на которой он написан. Мы сделаем все, чтобы с помощью Аллаха к этому времени с построенных спортивных сооружений Сочи зазвучал азан кавказских моджахедов»[6].

 

«Джамаат Шариат», который иногда называют «Дагестанским фронтом», – известная на Северном Кавказе и за его пределами диверсионно-террористическая структура[7], которая несет ответственность за многие резонансные преступления. Так, в 2002 году «Джамаат» отметился терактом в Каспийске, который произошел во время военного парада, приуроченного ко Дню победы; тогда 43 человека были убиты, а еще 170 ранены. В 2005 году участники этого формирования совершили убийства Магомеда Омарова, начальника милиции общественной безопасности Дагестана, и министра по национальной политике республики Загира Арухова, который был также известным исламоведом и в своих публицистических работах критиковал исламистов. С этой группировкой связывают нападение на заместителя начальника штаба Северо-Кавказского регионального командования внутренних войск МВД, генерал-майора Валерия Липинского, в декабре 2008 года и убийство многолетнего главы МВД Дагестана Адильгерея Магомедтагирова в июне 2009 года.

В разные годы во главе «Джамаата» находились такие известные боевики, как Расул Макашарипов (убит в июле 2005 года), Раппани Халилов (убит в октябре 2007-го, подозревался в организации взрыва в Каспийске), Магомедали Вагабов (убит в августе 2010-го, подозревался в организации терактов в московском метро). Против боевиков этой группировки проводились самые масштабные на Северном Кавказе операции, если не считать двух чеченских кампаний.

После того, как в 2007 году чеченский полевой командир, «эмир» Доку Умаров, поставил точку в истории проекта «Чеченская Республика Ичкерия» и объявил о создании так называемого «Эмирата Кавказ», провозгласив радикальный исламизм в качестве идеологии, «Джамаат Шариат» стал называться «Дагестанским фронтом», или «вилайятом», подчиненным «эмиру». Между тем, довольно трудно с точностью описать, в какой форме выстраивается субординация между «Эмиратом» и «Джамаатом». Сетевые принципы исламистской войны на Северном Кавказе не предполагают строгой и вертикально выстроенной соподчиненности, а сама сеть выходит далеко за пределы региона. Так, 3 мая 2011 года полиция Чехии заявила об аресте восьми человек (граждан России, Болгарии и Молдовы), связанных с деятельностью северокавказского исламистского «Джамаата Шариат».

Как бы то ни было, сохраняющаяся на российском Северном Кавказе нестабильность заставляет относиться к обеспечению безопасности будущей олимпийской столицы более чем серьезно. Тем более, что «Шариат» далеко не единственная структура, желающая самоутвердиться за счет террористических атак.

 

 

Сочи в контексте российско-грузинских отношений

Предстоящая Олимпиада станет еще одним тестом для российско-грузинских отношений, в последние годы отягощенных разнообразными испытаниями. После «пятидневной войны» 2008 года связи двух стран развиваются парадоксально. С одной стороны, дипломатических отношений по-прежнему нет, а различные интерпретации статуса Абхазии и Южной Осетии в Тбилиси и в Москве не позволяют даже робко надеяться на компромисс. С другой стороны, присутствие российского бизнеса в Грузии после «горячего августа» не сократилось, а расширилось. Официальный Тбилиси, фактически, открыл двери для вступления России в ВТО, а общественный запрос на нормализацию двусторонних отношений стал важным фактором в парламентском успехе предвыборной коалиции «Грузинская мечта» во главе с миллиардером Бидзиной Иванишвили. Однако «фактор Сочи» возник до августовской войны. Еще с 2007 года, то есть с момента удовлетворения МОК российской заявки на проведение игр, тема возможного бойкота как инструмента для давления на Российскую Федерацию время от времени озвучивалась в Грузии. Например, в интервью «Независимой газете» 24 октября 2007 года грузинский экс-президент Эдуард Шеварднадзе выступил с инициативой «наказать Россию» за ее «аннексионистскую» политику на постсоветском пространстве[8].

Но если до 2008 года со стороны Тбилиси запускались лишь «пробные шары», то после войны проработкой идеи бойкота последовательно занялись и на официальном уровне. Именно этой целью в первую очередь была продиктована активизация северокавказской политики Грузии, достигшая апогея в позапрошлом году. 20 мая 2011 года парламент Грузии единогласно признал события 1763–1864 годов в западной части Кавказа «геноцидом Российской империи против черкесского народа». Следует, впрочем, сделать оговорку: понятие «геноцид» применительно к истории черкесов (адыгов) прежде уже использовалось в законодательстве нескольких субъектов Российской Федерации. В феврале 1992 года такая оценка была дана в Кабардино-Балкарии, а в апреле 1996-го в Адыгее. Разница, однако, заключалась в том, что в мае 2011-го понятие «геноцид» вводилось в политико-правовой оборот не отдельными субъектами федерации, а независимым государством, признанным ООН и проводящим весьма активную региональную и международную политику. Кроме того, Олимпийская хартия напрямую запрещает проводить игры в местах массового убийства людей, и официальный Тбилиси настойчиво стремился к тому, чтобы использовать этот аргумент. Между тем, 16 февраля 2011 года в рамках слушаний в профильном комитете Сената США директор американской национальной разведки Джеймс Клэппер в открытом докладе «Оценка угроз в мире разведывательным сообществом США» недвусмысленно заявлял: «Публичные намерения Грузии привлечь некоторые этнические группы Северного Кавказа вносят вклад в напряженность [в регионе]»[9]. Грузинские политики, однако, проигнорировали даже дружеские советы из Вашингтона.

Впрочем, после первого за десять лет политического поражения Михаила Саакашвили и фактического установления в стране двоевластия в октябре 2012 года реализация северокавказской политики Грузии была приостановлена. Более того, начались осторожные попытки нормализовать российско-грузинские отношения: в Женеве состоялась первая после 2008 года встреча представителей Москвы и Тбилиси без посредников. Грузия сосредоточилась на решении такой важнейшей для нее проблемы, как проведение президентских выборов в октябре 2013 года и запуск конституционной реформы, нацеленной на перераспределение властных полномочий между главой государства, премьер-министром и парламентом. Но непредсказуемость сегодняшней грузинской политики, хотя и оттеняет сочинскую тему, не закрывает ее полностью. Ее реанимация Тбилиси вполне возможна – как по внешнеполитическим основаниям, так и из-за внутренних соображений.

 

 

Россия – Абхазия: асимметричное партнерство

В августе 2008 года Россия выступила пионером в международной легитимации абхазской независимости от Грузии. Процесс национального самоопределения получил частичное признание, а Абхазия стала открыто пользоваться российским военно-политическим и экономическим покровительством. Вместе с тем, в отношениях между Москвой и Сухуми все далеко не так безоблачно, как кажется во время двусторонних форумов и встреч. И абхазская власть, и, в особенности, оппозиция опасаются проникновения российского большого бизнеса и установления его безраздельного доминирования в республике, а также не желают переноса на свою территорию российских управленческих практик. С крайней настороженностью Сухуми относится к возможному возвращению в Абхазию российских граждан грузинской национальности; отсюда возникают разночтения в подходах к имущественным вопросам. В итоге Москва фактически пошла на то, чтобы жалобы этнических грузин, обладающих гражданством Российской Федерации, по поводу утраты имущества в Абхазии не рассматривались бы специальной комиссией по данному вопросу. Хотя абхазское руководство поддерживает восстановление и развитие железнодорожной инфраструктуры с помощью России, в июле 2012 года президент Абхазии Александр Анкваб недвусмысленно высказался против прокладки автомобильной трассы через Главный Кавказский хребет. Помимо этой темы, абхазский лидер коснулся и перспектив реализации проектов по строительству глубоководных портов. «Черное море на абхазском отрезке очень специфическое, и всякое неправильное вмешательство человека приведет к очень плохим последствиям», – заявил он[10].

В российско-абхазском асимметричном партнерстве значение «Большого Сочи» невозможно недооценить. Эта часть Краснодарского края непосредственно граничит с Абхазией, а большинство жизненно важных для абхазов вопросов – таких, как интеграция в общероссийский рынок, транспортная логистика, широкий спектр социальных проблем (от выдачи российских загранпаспортов до оформления пенсий и пособий), – решаются именно в Краснодарском крае. В свою очередь очевидно и то, что многие нужды олимпийского проекта (в частности, ресурсное и транспортное обеспечение) требуют вовлечения Абхазии. Однако «принуждение к сотрудничеству», обеспечиваемое жестким административным прессингом и не учитывающее сложных реалий частично признанной республики, может стать еще одним серьезным вызовом для российской политики на Большом Кавказе. Ведь упомянутое выше июльское выступление Александра Анкваба имеет лишь косвенное отношение к вопросам дорожного и портового строительства; более того, президент Абхазии контурно обозначил лишь верхний слой проблем, которые серьезно волнуют политиков и общество в непризнанной республике. Развитие инфраструктуры – это не только привлеченные инвестиции и рабочие места, открывающиеся туристические возможности и, в конечном счете, «открытие Абхазии» и ее втягивание в международную экономику. Интернационализация, наряду с очевидными экономическими выгодами, чревата и серьезными этнополитическими вызовами. Абхазия не Нагорный Карабах и даже не Южная Осетия, где численное доминирование «титульного этноса» очевидно. В абхазском контексте «открытие» страны среди прочего означает и возможное изменение этнодемографического баланса. В конструировании абхазского национализма на современном этапе значительную роль сыграло осуждение форсированной индустриализации Абхазии советского времени, которая привела в том числе и к разрастанию численности грузинской общины, что позже стало одной из причин конфликта и четырнадцатимесячной войны. У Абхазии нет ресурсов для того, чтобы самостоятельно восстановить экономику и социальную сферу, а превращение республики в «гетто» повредит ей же самой. Запрос на максимальный учет интересов de facto государства очевиден, и игнорировать его, вставая в менторскую позу, для Москвы было бы как минимум неразумно.

 

***

Таким образом, проведение первых зимних Олимпийских игр в субтропиках потребует от российской власти не только высококлассного искусства пиара и креативности в освоении немалых финансовых средств. Без должного внимания к сложным этнополитическим сюжетам Кремль может не получить той отдачи от Сочи-2014, на которую он многие годы рассчитывал. Ведь вхождение в высшую лигу мировой политики не рекламный ход, а высокое качество решений в различных сферах, включая региональное управление, борьбу с терроризмом и экстремизмом, взаимодействие с соседними государствами, пользующимися членством в ООН или частичным признанием. И, конечно же, качественная интерпретация исторического прошлого, работающая на пользу реального, а не только декларируемого единства страны.