ИНТЕЛРОС > №2, 2018 > В поисках утраченной идентичности: сирийские переселенцы в Карачаево-Черкесии

Алиса Шишкина
В поисках утраченной идентичности: сирийские переселенцы в Карачаево-Черкесии


24 июня 2018

[стр. 112—123 бумажной версии номера]

 

Алиса Романовна Шишкина (р. 1989) — научный сотрудник Лаборатории мониторинга рисков социально-политической дестабилизации Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики»[1].

 

 

Азра, выросшая в Алеппо, уже давно живет в селе Бавуко и работает в кафе на площади у автовокзала в Черкесске. Пять лет назад, когда кажущаяся сегодня бесконечной война в Сирии только начиналась, она вместе с мужем и двухлетним сыном покинула родную страну. Причем, в отличие от «коренных» сирийцев, для которых понятия гражданской идентификации и национального самоопределения совпадают, потомкам некогда изгнанных с Кавказа черкесов было куда уезжать. Именно поэтому они отправились в Россию.

 

 

Официальная позиция

 

На сегодняшний день в нашей стране проживают семь—восемь тысяч сирийских граждан, которые условно делятся на две группы. Часть из них, в основном сотрудники российско-сирийских предприятий и студенты, находятся в России уже много лет, прибыв сюда еще до начала конфликта; это так называемые «беженцы на месте», не желающие возвращаться в свою страну. Другую часть составляют сирийцы, прибывшие на территорию России после «арабской весны». Из тех сирийских переселенцев, которые избрали Россию пунктом назначения, большинство составляют черкесы (здесь и далее под «черкесами» понимается собирательный термин, объединяющий, помимо самих черкесов, адыгейцев, кабардинцев и шапсугов). Это потомки людей, которые были вынуждены покинуть территории Северного Кавказа и Причерноморья во второй половине XIX века после поражения черкесских племен в войне с Российской империей. Иначе говоря, для нынешних сирийских черкесов вынужденное перемещение в Россию означало не столько получение статуса беженца, сколько репатриацию, возвращение на историческую родину.

Российская Федерация входит в число ключевых игроков нынешнего сирийского конфликта. Одним из следствий затяжной войны стал массовый исход сирийцев в другие страны и регионы. Беженцы, ориентирующиеся на Россию и имеющие здесь этнические корни, прибывают в основном в республики Северного Кавказа. При этом по сравнению с другими странами число сирийских беженцев, обосновывающихся в России, остается крайне незначительным: так, в 2011—2016 годах в Турцию переместились около трех миллионов беженцев из Сирии; в Египет, Ирак, Ливан и Иорданию — два миллиона; в США — 18 тысяч[2]. Объясняется такой дисбаланс тем, что с самого начала сирийской войны Россия предпринимает целенаправленные меры по ограничению притока сирийских граждан.

Согласно статистике Федеральной миграционной службы Российской Федерации, статус беженца или временное убежище к 2017 году запросили около трех тысяч сирийских граждан[3]. Тем не менее официально стать беженцами удалось только двоим, в том числе одному из этой пары — за время конфликта. На подавляющее большинство запросов, касающихся предоставления убежища, российские миграционные органы ответили сирийским беженцам отказом. Такая реакция, по-видимому, обусловлена нежеланием властей принимать у себя в стране жителей Ближнего Востока: согласно классификации Министерства иностранных дел Российской Федерации, Сирия включена в список миграционно опасных стран. Это означает, что ее гражданам не запрещено пребывание на территории России, однако оформление разрешительных документов для них максимально затруднено[4].

Такая позиция находит отражение и в официальных заявлениях представителей Российской Федерации. Так, министр иностранных дел Сергей Лавров осенью 2016 года следующим образом комментировал ситуацию на Ближнем Востоке:

«Особую опасность для всех нас представляет беспрецедентный всплеск терроризма и экстремизма. Многочисленные акты террора в самых разных частях мира, захлестнувший Европу поток беженцев говорят о том, что построить “оазисы безопасности”, отгородиться стенами от угроз и вызовов невозможно».

Отсюда можно было сделать четкий вывод о том, что сирийских изгнанников в России не ждут. В отношении, скажем, Ливии в том же выступлении прозвучала еще более жесткая оценка: «Ливия превратилась в рассадник терроризма, в территорию, через которую пошли первые потоки мигрантов, прежде всего в Италию»[5]. В свете таких заявлений неудивительно, что, несмотря на адресуемые властям Российской Федерации неоднократные просьбы ближневосточной черкесской диаспоры содействовать возвращению черкесов из Турции, Сирии, Иордании и других стран на российский Северный Кавказ, наше правительство, руководствуясь, вероятно, соображениями безопасности, не проявляло заметной активности в этом вопросе. Когда в 2006 году была запущена Государственная программа по содействию добровольному переселению в Российскую Федерацию соотечественников, регионы с высокой долей адыгского населения не были в нее включены — вопреки многочисленным заявкам общественных организаций. Из всех регионов Северо-Кавказского федерального округа (СКФО) только Ставропольский край получил возможность принимать соотечественников из-за рубежа; причем, согласно статистике Министерства внутренних дел России за первый квартал 2016 года, среди всех федеральных округов на долю СКФО приходилось наименьшее число таких переселенцев[6].

Итак, российское государство опасается появления в России в целом и в северокавказском регионе в частности исламских радикалов. На практике эта тревога оборачивается тем, что сирийские граждане в силу объективных обстоятельств зачастую оказываются не в состоянии предоставить российским дипломатическим представительствам за рубежом пакет документов, необходимый для временного пребывания в России, — и, соответственно, не получают разрешения на въезд в нашу страну. Такую тактику можно считать перестраховочной, поскольку прямых свидетельств, которые подтверждали бы связь проживающей в Сирии черкесской диаспоры с террористическими движениями, не имеется. Российский кавказовед Наима Нефляшева отмечает:

«В нынешнем сирийском конфликте черкесы в целом занимают нейтральную позицию, открыто не поддерживая ни повстанцев, ни правительственные войска; среди них есть военные, представители среднего звена офицерского корпуса, которые верны присяге и поддерживают режим Асада, но есть и перешедшие на сторону оппозиции»[7].

Кроме того, администрация северокавказских республик видит в возможном притоке черкесов угрозу хрупкому межэтническому балансу, характерному для региона. В последние годы межнациональные конфликты на Северном Кавказе случаются редко, но тем не менее в некоторых субъектах федерации эта проблема стоит достаточно остро. Так, по наблюдению Константина Казенина, в Карачаево-Черкесии и в Дагестане ни одна из этнических групп не имеет абсолютного численного превосходства; после распада СССР именно эта особенность предопределила содержание местной политики, которая сводилась в основном к согласованию интересов разных этнических групп, распределению между ними экономических ресурсов и административных постов[8]. В таких условиях миграционные процессы неизбежно воспринимаются местными элитами с настороженностью. Особенно болезненной эта тема остается в Адыгее и Кабардино-Балкарии, где представители адыгов обладают прочными позициями в республиканских и местных органах власти, что теоретически позволило бы им помочь обустройству значительно большего числа беженцев — если бы федеральный центр разрешил им заниматься этим.

 

Трудности адаптации

 

Опросы и интервью[9] сирийцев-репатриантов, все-таки оказавшихся в Карачаево-Черкесии, показали, что почти все наши респонденты были вынуждены уехать из Сирии после начала политического кризиса: кто-то был напуган развертыванием боевых действий и появлением военных в местах их проживания, а кто-то принял решение о переезде заблаговременно, чтобы избежать потенциальных опасностей для себя и своей семьи. Рассуждая о главных мотивах переезда, респонденты часто упоминали наличие исторических корней и родственных связей в кавказском регионе. Нередко получалось так, что именно наличие людей, говорящих на черкесском либо арабском языке, предопределяло предпочтение, отдаваемое беженцами республикам Северного Кавказа.

41-летний Али, ныне житель села Эрсакон, рассказывает:

«Сначала я приехал в Нальчик, мне там не очень понравилось, я переехал сюда. Здесь у меня есть родственные связи, люди с такой же фамилией живут. Мне помогали люди из “Адыгэ Хасэ”, а также Мурат, который владеет арабским языком и живет рядом. От властей я ничего не получил. Сначала я никого здесь не знал, помощи не было. Первый год мне помогали только они».


Илл. 1. Вывеска организации «Адыгэ Хасэ»

 

Зейнаб из города Хабез так рассказывает о местах, с которыми связана ее жизнь:

 

«Мы там родились, учились, Сирия — наша основная родина, после Кавказа, конечно. У нас кавказские корни, черкесские корни. У нас две родины: материнская родина — Кавказ и родина, где мы жили, росли, учились. События, которые происходят в Сирии, очень сильно повлияли на нас, потому что это тоже наша страна: мы там жили в достатке… Это была хорошая страна, мы любим ее. То, что в ней произошло, прискорбно».

По-видимому, самая главная проблема, с которой сталкиваются сирийские изгнанники, — это язык. 19-летняя Ноха, также жительница Хабеза, так описывает свой опыт:

«Я приехала сюда пять лет назад, прожив в Сирии тринадцать лет. Выучила арабский, турецкий и английский языки, также изучаю русский язык. Хотя он пока у меня несовершенный, в целом могу говорить на нем. У меня здесь есть несколько друзей, я узнаю культуру. Конечно, между мной и другими людьми есть различия, но я привыкла к этому».

45-летняя Зейнаб, преподавательница английского языка, обращает внимание на то, что у прибывших в Россию сирийцев не так много возможностей изучать русский:

«Если честно, здесь мы не встретили проблем, больших и настоящих проблем… Я не знаю русского языка, но знаю кавказский язык, язык местных. Трудностей в общении со здешними людьми у меня нет, ведь мы общаемся на их языке. Проблема — в русском, я хочу выучить русский, но не могу найти никого, кто учит этому. Я не могу найти и заинтересованных в этом людей среди сирийцев».

Особенно болезненным языковой барьер оказывается для представителей среднего и старшего поколения, которые не видят смысла в изучении языка из-за возраста и существенных временных затрат. Как результат, перспективы их трудоустройства делаются зыбкими, и многие из них превращаются в иждивенцев. У детей, как свидетельствует Аниса из Хабеза, напротив, трудностей не возникает: «Мои дочери учат русский язык очень быстро, слава Богу — даже в школе не верят, что они из Сирии. Они уже овладели в совершенстве русским, даже лучше, чем родным языком».


Илл. 2. Сирийка с дочерью

 

Что касается работы, то в данном случае шансы на трудоустройство напрямую зависят от наличия у переселенцев из Сирии предыдущего опыта и образования. Люди со средним или высшим образованием, особенно по техническим специальностям, чаще всего находят временную или постоянную работу в близких им областях: к примеру, Мустафа из Эрсакона, руководивший в Алеппо инженерной фирмой, прибыв в Карачаево-Черкесию, смог устроиться в местный автосервис. В то же время наличие лишь начального школьного образования вкупе со средним или пожилым возрастом становятся непреодолимым препятствием в поиске работы в России. Как результат, в большинстве случаев представители старшего поколения сирийских беженцев не занимаются ни языком, ни поисками работы, лишь сокрушаясь по поводу ее отсутствия. Наконец, в самом благоприятном положении оказываются дети и молодежь: проходя в России социализацию, они обеспечивают себе на будущее хорошие перспективы на рынке труда.

 

Уместно отметить, что на протяжении многих десятилетий традиционным и престижным занятием черкесов в Сирии оставалась военная служба.

«Лояльность и преданность своему правительству и в период османского правления, и во времена французского мандата, и в годы независимости Сирии создала черкесам репутацию законопослушных сирийских граждан»[10].

В России же, по понятным причинам, применение этих навыков стало для них недоступным — в плане социальной адаптации гораздо предпочтительнее «мирные» профессии.

Сложности, с которыми сталкиваются переселенцы из Сирии, устраивающиеся в республиках Северного Кавказа, не ограничиваются языковым барьером. Более системный характер имеют проблемы с оформлением документов, которые влекут за собой большое количество сопряженных с ними неудобств, связанных в первую очередь с трудоустройством, а также с получением образовательных и медицинских услуг. Все находящиеся на территории Российской Федерации сирийцы, за исключением единиц, сумевших получить статус беженцев, имеют либо вид на жительство, либо разрешение на временное проживание. Следует сказать, что последние два варианта не исключают получения гражданства, однако процедура в подобных случаях может растягиваться на пятилетний срок.

Несмотря на то, что в большинстве своем опрошенные сирийцы говорили о том, что оформление официальных бумаг в Сирии у них прошло легко, представитель организации «Адыгэ Хасэ» Хазраил Ханакок отмечает, что это не избавляет их от осложнений, связанных с предъявлением и обработкой этих документов в России:

«Многие черкесы просто не имеют сирийских паспортов. Это в нашей стране каждый гражданин имеет паспорт, а в Сирии паспорт не востребован, у них удостоверение личности, которое использовалось внутри государства, этого “внутреннего паспорта” было достаточно. Получение сирийского паспорта сейчас, в условиях, когда органы власти многих городов и целых регионов Сирии не функционируют, — задача архисложная»[11].

В этом плане важную роль играет наличие у прибывающих сирийцев связей с людьми, переселившимися из Сирии в Россию в более ранее время, до «арабской весны» или в самом ее начале.

 

Возвращение к корням

 

Диапазон социальной адаптации сирийских переселенцев, проживающих сегодня в республиках Северного Кавказа, в значительной мере обусловлен тем, как к ним относится местное население. Большинство сирийских семей, находящихся в Карачаево-Черкесии (а также в Адыгее и Кабардино-Балкарии, где тоже проживают черкесы), не имеют собственного жилья и проживают либо в домах местных жителей, либо в жилищах, построенных на пожертвования в пользу беженцев и репатриантов из охваченной войной Сирии. Этим же определяются и доступ к образованию, и возможности трудоустройства. «Мы общаемся с соседями, хотя и не очень близко. По мелочам они помогали. Когда мы приехали, знакомый дал нам мебель, у нас не было мебели. Мы снимали квартиру без мебели», — рассказывает Асма из Хабеза. «Я чувствую, что нахожусь сейчас на своем месте. Когда я была в Сирии, я ощущала себя чужой. Было видно, что я “не местная”. А здесь мне комфортно», — добавляет Джана, ее землячка. «Нет, никаких трудностей не было, директор школы очень нам помог. Девочку сразу устроили в детский сад, а остальных в школу», — поддерживает их Али, также из Хабеза. Стоит подчеркнуть, что, например, Хабезский район является местом компактного проживания черкесов на территории Карачаево-Черкесии, и в данном случае клановые связи действительно обеспечивают относительно легкую интеграцию детей переселенцев в воспитательные и образовательные структуры. В отношении же старшего поколения эта система эффективна в меньшей степени, так как для устройства на постоянную работу требуется обширный пакет документов и как минимум знание языка. От мелких подработок по найму сирийцы предпочитают отказываться, считая это недостойным занятием: ведь большинство из них в Сирии трудились по специальности.


Илл. 3. Дом в Хабезе, где живут сирийцы

 

Оформлением приглашений, размещением сирийских переселенцев и оказанием им медицинской помощи занимаются как государственные органы (например Комитет Республики Адыгея по делам национальностей, связям с соотечественниками и средствами массовой информации или Центр адаптации репатриантов в Адыгее), так и общественные организации (в частности Международная черкесская ассоциация и общественная организация «Пэрыт» в Кабардино-Балкарии). Упомянутая выше «Адыгэ Хасэ» тоже оказывает помощь черкесским репатриантам, размещает и консультирует их, в том числе и по юридическим вопросам, содействуя их социальной интеграции. Так, для оформления необходимых бумаг иммигрантам, направляющимся в Адыгею, Кабардино-Балкарию или Карачаево-Черкесию, необходимо ехать в Нальчик, и представители организации оказывают в этом содействие. (Прибытие переселенцев именно в Нальчик обусловлено прежде всего логистическими обстоятельствами, в частности наличием международного аэропорта.) Тем не менее их усилий не всегда хватает, так как процедура получения гражданства и статуса беженца чаще всего тормозится на федеральном уровне.

 

Анализируя положение сирийцев, пытающихся обустроиться на Северном Кавказе, необходимо учитывать следующее. Упоминая потомков черкесов, насильственно вытесненных из кавказского региона, мы имеем в виду две большие общности: карачаево-балкарскую и адыгскую. Последняя включает в себя кабардинцев, черкесов, адыгейцев, шапсугов и других; иначе говоря, кабардинцы и черкесы являются близкими народностями, представляя подгруппы одной и той же макрообщности. Репатрианты направляются во все три республики: и в Карачаево-Черкесию, и в Адыгею, и в Кабардино-Балкарию, но их потоки распределяются неравномерно. Объясняется это тем, что в первом случае возвращение значительного числа черкесов способно нарушить этнический баланс во властных структурах субъекта федерации, в которых в настоящий момент преобладают карачаевцы. Особенно остро эта проблема проявляется в звучащих в Карачаево-Черкесии требованиях восстановить автономию черкесов в пределах Ставропольского края, с которыми выступают черкесские организации. Что касается двух других республик, то в их случаях диапазон допустимых политических решений гораздо шире, и потому межэтнические альянсы и компромиссы более достижимы. Так, в отношении Кабардино-Балкарии подтверждением тому могут служить направлявшиеся в Кремль запросы президента республики на увеличение квот для сирийцев[12](которые, впрочем, не были удовлетворены) и создание республиканского адаптационного центра. Обосноваться в этой республике, как и в Адыгее, сирийским черкесам-репатриантам гораздо легче.

Но, несмотря на все трудности, подавляющее большинство опрошенных нами в Карачаево-Черкесии переселенцев высказали пожелание остаться на территории России и после того, как политический кризис в Сирии будет урегулирован. Их не останавливает даже то, что у многих на родине остались родственники и друзья, а также имеется вероятность вернуться на прежнюю работу. Страдая от незнания языка и, как следствие, от невозможности обеспечить себе полноценную занятость, черкесские репатрианты из Сирии считают, что решать их проблемы, касающиеся проживания на территории России, должны российские власти. В частности, по словам Мухаммеда, ныне проживающего в селе Эрсакон, «этим должны заниматься российские власти, которые могут принять новый закон о гражданстве, разрешающий получать его исходя из владения моим родным [арабским. — А.Ш.] языком или наличия корней. У нас ведь есть корни в этом регионе. Сейчас проблема в русском языке, и, если бы это требование смягчилось, стало бы намного проще».

С одной стороны, введенные российскими властями ограничения, сдерживающие приток в Россию сирийских граждан, негативно сказываются на черкесских репатриантах, главным мотивом переезда которых является возвращение на историческую родину, и тем самым портят отношения государства с черкесской диаспорой. Но, с другой стороны, эти меры действительно стоят на пути распространения в России радикальных версий ислама, бытующих в арабских странах. Не зная языка и не имея на новом месте прочных социальных связей, беженцы из Сирии оказываются более восприимчивыми к идеям, распространяемым радикалами: это не отечественная, а общемировая практика. В целом же, однако, ситуацию с репатриантами, оказавшимися в Карачаево-Черкесии, нельзя не признать парадоксальной. Активно вмешиваясь в сирийский кризис на протяжении уже нескольких лет, Россия едва ли не категорически отказывается принимать у себя сирийцев, бегущих от военных действий; кстати, некоторые из опрошенных нами людей считают эту практику особенно обидной на фоне облегченных процедур получения гражданства, гарантированных представителям некоторых бывших советских республик. Причины, обусловившие парадокс, вполне понятны — достаточно вспомнить о политической подоплеке развертывания российской кампании в Сирии. Операция ВКС РФ на Ближнем Востоке была призвана упрочить позиции президента Владимира Путина внутри страны, отвлечь электорат от не имеющей благоприятного исхода ситуации на юго-востоке Украины, наладить диалог с мировыми центрами силы. Ни один из этих мотивов не предполагал принятия на себя сколько-нибудь масштабных обязательств в отношении сирийцев, в том числе и потомков тех, кто в свое время был изгнан с Кавказа. Именно поэтому для сирийских репатриантов дорога домой зачастую превращается в путь в никуда.

 
 

[1] Исследование выполнено в 2018 году в рамках Программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ при поддержке Российского научного фонда (проект № 17 14-18-03615 «Российская политика на Ближнем и Среднем Востоке: возможности и пределы сотрудничества со странами региона»).

[2] См.: Syria Regional Refugee Response. Inter-Agency Information Sharing Portal(http://data.unhcr.org/syrianrefugees/regional.php); Zong J., Batalova J. Syrian Refugees in the United States // The Online Journal of Migration Policy Institute. 2017. January 12 (www.migrationpolicy.org/article/syrian-refugees-united-states).

[3] См.: Ганнушкина С., Троицкий К. Сирийские беженцы в России(http://refugee.ru/publications/sirijskie-bezhentsy-v-rossii/).

[4] См.: Миграционно опасные страны(http://migracia.muk.msk.ru/articles/poleznaya-informatsiya/migratsionno-opasnie-strani.html).

[5] Выступление и ответы на вопросы министра иностранных дел России С.В. Лаврова в ходе встречи с представителями Ассоциации европейского бизнеса, Москва, 25 октября 2016 года (www.mid.ru/vizity-ministra/-/asset_publisher/ICoYBGcCUgTR/content/id/25061060).

[6] См.: О распределении субсидий субъектам Федерации на реализацию региональных программ по оказанию содействия добровольному переселению соотечественников, проживающих за рубежом, Москва, 23 марта 2016 года (http://government.ru/docs/22268/); План деятельности Министерства Российской Федерации по делам Северного Кавказа на период 2016—2021 годов, Москва, 2 февраля 2016 года (www.minkavkaz.gov.ru/upload/iblock/b87/plan-deyatelnosti-minkavkaza-rossii-2_pl.rotated.pdf).

[7] Нефляшева Н. Сирийские черкесы и проблема репатриации // Московский центр Карнеги. 2012. 13 сентября (http://carnegie.ru/2012/09/13/ru-pub-49368).

[8] См.: Казенин К. Село вместо города: как сохранили мир в Карачаево-Черкесии // Московский центр Карнеги. 2017. 17 августа (http://carnegie.ru/commentary/62652).

[9] В статье используются материалы состоявшейся 4—13 июля 2017 года экспедиции «Сирийские беженцы в регионах России: проблемы интеграции. Кейс Карачаево-Черкесии», которая была организована Научно-учебной лабораторией мониторинга рисков социально-политической дестабилизации НИУ ВШЭ. Для обеспечения конфиденциальности имена респондентов, цитируемых в статье, изменены.

[10] Нефляшева Н. Указ. соч.

[11] Прибытию беженцев из Сирии в РФ препятствует целая система мер // Эхо Москвы. 2015. 8 сентября (http://echo.msk.ru/blog/kavkaz_politic/1618378-echo/).

[12] Оразаева Л. В Кабардино-Балкарии приостановлен прием сирийских репатриантов // Кавказский узел. 2012. 12 августа (www.kavkaz-uzel.eu/articles/211729/).


Вернуться назад