Вячеслав Евгеньевич Морозов (р. 1972) – историк, политолог, профессор Института политологии Тартуского университета. Автор книги «Россия и Другие: идентичность и границы политического сообщества» (2009).

 

Pro et Contra (2013. № 6; 2014. № 1-2)

Вестник общественного мнения (2013. № 3-4)

Полис (2014. № 1, 2)

Россия в глобальной политике (2014. № 1, 2)

 

Драматические события весны 2014 года всерьез и надолго захватили внимание пишущих и читающих в России, особенно тех, кому небезразличны проблемы текущей политики. Едва ли нужно быть экспертом для того, чтобы предсказать, что тематика, так или иначе связанная с Украиной, будет в ближайшие месяцы преобладать и на страницах журналов. В своем всегдашнем стремлении первым откликнуться на актуальные события журнал «Россия в глобальной политике»уже в первом номере за 2014 год публикует статью Владимира Брутера, посвященную Евромайдану. Текст, озаглавленный «Опять провалиться. Но лучше, чем прежде», написан еще до отставки Виктора Януковича, но содержащийся в нем анализ украинской политической сцены почти не утратил актуальности.

По свидетельству автора, главное содержание украинской политики в последние годы составляло противостояние «донецких» (чьим организационным ядром была Партия регионов) и «киевских» – а точнее, широкой и неоднородной оппозиции, которая включала и радикальных националистов, и либерально настроенных противников режима. Доминирование «донецких» начиная с середины 1990-х привело к регулярному выплескиванию политики на улицы – череде «майданов» (помимо «оранжевой революции» и Евромайдана, были еще и движение «Украина без Кучмы», и «налоговый майдан»). Брутер считает это симптомом слабости оппозиции и даже отказывается признать за майданами статус протестных движений:

«Зачем Украине нужны майданы, не знает и не может ответить никто. От них масса проблем и совершенно никаких достижений. […] Гражданский протест не может перерастать в сопротивление полиции и в попытки […] силового свержения власти. Таковы правила игры в демократических странах» (с. 68–69).

Эта критика, однако, имеет смысл лишь в том случае, если мы признаем Украину демократической страной. Едва ли Брутер хотел сказать именно это – но тогда непонятно, почему оппозиция должна была играть по правилам демократии в условиях, когда власти все больше отходили от демократических стандартов. Если институциональные пути выражения народного недовольства доминированием одной политической силы систематически перекрываются, уличный протест становится единственным средством действенного выражения протестной позиции. Впрочем, в неприятии уличной политики автор явно не одинок. Большая часть отечественной интеллигенции (как консервативной, так и либеральной) протестов и революций категорически не приемлет и, подобно Брутеру, считает их результатом закулисных комбинаций элит с большим или меньшим элементом внешнего вмешательства.

Рекомендации Брутера по поводу необходимых Украине реформ также не утратили актуальности, хотя адресованы еще администрации Януковича. Главный пункт здесь – учреждение местной власти, ответственной перед жителями, при сохранении унитарного государственного устройства. Кроме того, автор считает необходимым отказ от элементов пропорциональной избирательной системы и переход к выборам по многомандатным округам, который поможет предотвратить доминирование в общенациональном политическом поле одной региональной силы. Эти мысли Брутер развивает в статье «Горизонтальная Украина», написанной в соавторстве с Вячеславом Игруновым и вышедшей во втором номере журнала (2014. № 2). Здесь авторы также подробно останавливаются на вопросе о статусе русского языка, попутно проясняя свою позицию относительно вариантов будущего политического устройства Украины после потери Крыма.

Второй номер «России в глобальной политике» сдан в печать уже после крымских событий, и тема последствий аннексии для международной системы в нем доминирует безраздельно. Название рубрики «Разворот через сплошную», очевидно, характеризует резкие перемены, произошедшие в российской внешней политике в начале текущего года. Насколько такая характеристика верна – судить читателю. Нам представляется, что разворот произошел уже некоторое время назад, а то, как в минувшем марте действовало российское руководство, в полицейском протоколе было бы охарактеризовано словами «совершил выезд на встречную полосу с одновременным превышением скорости». Собственно, факт нарушения правил почти никто из сторонников Путина не отрицает: аргумент скорее состоит в том, что правила были несправедливы по отношению к России и ей, в конце концов, надоело терпеть. Или, как пишет Тимофей Бордачев, «была разрушена монополия Запада на нарушение основ международного права» (с. 56–57).

Статья Бордачева, впрочем, размещена под другой рубрикой – «Мировое устройство» – и формально посвящена проблемам международной теории, хотя и написана явно под впечатлением от украинской драмы. Задавшись целью создать ни много ни мало «теорию для нового мира», Бордачев выдвигает тезис, согласно которому развитие международной системы в будущем будет определяться тремя факторами: силой, моралью и справедливостью. Нынешний кризис обусловлен стремлением Запада утвердить собственные представления о морали и справедливости в качестве единственно возможных, что в конечном счете привело к восприятию несогласных в качестве варваров, сопротивляющихся распространению цивилизации. Отсюда же и чрезмерно эмоциональная, по оценке автора, реакция Запада на присоединение Россией Крыма.

Тезис о монополии Запада на нарушение правил и о ее бесславном конце развивает Рейн Мюллерсон в статье «Два мира – два права? Геополитика под прикрытием законности и морали». Его интерпретация украинской революции практически совпадает с официальной российской: эстонский юрист видит в ней результат беззастенчивого вмешательства во внутренние дела Украины со стороны Евросоюза и США. Главными мотивами этого вмешательства, как и в других случаях, были геополитические расчеты. Мюллерсон признает действия России в Крыму нарушением международного права, однако в свете имевшихся ранее нарушений тех же норм и принципов со стороны Запада признает политику Москвы легитимной.

Сергей Караганов видит первопричину кризиса вокруг Украины в незаконченности «холодной войны», что выразилось в первую очередь в сохранении в Европе «геополитически спорных территорий» – «в первую очередь Украины, но и Молдавии, стран Закавказья» (с. 12). Второй по значимости предпосылкой конфликта стал «тупик развития, в котором оказались все участники»: и европейцы, неспособные выйти из «глубокого кризиса европроекта», и американцы, и Россия, которая «уже шесть лет по окончании периода восстановления не может сформулировать для себя ни стратегии развития, ни национальной цели» (с. 13–14). Караганов полагает, что внешнеполитическая стратегия Москвы крайне рискованна: «На кону – выживание и страны, и ее политического режима. Что в нынешней ситуации практически одно и то же» (с. 9). И все же, на взгляд автора, риск полностью оправдан, поскольку дает шанс наконец-то мобилизоваться и провести «новый раунд преобразований», который должен включать, ни много ни мало, следующее:

«Ударную либерализацию условий для малого и среднего бизнеса, создание независимых судов, эффективно защищающих частную собственность, жесточайшую борьбу с коррупцией, очищение и национализацию бюрократии […] вложения в образование, молодежь, упор на улучшение качества человеческого капитала» (с. 16).

Как все это возможно в условиях осажденной крепости и бесконечных разговоров о «пятой колонне», Караганов, увы, не объясняет.

Анализируя причины кризиса, приведшие к аннексии Крыма, и возможные последствия такого решения, Кирилл Телин, с одной стороны, подчеркивает значение системных факторов, заставлявших Россию вместе с рядом других государств бросать вызов американской гегемонии. С другой стороны, автор указывает на преобладание «жесткой» силы (в том числе экономического принуждения), которой Россия преимущественно пользовалась для расширения зоны своего влияния, апофеозом которой стала силовая операция в Крыму. Это, по мнению Телина, порождает серьезные риски для статуса России в качестве одного из лидеров борьбы против западного доминирования как в глобальном контексте, так и в особенности на постсоветском пространстве.

Рубрика «Российская трансформация» продолжает разговор на крымскую тему. Как считает Игорь Зевелев, решение о вмешательстве в украинские события продиктованы в первую очередь мировоззрением российских правящих элит и в особенности теми изменениями, которые произошли в идеологическом поле российской политики в последние годы. Первоочередную роль здесь сыграло официальное признание русского этнонационализма, вылившееся, уже в ходе крымских событий, в провозглашение русских «разделенным народом». Не менее важно было и то, что с некоторых пор политика западных стран стала восприниматься в качестве главной и едва ли не единственной угрозы не только «русскому миру», но и стабильности внутри России, а также международной безопасности:

«В России сформировалась новая внешнеполитическая доктрина, опирающаяся на комплекс идей об особой российской цивилизации, русском мире и необходимости защиты соотечественников, в том числе и силовыми методами» (с. 44–45).

Результатом становится нарастание напряженности в отношениях не только с Западом, но и со многими соседями: то, что в российской системе координат выглядит восстановлением исторической справедливости, извне смотрится как «захват большим государством части территории более слабого соседа».

С тем, что российский правящий класс и те, кого в официальных документах принято называть «наши западные партнеры», живут в разных реальностях, согласен и Игорь Окунев. Он, однако, подчеркивает наличие у официальной доктрины широкой массовой базы, укорененной в «подданнической политической культуре». Несколько иную точку зрения на события вокруг Украины предлагает Дмитрий Шляпентох: по его мнению, с учетом вызовов, имеющихся в других частях света, у Вашингтона не хватит ресурсов на противостояние с Москвой. Поэтому «Вашингтону следует смириться с доминированием Москвы на Украине», «согласиться с тем, что часть Украины перейдет под контроль России» (с. 79, 83). Это во всяком случае лучше, чем пытаться умиротворить Пекин или делать далеко идущие уступки Тегерану. Похоже, впрочем, что Шляпентох переоценил возможности Москвы как в части контроля над Украиной, так и в смысле противостояния США: по крайней мере недавнее очевидное смягчение позиции Кремля по украинскому вопросу наглядно показывает, что Вашингтону, видимо, придется de facto смириться лишь с включением в состав России Крыма, в то время как о более широкой экспансии речи более не идет.

Рубрика «Круги на воде» во втором номере посвящена реакции на украинский кризис со стороны других ключевых государств. Так, Василий Кашин подробно рассматривает позицию Китая, указывая, что она обусловлена рядом противоречивых факторов. С одной стороны, руководство КНР обеспокоено возможными последствиями для перспектив реинтеграции Тайваня, а с другой, – категорически не приемлет «цветных революций». Пекин намерен использовать новую ситуацию для налаживания отношений с Москвой на новых, более выгодных для себя, условиях и занят подсчетом убытков, который революция нанесла его экономическим интересам в Украине. Фрэнсис Корнегей анализирует роль БРИКС и ООН в событиях вокруг Украины и то, как эти события скажутся на месте данных институций в будущей международной системе. Сергей Минасян объясняет позицию Армении – одной из 11 стран, открыто поддержавших Россию во время голосования по резолюции о территориальной целостности Украины в Генеральной Ассамблее ООН.

Вопреки названию рубрики «Украина: деконструкция», лишь одна из трех размещенных здесь статей написана с позиций открытого одобрения действий России в Крыму. Это статья Андрея Мальгина «Крымский узел. Что привело к “русской весне”-2014?», в которой подробно освещается предыстория событий конца февраля – начала марта нынешнего года. Автор, однако, подчеркивает, что политику Партии регионов в Крыму до начала Евромайдана можно считать успешной: благодаря систематическому оттеснению местных политиков от рычагов управления Крым постепенно дрейфовал в сторону общеукраинского мейнстрима. Причиной резкого поворота к сепаратизму стала, конечно, победа Евромайдана (которая в свою очередь была обусловлена стратегическими просчетами президента Януковича и его команды), а также решительные действия отдельных представителей сепаратистского лагеря при поддержке Москвы. Другие материалы рубрики – уже упомянутая статья Брутера и Игрунова «Горизонтальная Украина», а также переводной текст из «Foreign Affairs» – статья Кита Дардена «Как спасти Украину». Отметим, что Дарден также ратует за децентрализацию, соглашаясь в этом пункте с российскими исследователями.

Второй номер завершает обсуждение вопроса о ресурсах, имеющихся в распоряжении сторон в условиях нового геополитического противостояния. Статья «Конкурентное преимущество Америки в энергетике», написанная Робертом Блэквиллом и Меган О’Салливан, была опубликована во втором номере «Foreign Affairs». Возражая на тезис американских коллег о «сланцевой революции» как потенциальной основе для сохранения и даже роста мирового влияния США, Дмитрий Грушевенко и Светлана Мельникова доказывают, что ожидания от глобального перелома на энергетическом рынке сильно преувеличены. Добыча сланцевых газа и нефти сопряжена с серьезными технологическими трудностями и экологическими проблемами, а рыночная ситуация отнюдь не гарантирует возможность прибыльного экспорта в Европу. Под занавес текста Грушевенко и Мельникова переходят на личности, обвиняя американских коллег в двойных стандартах и соучастии в попытках «посеять управляемый хаос» в энергетике.

Еще два материала посвящены военно-стратегической тематике. Прохор Тебин оценивает перспективы развития военно-морского флота России исходя из общей стратегической обстановки в мировом океане. Олег Барабанов, реагируя на прозвучавшие в Украине заявления о целесообразности создания собственного ядерного оружия, пытается выяснить возможность такого сценария. Как выясняется, наследие советского ядерного комплекса, и особенно Чернобыльский атомный комплекс, теоретически позволяют Украине перейти в статус ядерных держав.

Украинский кризис явно повлиял и на остальные материалы обоих номеров – как в том, что касается их подбора, так и позиции авторов. Это явно относится, например, к рубрике «Мировое устройство» (№ 1). Так, работа Стюарта Патрика, параллельно вышедшая на языке оригинала в «Foreign Affairs», посвящена проблемам системы глобального управления. Автор, вероятно, интерпретировал бы нынешний кризис между Россией и Западом как иллюстрацию своего тезиса о том, что многосторонние межгосударственные институты слишком неповоротливы. Их необходимо дополнять другими механизмами, в том числе создаваемыми ad hoc, – «коалициями неравнодушных», государственно-частными партнерствами, неформальными кодексами и так далее. Цель, как считает Патрик, должна состоять в создании не идеальной, но «достаточно хорошей» системы глобального управления.

Отвечая на вопрос «Как подготовиться к войне будущего?», Андрей Бакланов исходит из того, что в ближайшее время развернутся конфликты за овладение новыми пространствами – в первую очередь полярными областями и дном мирового океана. В этой ситуации, уверен автор, России следует быть готовой «к отражению всего диапазона угроз», для чего потребуется расширение «финансовой базы роста могущества государства». Достичь этого Бакланов предлагает «путем восстановления (естественно, в новом и современном виде, свободном от пороков советской системы) роли планово-государственного сектора экономики» (с. 39–40).

Виталий Наумкин в статье «Цивилизации и кризис наций-государств» сыплет именами научных авторитетов (известных и не очень) и радует читателя многочисленными откровениями. Так, мы узнаем, что «нация – это тоже вид этнической группы» (с. 52), что «и среди приверженцев таких вроде бы мирных религий, как индуизм и буддизм, есть немало убийц и садистов» (с. 57) и что политический кризис в Украине случился от недостатка религиозности, симптомом которого стали слишком короткие очереди к «дарам волхвов» во время их киевских гастролей. Обсудив мимоходом проблемы модернизации ислама и примирения между арабами и евреями, Наумкин завершает свой текст неожиданной констатацией:

«Все сказанное делает еще более актуальным призыв к уважению национального суверенитета независимых государств, часть из которых под напором вызовов гиперглобализации и необходимости идентификационного выбора испытывают кризис государственности» (с. 58).

Неопытный читатель мог бы увидеть в этом слово в защиту Украины, но, как мы знаем, в Москве российское вмешательство в украинские дела считают не нарушением суверенитета «братского народа» а, напротив, товарищеской помощью.

Работа Евгения Винокурова «Евразоскептицизм. Нужно ли его бояться?» написана с позиции сторонника евразийской интеграции. Автор приводит и комментирует данные социологических исследований об отношении граждан стран – нынешних и потенциальных участников формирующегося Евразийского союза – к перспективам данного интеграционного проекта. К сожалению, анализ причин роста негативных настроений автор почему-то считает выходящим за пределы темы и поэтому приводит лишь краткий список возможных факторов, не пытаясь обосновать свой выбор.

Пролить свет на этот вопрос поможет статья Султана Акимбекова «Ненужная спешка». Не подвергая сомнению саму идею постсоветской интеграции, Акимбеков подробно останавливается на трудностях, с которыми столкнулась реализация этого амбициозного плана. Есть среди них трудности объективные, вытекающие из различий экономических институтов трех стран-участниц, однако и в этом случае Алимбеков считает первичным субъективный фактор: желание Москвы ускорить реализацию проекта привело к тому, что в общее экономическое пространство были включены непохожие друг на друга экономики. Главным проигравшим, судя по всему, оказался Казахстан, чьи компании, привыкшие действовать в относительно либеральной экономической среде, не выдерживают конкуренции с российскими гигантами, действующими при поддержке мощной государственной бюрократии. Однако еще более проблематичными выглядят недавние попытки форсировать расширение Таможенного союза за счет ускоренного вступления Таджикистана, Кыргызстана, Армении и (на момент написания статьи это было еще актуально) Украины. Автор с сожалением констатирует:

«Завершение предыдущего года показательно с точки зрения цены, которую Россия вынуждена платить за политику привлечения в организацию новых членов. […] Налицо стремление Москвы собрать в ТС определенное количество стран, не считаясь с затратами. Интеграционный процесс идет в большой спешке. О его качестве говорить не приходится» (с. 90).

Поворот к экономической проблематике, начатый статьями о евразийской интеграции, в полной мере реализуют материалы рубрики «Виражи глобальной экономики». В статье, выходящей одновременно по-русски и по-английски в «Foreign Affairs», Ручир Шарма размышляет о причинах замедления роста развивающихся рынков, включая российский; автор уделяет особое внимание политическим факторам. Владислав Иноземцев предлагает свой вариант решения экономических проблем еврозоны. Он указывает, что фундаментальной причиной кризиса стало сохранение разных моделей госрегулирования внутри еврозоны: южноевропейские страны после введения единой валюты продолжали стимулировать экономику путем проведения мягкой финансовой политики, а вместо прежней девальвации национальных валют, использовали для покрытия дефицита наращивание госдолга. Когда разразился долговой кризис, власти еврозоны предпочли решать возникшие проблемы путем различных схем рефинансирования, продолжая при этом всеми силами сдерживать инфляцию. В США, напротив, монетарная политика была смягчена, что привело к быстрому восстановлению экономики. Как полагает Иноземцев, благодаря совокупной мощи европейской экономики «европейцы сегодня в очень высокой степени свободны в выборе антикризисных решений» (с. 147) и вполне могли бы позволить себе стимулирование экономического роста, инвестиций и занятости за счет смягчения антиинфляционных ограничений.

Алексей Портанский обсуждает первые результаты вступления России во Всемирную торговую организацию в статье под заголовком «ВТО: участвовать сложнее, чем присоединиться». Автор убежден, что позитивный эффект от членства в организации российская экономика сможет ощутить только в том случае, если либерализация внешней торговли будет сопровождаться модернизацией экономики, которая в свою очередь требует обновления институтов и улучшения инвестиционного климата. Статья генерального секретаря Секретариата Энергетической хартии Урбана Руснака о реформе сформированных вокруг Хартии институтов преисполнена оптимизма и стремления сгладить противоречия, в том числе касающиеся участия в эти структурах России.

Азиатская тема на страницах первого номера представлена работами зарубежных авторов. Кайхан Барзегар заверяет российского читателя, что результатом ослабления напряженности между Тегераном и Вашингтоном станет лишь укрепление связей Ирана с Россией и ни в коем случае не наоборот. Дэвид Лэмптон подчеркивает трудности, с которыми сталкивается китайское руководство, пытаясь держать под контролем все более модернизирующееся общество, и обсуждает перспективы возможной демократизации политической системы Китая. Шеперд Айверсон считает, что нынешние лидеры Северной Кореи сами не рады тому, что вынуждены руководить неэффективной сталинистской системой в условиях международной изоляции. По мнению автора, мировое сообщество должно предложить им «безопасный, достойный и беспроигрышный выход из сложившейся ситуации», проложив тем самым путь к миру (с. 124). Выход, как полагает Айверсон, мог бы состоять в создании специального «мирного фонда», который обеспечил бы постепенную перестройку экономики КНДР при условии отказа от конфронтации. Джонатан Бёркшир Миллер надеется, что сотрудничество по северокорейскому вопросу, наряду с энергетикой, может послужить основой для сближения между Россией и Японией, которое, возможно, приведет, наконец, к разрешению территориального спора.

Первый номер завершается рубрикой «Образ и зеркало», посвященной модной нынче теме «мягкой силы». Николай Силаев считает, что в работе по продвижению позитивного образа России за рубежом необходимо уделять больше внимания российскому обществу, а не государству и шире использовать неправительственные структуры. По мнению Силаева, нынешняя «мягкая сила» России опирается на идею умеренного консерватизма и желания оставаться Европой без «культурных причуд». Павел Андреев в свою очередь полагает, что основой «мягкой силы» должно служить цельное национальное самосознание, поэтому улучшать образ России в мире нужно через «укрепление идентичности» и «благоразумный контроль нарратива» (с. 190–191). Тема «мягкой силы» стала центральной и на заседании XXI ассамблеи Совета по внешней и оборонной политике – по крайней мере об этом свидетельствует краткое резюме выступлений участников, подготовленное Артемом Кобзевым.

Статья грузинского премьера Ираклия Гарибашвили «Грузия – Россия: выход из тупика» (в первом номере напечатан ее фрагмент, а полный вариант доступен на сайте журнала) представляет интерес как доказательство заинтересованности нынешних грузинских властей в налаживании отношений с Россией. Конечно, этот текст тоже нужно читать с поправкой на «эффект Крыма», который неизбежно повлиял и на позицию Грузии.

Один из наиболее заметных материалов первых двух выпусков «Полиса» (2014. № 1, 2) – статья Юрия Пивоварова «О “советском” и путях его преодоления». Работа масштабна не только по объему (более 50 журнальных страниц), но и по замыслу: автор проводит смелые исторические параллели, радикально перекраивает целые концептуальные поля, аннулируя привычные понятийные границы и вводя вместо них новые. Исторические корни и категориальная сущность «советского» видится автору в опричнине, которая, согласно его интерпретации, повторялась в российской истории неоднократно (ее последние по времени варианты – это сталинизм и путинизм). Она же порождает черносотенство как российскую противоположность европейскому бюргерству. Изначально черносотенство было реакцией на насильственную европеизацию при Петре, а затем было унаследовано советским обществом, определило сущность «советизма». В российском «месторазвитии», в отличие от европейского, ключевую роль всегда играл вопрос об отношении к власти, и это сформировало типичный для России парадокс, особенно отчетливо проявившийся именно в советское время, когда все («народ») были властью и одновременно никем, «все и собственники, и пролетарии» (№ 1. С. 76). Автор усматривает признаки возвращения этой модели в том, как была проведена реформа Российской академии наук: гневный памфлет на эту тему стал своего рода прологом к собственно научному тексту.

Каждая из этих смелых исторических и концептуальных аналогий, взятая в отдельности, не просто поражает научное воображение, но и стимулирует его, заставляя по-новому взглянуть на привычные истины. В какой-то момент, однако, полет авторской мысли начинает утомлять. Становится обидно за недосказанное; почти на каждом из тезисов хочется остановиться и обсудить его подробнее, указать на возможные натяжки, попытаться нарастить живой эмпирический материал на выстраиваемый в статье структурный каркас. Пивоваров, однако, не дает читателю передышки и спешит к практическим рекомендациям, которые, увы, на фоне предшествующих макроисторических обобщений выглядят до обидного банальными. Для того, чтобы Россия перестала метаться между крайностями и перешла к нормальному развитию, необходима десталинизация. «Чекисты» никогда не приведут страну к «нормальности», потому что они несут в себе неизбывные характеристики сталинского «нового человека».

«Необходимо отказаться от сталинской псевдомодернизации и найти в себе силы, доступные формы для подлинной модернизации, а на самом деле – нравственно-культурного восстановления (не в смысле реставрации) нормальных основ, процедур, институтов» (№ 2. С. 46).

Власть видит крамолу и заговор в любом проявлении несогласия, однако продолжать следовать по этому пути означает неминуемую гражданскую войну. Власть и общество должны договориться о создании системы сдержек и противовесов. Нужно изменить Конституцию, «укротить» власть, перейти от монархической системы к полиархической, добиться уважения к правам человека, правдивого анализа прошлого, достичь ясного самоопределения России в мире, которое не может не состоять в евроатлантической ориентации.

Для того, чтобы вам коротко и толково обосновали правильность всех этих рекомендаций, списком или по отдельности, достаточно обратиться к любому либеральному блогеру или просто открыть ваш любимый вебсайт. Если же на любимом вебсайте вам коротко и толково доказывают противоположные тезисы, то текст Пивоварова едва ли вас переубедит, и в этом как раз главная проблема. Масштаб проекта заставляет ожидать либо особой убедительности доводов, либо оригинальности выводов. Вместо этого единственное, на что, пожалуй, претендует работа, – это удовлетворить извечно присутствующую «у нас, русских […] потребность только в таком, предельном понимании» «эссенции российской истории, экзистенциальном ее осмыслении» (№ 1. С. 68). Нам, русским, не до архивов и эмпирики, нам подавай сразу суть исторического процесса. Проблема в том, что аудитория, склонная мыслить подобными метафизическими категориями, едва ли склонна нейтрально относиться к анализу прошлого и уж тем более – уважать процедуру, права человека, сдержки и противовесы и прочие бюргерские штучки.

Еще один материал, который сразу бросается в глаза главным образом вследствие нетрадиционного формата, – это работа Ричарда Саквы «Аксиологическая политика vs. политика диалога в современной Европе», открывающая второй номер «Полиса». Нетрадиционность в том, что статья опубликована по-английски, хотя на самом деле текст заслуживает внимания далеко не только по этой причине. Автор предлагает довольно интересный вариант интерпретации нынешней конфликтной ситуации в Европе, и события вокруг Украины только добавляют ему актуальности. Как полагает Саква, понимание политики в Европейском союзе и в целом на Западе является аксиологическим, то есть «категоричным, монологичным и идеологическим»:

«Аксиологическая политика исходит из предпосылки, что некоторые проблемы уже были решены за пределами политического процесса, и политика тем самым становится средством реализации позиций, данных a priori» (с. 9, наш перевод).

Аксиологическая политика воплощается посредством мимесиса, который может принимать три формы: миметическое насилие, адаптивный мимесис и миметические симулякры. Все три формы существуют как в отношениях России с Западом, так и внутри России. Миметическое насилие проявляется в том, что европейцы объявляют Россию виновницей всех своих бед, тогда как российский режим обвиняет во всем проевропейскую «пятую колонну». Адаптивный мимесис – это, прежде всего бесконечные попытки догоняющей модернизации. Суверенную демократию и прочие потемкинские деревни, которые российские власти создают в попытках найти противовес аксиологической политике, автор классифицирует как миметические симулякры.

В противовес аксиологической политике Саква выступает за диалог. Здесь он отвергает евроцентристский подход Хабермаса и, вместо этого, опирается на наследие Бахтина. Такая позиция, безусловно, заслуживает уважения; более того, вполне можно утверждать, что именно самоуверенность европейцев и их нежелание вступать в диалог с Россией в значительной степени спровоцировали нынешний конфликт. В то же время остается открытым вопрос о том, со всеми ли можно вести диалог и где тот предел, за которым компромисс превращается в беспринципность.

Статья Саквы – один из двух материалов «Темы» второго номера, которая обозначена как «Проблемы современной Европы». Вторая работа под той же рубрикой – исследование Марины Стрежневой «Участие Европейского союза в политическом управлении глобальными финансами». На первый взгляд текст производит впечатление сугубо эмпирического и даже описательного, однако в заключительной его части автор делает важное обобщение, указывая на то, что понять глобальную роль Евросоюза в финансовой сфере невозможно, оставаясь в рамках методологического национализма:

«Транснационализм, альтернативный методологическому национализму, напротив, помогает увидеть, что многие общественные задачи в изменившихся условиях государствам приходится решать совместно, создавая вне национальных рамок новые центры принятия и имплементации решений» (с. 29).

Статья Пивоварова размещена под почти универсальной рубрикой «Россия сегодня», где она соседствует с самыми разнообразными по тематике текстами. В первом номере это работа Виктора Мартьянова «Глобальный Модерн, постматериальные ценности и периферийный капитализм в России», так же весьма примечательная. Основной тезис автора состоит в том, что после краха советского модерна произошел «откат российской экономики на периферийные позиции в капиталистической миросистеме» (с. 91). Это привело к демодернизации общественного сознания, его ориентации на традиционные ценности религии, крови и почвы – то есть в направлении, обратном «постмодернизации», в которой автор вслед за Рональдом Инглхартом видит глобальную тенденцию наших дней.

Заметим, что откат этот произошел отнюдь не после распада СССР: как, в частности, показал Борис Кагарлицкий, советская модернизация не смогла преодолеть зависимость от экспорта природных ресурсов, и к концу советского периода условия торгового обмена с капиталистическим ядром только ухудшились. Да и то, что сам Мартьянов пишет о роли правящих элит, применимо далеко не только к современной ситуации: они интегрированы в глобальный модерн, играя при этом роль посредника между глобальными рынками и внутрироссийской периферией и стремясь сохранить патриархальный порядок внутри страны, на который и опирается их господство. Здесь перед нами даже не просто внутренняя колонизация, по Эткинду, а процесс, в котором российское государство выступает агентом мирового колониализма. Так называемые «традиционные ценности», на которые нынешнее руководство предлагает опираться в противостоянии Западу, действительно не более чем химеры, за которыми в России, в отличие от многих других периферийных стран, нет никакого позитивного содержания. Однако чистая негативность российского традиционализма, его одержимость Западом, пожалуй, делают преодоление периферийности еще более сложной задачей.

Работа Елены Шестопал «Ценностные характеристики российского политического процесса и стратегия развития страны» (№ 2) написана на материалах опроса, проведенного среди более, чем двух тысяч, россиян весной 2013 года. Интерпретация данных и особенно рекомендации, которые автор дает на ее основе, представляются нам несколько противоречивыми: с одной стороны, констатируется, что для российского общества характерен ценностный плюрализм, который для большинства граждан уже стал ценностью сам по себе. С другой стороны, автор призывает государство «найти достойные цели, объединяющие людей», опираясь на «одну из ключевых ценностей, сохранившихся в национальном сознании, – патриотизм» (с. 69–70). Конечно, на абстрактном уровне ценности патриотизма и политического плюрализма совместимы, но их конкретная интерпретация в современной России (как власть имущими, так и простыми гражданами) едва ли позволяет надеяться на успех «патриотического воспитания» без ущерба для плюрализма.

Между тем, о присущем российскому социуму плюрализме свидетельствуют и два исследования, проведенных независимо друг от друга «на земле», причем оба – на земле уральской. Александр Сунгуров изучал фабрики мысли в Челябинской, Свердловской областях и Пермском крае, а Алла Чирикова, Валерий Ледяев и Дмитрий Сельцер сравнивали местные политические процессы в двух малых городах Пермского края. Обе работы указывают на сохраняющееся в местной политике и дискурсивной сфере многообразие, но также свидетельствуют о постоянно присутствующей (и зачастую материализующейся) угрозе монополизации политического пространства.

Тема первого номера «Полиса» – «Новые лики демократии». Здесь центральное место по праву отведено работе Александра Лукина «Возможна ли другая демократия?». Автор справедливо критикует существующие стереотипы в определении демократии, сводящие ее к свободным выборам и некритически принимающим национальное государство в качестве единственно возможной демократической политии. Эта критика, однако, в какой-то момент обнажает собственные стереотипы автора: так, он полагает, что понятие нации имеет «устоявшееся этническое значение», и поэтому единственная возможность создания подлинно гражданской демократии возникает лишь в случае «отделения демократического государства от нации, так же, как раньше оно было отделено от церкви» (с. 25). Следование этой логике, однако, приводит к абсурду: получается, что демократия возможна вообще без какого бы то ни было чувства общности, без общей памяти и интересов.

В своем номинализме Лукин последователен:

«Большинство в целом не может угнетать меньшинство, нация – нацию, так же как и один класс – другой, так и нация, и класс являются лишь идеологическими фикциями. В действительности угнетают всегда конкретные люди конкретных людей. Поэтому идеи коллективной ответственности, коллективных извинений и коллективной национальной гордости представляются нам абсурдными» (с. 26).

Помимо крайнего онтологического индивидуализма (отрицающего «фикцию» группы во имя фикции автономного индивида), в этом высказывании явно видно смешение правовой и политической логики ответственности и солидарности: да, перед законом отвечать должны только индивиды, но утверждать, что групповых интересов не существует, – это абсурд, отрицающий политику как таковую.

Текст Лукина, к сожалению, отражает еще один момент, весьма характерный для современного состояния профессиональной дискуссии в России. Если мимоходом обвинять Запад в намеренном расчленении СССР и Югославии (с. 23) всегда было в порядке вещей, то откровенно гомофобские пассажи (с. 18) лишь недавно перестали выходить за общепринятые пределы академической этики.

Помимо работы Лукина, в рамках «Темы номера» публикуется вторая часть статьи Сусанны Пшизовой «Можно ли управлять демократией?», а также исследование Сергея Перегудова, в котором анализируются кризисные тенденции в партийных системах европейских стран, приводящие к появлению «партий-гибридов» и феномена «нового популизма». Под рубрикой «Orbis terrarum» в первом номере завершается также публикация материалов «круглого стола» по российско-японским отношениям – на этот раз свое мнение об их состоянии и перспективах высказывают российские исследователи. Марина Лебедева размышляет о том, как трансформируется понятие ресурсов влияния в современной мировой политике, а Юрий Нисневич и Петер Рожич доказывают эффективность люстрации как средства предотвращения коррупции после перехода от авторитаризма к демократии. Во втором номере под той же рубрикой опубликована работа Пан Давэя, сравнивающая ответы жителей Шанхая и Санкт-Петербурга на вопрос о том, с какими странами, по их мнению, легче всего сотрудничать. Правда, данные эти довольно старые (2008 года), а опросы проводились без выделения отдельных профессиональных групп. Не очень понятно, какой опыт сотрудничества с Китаем может быть у рядового петербуржца.

Исследуя роль религии в адаптации мигрантов в США, Ирина Каргина во втором номере приходит к выводу, что участие в религиозных группах способствует успешной интеграции в принимающее общество. Работа Владимира Колосова и Александра Себенцова «Северный Кавказ в российском геополитическом дискурсе» почему-то так же размещена под рубрикой, традиционно посвященной международным делам, хотя ни восприятие Кавказа за пределами России, ни влияние внешних игроков не входят в круг вопросов, обсуждаемых в работе. Авторы отмечают, что официальный оптимистический дискурс не находит серьезного отклика в регионе, тогда как альтернативные дискурсы носят алармистский характер. Тем не менее между различными взглядами имеются точки соприкосновения, что, по мнению авторов, позволяет надеяться на решение хотя бы некоторых проблем.

Обе теоретические рамки, используемые Колосовым и Себенцовым, обсуждаются в материалах рубрики «Теоретическая политология» (№ 2). Иван Фомин разрабатывает подробную методологическую основу для критического дискурс-анализа репрезентаций государственных образований и использует ее для исследования формирования образа Косово в российском официальном дискурсе. Ирина Бусыгина и Игорь Окунев предлагают открыть новую дискуссию о статусе геополитики как дисциплины. Авторам представляется, что геополитику нельзя вписать ни в одну из других парадигм в международных отношениях. У этой науки свой предмет, считают они – влияние пространства на международные отношения. Исходя из этого Бусыгина и Окунев выделяют основные уровни анализа и независимые переменные, работающие в геополитической парадигме.

Многим читателям, наверняка, покажутся интересными завершающие рубрики первого номера – «Интервью» и «Научная жизнь», – посвященные актуальным вопросам организации мировой и отечественной науки. В беседе между Константином Кокаревым и Геннадием Еременко обсуждаются вопросы функционирования научных баз данных и поисковых систем, в том числе индексов цитирования. Дарья Талагаева рассказывает о научной политике Норвегии, а Софья Татаринова – о системе государственной поддержки науки в Японии. Кроме того, в номере публикуется отчет о Всероссийской научной конференции Российской ассоциации политической науки.

«Вестник общественного мнения» (2013. № 3-4) также сумел довольно оперативно откликнуться на украинские события, опубликовав даже не столько статью, сколько социологический репортаж киевского исследователя Владимира Паниотто о событиях на Евромайдане. Правда, написан он был еще до решающих событий января–февраля, но зато по горячим следам опроса, проведенного в начале декабря 2013 года, позволившего определить круг участников протестных выступлений. Уже и сам рассказ непосредственного наблюдателя о том, как развивались события, имеет немалое значение в нынешней обстановке, а если нарратив сопровождается данными профессиональных замеров общественных настроений, его ценность возрастает многократно.

Небезынтересны также размышления автора о том, почему не удалось предсказать массовые протесты: так, в ходе опроса, проведенного накануне заявления премьера Азарова об отказе от переговоров с ЕС, 56% респондентов сообщили, что не готовы к участию в протестных выступлениях. Косвенные признаки нарастания недовольства опросы, конечно, выявляли, но пессимистические ожидания, уверенность, что страна движется в неверном направлении, были характерны для Украины на протяжении двух лет накануне начала революции. Паниотто предполагает, что дело в недостатках компьютерного моделирования и необходимо общем характере вопросов (интервьюеры спрашивали людей об абстрактной готовности к протесту, а выйти на площадь их заставили конкретные события). Рискнем предположить, что второй фактор имеет здесь решающее значение, и преодолеть это препятствие не смогут даже самые изощренные компьютерные программы. Помимо прочего, социологи могут отслеживать тенденции лишь в общественном мнении, тогда как в событиях, подобных украинским, едва ли не решающую роль играют действия властей. Их, вероятно, тоже можно просчитать, но лишь в ограниченной степени и уж точно не с помощью количественной социологии.

Лариса Косова в короткой заметке на тему социальной мобильности делает существенное методологическое замечание: рост доходов сам по себе не может считаться признаком вертикальной мобильности и не всегда воспринимается респондентами в качестве такового. Так, повышение пенсий и зарплат бюджетникам в начале 2000-х было зафиксировано статистикой как повышение доходов, однако самими гражданами не воспринималось как объективное повышение их социального статуса.

Анализируя характер дефицита квалифицированных работников в России, Наталья Бондаренко подчеркивает необходимость развивать систему непрерывного профессионального образования как обязательного условия модернизации экономики. Тему рынка труда продолжает статья Петра Бизюкова, в которой сравниваются трудовые отношения российских работников и мигрантов. Автор приходит к выводу, что даже в отношениях россиян и их работодателей нынешнее трудовое законодательство соблюдается далеко не полностью (как отмечает автор, в этом не обязательно вина работодателей – причиной может быть негибкость законов). А вот «в отношении иностранных работников ситуация выглядит уже не как отклонение, а скорее как отрицание существующих правовых норм, как отказ от правового регулирования трудовых отношений» (с. 60). Фактически в стране сложились две системы трудовых отношений – просто проблемная и очень плохая, и конкуренция подталкивает работодателей в направлении «мигрантизации», то есть применения к российским работникам стандартов, существующих пока только для мигрантов.

Об одной из причин пренебрежительного отношения к трудовым мигрантам – массовой ксенофобии – пишет в своей статье «Ксенофобия как основа солидарности» Владимир Мукомель. В работе Светланы Королевой, Алексея Левинсона и Анастасии Цатурян «Государственные дети. О местах содержания детей без родителей» обобщен солидный объем данных о государственных учреждениях самого разного характера, от детских садов до закрытых интернатов для детей «с отклонениями». Интересно, что этот анализ наводит авторов на размышления о факторах, которые могли повлиять на споры вокруг усыновления российских сирот в США. В профессиональном сообществе существуют разные мнения по поводу сравнительной пользы усыновления по сравнению с пребыванием в интернате, и эти мнения не могли не отразиться на ходе дискуссии, когда вопрос неожиданно оказался до предела политизированным.

Еще одна вечная российская проблема стала предметом рассмотрения в статье Наталии Бондаренко, Льва Гудкова и Марины Красильниковой «Социальная природа коррупции». В ней анализируются данные о представлениях россиян о масштабах коррупции в стране, их собственной включенности в коррупцию, причинах ее возникновения и правительственных мерах по борьбе с коррупцией.

По традиции несколько материалов номера посвящены памяти основоположников отечественной количественной социологии – Юрия Левады и Татьяны Заславской. Клаус Гества и Ирина Троцук размышляют о современном значении ключевых работ этих исследователей, а Лев Гудков вновь обращается к концепции «советского человека», чтобы в очередной раз подвергнуть критическому анализу современное состояние российского социума. Исходный тезис его статьи «Человек в неморальном пространстве: к социологии морали в посттоталитарном обществе» состоит в том, что авторитарные режимы намеренно разрушают моральные основы общественных институтов, делая общество более управляемым. Такая постановка вопроса возможна, конечно, лишь в типичной для этой школы мысли евроцентричной перспективе: она признает «нормальными» лишь институты, описанные классической социологией применительно к западным странам. Альтернативные институциональные структуры, опирающиеся на иные моральные нормы, либо вовсе не видны с помощью такой оптики, либо трактуются как проявления деградации. Помимо всего прочего, проблема здесь еще и в абсолютизации морали: не случайно Гудков разделяет со своими оппонентами привычку ворчать в адрес «аморальных» 1990-х.

Последние выпуски журнала «Pro et Contra» (2013. № 6; 2014. № 1-2) по традиции организованы вокруг одной конкретной темы, которой посвящено большинство статей. Для шестого номера за 2013 год редакция выбрала относительно узкую тему – «Российское общество: доходы и потребление»; этим, вероятно, объясняется и относительно небольшое число вошедших в рубрику статей. Их всего четыре, причем лишь три непосредственно посвящены проблематике доходов и потребления. Открывающая тему работа Лилии Овчаровой, Алины Пишняк, Дарьи Поповой и Елены Шепелевой «От стандарта выживания к ответственному выбору» содержит массу количественных данных, которые, вне всякого сомнения, вызовут живой интерес читателя. Немного сложнее получается с обобщениями: в тексте утверждается, что по структуре доходов российское общество уже приблизилось к постиндустриальной модели, однако пока рост благосостояния не транслируется в новый образ жизни, даже в случае среднего класса. Авторы объясняют это «высоким неравенством в распределении доходов и неэффективностью лифтов восходящей доходной мобильности» (с. 32). Весьма вероятно, что эти выводы опираются на более детальные исследования, однако сам по себе текст статьи не слишком убедительно свидетельствует в пользу наличия подобных причинно-следственных связей. Впрочем, может быть, для понимания логики рассуждений нужно быть чуть больше «в теме», чем автор данного обзора.

Ответы на некоторые из появившихся у нас вопросов можно отыскать в работе Марины Красильниковой «Современный российский потребитель», предметом анализа в которой стали представления большинства россиян о «нормальной» и «богатой» жизни. Автор, в частности, указывает, что среди городского среднего класса постепенно становится принятым инвестировать в человеческий капитал – в особенности в здоровый образ жизни и качественное образование. При этом, однако, как в этой группе, так и среди большинства россиян принято считать, что эти инвестиции не зависят от доходов. Иными словами, рядовые потребители объясняют нежелание платить за образование или фитнес не отсутствием средств, а тем, что это им попросту «не нужно». Их более состоятельные сограждане в свою очередь считают, что здоровый образ жизни – это естественная потребность человека, которую он может удовлетворять вне зависимости от доходов. Еще один важный вывод работы состоит в том, что среди наиболее обеспеченных массовых групп россиян понятие «нормальной жизни» определено наименее четко, поскольку здесь складываются разные модели потребления, соответствующие более индивидуалистическому подходу к жизни в целом.

Наталья Зубаревич, признанный специалист по региональным проблемам России, исследует тему неравенства доходов в пространственном измерении. Как и следовало ожидать, в статье отмечается продолжающийся рост разрыва в доходах между Москвой и Петербургом, с одной стороны, и всей остальной Россией, включая крупные города, с другой. Неизбежным результатом становится все возрастающая массовая трудовая миграция из провинции в столицы. Государство пытается смягчить региональное неравенство путем перераспределения ресурсной ренты, однако эти меры не могут быть реализованы в полной мере из-за создаваемой ими непосильной нагрузки на бюджеты, особенно региональные. Альтернативой может быть только децентрализация с передачей полномочий и ресурсов на места, на уровень субъектов федерации и муниципалитетов.

Работа Бориса Грозовского «Разрушение малого бизнеса» рисует неутешительную картину: число малых и средних предприятий остается низким, готовность россиян заниматься предпринимательской деятельностью снижается. Меры государственной поддержки малого бизнеса неэффективны; для них характерны типичные для российской бюрократической системы недостатки: значительная доля средств тратится на инфраструктурные проекты, целые категории предприятий выпадают из сферы поддержки, но при этом с прошлого года под закон о малом и среднем предпринимательстве подвели дочерние предприятия госструктур. Именно они получают поддержку безоговорочно, причем этот эффект еще усиливается за счет келейности в принятии решений. Параллельно с этим власти, особенно региональные, регулярно проводят кампании, резко ухудшающие условия ведения малого бизнеса: тут и снос ларьков, и повсеместное введение кассовых аппаратов, и, конечно, повышение арендной платы.

Тема сдвоенного номера за 2014 год – «Национализм в России: общественные настроения и государственная политика». Начиная обсуждение, Борис Дубин приводит данные социологических исследований мнения россиян о национализме, а также их отношения к представителям других этнических групп. Уже отмеченная нами тенденция интерпретировать российскую действительность в терминах «дефекта и патологии», характерная для школы «Левада-центра», заметна и в этой работе (см. с. 13). По мнению автора, истоки отечественной ксенофобии лежат в нехватке оформленных представлений об универсальном, глобальном, всеобщем и преобладании партикуляристских ориентаций. Отчасти в этом виноваты социальные проблемы, отчасти же – власть, апеллирующая к сконструированному ею же «большинству». Как полагает Дубин, этот «национализм большинства» носит скорее державный, чем этнический характер, и едва ли на массовом уровне имеет шанс перерасти в более оформленную идеологию.

Эмиль Паин несколько иначе смотрит на соотношение проблем национализма, ксенофобии и политической апатии масс перед лицом авторитарного государства. В его интерпретации национализм подрывает систему в целом, способствуя мобилизации протеста. Этнический национализм он признает разрушительным, однако надеется на возможность его перерастания в национализм гражданский и антиимперский, по примеру стран Восточной Европы конца 1980-х – начала 1990-х годов. Тот факт, что большинство русских националистов выступили против украинской революции и поддержали аннексию Крыма, по утверждению Паина, свидетельствует скорее об идеологической незрелости, чем о принципиальной несовместимости ксенофобского национализма с антиимперской борьбой.

На наш взгляд, именно параллель с Восточной Европой наиболее проблематична в рассуждениях автора: во-первых, в ряде стран региона освободительный национализм позднее приобрел вполне имперские формы (наиболее яркий пример здесь – Венгрия). Во-вторых, у российского национализма нет возможности указать на очевидный и недвусмысленный факт внешнего угнетения: тезис о том, что российское государство колонизировало собственный народ, популярен лишь в узких кругах либеральной интеллигенции и едва ли может служить основой для массовой протестной мобилизации под антиимперскими лозунгами. А значит, и пойти по пути Восточной Европы Россия никак не сможет.

А вот Марлен Ларюэль и вовсе отвергает деление националистических течений на этнонационалистические и имперские, равно как и любую другую классификацию, основанную только на идеологии. Она полагает, что адекватно описать все их многообразие можно лишь при учете социологических критериев, то есть информации об организации того или иного движения, о его политических союзниках и противниках. В своем обзоре научной литературы на тему русского национализма Ларюэль отмечает несколько особенностей, характерных для этого научного поля: заметную политизированность и идеологизированность (о национализме редко пишут нейтрально), тенденцию рассматривать внутриполитические процессы через призму внешней политики, а также вытекающую из нее черно-белую картину, в которой прозападные демократы противопоставляются национал-патриотам; наконец, отношение к России как к исключительному случаю, игнорирование параллелей, существующих между российскими и западными националистическими движениями.

Обращаясь затем к вопросу о перспективах, Ларюэль предлагает обратить особое внимание на четыре аспекта трансформации российского общества, актуальных для изучения национализма. «Миграционная революция» изменила традиционные представления о различиях, унаследованные от советской эпохи; существенно изменились пространственные ориентиры: не только Центральная Азия и Южный Кавказ, но и российские регионы Северного Кавказа сегодня воспринимаются отстраненно, да и между другими субъектами федерации появились существенные различия; национальная идентичность по отношению к Европе и Западу формулируется иначе, чем еще десять лет назад; гласные и негласные договоренности между государством и обществом также претерпевают трансформацию.

Александр Верховский в статье «Этнополитика федеральной власти и активизация русского национализма» отмечает, что вплоть до 2013 года политика центральных властей в национальном вопросе была достаточно последовательной. Проводилась линия на создание гражданской нации и пресечение экстремальных проявлений ксенофобии, хотя на практике это часто сводилось к протокольным мероприятиям и перераспределению средств. Прошлый год, однако, ознаменовался новой тенденцией: антииммигрантская риторика неожиданно появилась на самом высоком уровне, а затем последовали массовые депортации. Верховский предпочитает подождать с далеко идущими выводами, но предупреждает, что этот поворот может иметь долгосрочный характер и серьезные последствия.

В работе Сергея Абашина «Движения из Центральной Азии в Россию: в модели нового мироустройства» нам показались особенно интересными рассуждения автора о постколониальной природе трудовой миграции и о ее скрытом классовом характере. Этнические различия в данном случае маскируют процесс пролетаризации сельского населения центральноазиатских государств, которое в новых условиях оказывается подвержено новым формам эксплуатации. Отношения между центром и периферией также трансформируются, но сохраняют свою колониальную сущность. Другой важный вопрос, связанный с миграцией, – тема этнической преступности – находится в центре внимания в работе Сергея Голунова. Отмечая особенности, характерные для миграции и сопутствующих ей явлений в российском контексте, автор формулирует повестку дня для дальнейших исследований этой проблематики.

Статья Ирины Стародубровской «Трансформация Северного Кавказа: от традиционного общества к современному» вполне могла бы войти в тему номера, поскольку посвящена развенчанию стереотипных представлений о регионе. Впрочем, эти стереотипы разделяют не только националисты, и не они находятся в центре внимания в работе. Автор обращается к более широкой аудитории, доказывая следующее:

«Северный Кавказ – это не застойное, архаичное общество. Это общество на переломе, переживающее драматичный, но совершенно не уникальный период разложения традиционной системы отношений и институтов. Экономика данного региона не является депрессивной и неспособной к росту. […] Полиэтничностьне является основной причиной конфликтов на Северном Кавказе. Но в борьбе между разными группами интересов за ресурсы и статусы активно используются этнический фактор и этническая мобилизация. Нетрадиционный ислам выражает не стремление архаичных, отсталых социумов к возврату в Средневековье. Скорее это ответ на те вызовы, с которыми сталкивается молодежь региона в условиях разложения традиционного общества» (с. 104).

Еще два «нетематических» материала номера посвящены эволюции политической системы России. Статья Владимира Гельмана о перспективах российской оппозиции выглядит несколько оптимистичной на фоне последних событий, в ходе которых массовая поддержка режима достигла небывалого уровня, а экономика получила очередную серию ударов ниже пояса. Описываемый автором сценарий, в котором оппозиция добивается успехов на местных выборах 2014-го и 2015 годов, вынуждая власть пойти на либерализацию режима в преддверии федеральных выборов 2016-го и 2018-го, на данный момент выглядит почти фантастическим. Одновременно, пожалуй, резко повысилась вероятность авторитарного коллапса, который, как справедливо отмечает Гельман, далеко не всегда играет на руку сторонникам демократии. Екатерина Шульман в работе «Суррогаты парламентаризма» критически оценивает попытки режима создать разнообразные институты общественного обсуждения, публичных консультаций, открытого правительства и прочих подпорок, которые в принципе не способны ничего изменить в отсутствие полноценного парламента.

В шестом выпуске за пределами «Темы номера» размещены сразу три статьи, которые объединяет общая географическая рамка (постсоветское пространство). Томас де Ваал оценивает проблемы, с которыми придется столкнуться руководству Азербайджана после президентских выборов октября 2013 года. Джулия Джордж подводит итоги первого года пребывания у власти коалиции «Грузинская мечта» и характеризует перспективы эволюции грузинской политической системы после избрания – также в октябре – нового президента Георгия Маргвелашвили. Работа Екатерины Степановой «Россия, США и противодействие наркотрафику из Афганистана» тоже отталкивается от важного временного рубежа, но пока еще находящегося в будущем: в 2014 году большая часть войск НАТО будет выведена из Афганистана, что неизбежно повлияет на положение дел в сфере борьбы с незаконным оборотом наркотиков.

К несчастью, «Pro et Contra» в его нынешнем формате, по-видимому, прекращает свое существование. Журнал решено перевести на электронную платформу, кто его будет готовить неясно, а последний «бумажный» выпуск ожидается к концу лета. Далее же журнал «Pro et Contra», каким мы его знаем, выходить перестанет, а перспективы нового издания более чем туманны. Закрывается не просто успешное, а единственное в своем роде русскоязычное научное издание, и это, безусловно, веха в интеллектуальной истории России. Русскоязычная научная периодика, конечно, не умрет, но, похоже, что и писать, и публиковаться, и читать мы будем уже несколько по-другому. Украинский кризис, с которого мы начали этот обзор, уже повлиял не только на тематику, но и на стилистику научного творчества. Думается, увы, что это только начало.