как исследовательская проблема[1]

 

Специальная экспертиза в делах по возбуждению ненависти и вражды и проблема умысла

Российское законодательство содержит ряд особых положений, которые направлены на ограничение свободы слова для тех, кто хотел бы использовать ее для распространения агрессии или призывов к насильственному свержению государственного строя. Так, статья 282 Уголовного кодекса в современной редакции – «Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства» – в основной своей части содержит санкции за ненасильственные преступления, то есть собственно за тексты или иные высказывания, которые направлены:

«…На возбуждение ненависти либо вражды, а также на унижение достоинства человека либо группы лиц по признакам пола, расы, национальности, языка, происхождения, отношения к религии, а равно принадлежности к какой-либо социальной группе, совершенные публично или с использованием средств массовой информации».

Наиболее важным в деле установления факта наличия или отсутствия экстремизма в тексте или изображении, которое попадает в список экстремистских материалов, является экспертное заключение, которое подготавливает соответствующий специалист.

Еще в 1999 году появились рекомендации Генеральной прокуратуры, в которых не только оговаривался порядок проведения «судебной социально-психологической экспертизы», но и предлагался список примерных вопросов, на которые должен ответить эксперт. Среди этих вопросов, в частности, был такой:

«Содержится ли в данном материале информация, побуждающая к действиям против какой-либо нации, расы, религии (какой именно) или отдельных лиц как ее представителей?

Использованы ли в данном материале специальные языковые или иные средства (какие именно) для целенаправленной передачи оскорбительных характеристик, отрицательных эмоциональных оценок, негативных установок и побуждений к действиям против какой-либо нации, расы, религии или отдельных лиц как ее представителей?»[2]

Собственно, сама формулировка вопросов показывает, что Генеральная прокуратура и авторы этих рекомендаций[3], очевидно, опираются на идею разделения объективной и субъективной стороны преступления, предусмотренного статьей 282 УК РФ. Другими словами, объективную сторону – что сказано – должны устанавливать лингвисты и другие представители гуманитарного знания, а вот субъективную сторону должны определять психологи. Не случайно в большинстве комментариев к этой статье указывается, что

«…Субъективная сторона преступления характеризуется прямым умыслом. Лицо осознает, что совершает указанные в диспозиции комментируемой статьи действия, и желает этого. Признаком субъективной стороны является также цель – возбудить национальную, расовую или религиозную вражду либо унизить национальное достоинство или пропагандировать мнение об исключительности, превосходстве или неполноценности граждан по признаку их отношения к религии, национальной или расовой принадлежности»[4].

Удивительно, но «умысел», который постоянно фигурировал в дебатах, связанных с этой статьей в 1990-е годы, во второй половине 2000-х практически исчез, и суды, несмотря на сохраняющиеся в комментариях указания на «умысел», практически перестали обращать внимание на это обстоятельство. Тем не менее институт экспертизы, предполагающей совместную работу лингвиста и психолога, по сути отвечающих за совокупность объективной и субъективной сторон преступления, остался. В большей части случаев следствие продолжает назначать психолого-лингвистическую или лингво-психологическую экспертизу, но исходит, очевидно, уже не из необходимости выявления прямого умысла (предполагая, видимо, что умысел уже реализован в действии – в данном случае в факте высказывания), а скорее с целью определить с точки зрения психологии те чувства, которые «возбуждаются» в результате какого-либо высказывания или текста.

Постановление пленума Верховного суда РФ, которое обобщило практику по делам, связанным с преступлениями экстремистской направленности, пожалуй, не внесло полной ясности в проблему умысла. С точки зрения судей Верховного суда,

«…преступление, предусмотренное статьей 282 УК РФ, совершается только с прямым умыслом и с целью возбудить ненависть либо вражду, а также унизить достоинство человека либо группы лиц по признакам пола, расы, национальности, языка, происхождения, отношения к религии, принадлежности к какой-либо социальной группе»[5].

Пленум, к сожалению, только обозначил проблему опознавания «прямого умысла» в тексте, по сути не раскрыв, как же именно устанавливать факт наличия или отсутствия прямого умысла на возбуждение ненависти или вражды. Осталось неясным, любой ли текст, содержащий элементы вражды и ненависти, по умолчанию, создан с таким умыслом, и тогда этот умысел заключается, собственно, в факте написания или произнесения текста, или требуется отдельная процедура, задачей которой будет выяснения вопроса о наличии или отсутствии умысла в существующем тексте.

Между тем, представляется, что с лингвистической точки зрения юридическая категория «умысла» соответствует смысловой направленности текста, которая определяется прежде всего лингвистической прагматикой. Другими словами, смысл, не тождественный значению, возникает в ходе речевого акта и включает в себя контекст произнесения как важный смыслообразующий элемент. С точки зрения теории речевых актов Джона Сёрля, умысел можно соотнести с иллокутивной целью высказывания, которая определяется прежде всего прагматическим контекстом[6].

Таким образом, перед экспертом стоит задача определения смысловой направленности текста, что и приводит к тому, что основными экспертами становятся именно лингвисты, которые за прошедшие 12 лет со времени принятия закона «О противодействии экстремистской деятельности» провели тысячи экспертиз, в том числе и по статье 282 УК РФ. Тем не менее, как представляется, именно прагматический аспект оказался наименее разработан в представленных методиках, что существенно влияет на результаты экспертиз в случаях, когда речь идет о текстах особой прагматики.

 

Прагматика текста в методиках исследования текстов на предмет наличия «признаков экстремизма»

Как уже указывалось, с точки зрения лингвистического анализа юридическая категория «умысел» в отношении языка вражды, определяемая как намерение автора высказывания разжечь ненависть в отношении той или иной группы, напрямую совпадает с иллокутивной целью высказывания, определяемой прагматикой. В связи с этим представляется важным вкратце рассмотреть существующие методики исследования текстов на предмет выявления языка вражды и обратить внимание на то, учитывается ли в данных методиках контекст, а также возможная полисемия того или иного высказывания или текста в целом.

Исследования языка вражды уже были предметом рассмотрения в других моих работах[7]. По результатам исследований был сделан вывод о том, что далеко не все методики были созданы для того, чтобы применять их в юридическом поле. Так, методика московских ученых и правозащитников была изначально создана для проведения мониторинга языка вражды и не претендовала на объективность[8]. Кроме того, экспертам при использовании этой методики предлагалось еще и «исходить из того, насколько им самим было бы неприятно прочитать подобные высказывания» о той группе, к которой они себя причисляют[9].

Условно все существующие методики анализа текстов с целью выявления языка вражды можно разделить на три группы.

В первую группу входят те методики, которые ориентируются на формальный лингво-семантический анализ.

Примером может служить методика Веры Мальковой[10], согласно которой, «этническая» информация делится на «этнопозитивную» и «этнонегативную». Исследовательница предложила «типологию форм проявления этнической информации в прессе», которая должна проиллюстрировать «механизм передачи этничности в массовое сознание»[11]; в нее входили и «сообщения фактов о жизни этносов», и «создание негативных и позитивных стереотипов», и даже «конструирование этнических идей». В дальнейшем подобный подход был развит и конкретизирован в монографии «Не допускается разжигание межнациональной розни»[12].

Похожую классификацию предложила группа авторов из Центра цивилизационных и региональных исследований Института Африки РАН[13], систематизировав информацию по наличию интенций, высказанных в тексте. Длинный список претендовал на всестороннее описание всех возможных ситуаций, однако был далеко не свободен от субъективности даже в причислении того или иного высказывания к определенному типу.

Вторая группа методик создана исследователями, которые используют для характеристики текста определенную типологию слов или выражений, основываясь на определенных критериях формального семантического и стилистического анализа.

Подобный подход был использован учеными, создавшими типологию высказываний для мониторинга языка вражды в российской прессе. Исследовательская группа правозащитных организаций предложила принцип классификации материала, согласно которому уровень интолерантности определяется по наличию дискриминации определенных групп (объекты языка вражды) и по шкале формальной выраженности дискриминационных лозунгов и призывов[14].

К этой же группе относится метод Игоря Понкина, который в своем учебном пособии по экстремизму в качестве примеров экстремистского текста приводит слово «пескотрах» (sandfucker) из мультипликационного сериала «Южный парк» или священные кришнаитские тексты[15]. По сути Понкин придерживается принципа, согласно которому любое сообщение «негатива», использование «негативных лексем» в отношении той или иной группы является признаком экстремизма[16].

Авторы, подготовившие уже упомянутые методические рекомендации Генеральной прокуратуры РФ, в середине 2000-х годов опубликовали новое обоснование разработанного ими подхода, который обозначается как психолого-правовой[17]. В рамках данного подхода текст рассматривается как частный случай межгруппового общения. В связи с этим авторами задействованы те базовые конструкты, которые используются для характеристики межгруппового общения в рамках социально-психологической теории. Таких конструктов три: информационно-коммуникативный, перцептивный и интерактивный[18]. Исследователи выстраивают соответствующие этим базовым концептам группы. Так, информационно-коммуникативному конструкту соответствует группа «ложной идентификации», перцептивному – «ложной атрибуции», а интерактивной – «мнимой обороны»[19]. Наиболее проблематичным здесь оказывается именно принцип «ложности» и «истинности», поскольку он предполагает абсолютное знание относительно истинности или ложности того или иного утверждения. Критерий истинности и ложности тем более проблематичен для текстов особой прагматики, в частности, для пародии или троллинга.

Наконец, в третью группу входят методики, которые основываются на интердисциплинарных методах анализа. Единицей анализа здесь, как правило, становится текст в целом, с учетом того, как конструируется образ «врага», какого рода действия ему приписываются и какого рода действия предполагаются в отношении этого конструируемого «другого».

Работа по исследованию языка вражды в Интернете[20], начатая в Европейском университете в Санкт-Петербурге, была завершена созданием Индекса интолерантности прессы. При разработке этого индекса (Эдуард Понарин, Дмитрий Дубровский, Лариса Шпаковская, Анна Толкачева) было принято решение концентрироваться исключительно на признаках, характеризующих интолерантность в текстах[21]. Речь идет о признаках, которые можно выделить на основании формального анализа, не прибегая к классификации высказываний по их смыслу. Признаки эти выглядят так:

– поляризованная репрезентативность, то есть жесткое и отчетливое деление в тексте на «своих», совпадающих с нормой, обладающих положительными признаками, и «чужих», анормальных, обладающих исключительно отрицательными качествами;

– наличие побудительных конструкций в отношении определенным образом описанной группы.

Весьма похожим образом выглядит методика Анатолия Баранова, который в 2007 году опубликовал монографию, посвященную лингвистической экспертизе[22]. Им была предложена общая схема анализа текста, которая, по его мнению, подходит как для ситуаций, когда необходимо выявить признаки экстремизма, так и, например, в делах, связанных с диффамацией. Сутью предложенного Барановым метода является идентификация и анализ инструментов «вербальной манипуляции» в тексте, в которых основную роль играют призывы. При этом в типологии призывов, предложенной автором, особую функцию выполняют призывы оценочно-мотивированные. Такого рода призывы могут быть сконструированы, согласно Баранову, следующим образом:

– приписывание негативной или позитивной оценки группам людей на основании их принадлежности к определенной этнической, национальной или религиозной группе;

– противопоставление одной группы другой[23];

– предицирование определенных действий по отношению к группе, обозначенной позитивно или негативно;

– дополнительные мотивировки данных действий.

Нетрудно заметить, что общая последовательность анализа напрямую повторяет схему, предложенную группой авторов из Европейского университета в Санкт-Петербурге.

Продолжая ту же исследовательскую традицию, Елена Кольцова и Екатерина Таратута предложили свою последовательность формального анализа текста[24]. При этом авторы замечали, что проведение мониторинга по представленной методике требует не только специальной подготовки, но и специалистов особого профиля[25], что делает затруднительным широкое использование этого инструментария.

Отдельным направлением в изучении и анализе языка вражды стала школа социогуманитарной экспертизы Николая Гиренко, трагическая гибель которого в 2004 году приостановила развитие этого подхода[26]. В рамках небольшой брошюры Гиренко высказал мысль, что анализировать надо не столько формальную сторону вопроса, план выражения определенного текста (то есть, собственно, то, чем занимается лингвистика), а план его содержания, то есть некоторую мировоззренческую модель, выделение которой и является сутью анализа:

«Собственно смысловая направленность [текста] будет заключаться в первую очередь в пропаганде этой модели»[27].

Основным в определении социальной опасности такого рода действий предлагалось считать смысловую направленность текстов.

Последователь Анатолия Баранова Михаил Горбаневский и его школа уже во второй половине 2000-х годов организовали Гильдию лингвистов-экспертов по документационным и судебным спорам (ГЛЭДИС), которая часто по заказу правоохранительных органов проводит экспертизы по делам, связанным с разжиганием розни. Оригинальным подходом стал отказ от специальных методик анализа. Гильдия придерживается позиции, что для адекватного анализа текста никакого специального знания или методики не требуется, нужна лишь профессиональная квалификация лингвиста, достаточная для распознания «экстремизма в тексте». Вкратце этот подход был описан в рекомендациях для экспертов и судей, которые сталкиваются с делами «экстремистской направленности». В этих рекомендациях предлагается использовать лексический и семантический анализ для установления наличия в тексте лексем и предложений, которые связаны со словарными значениями, отсылающими к любой экстремистской деятельности, и их вариациям, а также семантико-стилистический и лингво-стилистический анализ, необходимый для того, чтобы выявить оценочные суждения, обнаружить экстремистские лексемы и определить модальность текста и содержащихся в нем оценок (позитивных или негативных)[28]. По существу такая методика стала примером инкорпорирования достаточно размытых определений экстремизма, данных в федеральном законе № 114, в лингвистическую методику, что, на наш взгляд, не могло не привести к высокой доле неопределенности в интерпретации материалов участниками гильдии.

Показательным развитием идеи обязательного участия психологов стала методика, подготовленная сотрудниками Российского федерального центра судебной экспертизы при Минюсте России[29], в которой обосновывается необходимость привлечения психологов для выявления «экстремистской направленности» текстов.

Одной из последних методик, опубликованных и предложенных для работы с материалами предположительно «экстремистской направленности», стала работа Сергея Кузнецова и Сергея Оленникова[30], новизна которой, по мнению авторов, состоит в том, что в ней выделена и учтена главная специфика экстремистских дел – пропагандистская или агитационная направленность противоправных действий.

В данной методике предлагается ряд новых терминов, среди которых – понятие конфликтогенного текста (текст, обозначенный таким образом, выводится из-под обвинения в экстремизме). Тем не менее авторы уверены, что методика направлена на понимание особенностей нормативных требований закона, которые в абстрактной правовой форме запрещают высказывания с определенными понятийно-риторическими признаками воздействия на аудиторию[31].

Здесь, как и в методике ГЛЭДИС, наиболее серьезной методологической проблемой является тот факт, что лингвистический метод анализа инкорпорирует в себя юридические определения, которые не только не являются достаточно очевидными, но и допускают самый широкий спектр интерпретаций, что препятствует другому важному требованию, предъявляемому к экспертизам: требованию верификации материалов.

Правда, в отличие от методики ГЛЭДИС, авторы последнего подхода действительно серьезно рефлексируют по поводу того, как можно не допускать юридических дефиниций в своей работе. Тем не менее наиболее спорным в самой конструкции методики является тот факт, что авторы, формулируя свой исследовательский метод, отталкиваются от юридических определений экстремизма и экстремистских действий, которые, как уже многократно было отмечено многими исследователями, достаточно широки и границы которых постоянно раздвигаются. Таким образом, методологическим изъяном, по моему мнению, является именно включение в исследуемую методику такого рода юридических определений как базовых. В связи с этим применение этой методики зачастую будет не сужать чересчур широкое поле текстов, определяемых как экстремистские, а скорее легитимировать его расширение.

Даже беглый и заведомо неполный обзор существующих методик позволяет сделать вывод, что большинство из них не ориентированы на выявление текстов особой прагматики, – другими словами, при всем разнообразии существующих подходов они не позволяют выявить наличие иронии, пародии, троллинга, то есть ситуаций, при которых смысл текста не может быть понят в рамках формального лингвистического анализа, заключающегося, как показано выше, в различных способах интерпретации собственно текста, и полным исключением из рассмотрения прагматического контекста.

Реальные примеры применения такого рода методик к одному тексту – например, уникальный случай карельского блогера и гражданского активиста Максима Ефимова[32] – позволяет сделать вывод, что практическая проверка имеющихся методик на материале одного текста (фактически нескольких предложений), показывает их недостаточную адекватность. В частности, прямое противоречие в выводах экспертов, которые формально опираются на одну и ту же методику ГЛЭДИС, доказывает, что такая методика не может быть признана допустимой хотя бы потому, что она не верифицируется: эксперты, применившие ее к одному и тому же тексту, пришли к разным выводам. Кроме того, возникает устойчивое подозрение, что вообще применение методик к текстам, однозначно прочитываемым аудиторией, скорее является способом формальной сциентизации мнения самих экспертов, чем объективным исследованием с заранее неясным результатом. Показательно при этом, что речь идет о текстах специфической прагматики – полемических, политических, то есть таких, которые вообще обладают особым стилем, призванным эмоционально мобилизовывать аудиторию. Еще хуже, как представляется, дело обстоит с теми текстами, которые имеют прагматику прямой провокации: троллинга или пародии. Между тем, традиция отечественной филологии имеет методы опознавания и описания текстов такой направленности. В связи с этим интересно обратиться к примерам из правоприменительной практики и сравнить результаты такого применения, характерные для существующих методик.

 

Пародия

Исследования пародии стали классикой в российской филологии благодаря работам Юрия Тынянова[33]. С точки зрения интерпретации текста наиболее важным является вывод о том, что пародия – это не только комическая имитация, но, что важнее, имитация, направленная на воспроизведение пародируемого стиля и языка. При этом Тынянов понимает такую направленность как отсылку не только к тому или иному конкретному произведению, но к ряду произведений, причем «объединяющим признаком может быть – жанр, автор, даже то или иное литературное направление»[34].

Примером ложного (или «наивного») прочтения органами, ответственными за борьбу с экстремизмом, может служить случай в Воронеже, когда Молодежное правозащитное движение придумало не слишком удачный текст, названный «Манифест за тоталитаризм и несвободу»[35]. Это была попытка артикуляции антиутопии, в которой описывается, как «вся молодежь должна стройными рядами пойти в ГУЛАГ» и там «строить светлое будущее кирками» и «убивать всех недругов». Формальный анализ текста[36] позволил местному отделу «Э» возбудить уголовное дело и даже изъять принтер, на котором предположительно «печатались экстремистские материалы»[37]. Нетрудно убедиться, что формальные методики не содержат указаний на возможное «нецелевое» использование проанализированных текстов. По сути текст выглядит как призыв «юных тоталитаристов» к завоеванию всего мира под светом идей «Гитлера-Сталина». Основными приемами данной пародии были, конечно, использование советско-тоталитарного стиля, а также прямые отсылки к неонацистской символике и мифам. В заключение авторы пародии высказывают желание:

«Мы готовы следовать за тобой в ГУЛАГ, на Колыму – куда нам только не укажешь, мы готовы расстрелять и уморить голодом полстраны, и да наступит рай на земле под мудрым руководством твоим…»

При этом очевидными триггерами, помогающими опознать пародию, являются приемы разговорного текста, вклинивающиеся в «Манифест»: «Мы знаем, кто наши враги, – у нас даже есть поименный список».

Очевидно, что перечисленные выше методики исследования текста будут исходить из формальных лексических значений слов, использованных в «Манифесте», в результате чего легко находится и «образ врага», и призывы к насилию («расстрелять и уморить голодом»), и разжигание расовой розни («Наша могучая нация, наша единственно правильная раса должны властвовать во всем мире»). Несмотря на то, что дело возбуждено в результате не было, сам факт серьезного юридического прочтения очевидно пародийного текста вызывает, в том числе, и вопросы относительно того, насколько вообще возможны формальные подходы к анализу текстов, чья прагматика напрямую обусловлена контекстом, которые являются особой формой иронии – в частности, троллингом.

 

Проблема троллинга, или Как опознать провокацию?

Впервые данное явление было зафиксировано в конференциях Usenet (сети, которая предшествовала Интернету) и описано Джудит Донат[38], которая использовала собственный термин пользователей для обозначения поведения людей, сознательно провоцировавших оппонентов. Для виртуального мира, указывает Донат, характерна прежде всего всякого рода игра с идентичностью, поскольку для увеличения степени доверия к пользователям той или иной группы необходимо идентифицироваться с ними. Для этого многие «тролли» попросту используют выдуманные идентичности, произвольно указывая свой пол, возраст, профессию и так далее. Особенностью троллинга является то, что обман происходит исключительно с одной стороны; «тролли» пытаются выступать от имени той культурной, социальной, религиозной группы, которую стремятся представлять. Троллинг отражается на деятельности социальных сетей следующим образом: во-первых, «тролли» разрушают дискуссию, предлагая плохие советы, разрушая кредит доверия к советам или уровню обсуждения в группе. Одновременно само существование троллинга ставит под угрозу репутацию честных пользователей, поскольку «тролли» часто обвиняют в троллинге своих оппонентов.

Еще одной важной особенностью троллинга является постоянная игра с пользователями, постоянное изменение позиций в споре, иногда использование множественных псевдонимов (никнеймов). В российском сегменте Интернета описан также специфически русский троллинг, который называется «кащенитство» (см. фидо-конференцию su.kashenko.local), названный так в честь психиатрической больницы имени Кащенко в Москве. Особенностьюкащенитства является попытка перевода обсуждения в фарс, а также тонкая игра на фобиях различного рода, например, антисемитизме, гомофобии и прочих[39]. Роман Внебрачных называет троллинг формой социальной агрессии, обращая внимание на его специфику: он анонимен по природе и, таким образом, позволяет пользователям чувствовать себя совершенно безнаказанными[40]. Согласно типологии самого автора, «тролли» разделяются на ряд категорий, среди которых для целей настоящего исследования наиболее интересны «тролли-провокаторы», чьей целью является возбуждение конфликта внутри сообщества, с одной стороны, а с другой, – подрыв доверия к тому сообществу, которые они гипотетически представляют. Обращает на себя внимание именно целеполагание «тролля»: он не высказывает собственных мыслей, его задача – сконструировать определенное высказывание, которое с высокой долей вероятности достигнет поставленной «троллем» цели. Это – привлечение внимания и организация так называемого холивара (holy war –англ. священная война), то есть серьезного сетевого конфликта с привлечением большого количества участников, или флейма (flame – англ. пламя), ссоры на данном ресурсе или в комментариях к данному посту. Для этого «тролли» зачастую используют прием «противного от противного»: вкладывают в уста предполагаемых членов одного сообщества, от имени которого они выступают, очевидно скандальные или вызывающие резкое неприятие других членов того или иного сообщества высказывания. Тем самым достигается нужный «троллю» эффект; однако выявление цели его высказывания, таким образом, должно происходить не из формального анализа сказанного, а при учете общей логики его действий, направленных на провоцирование определенной сетевой группы к определенным действиям. Например, если группа состоит из последователей определенной религии, «тролль» может высказывать соображения, провоцирующие пользователей группы, или, напротив, упрекать всех членов группы в неправильном следовании религиозным положениям. Конечным результатом деятельности «троллей», по мнению исследователей, могут быть:

– анонимный поиск внимания: «тролль» стремится доминировать в дискуссии, вызывая гнев;

– развлечение: сетевых «троллей» забавляет идея, что человека задевают утверждения совершенно незнакомых людей;

– гнев: использование троллинга с целью выразить враждебность группе или некой точке зрения;

– трата времени пользователей – одна из самых привлекательных целей троллинга;

– проверка работы системы: например, чтобы увидеть, как отреагируют на явное нарушение те, кто следит за порядком.

– самоутверждение[41].

Таким образом, среди мотивов деятельности «троллей» нет собственно мотивов политической или идеологической направленности; их особенность – идеологическая и стилистическая всеядность, готовность менять позиции и роли исключительно для достижения вышеуказанных целей. Единственным возможным исключением являются время от времени происходящие взаимные троллинги, например, фашистских и антифашистских ресурсов.

При формальном лингвистическом анализе ирония в принципе не учитывается. Такой анализ вообще не рассматривает контекста целеполагания, который мог бы установить прагматическую рамку пародии или иронии. Формальный лингвистический анализ высказываний «тролля» будет заведомо неверным, однако в правоприменительной практике уже появились случаи, когда «тролли» становятся объектом преследования как экстремисты.

Некая нацистская группа в Санкт-Петербурге, помимо обычных нападений на «расово неполноценных», пыталась организовать «народное восстание», «белую войну», распространяя листовки, в которых использовалась «арабская письменность» и содержались призывы «Смерть руским [так! – Д.Д.] свиньям!» и «Наш путь – Джихад» c указанием ссылки на сайт, отражающий точку зрения чеченских сепаратистов. Кроме того, в верхнем левом углу листовки были помещены исламские символы – полумесяц со звездой[42]. Эти листовки были распечатаны большим тиражом, и после их обнаружения было возбуждено дело по статье 282 УК. Проблема, однако же, в том, что такого рода тексты очевидным образом являются вариантом троллинга, поскольку их мотивация – не возбуждение вражды в отношении группы «русские», которые фигурируют в данных листовках как объект ненависти, а напротив, возбуждение ненависти в отношении тех, кто, с точки зрения провокаторов, разделяет такого рода убеждения, – то есть в данном случае мусульман. В другом случае аналогичные листовки содержали призывы «Режь русских свиней»[43], которые должны были, по мысли авторов, объединить русских в их борьбе с врагами, от имени которых высказывались провокаторы.

Иным примером очевидного троллинга стало изображение левозакрученной[44]свастики на здании одного еврейского учреждения в Санкт-Петербурге. Детальное разбирательство показало, что они были нанесены представителями охранной фирмы, обиженной отказом этого учреждения от ее услуг[45]. Очевидно, что в данном случае незадачливые охранники симулировали активность наци-скинхедов для достижения совершенно иных целей – возобновления контракта на своих условиях.

Еще один случай очевидного троллинга стал недавно предметом рассмотрения в суде[46] Северодвинска. Тексты, признанные экстремистскими, были размещены на ресурсе «Петушок, как он есть», который сопровождается комментарием «Петушки и курицы – весьма предсказуемый вид людей, которых мы встречаем в повседневной жизни». На Интернет-странице было размещено большое количество так называемых меметиков – демотиваторов, в которых образ петуха совмещен с различного рода высказываниями.

Если обращать внимание исключительно на формальную сторону, то действительно можно утверждать, что представленные там тексты являются прямыми призывами к экстремистской деятельности, поскольку высказывания «Смерть хачам! Смерть нерусям! Смерть жидам!» не требуют особых лингвистических познаний для их истолкования. Можно сказать, что категории «насилие», «угроза», равно как и негативное конструирование «другого», в текстах формально присутствуют. Однако при интерпретации текста, которая сопровождается изображением, необходимо учитывать ряд моментов, которых формально-лингвистический анализ учесть не в состоянии. Следует обратить внимание на два важных обстоятельства.

Первое. Этимология слова «петух» связана с глаголом «петь». Однако на арго термин «петух» означает «опущенный». В связи с этим изображение вместе с текстом нужно интерпретировать как троллинг, в котором высказывания, относящиеся к дискурсу ненависти (например, расистов или неонацистов) произносит персонаж, интерпретируемый носителями этого же дискурса как «опущенный». Игра «тролля» заключается в том, что то, что внешне воспринимается как обычный «нацистский» Интернет-мем, при более внимательном рассмотрении становится троллингом, поскольку сам смысл высказывания дезавуируется персонажем, от имени которого оно приведено.

Второе обстоятельство также связано с природой троллинга. Как уже указывалось выше, «тролль» постоянно играет со всеми идентичностями, включая политические, гендерные, социальные и так далее. В связи с этим показательно сосуществование в одной группе лозунгов «Смерть жидам! Смерть хачам! Смерть нерусям!» и высказывания «Кавказ – сила!», которое, как правило, связано с кавказским национализмом. Таким образом, в одной группе присутствуют высказывания, совершенно противоположные по своей направленности и никак не сочетающиеся в рамках одной идеологии, поскольку одни из основных «врагов» русских националистов – это «кавказцы». Таким образом, сочетание приема «противного от противного», в котором «петух» высказывает ксенофобские лозунги, дискредитирует сами эти лозунги, равно как и тех, кто с ними ассоциируется. В то же время факт присутствия идеологически абсолютно противоположных высказываний также дезавуирует их смысл, поскольку троллингу подвергаются как русские националисты, так и националисты с Кавказа. Перед нами пример, в котором ксенофобные и националистические высказывания используются для троллинга групп, придерживающихся ксенофобных взглядов разнообразного типа.

 

Заключение

Вкратце проблему экспертизы текстов с особой прагматикой можно сформулировать следующим образом.

C точки зрения формальных требований права, эксперт должен определять не столько степень опасности текста, сколько его специфические характеристики. Тем не менее большинство методик исходят из того, что эксперты (чаще всего лингвисты) могут производить не столько формальный анализ текста, сколько определять его потенциальную или даже реальную опасность для общества.

Особенно ярко это проявляется в ситуации, когда текст является троллингом, сознательной провокацией или пародией. Тексты такого рода любая методика будет воспринимать с точки зрения того, что именно сказано, а не зачем и почему, и ни одна из используемых сейчас методик не в состоянии уловить иронию, провокацию или троллинг. Следовательно, такая пародия или троллинг будут оценены как агрессивные, возбуждающие вражду и ненависть высказывания, заслуживающие запрета.

Наконец, проблема оценки потенциально опасного содержания заключается, на наш взгляд, в том, что если это содержание возбуждает ненависть и вражду, то это должно быть очевидно обычному носителю русского языка. Другими словами, если основная причина, по которой текст запрещается, – прямой умысел его автора на возбуждение ненависти, то, чтобы признать его общественно опасным, содержание текста, по-видимому, должно быть понятно несколько большему кругу людей, чем сотрудники прокуратуры и эксперты. Напротив, если для обнаружения особой опасности тех или иных текстов требуется специальная экспертиза, – видимо, речь должна идти о такой опасности, которая распространяется на весьма небольшое количество потенциальных адресатов, и потому публичность текстов имеет небольшое значение: их мало кто поймет. Вместе с тем следует более активно применять принцип презумпции невиновности в отношении авторов – если интерпретация их текстов допускает множественное толкование.