Надежда Юрьевна Замятина (р. 1974) − географ, ведущий научный сотрудник географического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова.

Север − подвижный, нестабильный, пульсирующий регион по самой своей природе. Постоянно меняются границы полярных льдов, границы леса и тундры, для многих животных характерны сезонные миграции, а людские поселения часто временны.

Жизнь в суровых условиях Севера − результат тончайшего баланса, и она очень чувствительна к изменению внешних условий. Именно изменения внешних условий обычно служат толчком для начала движения: границы природных зон перемещаются в зависимости от глобальных изменений климата, многие животные мигрируют в зависимости от сезона года, аборигены мигрировали вслед за животными.

Но если само движение вызвано изменением внешних условий, то пути перемещения детерминированы внутренними причинами, специфической структурой северного пространства, в котором одни направления перемещения предпочтительнее, чем другие. Что такое лесотундра? Это не только «не совсем развитый» лес с чахлыми деревьями, но и чересполосица ландшафтов: лес проникает на север по речным долинам и низинам, тундра проникает на юг по водоразделам. В зависимости от колебаний климата лес то внедряется узкими языками дальше на север, то отступает, как армия Наполеона − «по старой смоленской дороге».

В природе Севера мы можем найти аналогии и метафоры для описания ее миграционной ситуации. На протяжении последних десятилетий отдельные районы севера России пережили приливы и отливы населения, во многом связанные не столько с внутренней ситуацией этих районов, сколько с более общими социально-экономическими процессами, происходившими в стране в целом. Ярчайший пример экзогенных причин миграций на Север можно было наблюдать в летние месяцы 2014 года, когда множество мигрантов с востока Украины, охваченного боевыми действиями, оказались на севере России, за тысячи километров от «горячей точки», еще до официального распределения беженцев по регионам[2]. И так же, как рельеф земной поверхности структурирует физико-географические процессы, задает каналы перемещений и связей в арктическом пространстве, социальные процессы, и в частности миграции, тоже подчиняются специфическим силам, структурирующим их разворачивание в пространстве. Мигранты из Донбасса направились в те районы Севера, которые оказались относительно «ближе» к Донбассу в этом структурированном и анаморфированном арктическом пространстве, чем это следовало бы из физического расстояния.

Переходя от метафор к объяснениям, мы можем прибегнуть к понятию proximity (его можно перевести как «близость» или «связность»)[3]. Концепция proximityприменяется в экономической географии, региональной экономике, социологии. Оно близко традиционному пониманию расстояния в классической географии − ноproximity шире и позволяет географии работать с объяснением явлений на современном уровне, в условиях снижения транспортных издержек и развития глобальных сетей. Proximity сходно с расстоянием в том, что и расстояние, иproximity описывают фоновые, «средовые» условия возникновения и поддержания взаимодействий между двумя объектами. Работая с расстоянием, мы утверждаем, что близко расположенные объекты имеют больше шансов быть связанными друг с другом, − на этом основана классическая теория центральных мест. Переходя кproximity, мы учитываем, что взаимодействия между объектами детерминируются не только физическим расстоянием, но их социальными, институциональными и иными сходствами или различиями; применяя понятие расстояния как метафору,proximity означает расстояние в условном социальном, институциональном и других видах пространства. Таким образом, применяя понятие proximity, мы переходим к многомерному пространству, в котором физическое расстояние − лишь одно из возможных измерений.

Обычно о proximity вспоминают в связи с темой снижения транспортных издержек, развития коммуникаций и «смерти расстояния» в целом[4]. Однако на Севереproximity играет особую роль − именно в силу сохранения больших трудностей, связанных с преодолением физического расстояния[5]. Несмотря на распространение воздушного и вездеходного транспорта в условиях низкой плотности населения и низкой же освоенности, Север − особое, анизотропное пространство, где различные участки и направления перемещения не равноценны между собой. В этом смысле северное пространство имеет очень сложный, пересеченный «рельеф», детерминирующий проницаемость пространства: перемещение в одних направлениях (например, вдоль рек) до сих пор дается много легче, чем в других. Помимо инфраструктурной освоенности, огромную роль в трансформации пространства Севера имеют социальная, институциональная, организационная и иные виды proximity − особенно важны они в том, что касается взаимодействия между субъектами на Севере и на дальних расстояниях от него. Строго говоря, если бы не было связности в рамках отдельных видов proximity, Север не был бы так связан с внешним миром, как мы это видим в реальности.

Между тем именно тесная связность с другими районами страны, возможность частого перемещения между Севером и неСевером («материк», или «земля», «большая земля») существенно улучшает качество жизни на Севере. Говоря об условиях жизни, северяне постоянно упоминают (в том числе в нашей серии интервью − см. ниже) о важности связи с «материком» («землей»).

Основных видов связей два. Один из них обеспечивается временной географической proximity к другим районам страны. Второй вид связи может быть охарактеризован как отложенная proximity: это надежда на будущую миграцию «на материк». Настоящая статья посвящена вопросу о том, насколько данные формы географической близости (временная, temporary, и отложенная, deferred) детерминированы социальной и другими внегеографическими формами proximity − в первую очередь социальными сетями^[6].

 

Связность с другими районами страны как часть жизни на Севере

 

Временная географическая близость. Сага о «северном отпуске»

Российское законодательство предусматривает оплату проезда к месту отдыха один раз в два года лицам, работающим в районах Крайнего Севера (за счет работодателя)[7]. Кроме того, длительность отпуска работающих на Севере увеличена по отношению к продолжительности отпуска работающих в других районах страны[8] и нередко составляет около двух месяцев. Данная мера традиционно считалась важным фактором улучшения качества жизни северян[9](хотя ценность и желание проведения отпуска вне Севера варьируется в зависимости от срока проживания там у разных социальных групп[10]). Продолжительный по длительности северный отпуск предоставляет возможность жить «двумя жизнями» одновременно: одна − на Севере, другая − в отпуске.

 

«Лично мое восприятие жизни на севере: все дели как бы на два периода. Сначала ты ждешь отпуск. Ну, чаще всего это летний. Затем ты, проведя этих прекрасных, ну, в лучшем случае, два месяца, по продолжительности сразу. Нет, значит, с разрывом каким-то, вот, этот период. Ты возвращаешься и ждешь нового года. Для меня жизнь на севере − это ожидание двух событий, которые таким образом отсчитывают мой очередной год. Я даже свой год не по дням рождения считаю. Вот как случился отпуск, а затем новый год − все, прожит еще один год»[11].

 

Между Севером и отпуском распределяются временные и материальные ресурсы и даже имущество. Так, уже в 1980-е годы отмечали:

 

«Даже в сложившихся городах − Нижневартовске, Сургуте, Надыме, Норильске, − где на первый взгляд достаточно высока обеспеченность населения индивидуальными легковыми автомобилями, до половины приобретенных автомобилей находится в местах прежнего жительства новоселов и используется только во время отпусков»[12].

 

Общепризнано, что многие северяне экономят на удобстве жизни на Севере ради того, чтобы не иметь ограничений в затратах во время отпуска.

Сегодня ценность северного отпуска, насколько можно судить по нашим интервью и их сопоставлению с другими источниками, определяется, помимо собственно ценности отдыха, своеобразной «обучающей» ролью. Знакомство с жизнью в различных местах страны позволяет собирать опыт для обустройства жизни на Севере: нередко именно из отпуска привозятся бизнес-идеи и стандарты потребления. В результате оказывается, что северяне имеют более широкий контекст восприятия окружающей ситуации, знакомятся с разного рода новинками практически наравне с жителями столиц, нередко значительно опережая в этом периферию средней полосы России[13]. Один из наших информантов заявил прямо:

 

«Чтобы понять Норильск, надо пожить в нем лет пять − и каждый год ездить в отпуск на материк, и сравнивать. Норильск для людей, скажем, от 40 до 50, чем хорош − бытовыми услугами. Золото такое можно купить − такое предлагают только, может быть, в Москве, Петербурге − и Норильске. Такого больше нигде нет − люди же в золоте копаются, могут купить, а больше нигде такое и не купят. Да и по всему: тут такие редкие вещи есть! Вы удивитесь.

Смысл жизни в Норильске какой? В первую очередь − стабильность. Стабильно платят зарплату. Потом, если жить в Норильске, надо сразу начинать строить квартиру на материке. Если в первые 10−15 лет не построишь, потом будет очень тяжело. Потом отпуск тут хороший − в среднем 56 дней. Я вот сравниваю с друзьями на материке: кто что потерял, кто что приобрел. У меня отпуск 60 дней − я и 20 дней в Сочи, и туда съездил, и сюда, и на теплоходе, а они… […]

Норильчан никакими новыми вузами не удивишь − мы все знаем. Ну, разве что МГУ, МГИМО. А так − мы все вузы знаем, круг их определился. Мы же очень много ездим, смотрим. Узнаем, что и как… Все знаем»[14].

 

Иногда сама идентичность северян, их выделение на фоне жителей остальной страны может быть основана на их более широком кругозоре, обеспечиваемом − в значительной степени – отпуском.

 

Ольга: Жизнь на севере дает нам возможность посмотреть много другого в мире вообще. Потому что все-таки отпуск мы планируем как-то более разносторонне себя порадовать, путешествия где-то, что-то увидеть или оздоровиться. То есть у нас эти возможности присутствуют. Поэтому это тоже жизнь на севере включает. Она такая, многосторонняя и как-то так виртуально уходящая, скажем так, за пределы округа.

Наталья: Мне нравится, что жителям Севера предоставляются достаточно большие отпуска, которыми они могут воспользоваться. В том числе для выездов за пределы нашего государства. И мне нравится тот стиль общения между людьми, который здесь существует, потому что, приезжая, скажем так, на большую землю, сравнивая, допустим, ветеранов, людей за 50, которые прожили здесь 20−30 лет, и тех, которые живут там такого же возраста. То есть я вижу, что у всех северян, ну, может быть, это мое субъективное мнение, более широкий кругозор. Им больше интересно в этом мире. Они себя больше реализуют, потому что здесь они привыкают к какому-то другому стилю жизни, более интересному, может быть. Не такому размеренному, как там, на земле. Опять же из-за этих переездов, из-за частых общений с другими людьми. Ну, другая какая-то атмосфера. Все-таки жители севера − они немного отличаются от жителей больших земель[15].

 

Отложенная географическая близость: отпускает ли Север?

Значение возможности поселиться в комфортной климатической зоне после некоторого периода жизни на Севере, заработав на «квартиру на материке», настолько очевидно для России, что мы не будем уделять данной теме много внимания. Отметим лишь любопытную черту дискурса «остаться на Севере»: описания своего или чужого длительного проживания на Севере в качествеактивного и добровольного поступка в нем почти не встречаются (а если и встречается, то, как правило, у уроженцев Севера). Длительное проживание на Севере обычно описывают при помощи формулы «Север не отпускает», подразумевающей пассивность самого человека. Характерна и расхожая формула «приехали на время − остались навсегда»[16].

Формула «Север не отпускает» может быть интерпретирована в том смысле, что оставаться на Севере не только и не столько нежелательно, сколько «не модно» или даже стыдно, − коль скоро для того, чтобы объяснить свое длительное пребывание на Севере приходится приводить внешние, причем экзистенциальные, причины. Тем самым потенциальная географическая близость Севера с другими районами страны, по-видимому, глубоко укоренена даже на уровне речевых и культурных установок.

В данном случае нам интересно другое. Мы предположили, что отъезд с Севера молодежи (хотя бы и рожденной уже на Севере) необходимо рассматривать не изолированно, но как элемент единой семейной траектории, включающей приезд на Север («за туманом» ли, или на заработки) родителей или даже бабушек-дедушек современных мигрантов. Современные ребята, выезжающие с Севера, нередко оказываются не просто «на материке» − но в конкретном его месте, на «исторической родине», тесно связанные внутрисемейными социальными связями, сбереженными одним или несколькими поколениями северян.

 

Бремя географической близости

Механизмы, позволяющие семьям поддерживать связи «на материке» и реализовывать цикл возвращения «на историческую родину», имеют негативные последствия для Севера в целом.

Как отмечает Андре Торре, при исследовании proximity нередко упускается ее негативная сторона. Есть она и у северного отпуска. Так, в ходе интервью многие представители малого бизнеса северных регионов России жалуются на необходимость оплаты отпуска своим сотрудникам как на очень тяжелое бремя, затрудняющее ведение дел.

Что же касается миграции с Севера по достижении пожилого возраста, то о пагубности данной тенденции пишут уже десятки лет:

 

«Уезжают опытные, а приезжают новички. Оставляют Север те, кто, образно говоря, и на дожде костер разложит, а приезжающие не всегда и поддержать-то огонь умеют»[17].

 

Тем не менее в северных регионах России официально принят курс не на закрепление, но, напротив, на переселение пенсионеров на юг − как считается, это позволит уменьшить бремя социальных затрат северных регионов.

Мы, однако, склонны считать, что парадоксальным образом именно подвижность, промежуточность положения северян (в образном смысле − «лесотундренность» северных сообществ) и позволяла осуществлять советские проекты «освоения Севера». Временная и отложенная географическая proximity смягчала и смягчает оторванность региона, без которой едва ли были бы возможны многотысячные северные города, столь резко выделяющие население российского Севера на фоне всей Арктики[18].

 

Задан ли маршрут назад?

Многие исследователи миграций уже отмечали, что миграционный отток с Севера конфигурируется социальными сетями или иными видами proximity. Вот пример, характерный для Магаданской области в 1990-х годах:

 

«[Наблюдаются] две тенденции в формировании миграционных потоков: жители области стремились выехать в районы, откуда они в свое время приехали и где остались родственники (Украина, Ростовская область, Краснодарский, Приморский, Ставропольский, Алтайский края), или в районы, где осуществлялось строительство жилья для северян (Московская, Владимирская, Тульская области)»[19].

 

Мы постарались более детально оценить, насколько и где миграции молодежи с Севера детерминированы социальными связями с «исторической родиной» семей мигрантов. Мы предположили, что, уезжая с Севера, молодые люди устремляются в те места, откуда в свое время выехали или они сами, или их родители, или их бабушки и дедушки. Иными словами, мы рассматриваем выезд с Севера как продолжение семейного цикла «миграция на Север − миграция с Севера», занимающего одно−три поколения; причем выдвигаем гипотезу, что именно внутрисемейные связи формируют пространственную проекцию данного цикла.

В основу работы положены данные о миграционных намерениях школьников-старшеклассников, опрошенных в исследуемых городах (242 человека в Норильске, 66 в Дудинке и 43 в Игарке[20] − или, соответственно, 8,8%, 19,8% и 43% общего числа учащихся 10−11 классов в соответствующих городах), а также проведенные параллельно интервью с экспертами (учителя и завучи школ, родители, специалисты по истории Норильска и Дудинки − всего 25 человек).

 

Миграции в сетях социальной proximity: насколько семейные истории конфигурируют молодежные миграции

 

Миграции «к своим»: куда и сколько?

Детальное изучение результатов анкетирования подтверждает, что выборнекоторых городов практически исключительно обусловлен возвратными миграциями: родившиеся на Севере дети выезжают в места рождения своих родителей, то есть возврат «на родину предков» осуществляется через поколение. Чаще всего переезд в провинциальные центры России ожидаемо наблюдается у недавних мигрантов: они возвращаются туда, где родились, или в ближайший к месту рождения крупный город, или к родственникам в другом городе (например, в нашем анкетировании: девушка, родившаяся в Нефтеюганске (ХМАО), планирует переехать в Уфу, где раньше жили ее родители).

Однако в численном выражении таких явных случаев возвратной миграции немного (табл. 1).

 

Табл. 1. Ожидаемый объем «внутрисемейных» связей: возвратные миграции из Норильска и Дудинки.

Указали на переезд:	…в город выхода матери или отца	…в регион выхода матери или отца	…в город (место) проживания бабушки	…в регион проживания бабушки
Общее количество указавших (чел.)	22	33	36	42
Доля указавших данное направление среди всех опрошенных (%)	7,2	10,7	11,7	13,7

 

Таким образом, в той или иной степени «к своим» возвращается примерно десятая часть норильчан и дудинчан. Собственно возврат на родину родителей прослеживается в еще меньшем числе случаев, так как переезд «к бабушке» примерно в половине случаев не связан с возвращением на «историческую родину»: многие бабушки северян, например, проживают в недавно купленной квартире в Москве или Подмосковье.

Интересно другое: во многих случаях происходит «внутрисемейное» возвращение не непосредственно в место выхода родителей, но в более крупный центр в том же регионе. В итоге в крупных региональных центрах европейской части России и Урала оказывается молодежь из семей, происходящих из периферийной «зоны тяготения» соответствующих центров: уроженцы малых городов Красноярского края после жизни в Арктике едут в Красноярск, уроженцы чувашских и марийских городов и поселков − в Нижний Новгород, и так далее.

Таким образом, внутрисемейный путь «Юг−Север−Юг» оказывается не круговым, а спиральным: уроженцы малых периферийных городов, пройдя через Север, отправляют детей в родной регион, но не непосредственно в родной город, а в соседние, более престижные.

Радиус зоны географической proximity между родиной и местом итогового вселения достигает нескольких часов пути: так, опрошенная нами студентка заочного обучения (учится в Красноярске) сообщила: «Да мы и живем недалеко: всего три часа, и там». Такое расстояние, как следует из интервью, позволяет поддерживать связи с оставшимися в месте исходного выхода родственниками в режиме еженедельного очного общения (табл. 2).

 

Табл. 2. Примеры выявленных в результате анкетирования зон тяготения крупных региональных центров в рамках внутрисемейных спиралевидных миграционных циклов «Юг−Север−Юг».

Город потенциального вселения молодого мигранта из Норильска или Дудинки	Города или регионы, откуда отправились на Север его родители (кроме городов той же республики или области, что и город потенциального вселения)
Воронеж	Старый Оскол, Курск, Волгодонск
Екатеринбург	Алтайский край, Новосибирск
Казань	Марий Эл (Волжск), Чувашия (Канаш)
Нижний Новгород	Чувашия (Канаш)
Новосибирск	Челябинск, Кемерово, Иркутская область (поселок Новая Игирма)
Омск	Казахстан (Петропавловск)
Самара	Волгоград, Балаково
Уфа	Нефтеюганск, Аша

 

Большее расстояние позволяет поддерживать общение (временную proximity) только в рамках социальных сетей в рамках более редких визитов. Например, одна информантка (родом с Западной Украины) сообщила, что место обучения сына в Орле ей удобно потому, что она посещает своих украинских родственников во время отпуска, «по дороге» заезжая к сыну. Аналогичным образом − сообщила она − уроженцам Восточной Украины удобно при посещении своих родственников иметь «базу» в Белгороде.

Тенденции возврата «к своим» − в том числе спиралевидные, со смещением места проживания представителей семьи в более статусные города − можно проследить и по данным сети «ВКонтакте»[21], сопоставляя их с историей развития и заселения северных городов. Особенно заметны возвратные миграции в нефтяных западносибирских городах. Здесь, например, традиционно много татар и башкир[22], поэтому из Ноябрьска и Губкинского (ЯНАО) многие едут в Казань и Уфу (столицы, соответственно, Татарстана и Башкортостана). Есть и другие закономерности «обратного хода» семейных историй. Так, например, строительство железной дороги в районе Губкинского в 1980-е вел комсомольский десант из Белоруссии (отряд «Молодогвардеец», комиссаром которого был нынешний глава города Валерий Лебедевич): поток молодежи из Губкинского в Минск заметен до сих пор.

 

Миграция в столицы: отрыв от сети или новая сеть?

Таким образом, миграции в крупные региональные центры, как правило, представляют собой специфические «спиралевидные» движения «через поколение», конфигурируемые социальными сетями. Миграции в крупнейшие города страны на первый взгляд могут быть интерпретированы как результат отрыва от локализованных в том или ином регионе социальных сетей. Однако это не так − во всяком случае отчасти. Как было обнаружено в результате исследования, и в Москве, и в Петербурге есть к кому обратиться за помощью примерно третьей части норильчан.

Однако миграции в Москву, Петербург, а также в столицы регионов, где расположены места проживания потенциальных молодых мигрантов с Севера, не являются результатом «чистого» воздействия социальных сетей, или социальнойproximity. Анализ литературы, а также проведенное нами качественное исследование показывает, что важную роль здесь играют также налаженные институциональные связи между городами. Например, важным каналом «поставки» молодежи в конкретные крупные города служат филиалы вузов (и наши данные, и другие масштабные исследования[23] показывает, насколько важное влияние в формировании ключевых потоков молодых мигрантов оказывают связки «филиал − головной вуз»). Большую роль играют случаи организованного строительства на материке квартир в советском прошлом: в современных условиях северяне предпочитают ехать «к своим», уже не родственникам, но бывшим соседям и знакомым по жизни на Севере.

Усиленные потоки миграции в некоторые города − например, в Санкт-Петербург, Белгород и Абакан − заставляют задуматься о дополнительных факторах притяжения, более сложных, чем «простая» социальная proximity, хотя и связанные с ней. На примере Петербурга разберем факторы притягательности более детально.

 

Что вместо социальных сетей? «Внесемейные» факторы притяжения молодежи из Арктики

 

Лондон ближе Кайеркана: социальная и ментальная proximity.

В притягательности Петербурга сразу выявляется характерная особенность: Петербург для большинства норильчан и дудинчан более «свой» в ментальном плане, чем это можно было бы ожидать исходя из распределения их социального капитала (табл. 3). Судя по детальному анализу анкет, Петербург иногда называют «своим» даже те, кому в этом городе некому помочь. Что примечательно: Москва, наоборот, нередко неприятна даже тем, у кого в Москве есть близкие родственники и знакомые.

 

Табл. 3. Сравнительные предпочтения Москвы и Петербурга.

Группа респондентов	Петербург	Москва	Оба близки	Оба неприятны	Не задумывался(-ась)	К обоим равнодушен(-шна)
Всего (чел.)	111	68	25	31	62	1
Всего (%)	36,2	22,1	8,1	10,1	20,2	0,3
Коренные (чел.)	26	15	6	7	13	1
Коренные (%)	37,1	21,4	8,6	10,0	18,6	1,4
Первое поколение (чел.)	60	38	10	18	28	0
Первое поколение (%)	38,0	24,1	6,3	11,4	17,7	0,0
Мигранты (чел.)	18	13	9	1	18	0
Мигранты (%)	29,0	21,0	14,5	1,6	29,0	0,0

 

Еще одна особенность: объем социального капитала в Петербурге наращивается с увеличением срока проживания в Норильске или Дудинке (см. табл. 4). Чем дольше общий северный стаж семьи, тем сильнее она связана с Петербургом.

 

Табл. 4. Социальный капитал норильчан и дудинчан разных социальных групп (по времени проживания на Севере): доля указавших, что в данном городе «есть у кого пожить несколько дней».

Группа респондентов	Петербург	Москва	Красноярск	Новосибирск	Абакан
Коренные (%)	28,6	25,7	34,3	7,1	4,3
Первое поколение (%)	23,4	31,6	23,4	5,7	1,9
Мигранты (%)	8,2	21,3	21,3	4,9	6,6

 

Напротив, социальный капитал в Москве у северян разных поколений не сильно меняется: в столице страны есть у кого пожить не менее, чем у пятой части северян. Аналогично и предпочтение Петербурга Москве. «Своим» городом считают Москву примерно четвертая или пятая часть северян (чуть меньше, чем число тех, кто имеет в Москве близких родственников и знакомых). Зато Петербург считают своим 37−38% северян в первом−втором поколении, то есть заметно больше, чем тех, у кого в городе есть к кому обратиться за помощью; среди недавних мигрантов считают своим Петербург заметно меньшая доля опрошенных.

Таким образом очевидно влияние некоторого фактора, который «воспитывает» положительное отношение к Петербургу в ходе длительного проживания в Норильске. Прибегая к метафорам из арсенала экономистов, в последнее десятилетие постоянно упоминающих фразу Альфреда Маршалла о том, что секрет промышленного производства в успешных промышленных районах «разлит в атмосфере» этих районов, можно сказать, что любовь к Петербургу «разлита в атмосфере Норильска».

В чем же корни предпочтения Петербурга? В немалой степени − в огромной роли ленинградцев в истории Норильска. Владимир Ларин, замечательный биолог и патриот Таймыра, ныне сотрудник Музея истории и освоения Норильского промышленного района, рассказывает:

 

«Первое. 1953 год. Тут в значительной степени был представлен ленинградский контингент (дело товарища Кирова). Второе. Полуразвалившийся институт сельского хозяйства Крайнего Севера. Его судьба такова: Н.С. Хрущев, помимо выращивания царицы полей… имел еще одну идею: “Давайте-ка, товарищи ученые, поближе к производству!” Ну, и физиков − в Дубну, а институту полярного земледелия повезло: “Давайте-ка, собирайте чемоданы и выдвигайтесь в Норильск!”. Это было 55 лет назад, он как раз 55-летие отметил. […] Третье. Норильский промышленный район и город Норильск − мощнейшее гнездо, одна из мощнейших геологических школ СССР. Институт ВСЕГЕИ − геологоразведочный институт − у них тут филиал. И был сюда мощный неувядающий поток питерских геологов на протяжении многих, многих лет».

 

В то же время некоторые эксперты, например, местные журналисты-краеведы Станислав и Лариса Стрючковы, указали в интервью, что историческая связь Норильска с Ленинградом преувеличена; что даже знаменитое ленинградское влияние в норильской архитектуре было весьма ограниченным. По-видимому, связь Норильска с Ленинградом (Петербургом), имея под собой реальные корни, мифологизируется и дополнительно усиливается в норильском сообществе.

Традиционное предпочтение Петербурга в свою очередь побудило риэлторов создать ряд специализированных фирм, а также ряд поощрительных мер для закрепления клиентов за приоритетным направлением работы: так у Петербурга формируется вторичный административный капитал по отношению к Норильску. Так, сотрудник департамента образования Норильска указал на то, что «сейчас “Ленспецсму” предоставляет скидку, если ребенок поступает в Питер».

В итоге получается «цепная реакция» самоподдерживающейся миграции из Норильска в Петербург, продолжающая работать даже тогда, когда, по-видимому, уже «иссяк» поток возвращающихся из Норильска ленинградцев (о том, что все ленинградцы уже уехали, интервьюируемые с сожалением упоминали многократно).

Аналогично институциональные связи с Петербургом проявляются в первую очередь в желании норильчан поступать (точнее, отправлять своих детей) «в проверенные» петербургские вузы:

 

«В прошлом году у нас 53 выпускника. Все поступили, в том числе на бюджет 22 человека: в Екатеринбург, в Нижний Новгород − там неплохой лингвистический вуз […]; Петербург − просто сплошной. Две дочери отучились там. Ранее оттуда были целевые наборы в ИНЖЕКО − Инженерно-экономический университет (по качеству знания они тогда были на 6-м месте в России). Университет профсоюзов − был договор − приезжали, проводили вступительные экзамены, когда не было ЕГЭ, − на нашей базе. Специальности − социальная педагогика (маркетолог), звукорежиссер (театральное отделение). Здесь у таких специальностей проблемы с трудоустройством − оставались там. ИНЖЕКО тоже проводили здесь вступительные испытания и обучали математике (заключали договор с НИИ, и их профессора обучали здесь ребят)» (интервью с завучем норильской школы).

 

Стоит также отметить, что современный позитивный имидж Петербурга, возможно, отчасти формируется через трансформацию представлений о нем как о более дешевом − по сравнению с Москвой − городе: представления о дешевизне трансформируются в образ доступности и далее − близости:

 

«В первую очередь люди там [в Петербурге] нормальные, цены на жилье пониже, город спокойный. По сравнению с Москвой. Москва − сумасшедший город, вы уж не обижайтесь. Все на деньги завязано, и на большие. Милиционер может студента на улице остановить, арестовать − и хорошо, если арестовать. А в Питере нормальные люди. Там, знаете, еще есть дети тех, кто блокаду пережил. Если спросишь − всегда остановятся, все объяснят» (норильчанин, около 50 лет).

 

Нам представляется уместной следующая схема интерпретации данной ситуации. В основе норильского мифа о Петербурге − социальная proximity, связанная с большим количеством ленинградцев, вовлеченных в раннюю историю становления Норильска. На базе социальной proximity сформировалась вторичная, организационная proximity (филиалы вузов, политика риэлторов). Однако, по-видимому, стоит говорить еще об одном виде proximity − ментальной, связанной со степенью заочного знакомства с теми или иными географическими объектами, подпитываемой информационным полем, локальными мифами, культурой, а также личными поездками (временная географическая близость). В итоге некоторые географические объекты кажутся ближе − и притягательнее, чем другие, исключительно благодаря сложившемуся имиджу; особенно это, по-видимому, характерно, для наиболее удаленных объектов. Хорошим примером может служить позитивный имидж Лондона, который, согласно опросу, для многих норильчан оказывается «ближе» соседнего Кайеркана.

Мы склонны считать, что это связано со специфическими условиями Севера: удаленность и почти оторванность от основной зоны расселения заставляет «вжимать» все возможные виды контактов между Севером и «материком» в ранее «протоптанные» тропы для уменьшения издержек и без того затрудненного взаимодействия. Социальные связи, поддерживаемые в течение более-менее длительного времени, мультиплицируются за счет надстройки организационной и институциональной близости, а также близости ментальной.

Ментальная близость городов, однако, не автоматически надстраивается над социальной и институциональной, что ярко показывает пример негативного восприятия Москвы по отношению к Петербургу: здесь действуют свои, специфические культурные процессы, формируются свои нарративы[24]. В целом, ментальный вид proximity может быть охарактеризован как интуитивное предпочтение (в процессе тех или иных действий) одних географических объектов другим. В основе различий в предпочтениях мы склонны видеть различия в оценке символического капитала разных мест (перенося концепт символического капитала Пьера Бурдьё с отдельной личности на географический объект).

Аналогичные процессы вызвали усиление миграционных потоков, которые не вписались в общий тренд, выявленный в ходе регрессионного анализа, − например, миграция в Белгород. Здесь первичную ключевую роль сыграло, согласно сообщениям наших информантов, расположение города вблизи границы с Украиной, что сделало его притягательным центром для украинцев, желающих поселиться поближе к родственникам на Украине, оставаясь при этом в России. Важную роль также сыграла организационная близость: еще в советское время в Белгороде велось массовое строительство жилья для северян, в настоящее же время работают специализированные риэлтерские фирмы; большую роль сыграла и усилившая существующие тенденции политика местных властей. Наконец, сегодня Белгород пользуется хорошей репутацией у северян, хорошо знаком им и Белгородский университет.

В Новосибирске расположен один из ведущих вузов страны − Новосибирский государственный университет. Однако проведенные опросы показывают, что миграция в этот город далеко не всегда связана с ориентацией на статусный вуз − в значительной степени это тоже «след» социальных сетей. В частности, «новосибирцы» Дудинки − выпускники Института водного транспорта:

 

«Важные потоки миграции: одесская “школа”, питерская и московская. Одесская − Университет водного транспорта, порт набирал специалистов высокого класса, там до сих пор много одесских специалистов. В Новосибирске тоже есть Университет водного транспорта − оттуда тоже набирали. А дальше “создался клан” − родители обучают своих детей той же специальности, и теперь их ребенок работает там же» (интервью с работником администрации Дудинки).

 

В Абакан возвращаются преимущественно уехавшие на Север из Хакассии: это «работа» социальной proximity.

 

«Северная диаспора»: новые сети социальной proximity

Помимо умения углублять раз проложенные тропы, Север, как оказалось, имеет еще один «встроенный» механизм усиления связности с «материком» − обратный всему, что только что было рассмотрено.

Начнем с того, что наличие знакомых в городе потенциальной миграции минимально у собирающихся в Москву и максимально при миграции в периферийные центры и Азербайджан (табл. 5). В крупные города мигрируют те, кто надеется на свое умение создавать новые социальные связи, в периферийные города − те, кто опирается на сложившиеся «старые» социальные связи (сильные социальные связи, по Марку Грановеттеру). Первых больше среди северян с опытом: Север способствует созданию новых социальных связей и, возможно, умению их находить.

 

Табл. 5. Различие роли сильных социальных связей в городе потенциальной миграции при выборе направлений миграции.

Группы потенциальных мигрантов	Доля членов группы, у которых в городе потенциальной миграции есть родственники и близкие знакомые (%)
в Москву	57,9
в Петербург	78,9
в Красноярск	81,1
в крупные региональные центры	78,6
во второстепенные региональные центры за пределами центральной России	76,0
на юг Красноярского края	77,8
в Азербайджан	100,0

 

Интервью также показывают, что в ходе длительного проживания в Норильскеы у норильчан формируется новый круг знакомых, в результате чего при миграции такие семьи опираются уже не столько на родственные социальные сети, сколько на новые социальные связи. Одна из информанток особо подчеркнула, что мигрируют не столько к родственникам, сколько к знакомым. Ее собственный рассказ о покупке квартиры в Орле, связанной с выбором места учебы для сына, заслуживает цитирования:

 

Респондент: По здоровью сын не смог поступать в НИИ [Норильский индустриальный институт], врачи советовали уехать с Севера. Открыли справочник учебных заведений, искали специальность, на которую можно было бы поступить с нашей проблемой. Уже в 9 классе купили квартиру в Орле, построили ее как раз к поступлению.

Я выбрала вслепую, а потом стала искать точки соприкосновения. Я же здравомыслящий человек. Нашла знакомых, у которых знакомые купили квартиру в Орле. Они показали фотографии Орла, потом дали ключи от своей орловской квартиры, я поехала, пожила у них, все посмотрела. Главное − фирма, где долевое строительство, их не обманула. У них взяли денег, сколько обещали, квартиру построили, когда обещали, документы выдали. И я обратилась в ту же контору, к тому же специалисту. По-моему, так все здравомыслящие люди делают.

Интервьюер: А как они туда попали?

Респондент: А они поехали по знакомству. Одному человеку в Мценске предоставили работу, а квартиру они купили в Орле. Потом их кума тоже купила квартиру в Орле. Получили квартиру − их не обманули. Сейчас едет моя коллега, тоже хочет пожить в моей квартире. Потому что «проверено». По-другому я боюсь. А в Орле за годы обучения сын познакомился еще с 3−4 норильчанами (интервью с мамой молодого мигранта из Норильска).

 

В свое время предложив (с коллегой) понятие «северной диаспоры»[25], в Норильске автор столкнулся с тем, что в здешних интеллектуальных кругах понятие «северной диаспоры» рассматривается как уже сложившийся факт:

 

«Славный город Норильск имеет четко выраженные диаспоры. Есть питерская, белгородская, липецкая, мощнейшая диаспора живет в Красноярске. В Москве есть много. Норильск − единственный город России, который имеет свои диаспоры за рубежом: на Земле Обетованной и в Таиланде… В Красноярске − как на Земле Обетованной − на четверть наш народ» (интервью с Владимиром Лариным).

 

Аналогичные случаи нам встречались и при исследовании в других городах, причем не последнюю роль в завязывании новых социальных связей играет тот самый − доступный и продолжительный − северный отпуск. Так, информантка, сотрудник администрации Ноябрьска (ЯНАО), рассказала о покупке квартиры благодаря совету «северного» знакомого провести отпуск в Ейске. Еще одна − бизнесмен в том же Ноябрьске − благодаря обретенным в отпуске знакомым нашла для своего сына место учебы по редкой специальности (однако необходимой в ее семейном бизнесе) в Чехии. Север, привыкший к соприкосновению многих мигрантов, к частым поездкам по стране в отпуск, выступает как своеобразная «кузница связей».

 

***

Таким образом, первичная гипотеза о том, что современные миграции с Севера конфигурируются социальными сетями и являются заключительной фазой многопоколенного семейного цикла движения «Юг−Север−Юг», подтвердилась лишь частично. Всего около десятой части молодежи, уезжая с Севера, руководствуются при выборе города вселения своим социальным капиталом в данном месте. В наибольшей степени такой тип поведения ожидаемо прослеживается у недавних мигрантов на Север, которые после некоторого периода нахождения на Севере возвращаются в свое прежнее место проживания.

При этом были обнаружены не только круговые (как ожидалось), но и спиральные траектории семейного движения «Юг−Север−Юг». Они характерны для семей, представители которых первично уехали на Север из небольших периферийных городов и поселков. После периода проживания на Севере они сами (и/или их дети) возвращаются не непосредственно в родной город/поселок, но в более крупный и более престижный город в том же регионе. Таким образом, цикл прохода «через Севера» с последующим возвращением в родной регион означает для семьи не только (а в современных условиях, возможно, и не столько) улучшение материального благосостояния, но и повышение ее символического капитала продвижением членов семьи по социальной лестнице, выражающемся (в числе прочего) в смене места жительства (можно предположить, что и уровня образования).

Новое обстоятельство, открытое в ходе исследования, − это «обрастание» социальных сетей другими видами proximity: линии социальных связей многократно «утолщаются» за счет нарастания на них институциональных и организационных связей, а также специфического ментального вида proximity. Ментальный видproximity заключается в интуитивном предпочтении одних географических объектов другим, в основе чего лежат, по-видимому, различия в оценке символического капитала разных мест.

Наконец, Север выступает как место формирования новых социальных сетей, и уже они определяют миграционное поведение представителей семей, проживших на Севере достаточно длительное время. По сути происходит формирование новой − северной по происхождению − диаспоры. По-видимому, этому способствует более быстрое, чем в других районах, формирование на Севере социальных связей и чувства солидарности.