[стр. 164 - 180 бумажной версии номера] 

 

Дмитрий Александрович Скульский (р. 1981) – аспирант кафедры социологии и антропологии Тель-Авивского университета.

 

Введение

1872 год – год, когда первый том «Капитала» Маркса был впервые издан на русском языке, – стал поворотным моментом в российской истории. На протяжении последующего столетия эсхатологические чаяния коммунизма и попытки их воплощения в России привели к глубокой трансформации социального, экономического и культурного устройства российского и, позднее, советского общества. Однако к 1970-м годам марксистская идеология утратила прежнюю витальность, превратившись в машину по производству лишенных устойчивого значения высказываний[1]. Сегодня в постсоветской России марксизм превращается в ностальгическое воспоминание или китч[2].

Основываясь на материалах, собранных за время полевых исследований, проведенных мной в Новосибирске в 2011–2014 годах, я покажу, как группа молодых коммунистов пытается «вернуться к истокам» и систематически изучает «Капитал» с тем, чтобы вдохнуть в марксизм новую жизнь. Их усилия имеют известный успех – однако в своем «возрожденном» виде марксизм начинает функционировать в новом качестве.

Не видя возможности для свержения капиталистического строя в обозримом будущем, новосибирцы используют «Капитал» для того, чтобы научиться понимать происходящее вокруг них в настоящем. Диалектика, пролетарское сознание, законы смены экономических формаций – все это используется ими для того, чтобы свести рассыпающийся мир воедино и получить возможность докопаться до смысла окружающих их вещей и законов, управляющих их взаимодействием. Марксистская биография этих людей является не столько описанием становления политической личности, сколько историей постепенного выхода из состояния тревожной «потерянности» в фрагментированном, «ненадежном» и постоянно меняющем свой облик мире.

Интерпретируемый заново, «Капитал» утрачивает значение экономического, политического или исторического труда и обретает экзистенциальное значение универсального «путеводителя по жизни». Соответственно, в своем обновленном виде практикуемый новосибирскими товарищами марксизм не является ни призывающей к масштабным изменениям политической доктриной, ни формой ностальгии. Скорее речь идет о предназначенной для «личного пользования» стратегии ориентирования в зыбком и потому пронизанном экзистенциальной тревогой пространстве поздней модерности[3].

 

Тревога

Разумеется, экзистенциальная тревога – не имеющий объекта и потому вездесущий, плавающий страх – не является исключительной прерогативой поздней модерности. Поскольку указанный феномен представляет собой отголосок ужаса перед смертью и поскольку социальные акторы «не способны стереть знание своей смертности»[4], экзистенциальная тревога оказывается непременным фоном всех производимых ими действий[5].

В то же время ее интенсивность широко варьируется. Степень поглощенности человека окружающим, количество доступных для него возможностей и форм занятости оказывают прямое влияние на масштабы испытываемой им тревоги. Изменения в установленном порядке интерпретации окружающего влекут за собой исчезновение знакомого «порядка вещей» и грозят оставить на их месте пустоту, с которой человек рассчитывает встретиться «еще очень нескоро». С другой стороны, вовлеченность в окружающую действительность и возможность выстраивать «планы на будущее» способствуют «приглушению» экзистенциальной тревоги, хотя и никогда не утоляют ее окончательно.

По сравнению с другими эпохами модерность, с ее направленностью на «плавление твердых тел»[6] и «радикальным сомнением» в установленном порядке вещей[7], с самого начала показала себя как исключительно тревожная эпоха – причем мера ее тревожности значительно возросла с вхождением модерности в свою «вторую»[8], «рефлексивную»[9] или «текучую»[10], стадию.

Подвергаемая систематической переоценке и калькуляции рисков окружающая социальных акторов действительность (а равно и их собственная идентичность) обретает пластичность, «растекается» и перестает быть тем, на что «можно положиться». Ослабление института семьи, секуляризация, кризис больших нарративов, ослабление традиций и падение доверия к научному знанию – все это способствует тому, что современный человек не может доверять действительности в той мере, в какой могли себе позволить довериться ей его родители. Выражаясь словами Энтони Гидденса, тревожное «ощущение, что жизнь не может предложить ничего стоящего, – становится фундаментальной… проблемой в условиях поздней модерности»[11].

В постсоциалистической России на этот общий (бес)порядок вещей накладывается специфика, связанная с ее советской историей или скорее с ее внезапным окончанием. Как показывает Алексей Юрчак, завершающий период существования Советского Союза характеризовался гипернормализацией идеологического дискурса, который в 1950–1970-е годы обосновал себя как всеохватывающая практика репродуцирования клишированных высказываний[12].

Сковывающая свободу выражения эта крайняя косность советского социалистического дискурса тем не менее имела свою оборотную терапевтическую сторону. Производящая готовые штампы на все случаи жизни, она делала любую область действительности изначально понятной хотя бы уже потому, что позволяла уверенно о ней высказаться. Благодаря «блочному» строению идеологии, окружающая советских граждан действительность была предсказуема и надежна «в меру средней понятности, уже лежащей в проговариваемом при самовыговаривании языке»[13].

Однако, когда в 1991 году казавшийся вечным советский идеологический дискурс распался на мелкие фрагменты, превратившиеся в россиян советские граждане столкнулись с «дезинтегрированностью способности находить соответствующие вербальные означающие для означаемых нового социополитического режима»[14]. Таким образом, определяющая тревожность второй модерности необходимость постоянно переосмысливать быстро меняющийся мир в России была усугублена афатической затрудненностью «соединить вместе “мир слов” с “миром вещей”»[15].

Топография столицы Сибири может служить иллюстрацией этого тезиса. Как показывают исследователи, идеологический дискурс почти всегда стремится вписать себя в городское пространство[16]. Загруженные политическим смыслом и включенные в повседневную жизнь горожан названия улиц являются удобным средством нормализации «определенной теории мироуклада, ассоциированной… с господствующим социополитическим порядком»[17]. По этой причине смена политических режимов обыкновенно сопровождается кампаниями по переименованию улиц: «замена одного набора названий улиц другим… влечет за собой вписывание дискурсов и контрдискурсов власти и идентичности в топографию»[18].

Всего этого не произошло в Новосибирске. Когда в 2011 году я приехал туда для полевых исследований, названия его главных улиц почти не отличались от тех, которые были знакомы мне со времени моего советского детства. Три главные городские улицы по-прежнему называются Красный проспект, улица Советская и улица Ленина. Центральная площадь также носит имя вождя, и его огромный гранитный памятник, установленный в 1970 году, по-прежнему смотрит поверх ее пространства.

Между тем, несмотря на массовое присутствие произведенных советским режимом означающих, сам Советский Союз все больше погружается в сумерки забвения, превращаясь в облако ассоциаций. По Красному проспекту, движимый «гелендвагенами», «лексусами» и «инфинити», производимый бутиками и кофейнями бродит капиталистический дух. Над памятником Ленину реет неоновая реклама «Samsung». На улице Октябрьская восстанавливается церковь Покрова Пресвятой Богородицы.

Испытывающие беспокойство и дискомфорт от общей невыраженности происходящего в течение последних двадцати с лишним лет россияне продолжают попытки воссоздать «большую картину» действительности. Они вспоминают мощь, славу и предполагаемую «сердечность» СССР и советского общества, заверяют друг друга в необходимости обретения «российской идеи»[19], пытаются опереться на сакральную «таинственность русской души»[20], аннексируют Крым в целях восстановления «русского мира», возвращаются в лоно православия, возвращают тяжелую технику на парады в честь Дня Победы и даже опираются на собственное чувство утраты, чтобы взрастить из его горечи ощущение целого[21]. Некоторые из них – такие, как герои настоящей статьи, –становятся марксистами и организовывают семинар по изучению «Капитала».

 

Новосибирские «леваки»

Своим знакомством с российскими коммунистами я обязан любезности профессора К. из Новосибирского государственного университета (НГУ), который позволил мне посетить несколько лекций для студентов старших курсов Гуманитарного факультета. Каждый раз, приходя на занятия, я представлялся и, коротко описав цели исследования, предлагал желающим принять участие в интервью.

Одним из отозвавшихся студентов был 22-летний Роман, магистрант кафедры археологии, который в свое время «угорал по троцкизму», а сегодня (то есть к моменту нашего знакомства в 2011 году) остепенился и, по его словам, встал на позицию классического марксизма. Мы сблизились на почве общего интереса к археологии, и со временем Роман свел меня со своей тусовкой – небольшой группой молодых социалистов, которых можно было бы отнести к «внесистемной оппозиции», если бы только у них не было более удачных самоназваний: «левачки» и «политота».

Организационное устройство и история существующего «слева» от государственной «системы» политического поля настолько же сложно, насколько до сих пор плохо изучено. Количество существующих вне российского парламента левацких партий, комсомолов, тенденций и движений поражает воображение. Российская коммунистическая рабочая партия в составе КПСС (РКРП-КПСС), Авангард красной молодежи (АКМ), Социалистическое сопротивление (СоцСопр), «Трудовая Россия», Революционный коммунистический союз молодежи (РКСМ(б)), Российское социалистическое движение (РСД), Конфедерация анархо-синдикалистов (КАС) – вот лишь неполный список коммунистических организаций, в разное время появлявшихся на постсоветском пространстве.

Пик их активности пришелся на 1990-е годы – время, когда РКСМ(б) «создавал боевые отряды» и «взрывал военкомат, взрывал ФСБ», а «Трудовая Россия» выводила на улицы Москвы многотысячные демонстрации. Сегодня российские «внесистемные» коммунисты переживают не лучшие дни. Некоторые из прежде угарных организаций влились в ряды парламентской КПРФ или перешли на более либеральные «примиренческие» позиции; другие страдают от постоянных расколов.

Впрочем, в Новосибирске – городе, полностью обязанном своим развитием советской власти, дела обстоят не так плохо, поскольку его население традиционно склоняется к поддержке социалистических идей в большей степени, чем во многих других регионах России. Так, на выборах в Государственную Думу пятого и шестого созывов (2007, 2011) КПРФ набрала 18,25% и 30,25% голосов при том, что результаты голосований за эту партию по России в целом составляют соответственно 11,57% и 19,19%[22]. Еще более убедительной иллюстрацией выглядят сенсационные итоги прошедших в 2014 году выборов мэра, победу на которых одержал председатель новосибирского обкома КПРФ Анатолий Локоть.

На этом благоприятном фоне новосибирские «несистемные» леваки ведут достаточно активную политическую деятельность. Почти регулярно политота принимает участие в организовываемых КПРФ митингах и шествиях, самостоятельно организовывает пикеты, занимается раздачей агитационных брошюр, газет и листовок.

Одним из их самых масштабных проектов стало проведение акции «СибАнтикап», цель которой была сформулирована так:

 

«Добиться объединения всех левых активистов и организаций, отработать взаимодействие между регионами и развить общие практики в борьбе с властью капитала, поднять вопрос о создании единой политической структуры, защищающей интересы трудящихся»[23].

 

Подготавливавшийся целое лето 2012 года «СибАнтикап» действительно представлял собой съезд леваков из всех областей Сибири (включая находящийся за тысячу километров к востоку Иркутск). Его кульминацией стало набравшее около сотни человек шествие по центру города.

Вместе с тем, хотя политическая активность новосибирских леваков значительно выше, чем у большинства их ровесников, эта активность носит скорее характер стиля жизни, чем инструментальной политической деятельности. Социалистическая революция и наступление коммунизма, хотя и представляются им необходимыми и неизбежными – тем не менее «выносятся» в неопределенно далекое будущее в связи с отсутствием условий для созревания революционной ситуации в настоящем.

Вместе с тем проективные описания устройства грядущего коммунистического общества также не пользуется популярностью в их среде. 24-летний студент исторического факультета НГУ Николай объясняет это следующим образом:

 

«Маркс не любил такие вопросы… Потому что если находиться на научных позициях, то мы не можем точно сказать до конкретных деталей, что будет через лет пятьдесят. Мы можем [только] наметить тенденцию».

 

Таким образом, в среде новосибирских леваков марксистская идеология оказывается дважды отчуждена от собственной политической составляющей: она не актуальна для политического планирования в настоящем и не приемлема для утопического планирования будущего.

В глазах многих новосибирских леваков термин «коммунист» сопрягается не столько с политикой, сколько с идентичностью и способом «быть по жизни», то есть имеет не столько политическое, сколько экзистенциальное значение. Быть коммунистом – значит, участвовать в демонстрациях, но также (и в первую очередь) определенным образом воспринимать себя и других, интерпретировать окружающее, говорить, вести себя.

Поэтому, несмотря на обилие левацких организаций, советский конституционный тезис о руководящей роли партии оказывается не вполне применим к деятельности новосибирских левачков. Роман рассказывает:

 

«Есть у нас такая ситуация, что все левые группы […] больше связаны не организационно, не какими-то организационными принципами, а работают как тусовка – личными связями».

 

Тусовка Романа насчитывает человек двенадцать. На четыре пятых она состоит из 20-летних мужчин, с доходом ниже и образованием выше среднего. Две входящие в тусовку женщины выгодно отличаются от остальных леваков уровнем доходов и тем, что принято называть устроенностью: одна из них работает сценаристом компьютерных игр, другая – сотрудник биологической лаборатории при НГУ.

Как и положено тусовке, публичная активность составляет только малую долю ее деятельности: бóльшая ее часть проходит на неформальном уровне и «частным порядком». Леваки ездят друг к другу в гости, выезжают за город на дачу, время от времени (и с переменным успехом) вступают в конфликты с фашиками, посещают «столовки» и (реже) кафе, составляют мобы с товарищами из других тусовок. Среди этого многообразия наиболее упорядоченной и институциализированной деятельностью являлись «марксистские семинары» – проходившие по субботам совместные чтения «Капитала».

 

Марксизм как «путеводитель по жизни»

Начавшиеся в 2011 году семинары проходили в течение двух с половиной лет и закончились в 2014-м, когда несколько центральных фигур из тусовки Романа, включая и его самого, уехали в Санкт-Петербург в связи с поступлением в аспирантуру. Когда я попросил Николая рассказать мне историю возникновения семинаров, он сообщил мне следующее:

 

«Они [семинары] начинались как обычная политическая практика... политучеба. Старые добрые политучебы, которые, не знаю там, еще советская, по-моему, практика. Мы […] хотели сделать такую политучебу. Мол, повысить средний уровень новосибирских самых разных пролевых людей и... плюс через это каких-нибудь студентов вербовать. Вот, ну а потом как бы... Ну, просто эти семинары переросли или не доросли до формата политучебы и стали тем, что они есть».

 

Проводимые в подвальном помещении расположенного в центре Новосибирска дома субботние собрания и в самом деле имеют с хорошо знакомой большинству советских граждан политучебой общие черты. Как и поколение их родителей, молодые новосибирцы занимаются самостоятельным изучением марксизма, как и их советские предшественники, они делают это во внеурочное время. Наконец, они систематически пытаются интерпретировать с позиций марксизма современную политическую и социальную ситуацию «на международной арене».

Однако, в отличие от советских политико-идеологических практик, относительно которых большинство советских граждан «не проявляло особого интереса»[24], к этим семинарам молодые товарищи относились с совершенной серьезностью. «Капитал» изучался ими «от корки до корки»: его главы читались подряд, неделя за неделей, без единого пропуска. Многочисленные примеры с шиллингами, каменщиками, стоимостью мотка пряжи, зарплатой мануфактурных рабочих и прочими аспектами экономической жизни англичан XIX века – все это рассматривалось участниками семинара с такой тщательностью, что к концу второго года занятий они едва добрались до окончания второго тома.

На «прохождение» каждой главы отводилось от одного до трех часов. Участники должны были приходить на семинар «подготовленными», то есть уже прочитавшими предлагаемый к обсуждению текст. Тем не менее на всякий случай первые пятнадцать минут занятия отводились на пересказ прочитанного одним из пришедших, который в дополнение к краткому изложению также отдельно останавливался на показавшихся ему сложными местах.

Последние обыкновенно становились предметом обсуждения во второй – основной – части семинара, которая проходила под общим руководством избираемого на месте модератора и продолжалась от 45 минут до 2 часов. В завершение встречи участвовавшие в семинаре уточняли количество глав, необходимых к прочтению на следующей неделе, и назначали очередного докладчика.

Несмотря на эту академичность, популярность марксистских чтений быстро росла и вскоре вышла за рамки организовавшей их тусовки. Семинары стали активно посещать левачки из других компаний и даже не аффилированные с левыми тусовками интересующиеся «попутчики». Через несколько месяцев после их начала субботние занятия посещали до 25 человек, причем некоторые из них даже специально приезжали в Новосибирск из соседнего Бердска.

Когда я спрашивал своих знакомых о мотивации столь досконального изучения Марксова opus magnum, чаще всего они указывали на его научность. 22-летний Андрей, в прошлом студент физического факультета НГУ, объяснил это так:

 

«Я марксизм понимаю как науку… Что касается марксизма как науки об обществе, то там есть вещи, которые сформулированы для капитализма. И эти вещи, эти положения – они будут справедливы до тех пор, пока существует капитализм. А определенные положения – скажем, положения о том, что материальное производство определяет все прочие отношения в обществе, – в конечном счете, это положение будет справедливо вообще для всей истории человеческого общества».

 

Указание Андрея на неизменную справедливость положений марксизма является показательным, поскольку акцентирует их «научность» в специфическом свете. Труды Карла Маркса никогда не рассматривались на семинарах в духе Поппера – как фальсифицируемая теория[25]. За время моих наблюдений участники семинаров никогда не пытались занять себя критикой марксизма: ни на семинаре, ни в каком бы то ни было ином контексте. Также марксизм не интерпретировался леваками как «просто» критическая теория. Тем более система его положений не толковалась как парадигма в понимании Томаса Куна[26].

В своих попытках освоить марксизм новосибирцы отказываются видеть в нем «только» идеологию или теоретический дискурс – ничего, что могло бы представить его как еще-один-способ репрезентировать и говорить о социальной действительности и ее истории. В свою очередь сама эта действительность – «реальная» действительность, действительность как она есть, – не кажется им навеки скрытой от глаз сетью окутывающих ее репрезентаций.

По мнению левачков, разрыв между реальностью и областью символического не только может, но и был преодолен Марксом в его «Капитале». В этом контексте «научный» марксизм представляется им в качестве совершенного, полностью адекватного действительности языка (langue). Изменение его структуры (например, в рамках неомарксистских теорий) ведет к удалению от истины. А овладение навыками марксистского анализа (то есть использование марксизма как parole) открывает дорогу к абсолютной просвещенности – способности достигать самой сути вещей везде, куда ни направишь взгляд.

Именно эта научная «истинность» положений марксизма сделала изучение «Капитала» столь привлекательным в глазах леваков. Почти лишенная политического значения книга открывает перед семинаристами возможность «гераклитовского» контроля над действительностью. Характерная для второй модерности смена социальных контекстов, видимое отсутствие установленного порядка вещей и раздробленность описывающих их взаимосвязь нарративов – все это перестает быть источником беспокойства, поскольку просвещенный взгляд марксиста в состоянии обнаружить под их покровом твердую почву.

Становление марксистом, таким образом, совпадает с обретением умения уверенно ориентироваться в социальном пространстве и схватывать закономерности, детерминирующие происходящее вокруг. Всякий раз, когда во время интервью товарищи рассказывали мне свои истории жизни, они представляли оптимистичные истории о движении из потерянности и смутной тревоги к ясному видению окружающего и обретению себя.

Например, работающий на машиностроительном заводе 32-летний Олег рассказывает, что еще лет десять назад он посмотрел по сторонам – и ему «не понравилось, что творится вокруг». Появились вопросы: «Почему рабочий получает мало? Почему жизнь ухудшается, наша страна разрушается как бы и отступает?»

В 2005 году он стал свидетелем того, как урезают льготы пенсионерам. У себя на заводе Олег решил улучшить досуг рабочих и попытался открыть для них любительский шахматный клуб, но его инициатива не была поддержана начальством. Олег поступил в несколько вузов и даже «учился на хорошие оценки» – однако и этот опыт обернулся для него разочарованием: «Я вот учился, мне как бы учиться интересно, но я не чувствую, что преподаватель хочет, чтобы я это знал, не всегда это чувствую».

Действительность давала системный сбой. Что-то было «по жизни не так», и тогда Олег «стал общаться с КПРФ-никами» и «покупать очень много газет» левого толка. Это было уже «теплее», но в конечном счете Олегу не понравилось и в КПРФ: слишком вялыми, слишком великовозрастными и косными показались Олегу ее члены.

К 2007 году он осознал необходимость «связаться с радикально настроенными ребятами, какими оказались ребята из Авангарда красной молодежи». И именно там, в рядах крайне левой коммунистической организации, ему довелось, наконец, пережить момент истины.

 

«Как раз мы собирались у одного деда, старого пенсионера... Он был теоретиком марксизма крупным. Очень много чего читал по этой теме. И он учил молодежь, как собираться ячейками, как чё. Я тогда очень удивился собраниям. Уровню демократичности собраний. Собрания вели разные люди. Каждый раз вел новый председатель. […] Можно было критиковать друг друга... По сравнению с КПРФ это было небо и земля. Он [пенсионер] мне рассказал о сталинском времени. То есть что это все нормально, когда люди демократично собираются, общаются. Что тогда самыми плохими словами при Сталине были “перестраховщик”, “зажимщик критики” – то есть были ругательства такие нехорошие».

 

Не то чтобы сегодня, после того, как Олег стал марксистом-сталинцем, положение российских пенсионеров и рабочих стало лучше – скорее изменилось его сознание, поскольку теперь он знает, «чё к чему». Не сделавшись политиком, не видя практических перспектив для получения коммунистами власти, оставаясь не уверенным в возможности что-либо изменить, Олег тем не менее сумел «стать на ноги», поскольку ему стало яснее, что происходит. Его история становления как марксиста – это история обретения способности увидеть действительность «в истинном свете».

Обретение адекватного восприятия действительности в лоне марксизма занимает центральное место и в истории Григория. Как рассказал мне один из его товарищей, проживающий в пригородном Бердске, Григорий «начинал лет в 16 как призигованный[27] панк, потом стал просто как бы настоящим скинхедом, там в Бердске». Одетый в «треники», с бритой головой, Григорий «рассекал» по территории Бердска и вносил посильный вклад в реализацию слогана «Россия для русских»: «чурок бил».

«Звездный час его истории» пришел тогда, «когда на какой-то стройке в Бердске какие-то таджики изнасиловали какую-то русскую девушку, и они потом толпой пошли мстить». В результате «кого-то там чуть не убили», и, как следствие, «половина его кентов расселась по тюрьмам». Дело приняло скверный оборот, но, по счастью, в это же время Григорию довелось познакомиться с Константином Митюхиным – преподавателем Новосибирского государственного технического университета и «РКРП-шным мозгом здесь, в Новосибирске, ныне уже покойным».

Как результат Григорий «подумал, что ему нужно учиться, и подался в марксисты», а подавшись – «работая сторожем где-то там в е…нях [на окраинах]… ночами читал “Капитал”». Перспектива тюрьмы и «призигованное» мировоззрение остались позади. Знакомство с марксизмом ознаменовало для Григория поворот от «ложного» и «иллюзорного» к «адекватному» представлению об устройстве действительности.

Если, «надцатилетний», бритоголовый, гоняющийся в «трениках» за «нерусскими», Григорий понял, что шел по неверному пути, то другой посетитель семинаров, уже упомянутый выше бывший студент физфака НГУ Андрей в свое время просто не знал, что ему делать. По его же словам, еще лет пять или шесть назад у него были только «тоска по свободе» и чувство, «что я угнетен в этой общественной системе». Андрей был дезориентирован: «Какую я должен занять политическую позицию, для меня это все было довольно туманно». Как результат, видя кругом несправедливость, но не зная, как с ней быть, мой собеседник занимался «глупостями», например «такой глупой вещью, как пытался рассказать, скажем, одноклассникам, как плохо устроен мир».

В продолжение своих блужданий в экзистенциально-политическом тумане ему так и не встретился авторитетный наставник. Его место заняли книги; Андрей принялся читать их распечатанные «сканы» или найденные в Интернете электронные версии: «Скажем, собрание сочинений Маркса-Энгельса, собрание сочинений Ленина».

Постепенно его хаотичное хождение превращалось во все более прямолинейное движение влево. При этом, конечно, на первых порах не обошлось без пресловутых «глупостей», доходивших до того, что, как только Андрей «стал левым», он принялся «изучать тактику партизанской войны» (например, «скажем так, засады устраивать»), не отдавая отчета в том, что «к России это все не относится». Но подобные ошибки в его биографии давно остались в прошлом.

Сегодня Андрей достаточно уверен в себе. Благодаря изучению работ классиков марксизма у него появились «какие-то знания о мире», а вместе с ними и «фильтр», который «помогает отбор делать, ну и бороться, так сказать, со своим невежеством», знать, «что читать, что не читать заранее», выстраивать «какие-то прогнозы» социологического и политического характера.

«Фильтры», «знания о мире» и возможность «выстраивать прогнозы», ассоциированные с научным марксизмом, используются левачками не только как инструменты ориентирования в изменчивом пространстве второй модерности, но также как важный элемент их «рефлексивного проекта себя»[28]. Поскольку в глазах левачков «Капитал» с его «научностью» содержит универсальный ключ к пониманию действительности как таковой, его изучение приводит к генерализации окружающего марксистов социального пространства. Управляемое единым алгоритмом, оно больше не предполагает деления на «области» и не требует ни специализаций, ни отдельных стратегий поведения.

В полной мере освоивший марксизм левачок способен выхватить истину везде, куда ни упадет его взгляд, и, будучи таковым, является одновременно историком, социологом, психологом и политиком. Истинность марксизма, превращающая окружающее в однородное пространство, позволяет молодым новосибирским марксистам поддерживать когерентность собственной идентичности, поскольку избавляет их от необходимости справляться с быстрой сменой социальных ролей.

В этой связи показательна испытываемая товарищами любовь к сленговому существительному «курва» и производному от него глаголу «скурвиться», которые они прилагают к «нерукопожатным» фигурам из левого лагеря и политическим движениям, в которые они заведомо не находят возможным вступить.

Так, например, по словам Романа, одной из причин раскола некогда мощной КАС является то обстоятельство, что «часть КАСовцев просто скурвилась короче». Подобным образом повели себя и члены НБП. Если в 1990-е годы НБП «была одной из самых мощных организаций, самых опасных [для государства]», то «сейчас они уже скурвились», так что НБП стала «никому уже не интересной».

Сам, возглавляющий национал-большевиков, Эдуард Лимонов характеризуется следующим образом:

 

«[Он] много сделал с точки зрения угара безумия в 1990-е, но потом стал вообще унылым говном. […] Лимонов сейчас умеренно либеральный чувак. А сейчас у него другой крен пошел, сейчас он... просто политическая , и он просто хорошо занимается политической проституцией».

 

Как известно, современное значение глагола «скурвиться» пришло из тюремной субкультуры, в которой этим словом обозначают преступление «блатных законов» и «понятий» в пользу сотрудничества с тюремным персоналом в целях обретения конъюнктурных преимуществ. При этом «скурвливание» сопровождается утратой статуса, оставаясь актуальным при любых обстоятельствах, являясь бесповоротным и сущностным: «курвой» становятся «по жизни».

Этому тотальному падению, разумеется, соответствуют представления о природе личности, базовые характеристики которой сохраняют одно и то же значение вне зависимости от различных социальных контекстов. Так понятие «прошаренный левачок» (как и понятие «курва») отсылает к совершенно когерентной, всегда однозначной, тождественной самой себе идентичности – не столько к социальной роли или маске, сколько к истинному лицу.

С ослабленной политической составляющей, с перенесенным в неактуальное будущее обещанием революции в жизни новосибирских леваков марксизм фигурирует в качестве обладающего экзистенциальным значением «руководства по жизни». Предоставляющий возможность увидеть истинную структуру действительности за ее зыбкими очертаниями и назвать вещи своими именами марксизм позволяет избежать «мертвящих» столкновений с бессмысленностью окружающего и «поддерживать когерентное, достойное чувство реальности и собственной идентичности»[29].

Расстояние между «старыми добрыми советскими политучебами», которые упоминал Николай, и марксистскими семинарами в Новосибирске 2010-х действительно велико. В жизни молодых сибиряков семинары не представляют собой формальной обязанности или академического хобби и не несут ярко выраженного политического смысла. Способствующие усвоению марксизма, они функционируют как важный элемент в стратегии обретения онтологической безопасности – «уверенности в том, что мир [действительно] таков, каким он представляется [актору]»[30].

 

Новая жизнь старой идеологии

Даже спустя несколько месяцев после знакомства с «семинаристами» меня не покидало чувство «исторического déjà vu». Тусовка моих товарищей существовала настолько в русле российского и советского коммунизма, что казалось, будто целые главы описывающей ее этнографии с одинаковым успехом могли быть написаны в середине или даже начале XX века.

Так, эсхатологические истории жизни, описывающие движение из тьмы неведения к ясной просвещенности в лоне марксизма насчитывают почти сто лет[31]. В 1920-х годах подобные биографии легли в основу целого жанра апологетических и покаянных исповедей, которые «заблудшие» и временно «ослепленные» большевики представляли на суд товарищей по партии[32].

Возврат к трудам Маркса с тем, чтобы вдохнуть новую жизнь в «окостеневшую» или отклонившуюся от «правильного пути» марксистскую идеологию, также составляет характерный для советской истории мотив. В разные годы вернуться к «чистым истокам» коммунизма призывали члены «внутрипартийной оппозиции», «шестидесятники», реформаторы времен перестройки. Наконец, деление на «кружки», боязнь «прослушки» спецслужб, организация полулегальных кружков и собраний, распространение агитационной литературы – все это соответствовало еще подпольному периоду существования социалистов в царской России конца XIX – начала XX веков.

Однако, в отличие от своих советских предшественников, современные новосибирские марксисты не пытаются изменить линию партии, не видят возможности для перестройки и тем более не рассчитывают на скорый приход социалистической революции. В то время, как для советских коммунистов марксизм служил основанием для критики и попыток изменить существующий порядок вещей, в случае с современными леваками он выступает как средство его производства. Классы, присвоение стоимости, примат экономической базы над идеологической надстройкой – все эти понятия позволяют увидеть в происходящем некую упорядоченную стройность, тем самым превратив окружающее социальное пространство в «безопасную» для своего присутствия среду.

Использование марксизма в качестве утоляющей экзистенциальную тревогу техники безопасности, а «Капитала» – в роли самоучителя по ее овладению позволяет поместить марксистские семинары в современный исторический контекст и представляет их как характерное для поздней модерности явление. Эпоха второй модерности характеризуется возрастающим значением, приобретаемым руководствами по жизни: путеводителями, пособиями, воркшопами и так далее[33]. В отличие от идеологических систем предыдущего периода, эти новые практики не институционализированы на государственном уровне, не предписывают субъекту определенное видение действительности, не указывают его место и не определяют «соответствующий» образ действий.

Вместо этого, они побуждают субъекта самому вырабатывать стратегии ориентирования в действительности и представляют его идентичность как его же рефлексивный проект. Как подчеркивает Бауман, «какой бы ни была суть советов, она относится к тому, что консультируемые… должны сделать сами, принимая полную ответственность за то, чтобы делать это правильно»[34]. Именно так – как стратегия самостоятельного ориентирования – фигурирует и марксизм в жизни новосибирских леваков.

В отличие от поколения своих родителей, они не относятся к выработанным в СССР марксистским практикам (наподобие политучебы) как к лишенному «внутреннего смысла» формальному ритуалу. Напротив, отталкиваясь от «научности» марксизма (последняя выступает для них как синоним истинности), новосибирские товарищи обращаются к нему с исключительно «денотативными» намерениями, чтобы привести к соответствию реальность, слова и мысли.

Эта же «научность-истинность» не позволяет представить марксистские семинары как ностальгическую практику обращения к знакомым символическим формам в связи с неспособностью выработать новые средства репрезентации для изменившейся действительности. Истинность предложенного в «Капитале» исторического анализа делает марксистский язык «неподвластным» истории, так что последний показывает себя как всегда адекватный способ интерпретации и интеграции происходящего.

Всеохватывающий и «истинный» марксизм функционирует как персональный «путеводитель по жизни», предлагающий технику построения когерентной идентичности и ориентирования в тревожно изменчивом социальном пространстве. Старые идеологии сохраняют актуальность и в постидеологическую эпоху. Лишенные институционной поддержки государства, не направленные на изменение порядка вещей, находясь в условиях отложенной революции, они функционируют как чистая практика себя, как индивидуальное пособие по онтологической безопасности.