Двадцать лет, отделяющие нас от распада СССР, в очередной раз актуализировали вопрос о причинах произошедшего. И, надо сказать, историческая дистанция пока не сильно содействует глубине общественных дискуссий, развернувшихся вокруг его осмысления. Ответ на данный вопрос уже перестал быть делом реальной политики, но все еще напрямую связан с персональными репутациями, личными привязанностями и обидами представителей тогдашней элиты. Все более популярным и медийно распространенным становится взгляд на распад единого государства как на общее поражение, которого можно было бы избежать, если бы не сознательная или, наоборот, непреднамеренно самоубийственная политика союзного и республиканских центров. «Момент истины» стремятся найти в конкретных исторических обстоятельствах: закулисной борьбе при обсуждении нового союзного договора, торге между региональными и центральной элитами, отношениях Горбачева и западных лидеров, личном соперничестве президентов СССР и РФ, подготовке введения чрезвычайного положения, конкретных интересах, стоящих за Беловежскими соглашениями, подрывной работе западных спецслужб и так далее. Более глубокий уровень рассуждений связан с указанием на объективное экономическое положение, сложившееся к концу 1980-х годов и сделавшее более невозможным то перераспределение ресурсов, которое так или иначе примиряло большинство национальных республик с пребыванием в составе Союза. Однако в любом случае практически все обсуждения причин распада СССР упираются в позитивные или - теперь все чаще - негативные оценки политических, экономических, социальных, культурных процессов, запущенных перестройкой. Именно в «предательских» или «недальновидных», «романтических» или «преступных», «непродуманно быстрых» или, наоборот, «нерешительных» действиях ее прорабов и их противников находят объяснение того, почему после шести лет такой политики часть республик уже решительно не хотела находиться в составе Союза, а центр уже практически не мог выполнять своих обязательств по отношению ко всем союзным республикам.

Не отрицая исторической причастности тех или иных политиков недавнего прошлого к произошедшему и, тем более, не отрицая непосредственной мотивированности этих событий перестроечными реформами, и в особенности их последствиями, мы все же хотели бы попытаться сменить как настройку аналитической оптики, так и предмет наблюдения. Как нам кажется, разговор об исчезновении Советского Союза более продуктивно вести не в терминах «предательства элит» или даже «объективного экономического положения». Более того, нам кажется, что сами дебаты о причинах исчезновения Союза необходимо перевести в плоскость разговора о самом исчезнувшем предмете. То есть о том, что представлял собой Союз Советских Социалистических Республик, каковы были обстоятельства его возникновения и механизмы поддержания его многонациональной структуры, каковы были риторика ее самоописания и динамика одновременно множественной и единой политической идентичности, балансирующей на грани общего и частного. Собственно, именно эта диалектика универсального и партикулярного - советского и национального - стала основной проблемной рамкой данного номера «НЗ».

Определяя эту рамку, мы хотели избежать характерных общих мест, свойственных описаниям «сталинской национальной политики» и «ее рефлексов» при позднем социализме. При том, что в качестве непосредственного, исторически контекстуализированного, модуса описания мы использовали хрестоматийную сталинскую формулу, определяющую характер многонациональной советской культуры: «национальная по форме, социалистическая по содержанию». Помимо узнаваемости этой формулы, причин обращения к ней было несколько. Во-первых, интерес к самому языку самоописания, который не только «скрывает» от нас «реальные» социальные практики, но и дает к ним доступ, будучи неотделим от их исторической специфики. Во-вторых, возможность распространить его описательную силу не только на культуру соцреализма, но и на многонациональное социалистическое пространство СССР в целом. И, наконец, в-третьих, несмотря на характерную для официального советского языка псевдодиалектичность, позволяющую уходить от содержательного определения с помощью многоступенчатых риторических ходов, эта формула является не столь туманной и пустой, как может показаться:

«Пролетарская по своему содержанию, национальная по форме, - такова та общечеловеческая культура, к которой идет социализм. Пролетарская культура не отменяет национальной культуры, а дает ей содержание. И наоборот, национальная культура не отменяет пролетарской культуры, а дает ей форму. Лозунг национальной культуры был лозунгом буржуазным, пока у власти стояла буржуазия, а консолидация наций происходила под эгидой буржуазных порядков. Лозунг национальной культуры стал лозунгом пролетарским, когда у власти стал пролетариат, а консолидация наций стала протекать под эгидой советской власти. Кто не понял этого принципиального различия двух различных обстановок, тот никогда не поймет ни ленинизма, ни существа национального вопроса»[1].

Так был найден выход из идейного затруднения, связанного с ленинским тезисом о параллельном существовании двух культур - национально-буржуазной и интернациональной пролетарско-социалистической[2]. Этот тезис был хорош в обстоятельствах революционной борьбы, но в ситуации реального социалистического строительства становился логической преградой, стоящей на пути становления и последующего развития национальных культур тех народов, которые вошли или еще могли войти в состав государства победившего пролетариата (тем более в тот период, когда идея мировой революции еще не была отложена на будущее, освободив место построению социализма в одной отдельно взятой стране). На помощь пришли немецкий романтизм и гегелевская диалектика: социалистическое содержание вобрало в себя реальность бесконечного духа, национальная форма - конечность его материального воплощения. «Общечеловеческое» будущее социализма оказывалось результатом синтеза пролетарского содержания и национальных форм.

Однако, если расширить эту формулу за пределы новой пролетарской культуры и даже за пределы «национального вопроса» как такового, ее смысл может оказаться более глубоким, нежели операциональное логическое разрешение дихотомичного ленинского тезиса о двух культурах. И даже более всепроникающим, нежели использование ее внутренней дискурсивной расплывчатости и подвижности в качестве эффективного риторического и идеологического инструмента, необходимого для амортизации порой напряженного, но всегда динамичного, многоканального и многовекторного взаимодействия между центром и республиками (равно как и между самими республиками, особенно когда речь шла о соседях). Вопрос не только в открывающемся благодаря этой формуле пространстве для маневра, позволяющем реагировать на возникающие напряжения между новой социалистической доктриной и уже существующими национальными традициями, примиряя якобы уже существующие «национальные» и «пролетарскую» культуры. Внутренняя парадоксальность и обеспечиваемая парадоксом эффективность этой формулы состоит в том, что она, претендуя на открывающуюся в ней перспективу взаимного проникновения двух культур, тем самым дискурсивно утверждала их существование. В то время, как к первой половине 1920-х, когда возникла эта формула, еще не существовало не только «пролетарской культуры», но и «национальных культур» - их еще предстояло создать вместе с самими нациями. Иными словами, заявляя о снятии противоречия между социалистическим и национальным, этот тезис создавал символическое пространство, в котором, с одной стороны, уже существовали взятые субстанционально «социалистическое» и «национальное», а с другой, - их судьба предъявлялась как конструктивно нераздельная. Таким образом, за формальной логикой советского национального дискурса начинает обнаруживаться историческая логика советского национального проекта[3]. Причем специфика того исторического имперского наследия, которое сознательно приняли на себя большевики, диктовала возникновение чрезвычайно прочной связки между социалистической и национальной составляющими этого проекта. В границах империи ключом к успеху универсальной программы социализма оказывалась успешная реализация отдельных проектов нациестроительства. О чем вполне отчетливо и заявил Сталин на XVI съезде ВКП(б), используя характерный для него прием, состоящий в том, чтобы подвергнуть критике тот «уклон», аргументы которого он вскоре возьмет на вооружение:

«Уклоняющиеся в сторону великорусского шовинизма глубоко ошибаются, полагая, что период строительства социализма в СССР есть период развала и ликвидации национальных культур. Дело обстоит как раз наоборот. На самом деле период диктатуры пролетариата и строительства социализма в СССР есть период расцвета национальных культур, социалистических по содержанию и национальных по форме. […] Только при условии развития национальных культур можно будет приобщить по-настоящему отсталые национальности к делу социалистического строительства»[4].

Таким образом, исторический опыт СССР (не важно, как его описывать: как империю или как федеративный союз свободных советских республик - тем более, что на разных этапах своего существования он последовательно был близок к обоим полюсам) состоит в числе прочего и в том, что будущее социализма оказалось в нем неразрывно связано с рождением и развитием наций. Движение к бесклассовому обществу привело к интенсивному формированию национальных сообществ, политическая идентичность которых должна была строиться не на неразличении этнического и советского, и даже не на поступательном растворении первого во втором, а на активной работе по определению и самоопределению наций, понимаемой как важная и неотъемлемая часть социалистического строительства[5].

Возвращаясь к сталинской формуле, можно сказать, что национальное было не только формой социалистической модернизации, но и ее существом. И если многонациональная советская культура вполне адекватно описывается этой формулой, то многонациональный Советский Союз скорее можно описать через ее инверсию, то есть как: «социалистический по форме, национальный по содержанию». В определенном смысле, возникновение «свободных и равноправных наций» в итоге стало единственной осуществившейся целью социалистического строительства. Что и продемонстрировал распад СССР.

1) Сталин И.В. О политических задачах университета народов Востока. Речь на собрании студентов КУТВ. 18 мая 1925 г. // Сталин И.В. Сочинения. М.: Государственное издательство политической литературы, 1952. Т. 7. С. 138.

2) Ср.: «Ставя лозунг “интернациональной культуры демократизма и всемирного рабочего движения”, мы из каждой национальной культуры берем только ее демократические и ее социалистические элементы, берем их только и безусловно в противовес буржуазной культуре, буржуазному национализму каждой нации» (Ленин В.И. Критические заметки по национальному вопросу // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. 5-е изд. М.: Издательство политической литературы, 1967-1981. Т. 24. С. 122). Собственно, само понятие «национальной культуры» в языке Ленина было синонимично именно и исключительно «буржуазному национализму». При этом ленинское же утверждение национальных прав на самоопределение стало одной из важнейших идеологических стратегий в ходе гражданской войны, во многом предопределившей успех большевиков на национальных окраинах. Последующая национальная политика большевиков показала, что эта позиция не была продиктована исключительно тактическими нуждами войны и надеждами на мировую революцию.

3) Состоявшего в слиянии языка, «культуры», территории и «коренизированной» бюрократии (Слезкин Ю. СССР как коммунальная квартира, или Каким образом социалистическое государство поощряло этническую обособленность // Американская русистика: вехи историографии последних лет. Советский период. Самара, 2001. С. 329). Однако для нас важна также и утопическая составляющая советской политики национального строительства, заключающейся в том, что само становление отдельных наций опознавалось как универсальный процесс освобождения от колониального угнетения, то есть как движение к социализму.

4) Сталин И. Политический отчет Центрального комитета XVI съезду ВКП(б), 27 июня 1930 года // Правда. 1930. 29 июня. № 177.

5) Ср.: «Мы идем вам на помощь при ваших условиях развить свой бурятский, вотский и т.п. язык и культуру, ибо таким путем вы скорее приобщитесь к общечеловеческой культуре, к революции, к коммунизму» (Диманштейн С. Советская власть и мелкие национальности // Жизнь национальностей. 1919. 7 декабря. № 46(54)).