...Раньше у города была душа, сейчас только лоск и красота непонятная, а где-то даже пугающая. И еще достаточно выехать из зоны там, где не проезжает президент, лоск и красота кончаются, полнейший хаос и разруха. И ее закрывают заборами, которые, наверное, обходятся государству не в один миллион и не в два.
Вячеслав Сапунов[1]

 

Осенью 2008 года в Азербайджане активно обсуждалось интервью известного сценариста и режиссера Рустама Ибрагимбекова российской газете «Правда». В интервью Ибрагимбеков – бакинец, который последние тридцать лет прожил в Москве, – сокрушался по поводу утраты Баку самобытной городской идентичности. Город, по его мнению, необратимо изменился после того, как в начале 1990-х его покинула половина жителей, на место которых прибыли сельские мигранты, «не подготовленные к городской жизни»[2].

Во время полевых исследований в Баку в 2008–2009 годах я часто сталкивалась с похожими высказываниями об утраченной харизме столичного города и размывании такого понятия, как «бакинцы». В повседневных разговорах, интервью и публикациях местной прессы послевкусие былого «порядка» перемешивалось с ностальгическими воспоминаниями о прежнем советском Баку, отличавшемся особого рода урбанизмом. Этот тип социального устройства объединял представления о космополитичной (русскоязычной) культуре, наличии «цивилизованного порядка» в публичном пространстве и ощущение безопасности.

Дискурс городских страхов, связанных с быстрым исчезновением в 1990-е годы особого «бакинского» городского стиля жизни, который озвучил Ибрагимбеков, совпал с масштабной урбанизацией постсоветского Азербайджана. Прежний бакинский социальный порядок рассыпался по мере того, как в город хлынули тысячи беженцев из Нагорного Карабаха. С 2000 года советские ограничения на свободный приток деревенских мигрантов были частично упразднены, и в город стали перебираться молодые семьи из деревень, сегодня составляющие значительную долю столичного населения и, таким образом, придающие ему особый колорит.

Опираясь на полевые исследования, проведенные мной в октябре и ноябре 2009 года, я хочу обратить внимание на динамичные процессы социальной диверсификации публичного пространства, характерные для постсоциалистического урбанизма[3]. Исследователи неоднократно подчеркивали, что физическое пространство «пронизывается социальными отношениями»[4] и потому изучение трансформации городского пространства, исследование процессов формирования пространственной идентичности и культурной логики городской среды требует не только анализа физической структуры (архитектуры, городского планирования и так далее), но и пристального внимания к процессам социального производства пространства. В этой статье я попытаюсь проследить историческую трансформацию и формы социального конструирования лишь одного места в Баку – Приморской набережной. Это место является важным архитектурным комплексом столицы. За годы существования оно обросло мифами и воспоминаниями. Сегодня набережная стала отражением бурных процессов развития и преобразования социальных ценностей в постсоветском Азербайджане.

Нарратив утраты привычного городского устройства Баку во многом проявляется в виде жалоб русскоговорящей интеллигенции на сокращение публичного пространства: привычные места перестали быть «своими», стали восприниматься как недоступные из-за появления «новых горожан» с их стилем поведения и повседневными привычками. Символическая и реальная доступность публичного пространства оказалась ключевой темой городского дискурса в постсоциалистическом Баку. В свою очередь Приморская набережная города стала своеобразным олицетворением этой тенденции. Именно эти изменения городской среды с точки зрения доступности пространства для различных групп городского населения и будут меня интересовать.

История бакинской набережной

Городская набережная Баку, с ее зелеными публичными пространствами, повседневно называемая просто «Бульваром», является одним из главных знаковых мест города.

Путеводители, романы, городские журналы и телевизионные программы обычно относят Бульвар к разряду «визитных карточек» столицы. Благодаря близости к известным достопримечательностям – дворцу Ширваншахов со знаменитой Девичьей башней и старым кварталам внутреннего города-крепости – она занимает важное положение в городском ландшафте. Этот растянувшийся на три с половиной километра и воздвигнутый на искусственном основании приморский променад был сконструирован колониальными властями в конце XIX века. Названная местными русскоязычными интеллектуалами «удивительным даром» советского прошлого[5], бакинская набережная традиционно рассматривалась как пространство для «культурного отдыха» и прогулок в социалистическом городе.

До второй половины XIX века Баку – «уездный город Шемахинской губернии» – был малонаселенным провинциальным городом на окраине Российской империи. Его архитектура и социальный порядок отражали традиционную концепцию городской структуры, характерную для мусульманских сообществ: линия городского ландшафта у прибрежной части Каспийского моря определялась природным амфитеатром залива и центральным архитектурным комплексом – дворцом-крепостью Ширваншахов, окруженным мечетями, городскими банями и традиционными жилыми кварталами махалля, не имевшими открытого доступа к водному пространству. Городская часть Баку была четко отделена от береговой линии толстыми крепостными стенами Ичери Шехера.

После перехода Баку под административную власть Российской империи в начале XIX века, бурного экономического подъема и городского строительства в период первого нефтяного бума в середине и конце XIX века Баку существенно изменился. С середины XIX века в официальных документах Баку уже числился как губернский город и промышленный центр Российской империи[6]. Колониальное прошлое оставило глубокий след в планировке городского центра и его магистралей: городские застройки «восточного» типа были отчасти разрушены, на их месте были возведены широкие, прямые улицы европейского типа. В 1860-е годы был разработан генеральный план развития города, которым и руководствовались плановые комиссии раннего советского периода. Для того чтобы не отставать от запросов нефтяного бума, подстегиваемого индустриализацией, и требований урбанизации древнего города, в середине XIX столетия мощные стены средневековой крепости Ичери Шехер были снесены ради расчистки места для портовых сооружений и транспортных путей. Историк архитектуры Шамиль Фатуллаев отмечает:

«Ломалось привычное представление населения о замкнутости города внутри крепостных стен, разрушались старые традиции домостроения, глухие монотонные улицы и переулки крепости уступали место просторным улицам форштадта»[7].

Бакинская набережная – как место публичного доступа к морю – стала складываться в начале XX века. Первоначальный ее проект принадлежал гражданскому инженеру Казимиру Скуревичу; впрочем, в постсоветском Баку, в контексте политики национализации топонимики, вспоминают только, что «за благоустройство бульвара в 1909 году энергично взялся руководитель строительного отдела управы, инженер и талантливый организатор Мамед-Гасан Гаджинский»[8]. В истории набережной можно выделить несколько периодов. В досоциалистическую эпоху (1870–1909) это пространство служило экономическим нуждам порта, примыкавшего к Губернаторскому (или Михайловскому) саду. При социализме (1920–1991) набережная сделалась местом массового «культурного отдыха» и организованного досуга. В первое десятилетие нового века она пережила период национального переустройства и постсоветской джентрификации, стимулируемой государством.

Во второй половине XIX столетия узкая прибрежная полоса использовалась в основном в экономических целях: здесь располагались склады и причалы. К тому времени небольшой парк в три с половиной гектара к западу от крепости, называвшийся Губернаторским садом и находившийся поблизости от русских административных зданий, был единственным зеленым участком посреди промышленного города. Для того чтобы подвести сюда транспортные коммуникации, набережную расширили:

«Набережная заменила бесполезные стены Старого города, отсекавшие его от побережья. Бессмысленность этих оборонительных сооружений усугублялась тем, что они мешали свободной циркуляции воздуха на городских улицах. В 1865 году стены средневековой крепости разрушили, а камень продали за 44 тысячи рублей»[9].

В ходе искусственного расширения прибрежного пространства дворцовый комплекс Ширваншахов и старые жилые кварталы Ичери Шехера «отодвинулись» вглубь города, а образовавшаяся на побережье территория использовалась колониальной администрацией и частными предпринимателями для возведения разного типа построек. В 1880–1909 годах в этой части города в основном занимались пароходством, погрузкой нефти и рыболовным промыслом; неблагополучную восточную часть побережья населяли представители многонационального рабочего класса.

Парк, открытый в 1909 году на насыпном грунте, был оформлен по проекту инженера Мамед-Гасана Гаджинского и архитектора Адольфа Эйхлера как место для прогулок. Когда освобожденное пространство замостили и обустроили, городское побережье постепенно стало превращаться в эстетический объект. Был снесен очередной кусок крепостной стены Старого города, а гавань начали очищать от складов, доков и прочих хозяйственных построек; теперь город смотрел на Каспий с широкого и открытого бульвара. Новое пространство обслуживало новые потребности оформившейся местной и европейской буржуазии. Это приобщало городской ландшафт Баку к европейским стандартам с присущей им доминантой эстетической ценности морского пейзажа.

Принято считать, что дух европейской урбанистической открытости в идеальном виде не имеет ничего общего с традицией пространственной организации города мусульманского Востока[10]. Причем во многих бывших колониальных городах упомянутая открытость подчеркивается возведением широких и прямых улиц, зданий в европейском стиле, огражденных от локальных жилых кварталов и обращенных, где это возможно, к морю. Что касается рукотворного пространства и его социального контекста (особенно в жилых районах), характерных для мусульманской традиции, то оно опирается на центральное положение внутреннего двора, пространственную сегрегацию мужчин и женщин, а также на замкнутость кварталов. Пространственная организация городской жизни в старом Баку была четко отделена от воды, а морской ландшафт ассоциировался с природной опасностью и холодным пронизывающим ветром. Открытые площади (кроме рыночных и при соборных мечетях), набережные, бульвары не входили в планы архитекторов исламских городов. Вопреки этому зона бакинской набережной планировалась таким образом, чтобы создать модернизированное пространство для транспорта и отдыха, устремленное к морю. Однако вплоть до 1920 года бакинская набережная, называвшаяся в царскую эпоху Николаевской, местом массовых гуляний и отдыха не была, являясь зоной ограниченного доступа и отдыха для определенного круга людей. Местом общественного досуга она становится только в советское время, когда экономический потенциал прибрежной зоны оказался полностью исчерпан и на первый план вышли идеологические возможности этого места.

Бакинская набережная как социалистическое пространство

В плане использования публичного пространства преобразование города из «колониального» в «социалистический» предполагало как новации, так и преемственность. В советский период особенность развития бакинской набережной заключалась в стремлении сделать ее более открытой, доступной и репрезентативной. Набережная на всем своем протяжении была открыта для массового доступа. Зона обустроенного публичного пространства заканчивалась в районе морского вокзала, воздвигнутого в 1970 году. Советская реконструкция «удивительного дара» была ориентирована на стандартные «европейские» образцы городского пространства. Она по-прежнему резко отличалась от соседнего жилого квартала махалля с его кривыми и узкими улицами, населенными в основном азербайджанцами, и долгое время рассматривавшегося как «отсталый» район города.

Утверждение социализма в закавказских городах предполагало развитие новой гражданской культуры, конструирующейся по принципу социалистического эгалитаризма, интернационализма и европейской «культурности». Не стоит забывать, что в Закавказье социализм в основном ассоциировался с европейской модернизацией и техническим прогрессом, противопоставлявшимися «отсталости» и «беспросветности» азиатской жизни. Власти промышленного Баку, объявленного «форпостом социализма на Востоке», превращали побережье в зримое место перемен, в пространство контролируемого отдыха и развлечений многонационального пролетариата, рассматривая променад в качестве важного символа социального обновления.

Планировка и в особенности физическая структура города должны были играть видную роль в социальном преображении, обеспечивая освобождение от привычных гендерных стереотипов, выступая одновременно очагом адресованной новому поколению пропаганды и местом организованного «культурного отдыха». Природный амфитеатр бакинской бухты предоставил прекрасную сцену для расставляемых социалистическим государством декораций, изображавших общество, преодолевшее классовое неравенство. Территория набережной стала витриной нового политического режима в Закавказье, когда в 1939 году со стороны Нагорного парка была воздвигнута гигантская фигура Сергея Кирова. Открытое пространство регулярно использовалось для демонстраций политической власти – именно здесь отмечались советские праздники, в особенности День международной солидарности трудящихся и День Победы. В 1950–1960-х годах бакинскую набережную стали обрамлять монументальные формы сталинских дворцов, таких, как помпезные здания бывшего Музея Ленина и Дома правительства, являвшиеся отчетливыми выражениями ценностей сталинской эпохи.

Расширение и переустройство бакинской набережной в эпоху социализма было призвано демонстрировать государственную мощь, социалистические достижения, торжество новых технологий. И до войны, и после нее «дух социализма», витавший над променадом, напоминал о военных победах СССР. В 1930–1960-е годы главным аттракционом, располагавшимся на набережной, являлась башня для прыжков с парашютом. Почти стометровое сооружение, стоявшее в самой середине променада, было символом возрождения Азербайджана, вошедшего в социалистическую семью народов. В 1960-е после нескольких несчастных случаев башня утратила свое первоначальное назначение, превратившись в эстетический объект, который экскурсоводы зачастую называли «нашей Эйфелевой башней». Сегодня ее использование ограничивается огромным циферблатом, показывающим местное время, температуру воздуха и скорость каспийского ветра.

Примечательно, что в 1960-х годах променад стал своеобразной лабораторией, в которой испытывались новые урбанистические подходы к городскому отдыху. Доступность набережной подчеркивалась открытием на прилегающей территории различных «демократических» мест, предназначенных для семейного досуга: кукольного театра, летнего кинотеатра, шахматного клуба, многочисленных летних чайхан.

Новую страницу в строительстве Баку знаменовал отказ от сталинского «триумфального» элитарного стиля, инициированный Хрущевым. Вместо камня и мрамора, советские архитекторы начали использовать такие строительные материалы, как бетон и металл. Летний кинотеатр и кафе «Жемчужина», построенные в 1960-х русскими архитекторами Вадимом Шульгиным и Николаем Никоновым, отличались легкостью, доступностью, явной ориентированностью на «потребителя». Прозрачные стены, огромные окна и близость к природе позволяли этим объектам, как и их посетителям, с легкостью вписываться в окружающий ландшафт. Полюбившееся бакинцам кафе «Жемчужина» – элегантное конструктивистское здание, – а также кафе-ресторан «Сахиль» – с открытой террасой – были популярны не только благодаря своей легкой и открытой архитектуре, интегрированной в приморский пейзаж, но и из-за проходивших здесь концертов джазовой музыки. Примечательно, что во многих интервью мои собеседники подчеркивали значение «надлежащего поведения» как главного регулятора общественной жизни на бакинской набережной. Одна из моих собеседниц так описывала контраст между советским прошлым и постсоветским настоящим:

«Допустим, 9 мая обязательно на Бульваре был салют, и вся набережная была забита людьми, все ждали салюта. А когда он проходил, каждый залп криками и аплодисментами встречали. Но все это как-то было без хамства. Никто не старался как-то особенно громко орать, перекричать друг друга. Как-то мешать другим смотреть. Все – семьями. У отцов маленькие дети на плечах сидят, чтобы лучше видеть. Остальные рядом стоят. Все спокойно радуются. Потом уходишь с Бульвара уже под вечер, темно, и вся улица и впереди тебя и позади, все тянутся с Бульвара. Усталые, но довольные. А сейчас я бывал на наших салютах… Сам салют делают хорошо, но публика какая собирается! Одни пацаны, лет по 16 или 18, и все наглые, все орут, все шумят, галдеж стоит просто жуткий. Ведут себя по-хамски»[11].

«Советская» поведенческая модель регламентировала многочисленные повседневные практики. Важно, впрочем, что, помимо своей парадной и дидактической функций, приморский бульвар вписывался также в городскую рутину, предоставляя место встречи самым разным категориям жителей. Тенистые деревья и удобные скамейки предлагали миниатюрные пространства для приватного общения:

«Для меня Бульвар – это всегда особое место. Мы еще из школы сбегали, я училась в 134-ой школе на Баксовете, – и сразу на Бульвар. Особенно, когда уже весна, тепло, купишь мороженого и на скамейке посидишь. И потом, раньше всегда была традиция у тех, кто учился в школах в центре города. Обязательно выпускной вечер отмечали на Бульваре. Справляли, конечно, в школе, с танцами и все прочее. Но к утру шли встречать на Бульвар рассвет. Это была обязательная традиция!»[12]

Бакинская набережная – между «периферией» и «центром»

В начале 1990-х годов из-за поднятия уровня Каспийского моря береговая часть набережной была повреждена, а часть зеленых насаждений и деревьев (чинар и олив) существенно пострадала от отсутствия регулярного орошения. Во время холодных зим начала 1990-х беженцы и обедневшие слои населения внесли свой вклад в дальнейшее сокращение зеленого пояса: деревья использовались как топливо. Одновременно с этим набережная стала превращаться в место неформальной индивидуальной торговли предметами повседневного спроса, продуктами питания и напитками. Многими «коренными» горожанами променад стал восприниматься как символ городского упадка и хаоса, ассоциирующегося с последствием наплыва сельских мигрантов и некорректностью поведения новых поселенцев. «Удивительный дар» приобрел новое значение в социальной географии города и превратился в «нежелательное пространство» (undesired place) с сомнительной репутацией. Этот переход от «визитной карточки» к своеобразному «гетто» одна моя информантка выразила так:

«Я познакомилась с одним парнем на дне рождения. С виду – так, симпатичный, довольно приятный в общении. Мы обменялись телефонами, и он мне на следующий день позвонил. И как ты думаешь, куда он меня пригласил на первое свидание? [Возмущенно смеется.] На Бульвар, представляешь! Там же ведь одни чушки гуляют. На этом наше знакомство закончилось. Для меня это было точкой. Я с ним больше не общалась»[13].

К концу 1990-х ситуация начинает меняться: в 1998 году приморский променад был включен в приоритетный список объектов реконструкции, подписанный «отцом» азербайджанской нации, президентом Гейдаром Алиевым. В государственном плане развития прибрежной зоны территория стала называться «национальным парком». В последнее десятилетие, с 2001-го по 2011 год, бакинская набережная пережила масштабное переустройство, главной особенностью которого стала постколониальная национализация пространства и поддерживаемая государством неолиберальная джентрификация. Меняющаяся структура и смещение символов советского прошлого наиболее ярко выразились в смене декораций, обрамляющих бакинскую бухту. В 1994 году был демонтирован памятник Сергею Кирову, возвышавшийся над Каспийским заливом. А в 1995-м практически на том же месте было построено здание турецкой суннитской мечети с высокими и стройными минаретами в легко узнаваемом стиле стамбульской архитектуры. Несмотря на относительно скромные размеры, Шехид-месчит – единственная мечеть, хорошо просматривающаяся с разных точек городского ландшафта. Однако религиозным местом бакинская набережная не стала.

Проект национального парка, грандиозный по своим масштабам, сравним с возведением и застройкой новой набережной на реке Ишим в Астане или с переустройством океанской набережной в Бостоне[14]. Капитальная реконструкция бульвара заключается в том, что его сегодняшняя протяженность (3,5 км) должна увеличиться в семь раз (до 25 км) – от промышленного района Баилова до пригородного поселка Зых[15]. Амбициозный план реновации предполагает не только удлинение набережной, но и полный снос грузового порта, судоремонтного завода и промышленной зоны. Бульвар, находящийся на балансе у государства, сегодня напрямую управляется кабинетом министров, а не городским муниципалитетом. Как сообщала местная газета, «на бакинской набережной уже возводятся современные отели и деловые центры. Самой оптимистичной новостью стало то, что с реконструируемой территории уберут все промышленные объекты. Это, безусловно, улучшит экологическую ситуацию и состояние окружающей среды в бакинской бухте»[16].

Подобная деятельность хорошо вписывается в глобальный тренд реорганизации и реанимации городского побережья, который затрагивает сегодня многие портовые города Америки и Европы, переживающие постиндустриальное возрождение. Происходящие там масштабные сдвиги обусловлены переходом от промышленной городской экономики к экономике услуг. В экономических системах такого типа производство и обслуживающая его портовая деятельность переживают упадок, в то время как сервисный и технологический сектор расширяются. Местные споры по поводу попыток сделать набережную более привлекательной для туристов и международных инвесторов оборачиваются активным стремлением «центрировать» это пространство, еще больше усиливающее социальные и культурные размежевания между его пользователями.

Первым шагом по превращению набережной в представительскую часть государственного инновационного плана стала очистка территории от «одичавших» зеленых насаждений и высадка закупленных за рубежом деревьев и декоративных растений. Летом 2009 года западная часть променада была украшена пятью десятками пальм и другими растениями, импортированными из Южной Африки, Голландии, Саудовской Аравии и с Канарских островов. Весной 2011 года в центральной части бульвара были разбиты гигантские клумбы в стиле японского сада камней, с экзотическими кактусами и дорогими подсвечивающими устройствами. Все эти насаждения выполняют в первую очередь декоративную функцию, поскольку в условиях жаркого бакинского лета пальмы и кактусы почти не дают тени. Выступая элементом новой «глобальной» эстетики городского пространства, деревья также символизируют роль политической власти в реконструкции променада. По мнению многих бакинцев, пальмы появились на бульваре из-за того, что нынешний мэр Баку предпочитает их более традиционным местным породам, таким, например, как сикоморы (чинары) и оливковые деревья.

Приморский парк целенаправленно переустраивается в качестве центра новой, «цивилизованной», формы международного бизнеса. Этот новаторский акцент в репрезентации бакинской набережной подчеркивался в «проекте очищения», который выдвинул в 2001 году мэр столицы Хаджибала Абуталыбов. Начатая им кампания по сносу в центральной части города ларьков и ветхих построек беженцев и мигрантов проводилась под лозунгом возвращения Баку облика, отличавшего город в 1970–1980-х годах. Подписанные властями документы призывали избавить территорию от незаконных построек и прочих объектов, появившихся на набережной в разное время и не вписывающихся в ее новый имидж. Еще одним шагом в проекте очищения стало оснащение набережной современными общественными туалетами, а также десятками урн для мусора, за чистоту которых теперь отвечает многочисленный персонал. Признаки радикальной трансформации советской набережной заметны не только в необычном дизайне появляющихся или переустраиваемых объектов, но и в новизне самой материальной субстанции, на которой возводится постколониальная стабильность. Ее визуальным проявлением стало использование дорогостоящих материалов: тяжелого гранита, булыжника или керамической плитки, вместо дешевого «советского» асфальта. В высказываниях моих собеседников, которые не всегда отзывались о советском прошлом с чувством ностальгии, показательна «чуждость» этого «пугающего» лоска для обычных посетителей парка. В приведенном ниже отрывке из беседы с 35-летней бакинкой хорошо видна эта позиция:

«Меня давно в Баку не было. Бульвара я не узнала. Вы видели яхт-клуб? Посмотрите, какие крутые яхты. Такие я только в Стамбуле видела. Но в Стамбуле – там бульвар для отдыха, люди приходят, причем как женщины, так и мужчины, рыбу ловят, ходят без обуви, а у нас что! Девушки как на парад одеты, накрашены. И расслабиться не дадут с этой охраной. К моему сыну только что подошел охранник, говорит на бордюре нельзя сидеть. Я хотела было поругаться, где это написано, потом решила лучше не связываться. На велосипедах кататься нельзя, на бордюре сидеть нельзя, а что вообще можно на бульваре?!»[17]

Именно здесь людям предстоит на себе ощутить, что такое новый Азербайджан и новый Баку. Рукотворная среда бульвара и сама его атмосфера должны «центрировать» городской ландшафт и отражать рождение сильного национального государства. Символическим актом утверждения нового порядка в публичном пространстве явилось возведение в 2010 году гигантского флагштока с национальным флагом Азербайджана на площади Национального флага, в районе Баилово.

При всей идеологизированности «воинствующего» духа социалистического «культурного отдыха» многие посетители парка отмечали характерный для него уют и неспешность проведения досуга. Один из информантов, 55-летний бакинец, охотно вспоминал нехитрый дизайн индивидуального отдыха в советском Баку:

«Здесь раньше очень много всяких пенсионеров собиралось и в домино обязательно играли. Или в шашки. Сейчас тоже, наверное, собираются. Но раньше как-то, мне кажется, что все это было спокойнее, размереннее. Сейчас ритм жизни другой. Даже по Бульвару все бегают, а не ходят»[18].

Процесс совершенствования публичного пространства подчеркивается еще в акцентировании «национальной традиции» и возведении парадных дворцов, подобных Международному центру мугама[19] или Бакинскому бизнес-центру. Применение современных материалов и технологий позволяет проектировщикам вписывать свои детища в глобализированные архитектурные тренды, не отказываясь от экзотического имиджа нового Азербайджана.

Модернистский по форме и национальный по содержанию Центр мугама задуман как церемониальная площадка, культурный символ суверенитета постколониального Азербайджана. Сам этот объект символически намечает новую геополитическую ориентацию Азербайджана. Бакинский бизнес-центр как новое обрамление «удивительного дара» представляет собой прозрачную конструкцию из бетона и стекла. Примечательно использование метафоры «Дубай на Каспии» в одном из туристических путеводителей.

Государственный план развития прибрежной зоны, как и запросы рынка недвижимости, предполагают появление на территории набережной частного жилья. Концепция элитной застройки набережной опирается прежде всего на дистанцированность нового жилого пространства от остальной части города – именно эти мотивы доминируют в рекламных проспектах. Триумфальные названия жилых небоскребов – «Порт Баку тауэр», «Crescent Tower» или «Флэймс Тауэр» – явно намекают на то, что жить на бакинской набережной и престижно, и удобно благодаря близости к центру города и уникальному виду на море. Несмотря на ухудшающуюся экологическую обстановку, с точки зрения новых элит жить в центральной части города считается престижно.

Крестьяне в городе

В октябре 2009 года контраст между западной и восточной частями набережной был разителен. Западная часть выглядела обновленной, огороженной, демонстративно стерильной. Здесь разместились дорогие фитнес-клубы, современный яхт-клуб, гранитный фонтан и пальмы. Прогуливаясь по этому участку набережной в октябре 2009 года, я на протяжении всего полутора километров насчитала тридцать пять женщин-уборщиц, одетых в специальную униформу Приморского парка и вооруженных современными щетками, четыре мусороуборочных машины, около десятка мужчин и женщин, совершающих оздоровительную пробежку (в основном иностранцев) и, что наиболее поразительно, большое количество сотрудников охранных предприятий.

Усиленные меры безопасности на бакинской набережной напоминали о себе повсюду, особенно в западной ее части. Некоторые гости сетовали на то, что их гнетет неусыпное наблюдение. Как отмечал один из них в октябре 2009 года: «Гуляю как будто бы не в парке, а по территории военного объекта». Еще один информант – 48-летний мужчина-бакинец, регулярно посещающий бульвар, – так описывал свои впечатления от новой набережной:

«Слишком много контроля, похоже на царское время: тогда, как я читал, были открыты только одни парковые ворота Губернаторского садика, а на входе обязательно стоял городовой. Если кто-то ему не нравился, такого человека в парк не допускали. Вот и сейчас такое иногда чувство, что как-то очень уж присматривают за тобой. В советское время почему-то все гуляли, ни за кем особо никто не присматривал, но все вели себя так, как полагается. Городская культура была. А сейчас, наверное, так и нужно, как в царские времена, со злыми городовыми, чтобы хоть какой-то порядок был»[20].

Гулять на всем протяжении набережной с собаками строжайше запрещено; то же самое касается и катания на велосипедах. Более того, здесь запрещено лузгать семечки (любимое развлечение на всем Кавказе). Любая съемка без специального разрешения на набережной не допускается.

В отличие от западной части, восточный сегмент бульвара характеризовался большей доступностью и публичностью. За кафе «Жемчужина», обозначавшим символическую границу между «роскошным западом» и «убогим востоком», располагались аттракционы, игровые площадки и чайханы. Ароматы попкорна и ванильного мороженого сочетались с призывными криками уличных фотографов, приглашавших прогуливающихся сфотографироваться на берегу. Главной достопримечательностью восточной части был длинный широкий пирс, уходящий в море на четыреста метров. Именно это сооружение наиболее активно использовалось для всевозможных целей. По утрам на нем обычно царствовали рыбаки. А в обычный октябрьский день 2009 года, по моим наблюдениям, не менее ста двадцати человек, собравшись на пирсе, стояли, сидели, ходили, занимались гимнастикой, дремали, целовались и фотографировались.

Восточная часть променада отличалась и еще в одном отношении: здесь почти не было зелени. В дальнем конце пирса стояло закрытое и обветшалое кафе «Садко», ставшее обиталищем одного бездомного. За оставленным зданием частенько занимались гимнастикой старики. Иными словами, эта часть набережной использовалась по-разному: здесь не только гуляли и любовались видами, но и жили, а также занимались неформальной экономической деятельностью. Например, осенью женщины-уборщицы собирали оливки, падающие с деревьев, для последующей продажи на улице.

Именно этот отрезок бульвара облюбовали люди, «не подготовленные к городской жизни», – сельские мигранты, прозванные исконными бакинцами «чушками»[21]. По наблюдениям старых бакинцев, «чушки» всегда одеты в черное и не стрижены, «у них шерсть до плеч». В подобных выражениях мои собеседники сообщали мне, что эти юноши – «другие», что они недостаточно цивилизованны для городских прогулок по Бульвару. Их дресс-код обычно предполагал белые пиджаки и черные брюки, подделки под «Puma», «Nike» или «Adidas», темные очки, «как у итальянских мафиози», золотые шейные цепи и черные остроносые туфли из искусственной кожи. Обувь подобного стиля резко отличала их от бакинцев, обычно предпочитающих светлые и легкие теннисные туфли или кроссовки. Одной из особенностей «некорректного» поведения мигрантов было постоянное использование ими мобильных телефонов для прослушивания турецкой поп-музыки. Зачастую эти устройства носили на цепочке, надетой на руку владельца. Жалобы на утрату былой доступности и безопасности публичного пространства часто связаны с идеализацией советского Баку, исчезнувшего под лоском дорогого гранита и остроносых туфель бывших сельчан. Непринужденность семейного отдыха сливается с идиллическими воспоминаниями о молодости и детстве.

«Раньше все же было отношение к отдыху другое. Выйти всей семьей гулять по Бульвару. Мороженого взять, если лето. Или, там, в “Сахиль” зайти зимой, взять табака, посидеть. Был какой-то настрой. Сейчас его уже нет. Люди совсем не те. Нет удовольствия гулять здесь и смотреть на всех этих деревенских, которые здесь табунами ходят. Я поэтому стараюсь всегда пораньше утром приходить. Когда никого не бывает на Бульваре»[22].

С точки зрения «бакинцев», новой элиты и городских властей, эта приезжая молодежь принесла с собой особые разновидности «загрязнения» городской среды и изменения облика публичного пространства: эстетическое, причиняемое самим их внешним видом; материальное, состоящее в разбросанной повсюду шелухе от семечек; акустическое, возникающее от громкого прослушивания поп-музыки. «Это не отдых, а мучение одно», – говорила моя собеседница, сетуя на привычку «чушек» задирать на бульваре молодых девушек.

Социальное восприятие «новых горожан» – отражение процесса бурного роста Баку. На сегодняшний день население столицы составляет три миллиона человек. Баку является самым густонаселенным и динамично развивающимся городским пространством постсоциалистического Закавказья. Такая динамика во многом связана с так называемой «второй эпохой нефтяного бума»[23], которая началась в 1994 году, после того, как президент Азербайджана Гейдар Алиев подписал «контракт века» с ведущими мировыми нефтяными компаниями по развитию нефтедобычи на Каспии.

По неофициальным подсчетам, с 1995 года в Баку из сельской местности переехали около двух миллионов человек[24]. Не удивительно, что за короткое время сложились жесткие разграничительные линии, обособляющие старых горожан-«бакинцев» от недавно прибывших мигрантов. Они находят отражение в углубляющейся дифференциации между «настоящими бакинцами» как цивилизованными «европейцами», которые способны вести себя в общественных местах «по-городскому», и бывшими селянами, ассоциирующимися с «азиатской» отсталостью и чуть ли не пасущими скот в городских парках[25]. Нетерпимое отношение к «негородским» элементам и возложение на мигрантов ответственности за ограничение доступа в публичное пространство для русскоязычной интеллигенции отчасти связано с мифологизацией представления о «бакинской нации», которое появилось в 1970-е годы и приобрело популярность после распада советской системы. Было принято считать, что «бакинцы» отличаются от сельских жителей городскими привычками, многонациональными корнями, космополитизмом и свободным владением русским языком. Но прошлое не всегда было так гармонично, как полагают многие из информантов. «Космополитичность» населения Баку регулировалась таким ограничителем миграции из сельских районов, как прописка, отдававшего приоритет высококвалифицированным рабочим из городских центров России и Украины перед селянами из азербайджанской глубинки. Как отмечает Брюс Грант, «в то время, как элиты принадлежали к “русскому сектору”, маркируемому тем языком, на котором они получали образование, подавляющее большинство сельского населения республики училось по-азербайджански»[26].

Бакинский «удивительный дар» столкнулся с вызовом со стороны маргинальной периферии и тактики стихийного использования места. Променад переживает процесс неолиберальной джентрификации, в рамках которого публичное пространство предстает как монолитный объект, «очищение» и «огораживание» которого благоприятствует прежде всего высшему и среднему классу, бизнесу и западным туристам. Именно «стерилизация» публичного пространства ведет к утрате бакинской набережной ее образа открытого публичного места, доступного каждому.

«Старые бакинцы» до сих пор живут советскими образами набережной, постоянно воспроизводя романтические ассоциации и отрицая тем самым внутреннюю связь Баку с деревенским окружением и социальное многообразие городской жизни. Пересечение в одной точке различных типов социальной реальности неизбежно сказывается не только на дизайне и социальных конфигурациях объекта, но и на формировании новой символической географии постсоветского города.

Приморский променад в Баку может быть описан как символический променад истории азербайджанской городской культуры. Реорганизация набережной как витрины национальной столицы идет, как и в начале XX века, под контролем элитных групп, власти и бизнеса. При этом преемственность государственной власти оборачивается сменой ее масок – с колониальной на социалистическую, с социалистической на неолиберальную. Эти радикальные изменения физической структуры пронизаны различными социальными отношениями. Бульвар приобретает значимость в процессах взаимодействия различных социальных групп, в нарративах памяти и жизненных практиках, выстраиваемых простыми обитателями города. Бакинская набережная – не просто эстетический объект городской архитектуры, но также и место, в котором отражаются прошлое и будущее урбанистической культуры городов Кавказа, переживающей сегодня очередную трансформацию.

Авторизированный перевод Андрея Захарова

 

2) Sayfutdinova L. Baku and Azerbaijan. An Uneasy Relationship // Stadt/Bauwelt. 2009. Vol. 183. S. 38–41.

3) Хочу поблагодарить Севиль Гусейнову и Сергея Румянцева за помощь в сборе полевого материала и обсуждении черновика первоначальной версии этой статьи, вышедшей на английском языке. Я также признательна Сергею Ушакину за критические замечания, которые помогли мне улучшить данный вариант работы. Существенная часть текста основывается на моей статье: Darieva T. A Remarkable Gift in a Postcolonial City. Past and Present of the Baku Promenade // Darieva T., Kaschuba W., Krebs M. (Eds.). Urban Spaces after Socialism. Ethnographies of Public Places in Eurasian Cities. Frankfurt: Campus, 2011. P. 153–178.

4) Lefebvre H. The Production of Space. Oxford: Blackwell, 1991. P. 286; Low S.M. Towards an Anthropological Theory of Space and Place // Semiotica. 2009. Vol. 175. P. 21–37.

5) Фуад Ахундов, бакинский краевед, в своих передачах неоднократно называет бакинскую набережную «удивительным даром» (см.: Akhundov F., Efendieva N. Baku’s Secret Stories. A Walk along Baku’s Waterfront. Баку: Общественное объединение «Internews», 2006). Такое положительное отношение к истории променада в среде русскоязычных жителей Азербайджана совпадает с общей тенденцией рассматривать советское прошлое как «дар», переданный в наследство. В этом отношении термин «дар» перекликается с проблематикой, рассматриваемой Брюсом Грантом в связи с неясностью и противоречивой спецификой определения советского прошлого в Закавказье как колониального (Grant B. The Captive and the Gift. Cultural Histories of Sovereignty in Russia and the Caucasus. Ithaca: Cornell University Press, 2009. Р. 60).

6) Фатуллаев Ш. Градостроительство Баку. 19 – начало 20-го веков. Л.: Стройиздат, 1978.

10) Abu-Lughod J.L. The Islamic City – Historic Myth, Islamic Essence, and Contemporary Relevance // International Journal of Middle East Studies. 1987. Vol. 19. № 2. Р. 155–176; Gilsenan M. Recognizing Islam. Religion and Society in the Modern Middle East. London: Tauris Publishers, 2000. Р. 201; Eickelman D. The Middle East and Central Asia. An Anthropological Approach. Upper Saddle River: Prentice Hall, 2002.

11) Беседа с 63-летним бакинцем, 28 ноября 2009 года, Баку, набережная.

12) Беседа с 55-летней бакинкой, 27 ноября 2009 года, Баку, набережная.

13) Интервью с бакинкой, 10 октября 2009 года. Подобные наблюдения городских трансформаций были отмечены и в других городах постсоциалистической Евразии (ср.: Космарская Н. Городские исследования // Антропологический форум. 2010. № 12. С. 74–85).

14) Buchli V. The Materiality. Astana // Alexander C., Buchli V., Humprey C. (Eds.). The Urban Life in Post-Soviet Asia. London: Routledge, 2006. Р. 24–41; Sieber T. Public Access on the Urban Waterfront: A Question of Vision // Rotenberg R., McDonogh G. (Eds.). The Cultural Meaning of Urban Space. Westport: Bergin and Garvey, 1993. Р. 173–194.

15) Замысел комплексной реконструкции и удлинения бакинской набережной до отдаленного от центра микрорайона Ахмедлы был отражен уже в генеральном плане Баку 1984 года, который был рассчитан на 1984–2005 годы (Гасанова А. Сады и парки Азербайджана. Баку: Ишик, 1996. С. 176).

16) Джеваншир Л. Новый стиль Бакинского бульвара // Бакинский рабочий. 2009. 14 августа. С. 4.

17) Из беседы с 35-летней женщиной на набережной, 27 ноября 2009 года.

18) Из беседы с 38-летним мужчиной, 7 декабря 2009 года.

19) Мугам – музыкальный жанр азербайджанского традиционного устного творчества, известный в Передней Азии, на Ближнем Востоке и в Закавказье. В 2008 году ЮНЕСКО включило мугам в список шедевров нематериальной культуры наследия человечества.

20) Интервью с 38-летним мужчиной на бакинской набережной, 28 ноября 2009 года.

21) Этот термин по своему звучанию очень близок к русскому слову «чурка», уничижительному определению мигрантов из Средней Азии и с Кавказа в российских городах. Симптоматично и то, что бакинский термин «чушка», несущий в себе в высшей степени уничижительный смысл, широко применяется «бакинцами» по отношению к прибывающим в город селянам. К концу 1990-х годов Бульвар был прозван бакинцами «Чушкарстаном» (см.: Альманах. Баку и окрестности / Сост. Н. Кочарли. Баку: Издательство Али и Ниио, 2009).

22) Интервью с 48-летним бакинцем, Баку, 28 октября 2009 года.

23) Первая эпоха нефтяной горячки в Азербайджане пришлась на середину XIX века и начало XX. В советское время освоение новых нефтяных месторождений было приостановлено в 1960-х годах в связи с открытием новых крупных залежей в Западной Сибири.

24) Sayfutdinova L. Op. cit.; Юнусов А. Миграционные процессы в Азербайджане. Баку: Адильоглу, 2009.

25) Румянцев С. Нефть и овцы: из истории трансформации города из столицы в столицу // P.S. Ландшафты: оптики городских исследований / Под ред. Н. Милериуса. Вильнюс: Европейский гуманитарный университет, 2008. С. 228–266.

26) Grant B. Cosmopolitan Baku // Ethnos. 2010. Vol. 75. № 2. Р. 135.