Введение

Разнообразные театрализованные формы протеста - флэшмобы, хэппенинги, перформансы - с середины 2000-х годов получили в России широкое распространение, информация о них попадает даже в самые мейнстримные массмедиа.

У этих спектакулярных акций, разворачиваемых в открытом публичном пространстве, есть ряд черт, делающих их эмблематичными для характеристики общественных трансформаций путинской России. Во-первых, они не предполагают получения разрешения со стороны властей. Поэтому при усилении репрессивных практик государства и свертывании возможностей легального протеста они дают возможность избегать контроля и репрессий, от которых страдают участники обычных митингов и демонстраций. Во-вторых, эти акции часто организованы людьми, не высказывающими свои политические пристрастия, что подчеркивает их аутентичность на фоне фикции «суверенной демократии» и карманных политических партий. В-третьих, в отличие от демонстраций, они рассчитаны не на массовость, а на медиа-эффективность - чем не выход для активизма при апатии и аполитичности большинства населения? И, наконец, они связаны с развитием информационных технологий, как по способу организации (например возникшие в 2003 году флэшмобы организуются через Интернет и смс-рассылки), так и по способу представления в СМИ. Роль последних выполняют прежде всего «тактические медиа» - блоги, а также информационные сайты, содержание которых создается самими пользователями (user generated content), - часто они рассматриваются как последний «рубеж» политической свободы.

Соответствие «духу времени» подкрепляется новизной самих спектакулярных форм[1], заметной на контрасте с «традиционным» репертуаром российского протеста - митингами, пикетами и демонстрациями. Многие активисты говорят о неэффективности этих рутинных форм, о том, что нужно постоянно изобретать новые способы привлечения внимания. Происходит спектакуляризация активистского действия, вне зависимости от его форм: медиа, как тактические, так и мейстримные, становятся его обязательным репрезентантом и сопроизводителем. Можно сказать, что если акция не была заснята на видео, сфотографирована и немедленно выложена в Интернет, то ее и не было. Так что активистская энергия расходуется на решение двух главных задач: подготовить акцию так, чтобы избежать репрессий, и обеспечить акции спектакулярный эффект, предварительный пиар и дальнейшую раскрутку в медиа[2].

Спектакуляризация активизма является чертой новейшего времени, следствием развития информационных технологий и их влияния на повседневную жизнь. Однако у самогó зрелищного протеста длинная и интересная история.

Это эссе оставляет в стороне медийный контекст и связанный с ним феномен спектакуляризации - сюжет, достойный отдельной публикации. Моя цель - попытаться проанализировать некоторые современные уличные акции в контексте динамики развития зрелищного протеста, сочетания и реактуализации различных его форм в XX веке. Эта динамика и эти процессы важны не только для понимания протестного активизма. Они могут быть элементом диагностики трансформаций господствующих режимов, против которых этот активизм направлен[3], ибо «сопротивление никогда не является внешним по отношению к власти»[4].

Главным аспектом интерпретации спектакулярных акций в этой статье будет сочетание и взаимопроникновение активистской и артистической логик, и, вместе с тем, различия между ними, выявляемые при сравнении ряда акций, организованных анархоактивистами и арт-группами. Методологическое ограничение состоит в том, что я не была участником приводимых в пример акций. В дополнение к доступным в Интернете материалам (видеороликам, фотографиям и комментариям) я использую интервью с организаторами и участниками[5], отзывы из активистской рассылки. Здесь нет антропологических описаний, анализа взаимодействий и реакций уличной среды, - статья является попыткой интерпретировать современные акции в свете истории некоторых форм протеста и современного искусства.

Активизм и современное искусство: сближения и различия

Как в России, так и в других странах, помимо активистов, уличными акциями занимаются и те, кто идентифицирует себя с практиками «современного искусства», что открывает перед нами большую тему «искусства и политики».

Исследования в этой сфере условно можно разделить на три категории. Первые изучают политизированное искусство и сосредоточены на том, как и в каких исторических контекстах искусство становится носителем политического послания. Вторые сосредоточены на искусстве как на одном из ресурсов коллективной мобилизации и формах сотрудничества между художниками и политиками, а также карьерных преимуществах и рисках ангажированных художников[6]. Третий, наименее разработанный подход, который я надеюсь здесь применить, состоит в выявлении трансфертов, точек перехода и фамильных сходств, благодаря которым формы и тактики действия циркулируют между активистским пространством и полем искусства[7]. В этом случае на первый план выходят вопросы не артистической автономии, но проблематичности четкого разделения между искусством и активизмом: их сложно интерпретировать в бурдьёвистском духе как относительно автономные поля с различными «ставками» и «правилами игры». Перекрестное изучение форм артистического и активистского уличного действия позволяет поставить вопрос о реконфигурации отношений между пространствами искусства, политики и активизма.

С одной стороны, к частичной релятивизации границ ведут практики художественного акционизма, «ситуативного» или «контекстуального искусства»[8], развивавшиеся в западных странах в 1960-1970-х годах под влиянием идей Ситуационистского интернационала, Флуксуса и авангардного искусства 1920-х. Они разрабатывались маргиналами поля современного искусства на его периферии, но могли и интегрироваться в него в форме видео-перформансов, представлений в рамках различных биеннале и выставок, становясь источником новых тем и техник в специализированной среде галерей и музеев. С другой стороны, развивается и отдельное пространство практик, обозначаемых в зависимости от контекста как «контркультурный активизм», «арт-активизм»[9], «артивизм»[10], «интервенционизм», «арт-герилья», - в них участвуют как художники, так и активисты, и просто заинтересованные люди. Одним из самых эмблематичных коллективов, придерживающихся подобных практик, стала в 1980-х годах польская «Оранжевая альтернатива» с ее абсурдистскими хэппенингами, пародировавшими коммунистический режим, его риторику, ритуалы и праздники[11]. «Оранжевые» акции, берущие свое название от этого польского движения, предполагают ту или иную форму театрализации, а иногда и наличие сценария. Орудием социальной критики властных институтов, чиновников, медиа, культурных стереотипов становятся тактики высмеивания и абсурдизации посредством пародии и карнавальной инверсии установленных иерархий, травестирования жанров, утверждения спонтанности и игры воображения.

В 2000-х, с ростом альтерглобалистского движения, «оранжевый» протест получил широкое международное распространение. Такие инициативы, как «Reclaim the Streets» и «Clandestine Insurgent Rebel Clown Army» («CIRCA») в Англии, интернациональный «Carnival Against Capitalism», «Yomango» в Испании, «San Precario» в Италии, представляют собой «смесь из гражданского непослушания, карнавала, прямого действия, гротескных скетчей, коллективных игр и переприсваивания улицы»[12]. Их «тактическая фривольность»[13] нацелена на приведение в растерянность органов правопорядка и преодоление преград, не поддающихся прямому напору. Но важным является и катарсический эффект карнавала: «Даже если нас бьют, нам все равно веселее, чем им!»[14].

Итак, современные формы арт-активизма задействуют искусство не как специализированную автономную практику, а скорее как универсальный способ коллективной эмансипации, а так же, как тактику уклонения от репрессий. И ряд современных художнических и/или активистских инициатив в России явным образом следует этой стратегии.

Я попытаюсь оценить динамику освоения российскими художниками и активистами подобных тактик и некоторые сближения и переносы между артистическими и активистскими практиками в 1990-х и 2000-х годах. Каким образом раньше и сейчас художники используют репертуар уличных акций и как артикулируются их политические смыслы? Как активисты задействуют акционистские тактики и приемы, каков специфический вклад акционизма в политактивистское действие?

Памятуя об относительности границ между «искусством» и «активизмом», я предлагаю сравнивать отдельные театрализованные акции арт-групп и активистских коллективов исходя из допущения о невозможности сведения друг к другу активистской и артистической логик. Аспекты такого сравнения будут следующими:

- позиции активистов и художников по отношению к возможности политического высказывания и формулирования серьезных требований;

- законченность или частичность иронии и пародии, допустимая степень неясности высказывания;

- наличие/отсутствие высказываний второго порядка - критики или пародирования активистских/художнических практик;

- представления одних и других о рецепиентах своего действия.

Спектакулярные акции 1990-2000-х годов: от маргинальности к транснациональному мейнстриму

В типичной панораме российской протестной сцены 1990-х - начала 2000-х годов центральное место занимают демонстрации коммунистической оппозиции 1 мая и 7 ноября, а также митинги и пикеты правозащитников и левых групп.

Национал-большевистской партии (НБП) на рубеже веков удалось широко медиатизировать спектакулярные акции прямого действия, включающие конфронтацию с милицией, - вплоть до того, что они стали ее фирменным политическим стилем[15]. В таких акциях присутствовал захват символически значимых объектов (например кабинета министра здравоохранения Михаила Зурабова как протест против монетизации льгот) или атаки против представителей глобальной элиты (помидоры, брошенные в генсека НАТО на саммите в Праге).

Существенно менее замеченным остался ряд акций, организованных анархистами и «контркультурными»[16] активистами. На всем протяжении 1990-х и 2000-х они то и дело обращались к «оранжевым» тактикам действия. По воспоминанию Михаила Цовмы, одного из давних участников московского анархосообщества, уже в начале 1990-х польская «Оранжевая альтернатива» служила для них прямым «источником вдохновения»:

«…Упор делался именно на общение с живыми очевидцами акций, попытку пробудить их сознание к восприятию абсурдности реальной социальной и политической ситуации. К тому же не было упора только на “засвечивание” акции в СМИ, как сейчас, когда [...] главным словом стало “пиар”»[17].

Примеров спектакулярных акций, устроенных анархистами и «контркультурщиками» в 1990-2000-х, немало[18]. Некоторые из них сегодня выглядят на удивление опережающими свое время и как бы предвосхищают тренды, которые в российском контексте считаются совсем недавними. Так, 1 мая 2000 года «Творческое объединение “Свои 2000”»[19], состоящее из медиа-активистов, чувствительных к идеям ситуационизма, организовало в Москве первую street-party, пристроившуюся в хвост коммунистической демонстрации. Двести молодых людей со свистками, дудками и барабанами, одетые в шутовские колпаки и экзотические халаты, прошествовали в сопровождении отряда танцоров, размахивающих цветными метелками для пыли. На транспарантах можно было прочитать «Норки нараспашку!» и «Круто освоились!», другие же представляли собой просто яркие куски ткани в цветочек без каких-либо лозунгов. Распространявшаяся на акции листовка гласила:

«Большая часть вещей, существующих в этом мире, не имеет к нам никакого отношения. Это заметно. Ведь каждый из нас догадывается, как выглядел бы мир, распространи мы на него свое влияние. Посмотрите на эту колонну - вот образец своего пространства. Словно космонавты, потерпевшие крушение на далекой планете, свои 2000 начинают практику освоения. [...] Почувствуем себя как дома!»[20]

В 2006 году эта форма карнавального марша снова появляется на российской сцене по случаю саммита «Большой восьмерки» в Санкт-Петербурге, вдохновленная на сей раз альтерглобалистскими протестами, уже широко медиатизированными. Реагируя на массовые аресты и неудачи в Петербурге, группа московских активистов основала ячейку «Армии революционных клоунов-бунтарей», первый отряд которой появился в 2003 году в Великобритании[21]. Пятьдесят человек в клоунских масках, ярких колготках и юбках успешно продефилировали по самому центру Москвы, раздавая листовки и крича альтерглобалистские лозунги. К середине 2000-х российские анархисты и «контркультурщики» все чаще ездят в интернациональные лагеря протеста, на социальные форумы и контрсаммиты. Некоторые из них участвовали в семинаре «клоунской армии» во время одной из таких встреч и перенесли подобную практику в Москву.

Но такая транснационализация активистского стиля и популяризация протестного карнавала - черты недавнего времени. Во второй половине 2000-х - в связи с распространением альтерглобализма и безлимитного Интернета, эхом «цветных революций», а также исчезновением парламентской оппозиции, равно как и возможности легальных протестов, - разнообразные формы спектакулярных акций перестают быть уделом радикалов и становятся мейнстримом современной протестной сцены в России.

За последние четыре года «оранжевые» акции приобрели популярность среди либеральной оппозиции и в ее молодежном крыле. Например, 23 ноября 2006 года лидер молодежного «Яблока» (а теперь «Солидарности») Илья Яшин и координатор движения «Да!» Мария Гайдар два часа провисели на альпинистских креплениях под мостом напротив Кремля, растянув транспарант «Верните народу выборы, гады!»[22]. Либералы «Мы», протестуя против фактического свертывания выборов, 30 января 2008 года встали на мосту возле Белого дома с чистыми листами бумаги в руках и заклеенными скотчем ртами, а когда ОМОН пытался их задержать за «несанкционированный пикет», они возражали: «Мы же здесь просто стоим и молчим», «У нас нет лозунгов»[23]. Осваивают техники флэшмобов и перформансов и официальные молодежные «движения» вроде «Наших».

Вместе с тем, некоторые российские арт-группы, вне поля академического современного искусства, критикуя стерильное галерейно-музейное искусство, возрождают наследие радикального акционизма и авангардистский вкус к скандалу. Из числа самых громких акций следует упомянуть перформансы группы «Война» 2007-2009 годов - «Автопробег несогласных», «Белая линия», «Е…сь за наследника медвежонка», «Унижение мента в его собственном доме», «Пир», «Мордовский час»[24]; а также серию политических флэшмобов «Монстрации» новосибирской группы CAT в 2004-2006 годах. Этим художникам удалось произвести резонанс, повлиявший на протестные среды и через СМИ, и через прямые контакты. Так, участник «Войны» и «Бомбил» Антон Николаев, контактируя с активистами «Солидарности», оказывавшими ему поддержку в деле Андрея Ерофеева в связи с выставкой «Запретное искусство» (2006), узнал о предшествующем влиянии, которое эти арт-группы оказали на политических активистов[25]. Многие петербургские активисты вовлеклись в кампанию против процесса по сфабрикованному делу Артема Лоскутова, участника группы CAT, и некоторые упоминают, что у них были дружеские связи с ним и другими новосибирскими художниками задолго до процесса.

Сами художники в свою очередь реактуализируют целый ряд традиций: субверсивного перформанса в стиле западноевропейских 1960-х, ситуационистское наследие борьбы со спектаклем методами самого спектакля, а также иронию и другие приемы замаскированной критики, свойственные московскому концептуализму и, в целом, искусству бывшего советского блока с 1960-1970-х годов. Далее я остановлюсь на практиках постсоветского акционизма, чтобы затем проанализировать некоторые моменты их недавней реактуализации, происходящей параллельно в активистской и художнической среде, со всеми значимыми различиями их логик, но вместе с тем и с показательными сближениями.

Российский акционизм 1990-2000-х: от игр с буржуазной демократией к субверсивной аффирмации - обратно в СССР?

В 1990-х годах в российской среде современного искусства было актуальным обращение к западному опыту художественного и активистского протеста. Здесь можно вспомнить вызов Александром Бренером Бориса Ельцина на боксерский поединок на Красной площади или его попытку «засквотировать» Министерство обороны; абсурдизацию демократических выборов группой «Радек» в рамках «Внеправительственной контрольной комиссии»; создание Анатолием Осмоловским и Маратом Гельманом фиктивных партий в качестве художественных проектов и так далее. Впрочем, «оранжевые» партии и движения, ставящие «в качестве программных заведомо несуразные и абсурдные цели»[26], получили распространение уже в конце советской эпохи и происходили не из художественной среды[27]. В этих проектах можно усмотреть игровое освоение утверждающегося после 1988 года опыта многопартийности и плюрализма, высмеивание фиктивности, циничности парламентских игр на фоне социальных потрясений «перехода» к рынку.

Специфической же находкой художников стало освоение ситуационистских приемов социальной критики и обращение к наследию 1968 года. Одной из показательных акций стал хеппенинг группы «Радек» - «Баррикада» - на Большой Никитской в Москве, чествовавший тридцатилетие мая 1968-го. Порядка трехсот человек забаррикадировали пустыми коробками улицу в 200 метрах от Кремля, растянув транспаранты «Запрещено запрещать!», «Вся власть воображению!», «Будьте реалистами, требуйте невозможного!» и другие памятные лозунги той эпохи. Среди требований демонстрантов была легализация наркотиков и выдача каждому участнику разрешения на безвизовое перемещение по всему миру. Отчет организаторов об акции хорошо отражает контекст безразличной терпимости властей, столь контрастирующий с современным периодом:

«[Эта акция] будет важна для истории ельцинской России тем, что с огромной очевидностью показала: у нас не полицейское государство, а просто бардак. Это в Таджикистане теперь могут посадить на 3-6 лет за “оскорбление чести и достоинства президента”, а что считается оскорблением - нигде не сказано. Это в Беларуси “усатый Лукашенко пожирает своих сограждан” (А. Бренер). У нас же никому ничего не интересно. Люди в строгих костюмах заняты приватизацией госсобственности и другими видами извлечения «бабок», разборками и подсиживанием себе подобных. То, что наказание организаторов было несопоставимо слабее, чем заслуживало (штрафы, несколько сот рублей), что менты даже не избивали задержанных, а слегка обижали, что все “демократические” медиа, как могли, раздували скандал, оказывая нам большую услугу [...] - все это означает, что власти все равно»[28].

В этом отрывке с очевидностью проступает тот факт, что концепция уличных акций имеет в качестве прямого и необходимого референта административную и силовую регуляцию со стороны государства. То есть они производятся в расчете на власть и ее реакцию, меры, принятые ею до и после акции, являются составляющей частью таких акций и определяют восприятие их результатов[29]. Таким образом, улица становится пространством игры с границами возможного, возобновляющихся попыток переопределения этих границ в условиях усиления репрессивных практик государства. Как в этой связи меняются формы и тактики уличного протеста, какие культурные смыслы они задействуют?

В 2000-е годы ситуационистское наследие и критика спектакля по-прежнему используются акционистами, пример тому - «Монстрации» группы CAT[30]. Но эти приемы все более сочетаются с реактуализацией форм соцарта и московского концептуализма и, шире, художественных практик стран восточноевропейского соцлагеря. Речь идет прежде всего о характерных для «авторитарных» контекстов приемах - субверсивной аффирмации и сверхидентификации. Немецкие исследователи Инке Арнс и Сильвия Зассе рассматривают эти приемы как характерную черту восточноевропейского искусства, развивавшуюся с 1960-х годов, а в 1990-х ставшую одним из немногих продуктов восточного импорта в западное современное искусство и активистские практики[31].

«[Субверсивная аффирмация - это тактика, позволяющая] художникам/активистам принимать участие в определенных социальных, политических и экономических дискурсах, утверждать, присваивать и потреблять их, одновременно их подрывая. […В этой тактике есть] нечто избыточное, что и дестабилизирует порядок утверждаемого и превращает его в свою противоположность. Подрывная аффирмация и сверхидентификация - [...] формы критики, которые посредством приемов утверждения, вовлеченности и отождествления ставят зрителя/слушателя в такое положение или ситуацию, которые они неизбежно подвергнут впоследствии критическому осмыслению»[32].

В литературном андеграунде метод субверсивной аффирмации развивался Владимиром Сорокиным и Дмитрием Приговым; в художественном - Ильей Кабаковым, «Коллективными действиями», «Мухоморами»; в музыкальном - немецкой группой «Laibach» и советскими «АВИА» и «ДК». Использование этих тактик московским концептуализмом и восточноевропейским искусством - тема отдельных публикаций[33], и я не буду на них останавливаться. Меня интересует прежде всего актуализация субверсивной аффирмации в современной политической ситуации, различия в ее использовании активистскими и арт-группами, ее сочетания с другими формами критики и протеста.

Субверсивная аффирмация сегодня и ее сочетания с прямым протестом

В активистской среде новейшей эпохи первые обнаруженные мною примеры субверсивной аффирмации относятся к 2000 году. Показательно, что с самого начала они оказываются связанными с президентством Путина и являются реакцией на процессы концентрации власти. Так, 1 апреля 2000 года московские анархисты провели на Пушкинской площади пародийный пикет «Путина - на царство!», представляясь как члены ЕПРФ (Единственной партии Российской Федерации). На транспарантах читалось: «Путин - наш царь!», «Обеспечим рождение наследника престола!», «Да здравствует полицейское государство!». Параллельно была устроена торжественная «презентация» оранжевого флага в качестве нового флага анарходвижения. В распространявшейся листовке приводились такие аргументы:

«Оранжевый - традиционный цвет международного общественно-издевательского (над властью) движения начиная еще с польской “Оранжевой альтернативы” Вольдемара Фидриха (Майора) и его приспешников. Этот цвет, подобно апельсиновому соку, наполняет нас силой и энергией, заставляет улыбнуться и немного разжать скулы, сведенные в пароксизме серьезности в процессе вековой томительной борьбы против власти и капитала»[34].

Более близкий пример субверсивной аффирмации - «Марш согласных» «в поддержку антикризисных действий правительства РФ», прошедший 25 января 2009 года. Он был организован группой питерских анархистов и участников ДСПА[35] и согласован с властями. Марш был анонсирован в СМИ следующим воззванием:

«В грозный час кризиса каждый гражданин суверенно-демократического государства должен поддержать финансовый и банковский сектор страны, наиболее пострадавший от этого бедствия. Во время Великой Отечественной войны на народные пожертвования строились танки и самолеты. Сейчас власти и бизнесу тоже нужна наша помощь. […] Мы - за рост цен на продукты первой необходимости, тарифов ЖКХ, пошлин на иномарки, увеличение продолжительности рабочего дня до 12 часов. Мы с радостью и оптимизмом смотрим в будущее. И на этом пути мы полностью доверяем руководству страны, правительству и президенту!»[36]

Конец января 2009 года был отмечен в России активизацией как протестных настроений (День единых действий, разнообразные легальные и нелегальные митинги и шествия несогласных), так и противостоящих им проправительственных акций, организованных «Единой Россией» под лозунгом «Народ, Медведев, Путин - вместе победим!»[37] в поддержку антикризисных мер. В этом контексте «Марш согласных» стал как бы абсурдистской гиперболизацией такого полуподневольного официоза, воспроизводящего стилистику советского казенного оптимизма и единения власти и народа. В то же время здесь видна и другая отсылка: к самому массовому оппозиционному шествию под эгидой «Другой России» - запрещенному с 2007 года «Маршу несогласных». Здесь читается вызов: «Вы преследовали и запретили тех, кто не согласен, а что предпримете в отношении тех, кто демонстрирует вам полную лояльность?».

«Марш согласных» собрал порядка 30 человек. Активисты несли плакаты «Да 12 часовому рабочему дню», «Жить стало лучше, жить стало веселее», «Да росту цен», «Да росту пошлин на иномарки», «Любимому премьеру - последнюю рубашку». Перед колонной был растянут российский флаг с надписью «Мы согласны на все», этот лозунг участники скандировали на протяжении всего маршрута. Кто-то нес портреты Путина с нимбом и предлагал молиться на «святого Владимира Владимировича», слышались отдельные выкрики «Да здравствует банковская диктатура»[38].

Колонна двигалась в сопровождении милиции. В какой-то момент милиционеры начали останавливать шествующих. Пять активистов были задержаны, доставлены в отделение и обвинены в переходе дороги в неположенном месте и надругательстве над российским флагом.

В обсуждении акции на «Индимедиа-Питер» звучал лишь один упрек: надо было довести стеб до конца и «дать себя повинтить с радостью», «радостно прыгнуть в милицейские машины». Несмотря на то, что в «Марше согласных» субверсивная аффирмация проявляется последовательно и является центром замысла, в ней действительно присутствовал ряд дистанцирующих элементов. Ироническая интонация, с которой произносились лозунги, смех участников, иконизация Путина, простое перевертывание протестных лозунгов и другие детали не оставляли никаких сомнений в истинной позиции марширующих.

В случае других акций последних лет еще более заметно, что субверсивная аффирмация не доводится активистами до логической завершенности и присутствует скорее в гибридных, смешанных формах, иногда перерастающих в иные тактики - например карнавальную инверсию.

Пример такой эклектики - отмечание Дня единых действий «За гражданские права и социальную справедливость» в Москве (26 января 2008 года) на Славянской площади, организованное Советом инициативных групп Москвы при поддержке института «Коллективное действие», Союза координационных советов, представителей левых и анархистских организаций. Поначалу митинг проходил в привычном протестном формате с лозунгами «За медведей не голосуем!», «Дома жильцам, а не дельцам», «Чем сильнее будут репрессии, тем яростнее будет наша месть. Не желаем мира без социальной справедливости!», «План Путина залез нам в карман!». Затем отряд «революционных клоунов» начал субверсивное представление с лозунгами «наизнанку», но на этот раз не от лица «преданных граждан», а от лица власть имущих. Перед участниками митинга выступил «чиновник» в костюме и галстуке:

«Граждане, я как представитель власти сейчас буду вести с вами диалог. Никто нам не поможет, если мы сами себе не поможем! Хотите повышения пенсий и недорогих коммунальных услуг, так сделайте же что-нибудь для этого! Вы рабочие люди и у вас должны быть деньги! Так помогите же своей стране и бюджету! Вот сдавайте свои деньги представителям! Если нет денег, вещи тоже сгодятся!»

Другие клоуны выступали под плакатиками «Подайте на виллу на Канарах!», «Подайте бедному депутату Государственной Думы!», «Я не ел икры 6 дней», «Дай денег!», «Бесплатное образование только в мышеловке», «Реформа ЖКХ - за счет жильцов». Один «сознательный гражданин» стал стягивать с себя куртку в качестве пожертвования, а клоуны раздели его по пояс, реализовав метафору «отдать последнюю рубашку» на «государственные нужды»[39].

Таким образом, здесь разыгрывается уже не прием преувеличенного превознесения, а ритуальный переворот. В ходе этого переворота власти из доминирующей позиции репрессивной и грабительской силы, которой противопоставлен бунт угнетенных и их гневный рассказ о лишениях, символически переносятся в доминируемую позицию просителей, принимающих добровольные пожертвования граждан. Одновременно с этим пародийно реактуализируются и разоблачаются дискурсы «долготерпения» и «самопожертвования» героического русского народа, тянущиеся через советский период в глубины российской истории.

Карнавальная инверсия иерархий и субверсивная аффирмация в применении к правоохранительным органам

Другая акция с той же карнавальной инверсией властных отношений состоялась в январе 2009 года в Санкт-Петербурге под названием «Зайцы подкармливают чиновников». В ходе «гуманитарной акции помощи чиновникам», девушки и молодые люди, кто-то в масках зайцев, по очереди под щелканье камер бросали мелкие монеты перед закрытой (в выходной день) дверью городского Комитета по транспорту. Этот флэшмоб проводился в рамках кампании против повышения цен на проезд, которое разоблачалось как неоправданное, связанное с коррупцией и нецелевым расходованием средств городского бюджета: «Мы переплачиваем за общественный транспорт с учетом аппетитов чиновников»[40]. Листовка к акции гласила:

«Чиновники - тоже люди. Им тоже надо кормить детей. Они воруют не со зла - просто жизнь тяжелая. А с кризисом стала еще тяжелей. Если люди перестанут платить в транспорте - чиновники умрут с голоду. Их дети останутся сиротами. Они будут попрошайничать на улицах, а зайцам будет стыдно!

Но есть способ избежать позора! Поможем чиновникам! Скинемся всем миром, дадим им денег сами, чтобы они перестали воровать из бюджета. Общественный транспорт станет дешевым и эффективным. Не оставь чиновника в беде! Помоги отечеству!

В этом примере мы наблюдаем уже чистую логику карнавальной инверсии, без какой-либо сверхидентификации субъекта протестного действия с властью: напротив, между ним и властью устанавливается дистанция через иронически снисходительный акт ее подкормки, и фраза «чиновники - тоже люди» эту дистанцию только акцентирует. В конце листовки дистанция и снисходительность подчеркнуты еще более явно: «Человек чиновнику - друг» является переделкой поговорки «Человек собаке - друг». Чиновник, таким образом, отнесен к животному царству, превращен в безобидного четвероногого, требующего заботы и кормления.

Мишенью гражданских акционистов становится не только персонализированно-абстрактная власть высшего уровня, но и низовые представители этой власти, с которыми им приходится иметь дело: в частности, милиционеры. И здесь наблюдаются не только явное противостояние или даже форсирование конфликта, но и менее «прямолинейные» тактики: от акций, сбивающих милиционеров с толку и подрывающих их отлаженные схемы действий, до применения к оным все того же метода субверсивной аффирмации. Тем самым милиционер ритуально трансформируется в подневольного участника перформанса, любая реакция которого становится его частью[41].

В пример можно привести празднование активистами «Автономного действия» «Дня рождения центра “Э”»[42] 31 октября 2009 года в Москве возле памятника Грибоедову на Чистых прудах[43]. Часть представления строилась вокруг пародии на действия милиции. При входе за заграждения, окружающие митинг, активисты установили счетчик пришедших «экстремистов». Ребята, одетые в белые рубашки и черные галстуки, организовали на картонных коробках столы регистрации, где в специальные бланки вносили данные «экстремистов» и снимали у них отпечатки пальцев. Лица почти всех участников были закрыты респираторными масками, а в руках они держали черные воздушные шары. Митингующим раздавали сухари как знак тюремного быта.

Затем из картонных коробок соорудили торт, украсили свечой и стали пытаться вручить упакованный и перевязанный ленточкой подарок присутствующим милиционерам, скандируя «С днем рожденья!». Последние стояли, отвернувшись, и старались не реагировать, камера выразительно сфокусировалась на их повернутых спинах и напряженных лицах, делая именно их объектом пародийного действа.

Это поздравление сотрудников центра «Э» с профессиональным праздником напоминает празднование официального Дня полиции и служб безопасности, устроенное польской «Оранжевой альтернативой» 7 октября 1987 года. Ее участники организовали марш, дабы продемонстрировать свое «восхищение» этими слугами народа за то, что они «несут свою службу с улыбкой на лице». В ходе марша они посыпали цветами офицеров полиции и патрульные машины, пытались обниматься с полицией и благодарить ее, что было встречено сдержанным отпором и несколькими арестами.

Вместе с тем в «Дне рождения центра “Э”» тактика пародии и субверсивной аффирмации не доводится до логического завершения, переплетаясь с прямым разоблачением и противостоянием: так, на митинге был установлен стенд с историями преследуемых по статье об экстремизме. Собравшиеся держали растяжки: «День рождения политической полиции», «Сегодня - нас, завтра - тебя». Под конец митинга участвующие начали кричать «Свободу Ивану Шагову», «Выйди на улицу, верни себе город!».

Такая эклектичная активистская логика, вводящая элемент дистанции в субверсивную аффирмацию и сочетающая ее с другими формами протеста, отличается от более последовательной художнической логики, признаком эффективности которой является максимальная правдоподобность аффирмации и возможность неоднозначных интерпретаций. Большое пространство для интерпретаций дала, например, акция «Войны» «Е…сь за наследника медвежонка»[44]. Другой ее перформанс, «Унижение мента в его доме», последовательно доводит до предела попытки сближения с милиционером. Артисты приходят в одно из московских отделений милиции и торжественно поздравляют милиционеров с избранием «Дмитрия Анатольевича Медвежонка», наклеивают портреты нового президента в вестибюле, а затем и в кабинете участкового. Несмотря на относительную сдержанность последнего, они постепенно выводят его из себя, крайне навязчиво повторяя одни и те же хвалы новому президенту и склоняя его к чаепитию с принесенным в подарок тортом[45]. Артистов, в конце концов, выдворяют из отделения, а крем с падающего торта остается на рукаве разъяренного милиционера[46].

Сравнение между артистическим и активистским акционизмом позволяет выявить ряд различий в отношении к роли перформанса, к сообщаемому им высказыванию, к его рецепции и позиционированию в физическом и медийном пространстве, к его месту среди других практик. Активисты вплетают элементы пародии и субверсивной аффирмации в более широкий репертуар действий: в фокусе их акций остается протест, они не стремятся проиграть акционистские сценарии до конца. Кроме того, они не подписывают своих акций, принцип анонимности для них - предосторожность и этическое правило.

В свою очередь художники-акционисты, хотя и стремятся к стиранию границ между жизнью и искусством, все равно заинтересованы в завершенности действа как отдельного и самодостаточного артистического акта, подписанного названием арт-группы и именами ее участников. Если активистам важно занять определенную сторону в противостоянии, то для художников демонстрация того, на чьей они стороне, второстепенна по сравнению с самим фактом вскрытия проблемы. В их цели, как правило, не входит передача прямого политического высказывания:

«Если и можно назвать нас активистами, то это активизм без выдвижения политических лозунгов. Любое политическое позиционирование дает возможность манипулировать группой. Акции “Бомбил” и “Войны” никогда не содержали прямых обвинений или критики, они просто привлекали внимание к темам и фактам, которые замалчивались или мифологизировались»[47].

В идеале, активистские акции призваны привлечь спонтанных сторонников, как заранее, через Интернет, так и непосредственно во время действия - например, благодаря распространению листовок и разговорам с прохожими[48]. Художники же зачастую реализуют свои перформансы между собой и целевым объектом, и лишь затем, через медиа, их представление достигает публики. Когда акция проходит в открытом городском пространстве, контакт с анонимной публикой все равно остается второстепенным для ее концепции. Более того, значимым референтом и местом представления некоторых акций арт-групп могут являться фестивали видеоарта и современного искусства[49].

В активистском перформансе важна, так или иначе, прямая критика политических процессов, которая в пародийных акциях должна оставаться прозрачной, доступной пониманию «простого обывателя». Художнические же перформансы могут содержать уже высказывание второго порядка, обращенное скорее к специализированной среде: критику протестного активизма и его медиатизированных форм, пародийное эхо его приемов. Так, один из перформансов «Войны» состоял в бросании кошек через стойку «Макдоналдса» в Москве. Таким образом, художники переприсваивали и уводили от первоначальных посылов типичный стиль альтерглобалистских акций, эстетизируя их и дистанцируясь от «серьезных» альтерглобалистов:

«Эта акция не имела псевдо- или антиглобалистских предпосылок, нам был исключительно интересен полет кошек, и как кошки чувствуют себя в полете»[50].

Критикуя современные формы активизма, художники позиционируют себя одновременно внутри и вне него. Так, «Монстрации», карнавальные дефиле, пристраивающиеся к «серьезным» протестным демонстрациям под абсурдистскими лозунгами («Ы-ы-ыть!»), концептуализировались их участниками как «критика практики Протеста и тех форм, которые Протест принял в Новосибирске». Эти акции представлялись как «сатира на демонстрации», как абсурдизация «спектакулярной политики», ставшей «нагромождением симулякров». Претендуя «одновременно на несколько контекстов - политический, художественный, массмедийный - молодежных субкультур», художники стремились утвердить художественную практику в качестве самостоятельной политической силы[51]. Тем не менее, на третий год существования группа организаторов самораспустилась вследствие осознания кризиса «Монстраций», превратившихся в узнаваемый медиатизированный бренд, признавая, что сама попала в ловушку критикуемой спектакуляризации.

Вероятно, тем, что способно уберечь театрализованные формы политактивизма от втягивания в эскалацию спектакулярности, является как раз преодоление его самореферентности и безразличности к высказываниям второго, третьего и так далее порядков, разбивание границ акционистского действа, обращенность «вовне», к анонимной публике. В идеале, активистский перформанс стремится не столько к тотальности, завершенности акта, сколько к созданию публичной коммуникативной ситуации, в рамках которой становится возможным разделить идеи и настроения с «обычными гражданами», пережить вместе некий общий опыт. Как и в случае с хэппенингами «Оранжевой альтернативы», здесь можно усмотреть своеобразную «социальную терапию», опыт «преодоления страха» через смех и карнавал, через присвоение городского пространства и игровое, не влекущее жестких репрессивных последствий нарушение его нормативных регламентаций[52]. «Улица потихоньку перестает бояться, и через участие и веселье люди учатся поддерживать и более серьезные протесты»[53]. Другое значение карнавальной политики состоит в возможности преодоления социальных и поколенческих барьеров благодаря юмору и открытости, недогматичности политического послания, его опоры на имплицитные и разделяемые «общие места».

В этом смысле, вклад акционистского карнавализированного действия в анархический активизм мог бы состоять в том, чтобы вывести протест из субкультурного гетто, привлечь пресловутого «простого обывателя», с которым прежде анархоактивисты контактировали мало. Часть из них приходит к осознанию, что если «обычных людей» черный флаг, закрытые арафатками лица и марши с файерами, скорее всего, отпугнут и вызовут ощущение бессмысленной и чуждой агрессивности, то «зайцам», протестующим против повышения цен на транспорт, они могут даже подпеть и поаплодировать.

Обращенность к «обывателю» и интерес к действиям власти: тактики информированного народного сопротивления

Несанкционированная акция прямого действия «Зайцы против жиреющих чиновников», прошедшая в Санкт-Петебурге в конце 2008 года, была частью кампании против повышения цен на городской и пригородный пассажирский транспорт, а также на услуги ЖКХ[54].

Сначала сорок человек в масках зайцев, перепрыгнув через турникеты, спустились в метро «Спортивная». Проходя по вагонам, активисты раздавали листовки, исполнили под гитару песню про зайцев из фильма «Бриллиантовая рука» и общались с пассажирами на тему предстоящего увеличения цен. Затем акция была повторена в нескольких автобусах на Невском проспекте[55]. В сети, а затем на акции распространялась следующая листовка:

[...] У пассажиров исчезают деньги в карманах и пробиваются длинные уши. Нас вынуждают становиться зайцами. Рост цен на транспорт и на 25% на коммунальные платежи расходится с обещаниями правительства проводить социально ориентированную политику. В ситуации падения цен на энергоносители, особенно странным выглядит повышение стоимости проезда и коммунальных платежей.

Общественный транспорт сегодня - средство для выколачивания денег из населения […] В результате июльских проверок контрольно-счетной палатой СПБ выяснилось, что из Комитета по транспорту администрации нашего города, ГУП “Пассажиравтотранс”, ГУП “Горэлектротранс” за 2007 - начало 2008 г. исчезли около 500 млн. руб. Платя за проезд в общественном транспорте, мы помогаем чиновникам еще больше разворовывать бюджет [...] Стать зайцем - наш долг!»

В другой листовке объяснялось, что, чем препираться с контролером, лучше задавать ему такие вопросы: «Скажите, а вам повысили зарплату в связи с повышением платы за проезд?», «А если в семье два ребенка и мне их надо возить в школу?», «А если в связи с кризисом сократили на работе / не выплатили зарплату, как же мне искать работу, сидя дома?»[56]

После акции один из ее организаторов с удовольствием отметил в своем блоге позитивное отношение пассажиров:

«…многие были… удивлены появлению такого количества “зайцев” на транспорте, тем не менее, охотно брали листовки и даже подпевали активистам, что говорит о том, что люди действительно устали от повышения цен и вранья чиновников»[57].

Последствия экономического кризиса и все более очевидные практики подавления протестных выступлений создают поле недовольства и требований, которое анархисты могут более-менее успешно разделять с соотечественниками. И здесь, помимо мобилизации юмора и пародии, важным является то, что некоторые молодые активисты начинают приобретать навыки мониторинга СМИ по экономическим и правозащитным вопросам, использования мнений экспертов и статистики. Они стремятся использовать нейтральный язык, избавленный от субкультурного жаргона, точные аргументы и понятные цифры. А ведь еще совсем недавно в анархоактивистском сообществе практически никак не культивировались знания о государстве и современной системе власти, а ее пороки артикулировались в самых абстрактных, внеисторических чертах. В этом свете постепенное освоение молодыми активистами общесоциальной риторики, навыков гражданского контроля представляется когнитивным поворотом. И его проводниками становятся в том числе те из них, кто уже несколько лет периодически общается с различными группами гражданских инициатив (действующие, например, для защиты зеленых зон или против уплотнительной застройки), время от времени помогая им информационно или прямым участием.

Кампания «Зайцы против жиреющих чиновников» возобновилась в январе 2010 года «Пробегом зайцев против повышения цен»[58] под бравую кричалку «А нам все равно, будем ездить бесплатнó». На этот раз акция прошла уже после повышения цен, что вызвало сомнения у некоторых участников рассылки, где обсуждалась ее подготовка:

«- А что мы этим поменяем? Цены уже выросли, мы толком не имеем доказательств, что это не вынужденная мера. [...] Объяснить конечную цель? Только обратить внимание, что все плохо, но мы ничего не можем с этим сделать?

- Да ладно, тут и угар, и привлечение внимания. Хотя уровень инфляции в районе нескольких процентов - нормальное состояние для экономик, в которых вместо денег - [...] денежные долговые обязательства. Так что цены будут расти всегда и на все, и не на нашем веку это рухнет».

Обмен мнениями привел к тому, что главный сторонник возобновления акций «зайцев» признает самодостаточность всех проводимых ими активистских инициатив, тот факт, что ценность действия не зависит от его результатов:

«А какие цели всех наших акций? Угар и самопиар - тогда, да. Изменение общественного строя и анархия - тогда сложно. Пока ни одна из них победой не увенчалась [...] Время не ждет. Был сбор. Мы решили делать акции. [...] Размышления - это хорошо. Только надо размышлять параллельно с действием».

Сказанное выше подводит нас к размышлениям о логике современного протестного активизма в России - активизма как совокупности экзистенциальных актов освобождения и самоосуществления «здесь и сейчас», как коллективной драматургии преодоления угнетенного состояния. Для такого активизма реальная трансформация ситуации воспринимается как маловероятная, и размышления о путях изменений, о долгосрочных целях и формировании стратегий остаются за кадром. Подобно бахтинскому карнавалу, этот активизм выявляет нелинейную, антителеологическую динамику циклов повторения и амбивалентное смешение регистров - художественного, экспрессивного, политического.

Разумеется, у активистов сохраняется императив политического высказывания и конкретизированного протеста. В отличие от художников, они стремятся произвести не только субверсивную, но и позитивную аффирмацию. Они могут выдвигать серьезные требования властям, которые, однако, зачастую превращаются в чистый символ[59]. Многие лозунги гражданских протестов выражают исключительно порыв к эмансипации: «Свободу не дают, свободу берут!», «Выйди на улицу, верни себе город!».

Вписывание деятельности в длительную перспективу, выстраивание стратегий, способность выдерживать рутинные и неспектакулярные аспекты активизма - все это предполагает наличие надежды на изменение соотношения сил, на оказание влияния на существующую систему власти. Когда же нет ни диспозиции, ни субъективных оснований мыслить себя как трансформирующую силу, когда удается представить свое влияние на общество прежде всего посредством медиаобразов и через производимый ими точечный катарсический эффект - вот тогда экспрессивистская логика главенствует в активистском действии. Тогда, за отсутствием расчета на результат, в акции обязателен «драйв» и «угар». И всюду произрастают все более разнообразные и изобретательные формы протестной драматургии, походящие на коллективную арт-терапию.

Однако критика трансформативных возможностей спектакулярного активизма не исчерпывает его познавательного значения. Современные гражданские протесты содержат серьезный вызов устоявшемуся в западных социальных науках восприятию коллективного действия. Если понимать его как работу по социальной эмансипации через систему плюралистических общественных институтов, через формирование программ и переговоры, то как расположить в этой системе координат спектакулярный протест против существующего порядка, мыслимого столь же порочным, сколь и монолитно непобедимым?

Этот протест, как против национальной власти, так и против транснационального капиталистического порядка, не сводится к уличным акциям. Он способен трансформироваться в поведенческие акты и этические выборы, необязательно спектакулярные, но политически позиционируемые. Если одной своей стороной этот протест тянется к искусству, то другой - к тому, что Мишель де Серто называет «arts de faire», тактикам микросопротивления, «этой тысячи способов отказать господствующему порядку в статусе закона, смысла или неизбежности»[60] (Do It Yourself, free-party, сквотирование, бесплатный проезд, shop lifting, самоограничение в потреблении). В таких жестах и выборах можно усмотреть, вслед за Энтони Гидденсом, значимые для позднемодерных обществ проявления «life politics». «Эмансипативная политика» начиная с Нового времени была нацелена на преодоление угнетения одних групп индивидов другими, освобождения от догм традиции и религии, уравнивание жизненных шансов. Это движение «от», а не «к», ибо само позитивное содержание эмансипации почти никак не обозначено[61]. Тогда как «жизненная политика», по Гидденсу, предполагает уже некий уровень свободы от условий иерархического доминирования. Это не политика по предоставлению возможности сделать выбор, а политика самого выбора, или политика «образа жизни»[62], в которой экзистенциальные и этические вопросы занимают центральное место.

Целое поколение россиян из числа тех, которых принято относить к «неформалам» и «молодежным субкультурам», выросло в условиях растущего транснационального влияния этики и практик «жизненной политики» (под знаком «Personal is political») при параллельном схлопывании объективных возможностей политики эмансипативной. Когда и революционный, и реформенный сценарии потеряли свою реалистичность, актуализируется сценарий создания «временных автономных зон»[63] и разнонаправленных, но регулярных актов «сопротивления»[64].

Разумеется, «жизненная политика» небезразлична к культурно-поколенческой специфике. Для граждан, мобилизующихся вокруг конкретных и прагматичных поводов (реформы ЖКХ, обманутые дольщики и так далее), переход к активизму как перманентному состоянию не очевиден настолько же, насколько важна перспектива возвращения к «нормальной жизни» сразу после улаживания ситуации[65]. Активисты же «жизненной политики» периоды отсутствия активности воспринимают в целом не как «нормальную жизнь», а как недостаточность, которую следует компенсировать, включаясь в очередной цикл подготовки акций (а также изготовления фэнзинов, листовок, стикеров, организации концертов и фестивалей). Ведь участие в акциях - способ интеграции в сообщество и доказательство соответствия своего образа жизни культивируемой сообществом политической чувствительности. Поэтому активисты постоянно возобновляют поиски очередных поводов к действию. Они с удовольствием присваивают и обыгрывают общесоциальные пункты недовольства (например повышение цен, кризис, уплотнительная застройка). При этом существующий порядок и его институты рассматриваются как неподвижный репрессивный монолит, а не как разнородное пространство эмансипативных возможностей.

Сказанное позволяет предположить, что «жизненная политика» не обязательно является продвинутым типом «политического», следующим за удовлетворением эмансипаторных требований. В условиях современных закрытых и/или закрывающихся политических систем и повсеместного отката от социальных завоеваний XX века она может стать скорее заменой эмансипативной политики или же сочетаться с нею в причудливо гибридных формах, нарушающих привычные дихотомии.

Параллельно с этим новые коммуникационные технологии и глобальные субкультуры перекраивают картографию релевантных мест «политического». Перформативный зов «Другой мир возможен!», репертуары альтерглобалистских протестов и Do It Yourself-сцен, образы горящих машин и смекалистых городских герильерос, психотопография «временных автономных зон», радикальные стили музыки и модная протестная атрибутика беспрепятственно пересекают границы. Они становятся теми эмоционально усвоенными и разделяемыми «общими местами», которые мгновенно, неопосредованно, без необходимости выстраивания аргументации и «программ» актуализируют транснациональное и подвижное множество «общего через близкое»[66]. Целый ряд современных процессов (при всех страновых различиях) способствует актуализации этого «общего»: кризис или имитация представительной демократии, расширяющаяся пропасть между правящими элитами и победителями экономической глобализации, с одной стороны, и численно увеличивающимися социально маргинализируемыми массами, с другой. В этом смысле крайне интересным представляется тот факт, что даже в такой стране с относительно сильными институтами политического представительства и канализированного политического протеста, как Франция, в 2000-х наблюдается активное включение субверсивной аффирмации и пародии в репертуары протеста и партийных демонстраций. В некоторых из них левые, экологи или работники мира искусств и театра разыгрывают демонстрации правых, доводя их лозунги до комичного абсурда[67]. Так что возвращение пародии можно интерпретировать не столько как возврат в СССР, сколько как симптом новейших трансформаций современного политического поля. И, судя по всему, Россия на сей раз вовсе не на задворках этих транснациональных процессов. Поэтому современные проявления протестного активизма в авторитарном, но посттрадиционном и своеобразно «позднемодерном» режиме представляются своего рода лабораторией вынашивания этих общезначимых гибридных форм политического, уже выраженным проявлением более размытых в иных контекстах реконфигураций отношения «рядовых» граждан к политике и политическому.

1) См., например, выступление Александра Аузана о «новом гражданском стиле» на «круглом столе» «Гражданское общество в России: надежды и реальность» 13 октября 2005 года (www.polit.ru/event/2005/10/13/auzan_print.html), а также: Марченков А. Историчность, «ы-ы-ыть!» и новый стиль гражданских акций (www.msps.su/?page=102&module=256&id=67).

2) Примечательно, что в России даже самые левые активисты часто употребляют эту лексику капиталистических медийных технологий, тогда как критика спектакуляризации достаточно редко артикулируется в активистской среде.

3) Abu-Lughod L. The Romance of Resistance: Tracing Transformations of Power through Bedouin Women // American Ethnologist. 1990. Vol. 17. № 1. P. 42.

4) Foucault M. Histoire de la sexualité I : la volonté de savoir. Paris: Gallimard, 1976. Р. 126.

5) Большая их часть была взята в рамках диссертационного исследования по социологии в Высшей школе социальных наук (EHESS, Париж).

6) Benoît L., Matonti F. Présentation du dossier «Artistes/politiques» // Sociétés et représentations. 2001. № 11.

7) Gobille B. «La créativité comme arme révolutionnaire? L’émergence d’un cadrage artiste de la révolution en Mai 68 // Balasinski J., Matthieu L. (Dir.). Art et contestation. Rennes: Presses universitaires de Rennes, 2006. P. 153.

8) Ardenne P. Un art contextuel. Création artistique en milieu urbain, en situation d’intervention, de participation. Paris: Flammarion, 2002.

9) Так, американский коллектив «Critical art ensemble», разрабатывающий методы и формы культурной интервенции через тактические медиа и Интернет-технологии, с 1996 года продвигает понятие «артист-активист» (www.critical-art.net).

10) Lindgaard J. Artivisme // Vacarme. 2005. № 31. Р. 30-37.

11) «Оранжевая альтернатива» подробно рассмотрена в историческом труде: Kenney P. A Carnival of Revolution. Central Europe 1989. Princeton; Oxford: Princeton University Press, 2002.

13) О методе «тактической фривольности» см.: Chesters G., Welsh I. Complexity and Social Movements: Protest at the Edge of Chaos. London: Routledge, 2007.

14) We are everywhere : the irresistible rise of global anticapitalism. New York: Verso, 2003. Р. 180.

15) См. анализ акций НБП в терминах «политического стиля»: Соколов М. Национал-большевистская партия: идеологическая эволюция и политический стиль // Русский национализм: идеология и настроение/ Под ред. А. Верховского. Москва: Сова, 2006.

16) Такова их часто встречающаяся самохарактеристика.

17) Интервью с Михаилом Цовмой, апрель 2010 года.

18) Среди ранних акций можно вспомнить празднование московскими анархистами годовщины защиты Белого дома в августе 1992 года «Бараны за Ельцина» (анархисты в масках баранов пришли на полуофициальное празднование с табличками «Защитник Белого дома»). В начале и середине 2000-х активно действовали активисты московского Союза радикальных художников (при участии «Автономного действия» и «Хранителей радуги»), у одного из которых была мастерская в центре города, использовавшаяся для подготовки акций. Так, например, 12 марта 2002 года они устроили «Зеленую картонную февральскую революцию», пройдя ряженым кортежем с картонной «Авророй» во главе по центру города, мимо зданий Минатома, Госдумы и ФСБ (http://goryachiy.narod.ru/2002/03/1201.htm). 24 апреля 2003 года они отметили 17-ю годовщину чернобыльской аварии, сплавившись в гробах с надписью «Груз-200» по Москве-реке, в знак протеста против ввоза в Россию ядерных отходов (http://www.indyvideo.ru/video/cd/html/a24m.html).

20) http://spb-anarchists.anho.org/volja12-05.htm.

21) См.: www.rebelclown.net. В России идея клоунов-бунтарей популяризируется анархистским и субкультурными сайтами: hippy.ru, http://anarh.0bb.ru/index.php?s=4998bc1c02a11a6fd2c8c87c4d6d2b98&act=Print&client=printer&f=4&t=3070.

22) www.youtube.com/watch?v=wS58W5UfFX4.

23) В объяснении этой акции «Мы» говорят о «реанимации старого анекдота, повествующего историю о том, как диссиденты вышли с пустыми плакатами, и на вопрос, почему плакаты без единого лозунга, отвечали - а зачем что-то писать, и так все понятно» (www.wefree.ru/?id=3&news_id=192).

24) Большинство акций «Профсоюза уличного искусства» (группы «Война» и «Бомбилы») описано здесь: http://halfaman.livejournal.com/117570.html.

25) Интервью с Антоном Николаевым взято по электронной почте в конце февраля 2010 года.

26) Коргунюк Ю.Г. Современная российская многопартийность. Москва: ИНДЕМ, 1999. С. 126.

27) Среди таковых можно упомянуть Партию московской колбасы (1990), Партию диктатуры плюрализма (1991), Восстановительный пленум ЦК КПСС имени Л.И. Брежнева (1992), движение «Субтропическая Россия», выступавшее за повышение температуры окружающей среды конституционными методами (см.: www.panorama.ru/gazeta/p36_oran.html).

28) Киреев О. Радек: текст № 48 // Радек. 1998. 29 мая (http://osmopolis.ru/radek/pages/id_20).

29) Французский политолог Эрик Неве говорит, например, об уличных манифестациях как о продуктах «последовательного совместного производства» акции рядом акторов - активистами, массмедиа и властным аппаратом (см.: Neveu E. Répertoires d’action des mobilisations // Cohen A., Lacroix B., Riutort P. (Dir.). Nouveau manuel de science politique. Paris: La Découverte, 2009. P. 503).

31) Arns I., Sasse S. Subversive Affirmation. On Mimesis as Strategy of Resistance // East Art Map. Contemporary Art and Eastern Europe. Berlin: Irwin, 2006 (www.projects.v2.nl/~arns/Texts/Media/Arns-Sasse-EAM-final.pdf).

32) Ibid. Цит. по: Акт субверсивной аффирмации. Художник Марина Перчихина об акции «Е…сь за наследника медвежонка!» (http://plucer.livejournal.com/60121.html#cutid1).

33) Ibid. См. подробную информацию об авторах и группах московского концептуализма на: http://conceptualism.letov.ru.

34) 1 апреля можно верить только анархистам // Радикальные новости. 2000. Апрель (http://goryachiy.narod.ru/2000/D/004.htm).

35) Движение сопротивления имени Петра Алексеева (http://dspa.info).

36) Цит. по: Участники Марша согласных одобряют рост тарифов ЖКХ, цен на продукты и пошлин на иномарки // ЗакС.ру. 2009. 22 января (www.zaks.ru/new/archive/view/53673).

37) См. прекрасный пример реактуализации оптимистической советской стилистики в выступлении: www.youtube.com/watch?v=w38lyqbwPkE.

39) См.: www.ikd.ru/node/5015; видео: www.youtube.com/watch?v=YhbBt9k96qc.

40) См.: http://community.livejournal.com/rising_prices/?skip=20.

41) Интересно отметить, что некоторые арт-группы в конце поименного списка участников акции указывают и милиционеров: http://halfaman.livejournal.com/117570.html.

42) Центр «Э» - подразделение Министерства внутренних дел, занимающееся борьбой с экстремистами и радикальными движениями. - Примеч. ред.

43) См. описание события: www.kasparov.ru/material.php?id=4AEC2A5A71317.

44) См.: http://plucer.livejournal.com/56438.html#cutid1.

45) См.: www.youtube.com/watch?v=i80awcTO7GA, www.youtube.com/watch?v=mJwzQ_AoUbk.

46) Стоит заметить, что в других акциях «Войны» производятся и прямые протестные заявления. См., например, акцию «Цензура сосет!» против преследований куратора выставки «Запретное искусство» Андрея Ерофеева (http://plucer.livejournal.com/92836.html).

47) Интервью с Антоном Николаевым, февраль 2010 года.

48) Такая коммуникативность далеко не всегда удается анархоактивистам, но показательно, что отношения с «обычными людьми» в этом сообществе регулярно проблематизируются.

49) Примером такой акции может служить «Манифестация» общества «Радек» (Москва, 2002).

51) Нерода М. Кризис монстрации // Тайга.info. 2006. 24 июня (цит. по: www.cat-group.info/kritik01.html).

52) Kenney P. Op. cit. P. 163, 189.

53) Fydrych W. Pomaranczowa Alternatywa // Kultura. 1988. № 3(486). Р. 33 (цит. по: Kenney P. Оp. cit. Р. 190).

54) См. сообщество «Против повышения цен» (http://community.livejournal.com/rising_prices/6896.html).

59) Исключение здесь составляют акции, требующие освобождения заключенных активистов.

60) Certeau M. de. L’Invention du quotidien. Paris: Gallimard, 1990. P. 46.

61) Giddens A. Modernity and Self-Identity. Self and Society in the Late Modern Age. Cambridge: Polity, 1991. Р. 213.

63) См.: Bey H. T.A.Z. The Temporary Autonomous Zone. Ontological Anarchy, Poetic Terrorism. New York: Autonomedia, 1991 (http://hermetic.com/bey/taz_cont.html).

64) Одним из источников вдохновения являются образы и методология латиноамериканских герильос: Че Гевара, «Партизанская война» (1961), Карлос Маригелла, «Инструкция к городской герилье» и другие.

65) См.: Клеман К., Мирясова О., Демидов А. От обывателей к активистам. Зарождающиеся социальные движения в современной России. М.: Три квадрата, 2010.

66) Про грамматику «общего через близкое» см. статью: Тевено Л., Карева Н. Чудесный хлеб гостеприимства // Новое литературное обозрение. 2009. № 100.

67) См. демонстрацию партии зеленых «Europe Ecologie» (март 2010 года, www.liberation.fr/politiques/0101622241-les-pequenots-en-metro-laissez-nous-nos-autos) под «правыми» рифмованными лозунгами «Мужланы - в метро, оставьте нам наши авто!»; а также демонстрацию против свертывания специального режима для безработных творческих профессий в 2003 году (www.dailymotion.com/video/x1tl2l_manif-de-droite): «Труд, семья, телевизор!», «Даешь мессу на латыни!», «Больше полицейских, меньше артистов!», «Африка, верни долг западным странам», «Никаких грантов для хиппарей». (Речь идет об интермитентах (intermittent (de spectacle)) - людях, занятых в культурной сфере на основе временных контрактов и получающих право на страхование по безработице в случае, если заняты не менее 507 часов за период в десять месяцев. Подробней об этом см. в: Культурное производство, нестабильная занятость. Беседа Магнуса Эдгрена с Эммануэлем Ругланом // Неприкосновенный запас. 2009. № 67. С. 162-170. - Примеч. ред.)