«Руки дьявола»

Идея о том, что члены международного сообщества, индивидуально или коллективно, могут применять силу и вторгаться в пределы другого государства, если человеческие жизни там оказываются под угрозой, появилась на свет отнюдь не после сентября 2001 года - в качестве ответной реакции на действия террористов или нарушителей режима ядерного нераспространения. Скорее, первопричины новой эры превентивного насилия следует искать в провалах, которые продемонстрировала международная система, столкнувшись с гуманитарными катастрофами 1990-х годов.

В международной жизни, как и в жизни отдельных людей, порой наступают «моменты истины», обусловленные тем или иным шоковым состоянием и заставляющие решительно отказаться от укоренившихся взглядов и привычек. В годы «холодной войны» страх перед глобальным опустошением неизменно притуплял наше восприятие каждодневных трагедий XX века. Миллионы людей погибали в гражданских войнах, оказывались жертвами природных катастроф, умирали от голода, вызванного зачастую не столько неподвластной им погодой, сколько человеческой глупостью. Но негодование, вызываемое подобными бедствиями, просто гасло на фоне ужасной перспективы ядерного Армагеддона. Разумеется, время от времени человечество оказывалось лицом к лицу с душераздирающими картинами, приходящими из стран, подобных Эфиопии - одним из вопиющих примеров рукотворного голода, - но даже тогда действия отставали от эмоций. Помощь, которая туда доставлялась, нередко гнила на складах или разворовывалась. Иногда проводились, конечно, благотворительные концерты с участием рок-звезд, но в мире все равно ничего не менялось - люди продолжали умирать то там то здесь. Международное сообщество могло бы, конечно, оказать великую услугу всем этим несчастным, если бы решило напрямую вмешиваться во внутренние дела кровавых режимов, морящих собственное население голодом. Но постулат невмешательства соблюдался неукоснительно, причем не только из-за преклонения перед вестфальским идеалом, но и благодаря ракетам сверхдержав, ни одна из которых не собиралась допускать унижения своих клиентов в «третьем мире».

Картины голода в конце ХХ века стали делом вполне обычным. Они фиксировались в километрах кинопленки, запечатлевшей до крайности исхудавших и изможденных детей, не имевших даже сил согнать мух, ползающих по их лицам. Но для того, чтобы заставить ведущие державы пересмотреть сами основы международных отношений и отказаться от лицемерного поклонения суверенитету, потребовались явления, более жестокие и отвратительные, нежели просто голод. Сдвиг произошел в тот момент, когда образы нищих и голодных людей, толпящихся у пунктов раздачи гуманитарной помощи, сменились иными картинами. Теперь это были ужасающие виды рек, забитых трупами, горы мертвецов, сложенных штабелями, и убийцы, веселящиеся у погребальных костров. Варварство и жестокость этнических чисток и, хуже того, возвращение геноцида, который уже считался пройденным этапом, по крайней мере, для цивилизованного мира, ошеломили даже тех, кто привык к эксцессам «холодной войны».

События 1990-х годов травмировали политиков, военных и простых граждан так, как никакие иные эксцессы насилия и страдания прошлых десятилетий. Вспоминая истребление почти миллиона человек, включая триста тысяч детей, во время геноцида в Руанде в 1994 году, канадский генерал Ромео Даллейр, который командовал там силами ООН, был преисполнен скорби:

«Я постоянно думаю… о тех людях, кто принял мучительную смерть под ударами мачете в сотнях душных церквей, часовен и миссий, в которых они искали защиты у Бога, а вместо этого попадали в руки к дьяволу»[2].

Подобно тем, кто пережил ужасы гитлеровского геноцида, сталинских чисток и искусственно спровоцированного маоистами голода, этот офицер так и не смог вновь обрести себя после открывшейся ему глубины человеческого падения. В результате Даллейр уволился из вооруженных сил Канады, находясь в наивысшем офицерском звании среди всех военных, когда-либо покинувших армию с диагнозом «посттравматический стресс».

Все это видится особенно трагичным на фоне той волны оптимизма, которая сопровождала крах Советского Союза. Завершение «холодной войны», как предполагалось, должно было возвестить о начале новой эпохи мира и сотрудничества, в особенности с учетом того, что именно противоборством сверхдержав многие критики объясняли разгул насилия и хаоса в регионах, до зубов вооружаемых Москвой и Вашингтоном. Но по мере того, как «холодной войне» приходил конец, а вовлеченность больших держав в дела малых стран сходила на нет, хрупкость оставленных ими после себя политических режимов делалась все более очевидной. Гражданские войны, массовые изнасилования, голод и геноцид вскоре оказались преобладающими чертами международного ландшафта. И поэтому далеко не случайно то, что в течение первого десятилетия после окончания «холодной войны» в мире было предпринято столько же гуманитарных интервенций, сколько за тридцать лет, предшествовавших 1991 году[3].

Развал советской империи и последовавший за ним уход США со многих площадок былого противостояния должны были покончить с прежними конфликтами. Однако по мере того, как американцы и русские оставляли позиции, на арену выступали новые, жестокие и циничные, «лидеры», колотившие в барабаны старой вражды с таким неистовством, что полувековое соперничество между демократией и коммунизмом казалось в сравнении с этим джентльменскими играми.

«Что я скажу своей дочери?»

Порядки, по которым живет международная система, меняются не сами по себе. В отличие от слепых природных процессов, их трансформация непосредственно обусловлена переменами во взглядах и мировоззренческих установках крупных социальных групп и их лидеров. Например, в июле 1995 года, во время опустошительных ударов по мусульманам в Боснии, журналист Джон Помфрет опубликовал в «Washington Post» репортаж о молодой мусульманке, которая покончила с собой от отчаяния. Текст сопровождался душераздирающей фотографией мертвого тела, качающегося в самодельной петле. А в самой статье очевидцы этого кошмара говорили, что эта женщина «продолжала оплакивать свою горькую участь, даже взбираясь на дерево»[4].

Одним из читателей газеты оказался вице-президент США Альберт Гор, добивавшийся тогда энергичных действий в отношении сербских спонсоров полувоенных формирований, которые выслеживали, насиловали, убивали представителей мусульманского населения Боснии. Вскоре после того, как фото мертвой девушки появилось в газете и разошлось по всему миру, он встретился с членами кабинета президента Билла Клинтона. Соглашаясь с тем, что американскую политику нельзя формировать под влиянием тех или иных визуальных образов, вице-президент все же настаивал на необходимости предпринять какие-то меры; девушка на фотографии, сообщил он министрам, - ровесница его дочери. «Моя дочь, которой двадцать один год, расспрашивала меня об этом фото. И что я могу ей ответить? Почему, когда происходят подобные вещи, мы ничего не предпринимаем?» «Дочь поражена тем, что такое возможно», - сказал вице-президент. А потом, выдержав паузу, добавил: «Так же, как и я сам»[5].

Президент и многие из его советников тогда приняли точку зрения Гора. Но потребовалось еще четыре года, прежде чем вся мощь западных держав в форме авиационных ударов НАТО по Сербии воплотила тот гнев и то разочарование, которые были высказаны дочерью вице-президента США летом 1995 года. Впрочем, какими бы ужасающими ни были преступления боснийских сербов, они оказались лишь одним из факторов, обусловивших преобразование норм международного права, запущенное геноцидом в Руанде годом ранее и достигшее кульминации в ходе натовских бомбардировок Сербии в 1999 году.

Но дорога в Косово начиналась отнюдь не в Руанде. Отправной точкой на этом пути стал хаос, царивший в 1993 году в Могадишо, столице Сомали, когда армейские подразделения США, попав в западню, устроенную одним из местных полевых командиров, вынуждены были с боем прорываться из окружения. В те дни американцы потеряли восемнадцать солдат, а их гибель заставила Америку годом позже воздержаться от вмешательства во время резни в Руанде. Именно горькое осознание вызванного этим бездействием стыда повлекло за собой гуманитарную войну в Сербии, а затем постепенно привело к отказу от стандартов Вестфальской системы.

Резолюция № 724 и «сомалийский синдром»

Восточная Европа была не единственным местом на земле, где после 1989 года политические режимы падали, подобно сухостою. Правительство Сомали, государства, которое во время «холодной войны» заключало альянсы то с Советским Союзом, то с Соединенными Штатами, было свергнуто в 1991 году, вскоре после того, как американцы решили дистанцироваться от жестокого и деспотичного диктатора Мухаммеда Сиада Барре. После его свержения США, по словам бывшего американского посла в этой стране, «потушили свет, прикрыли дверь и думать забыли о Сомали»[6]. По мере того, как многочисленные соперничающие группировки объявляли о своих притязаниях на власть, разгоралась гражданская война. Страна погрузилась в хаос, система снабжения продовольствием рухнула, и жестокий голод примерно за год унес более трехсот тысяч жизней.

События, происходившие в Сомали между 1991-м и 1994 годами, повлияли на развитие международных норм в двух отношениях. Во-первых, опустошение, произведенное тамошним голодом, оказалось столь гнетущим, что ускорило принятие Объединенными Нациями исторического акта: резолюции Совета безопасности № 724, которая впервые разрешала применение силы для оказания гуманитарной помощи без согласия государства, на территории которого проводится операция. По словам британского ученого Николаса Уилера:

«…гуманитарная интервенция обретала новую легитимность, обещавшую наступление эпохи, когда западные державы, сбросив ограничения “холодной войны”, смогут использовать свои армии для спасения людей в самых далеких землях»[7].

Во-вторых, потери, понесенные в этой стране американскими войсками, учитывая особенности политического климата того времени, породили что-то вроде скоротечного «сомалийского синдрома», выразившегося в нежелании повторно использовать солдат США в гуманитарных акциях. Парадоксальным образом именно это через несколько лет способствовало возобновлению силового давления в гуманитарных целях. Потери, понесенные в Сомали, приведут к невмешательству и катастрофе в Руанде, а это, в свою очередь, подтолкнет к интервенции в Косово.

Атмосфера, царившая в США в начале 1990-х годов, не слишком благоприятствовала размещению американских военных вдали от родных мест. Билл Клинтон, вступивший в должность президента в январе 1993 года, намеревался сосредоточиться на внутренней политике. Его предшественник Джордж Буш-старший производил впечатление деятеля, вполне искушенного в международных делах, но в разгар экономической рецессии это не особенно воодушевляло избирателей. Показатели популярности Буша, которые после победы над Саддамом Хусейном в ходе войны в Персидском заливе достигли заоблачной отметки в 90%, теперь резко снизились - не в последнюю очередь из-за убежденности многих американцев в том, что он больше интересуется происходящим в Кремле или на Даунинг-стрит, нежели на Мэйн-стрит. Со вступлением в президентскую гонку 1992 года миллиардера Росса Перо действующий президент проиграл, но и Клинтон принимал новую должность ослабленным, поскольку на выборах сумел заручиться лишь относительным большинством голосов. Кроме того, неприятностей Клинтону добавила и выплывшая во время кампании информация, что в свое время он уклонялся от службы в армии. Наблюдателям казалось, что это обстоятельство в сочетании с отсутствием твердого большинства и озабоченностью внутриполитическими проблемами серьезно осложнит для нового президента использование военной силы США за рубежом[8].

К несчастью для президента Клинтона, его предшественник завещал ему одну масштабную военную операцию, которой волей или неволей новому президенту пришлось заниматься. Трагическая обстановка, сложившаяся к концу 1992 года в Сомали, постоянно освещалась телевидением всего мира. Выступая в декабре 1992 года в Совете безопасности ООН, генеральный секретарь Бутрос Бутрос-Гали заявил, что, если порочный круг «вымогательства и шантажа» не удастся разорвать, будут потеряны миллионы жизней. А по словам председательствовавшего в то время в Совете безопасности венгерского дипломата Андрэ Эрдо, «ситуация настолько ухудшилась, что терпеть ее дальше просто нельзя, как невозможно использовать для ее разрешения те же средства, которые применялись прежде»[9].

Имелось, однако, серьезное препятствие, не позволявшее международному сообществу перейти к активным действиям. Устав ООН не предусматривал механизма вмешательства в гражданскую войну там, где некогда было суверенное государство. Устав разрабатывался с тем, чтобы предотвращать войны между существующими государствами - или, как порой утверждают, чтобы не допустить повторения мировой войны. В итоге Совет безопасности решил действовать, опираясь на 39 статью VII главы Устава ООН, позволявшую этому органу идентифицировать и предотвращать «существование любой угрозы миру, любого нарушения мира или акта агрессии». Такое решение, в свою очередь, было основано на единодушной декларации Совета безопасности, в которой говорилось - также впервые в истории организации, - что угрозу международному порядку представляют уже сами по себе человеческие страдания, а не только их внешние последствия, выплескивающиеся в виде потоков беженцев за пределы государственных границ[10]. Это был исторический момент, несмотря на то, что ради него положения о гуманитарной катастрофе пришлось загонять в далекую по смыслу статью, посвященную общим угрозам международному порядку. Впрочем, по словам занимающегося оборонной проблематикой французского аналитика Франсуа Эйсбура, общий пафос главы VII Устава ООН был весьма «подходящим» для намеченной цели, а особой конкретизации в ней не было. Пользуясь этим, в конечном итоге, Совет безопасности при желании мог «делать все, что ему угодно»[11].

Заручившись решением ООН, Соединенные Штаты взялись за дело. В декабре 1992 года, когда до завершения президентства Буша оставалось всего шесть недель, он, руководствуясь резолюцией № 724, направил в Могадишо для борьбы с голодом двадцать пять тысяч американских солдат. Сначала миссия была успешной: американских военнослужащих приветствовали как нейтральных миротворцев, просто раздающих пищу голодающим людям. Ни Буш, ни Клинтон не подразумевали широкого вмешательства США в сомалийские дела; оба полагали, что американский контингент пробудет в стране ровно столько, сколько потребуется для стабилизации обстановки, после чего ведение дел будет передано Объединенным Нациям. Пока американцы и прочие распределяли еду - точнее говоря, охраняли ее, чтобы гарантировать раздачу всем нуждающимся, - многим казалось, что экспедиция в Могадишо достигла своей базовой цели, а в городе появилось подобие порядка.

Но, как отмечает в воспоминаниях американский дипломат Уолтер Кларк, для любого полевого командира «стабильность есть наихудший враг», особенно если он не уверен в своей популярности и с трудом удерживает своих людей в повиновении[12]. По-видимому, именно эти соображения заставили генерала Мохаммеда Фарраха Айдида, бывшего сподвижника Сиада Барре, развязать войну с США и ООН. Он хотел разрушить имидж нейтральности, поддерживаемый американцами и Объединенными Нациями, и вовлечь их в открытое противоборство, которое вновь ввергло бы Могадишо в сумятицу и восстановило бы пошатнувшееся влияние полевых командиров, главным из которых был сам Айдид.

История его войны с США и ООН началась с внезапного нападения на пакистанских миротворцев, двадцать четыре из которых были убиты. Некоторые опровергают эту версию, заявляя, что американцы первыми стали преследовать Айдида, а пакистанцев атаковали из-за их «провокационного» присутствия на подконтрольной ему территории[13]. Было ли убийство пакистанцев провокацией или же реакцией на провокацию, их гибель оказалась ужасной: с некоторых солдат, как сообщалось, живьем сняли кожу. Руководствуясь тем, что отсутствие реакции на сомалийский инцидент превратит миротворцев в потенциальные мишени и в других местах, американцы, проглотив наживку, решили образцово покарать Айдида. Началась игра в «кошки-мышки», во время которой американские солдаты, прочесывающие город, добродушно называли генерала «Элвисом», а свои занятия - «охотой на Элвиса»[14]. Весьма спорным остается вопрос, стоило ли американцам гоняться за этим полевым командиром и тем самым персонализировать конфликт[15]. Ясно, однако, что к середине 1993 года США занимались уже не гуманитарной миссией, а вооруженным выяснением отношений на территории другого государства с одним из его властителей. Это и привело к событиям 3-4 октября 1993 года, которые до сих пор празднуются в Сомали как «День рейнджеров».

Печально известное «падение “Черного ястреба”» детально описано в одноименном бестселлере и популярном кинофильме, поэтому нет необходимости задерживаться на деталях, относящихся непосредственно к военной стороне операции[16]. Полагая, что они преследуют ближайших соратников Айдида или даже самого «Элвиса», американские рейнджеры отправились в центр Могадишо. Но отряды Айдида сбили два вертолета «Черный ястреб», из-за чего около сотни американских солдат попали в западню в ночном городе и на протяжении шестнадцати часов были вынуждены отражать атаки противника, которого, казалось, поддерживала вся сомалийская столица. Только к утру благодаря помощи миротворческих контингентов из Малайзии и Пакистана они сумели, пробившись к стадиону, покинуть город. Американцы потеряли восемнадцать человек убитыми, а восемьдесят из них получили ранения; это означает, что в бою пострадал почти каждый солдат. Один военнослужащий был захвачен в плен и его показали по телевидению, а мертвое тело другого проволокли по улицам Могадишо. Вражеские потери, однако, были колоссальны, и не столько потому, что войска Айдида не умели воевать, сколько из-за того, что он поставил под ружье женщин и детей, в бою с которыми профессиональные военные не оставляли последним никаких шансов[17]. И если представители Айдида впоследствии заявляли о трехстах пятидесяти убитых и раненых, то по данным Красного Креста рейнджеры уничтожили около тысячи человек. Впрочем, точные цифры мы вряд ли когда-нибудь узнаем[18].

Произошедшее в Сомали повергло Америку в шок. Граждане США думали, что их вооруженные силы принесли в чужую страну милосердие, но вместо этого, как свидетельствовало телевидение, мертвого американского солдата волокли по африканскому городу под улюлюканье ликующей толпы. Профессор Национального военного колледжа США Кеннет Аллард позже описывал это так:

«Поначалу, увидев на экранах телевизоров голодающих детей и морских пехотинцев, которые разгружали транспортники C-130 с мукой, удовлетворенные американские обыватели перестали следить за этим сюжетом. Но во время следующей трансляции из Сомали они, пораженные измывательствами над мертвыми телами наших солдат, уже спрашивали себя: “Что происходит? Что-то не так с изображением?”»[19]

Администрация Клинтона оперативно решила вывести оставшиеся американские войска из трясины Сомали, чтобы избежать дальнейших потерь. Критики заявляли, что стратегия «спасения бегством» лишь воодушевит таких людей, как Саддам Хусейн и Усама бен Ладен, каждый из которых позже действительно говорил о том, что вывод войск из Сомали показал им, как можно побеждать американцев[20]. Сторонники эвакуации, однако, напоминали, что предвыборная кампания Клинтона проходила под лозунгом невмешательства в те внешние конфликты, которые не угрожают американским интересам напрямую. По их словам, новый президент намеревался сосредоточиться на внутренних проблемах, и потому его нельзя упрекать за то, что он стремился покончить с военной авантюрой, развязанной уходящим предшественником буквально в дверях Белого дома.

Так или иначе, ущерб был нанесен. «Сомалийский синдром», охвативший политиков в Вашингтоне, не позволял им допустить самой возможности гибели американского солдата в каком-либо неразрешимом конфликте в той части света, о существовании которой большинство американцев даже не догадывается. События в Сомали на время положили конец, по крайней мере, в Соединенных Штатах, спорам о гуманитарной интервенции. В Америке начала 1990-х годов было не так уж сложно отвратить избирателей от желания помогать малознакомым народам, в особенности, если наградой за мешки с мукой оказывались стрельба и глумление над телами миротворцев. Фактически, американцы решили в таких делах зачехлить оружие - или, что более точно, отказались впредь им размахивать, - несмотря даже на вопиющие свидетельства, что в другой части Африки начиналось кое-что гораздо серьезнее сомалийского кошмара.

Руанда: «Сомали возвращается»

Наиболее чудовищный пример геноцида со времен истребления Гитлером евреев имел место в 1994 году в Руанде, где от восьмисот тысяч до миллиона человек подверглись уничтожению за считанные месяцы, причем многие жертвы были в прямом смысле слова изрублены на куски бесчинствующими бандами. История геноцида в Руанде - яркий пример постколониальной трагедии, когда уход бывших хозяев избавлял местное население не только от чужеземного гнета, но и от ограничений на убийство собственных сограждан. Тогда (как и теперь) многие на Западе не понимали всей сложности подобных ситуаций или не предавали им особого значения. Даже государственный секретарь США Уоррен Кристофер поначалу не заинтересовался происходящим в Руанде, а когда ситуация достигла критической точки, был вынужден воспользоваться атласом, чтобы узнать, где же находится эта страна[21].

Кошмар в Руанде был порожден этническим конфликтом между двумя народностями, различить которые способен только профессиональный исследователь, а некоторые и после такого разграничения считают их одним народом. Бельгийские колониальные власти покровительствовали этническому меньшинству тутси, считая его представителей более передовыми по сравнению с большинством, которое составляла народность хуту. Но когда они покинули территорию, на которой после провозглашения независимости в 1962 году образовались государства Руанда и Бурунди, хуту и тутси, как и следовало ожидать, поменялись местами. В Бурунди, правда, тутси поначалу удалось сохранить приоритет, удерживая под контролем армию, но в Руанде хуту сразу монополизировали государственный аппарат и развернули гонения на тутси. Представители меньшинства в массовом порядке эмигрировали в соседние государства (преимущественно в Уганду), а состоявший из тутси повстанческий Руандийский патриотический фронт (РПФ) поддерживал вылазки против администрации хуту на родине и пытался свергнуть президента Руанды Жювеналя Хабьяриману.

В августе 1993 года Хабьяримана и РПФ разработали проект мирного соглашения, шансы на соблюдение которого, впрочем, выглядели не слишком оптимистично. Через несколько месяцев при содействии президента Бурунди Сиприена Нтарьямиры, также хуту, который недавно утвердился в качестве лидера страны после того, как большинство хуту установило там свое господство, открылась перспектива более прочных договоренностей. Однако 6 апреля 1994 года, когда оба президента возвращались с переговоров, происходивших в Танзании, их самолет был сбит ракетой неподалеку от аэропорта Кигали. Это и послужило сигналом к началу в Руанде массовых убийств.

До сих пор неизвестно, кто конкретно сбил президентский лайнер, хотя мотивы для этого имелись у многих. Главными подозреваемыми стали радикально настроенные хуту в самом кабинете Хабьяриманы, решительно противившиеся любому диалогу с тутси и захватившие власть сразу же после катастрофы. Именно на них указывал, в частности, Государственный департамент США, хотя через десять лет в официальном отчете, подготовленном французскими судебными властями по запросу родственников пилотов разбившегося самолета, виновником произошедшего был назван Поль Кагаме, на тот момент лидер повстанцев, а ныне президент Руанды. Впрочем, сам Кагаме не только продолжает отрицать подобные обвинения, но и заявляет, что катастрофа, напротив, была организована французским правительством[22].

Независимо от того, кто стоял за устранением двух президентов, экстремисты хуту в рядах руандийской армии узурпировали власть в стране сразу после крушения, обойдя премьер-министра Агату Увилингийиману, также хуту, к которой должны были перейти полномочия главы государства. Вместо того, чтобы подчиниться новому лидеру, военные убили ее вместе с семьей на следующий день после катастрофы. Эта акция стала частью зачистки, проводимой в отношении умеренных лидеров хуту. Десять бельгийских миротворцев, направленных охранять ее, также были уничтожены. Их тела настолько изуродовали, что командующий контингентом ООН Ромео Даллейр ошибочно насчитал одиннадцать, а не десять тел в «груде искромсанной и окровавленной человеческой плоти», валявшейся, «подобно куче картошки», на полу в морге Кигали[23].

Ополченцы хуту начали методично истреблять тутси, причем предварительная идентификация домов и машин этнического меньшинства свидетельствовала о том, что операция тщательно планировалась заранее. Умеренно настроенные хуту клеймились хунтой как предатели и также не чувствовали себя в безопасности, хотя 90% погибших приходились на долю тутси. Безжалостная кампания истребления ежедневно лишала жизни от восьми до десяти тысяч человек. Эти цифры перекрывают аналогичные показатели некоторых нацистских лагерей смерти, где умерщвления производились в промышленных масштабах с использованием химического оружия, тогда как хуту пользовались в основном примитивными мачете и дубинами. Огромное число людей погибло при поджогах церквей и других зданий, в которых преследуемые тутси пытались найти убежище.

В конечном счете, вернувшиеся в Руанду под предводительством Кагаме повстанцы тутси одержали верх над военной диктатурой хуту. 19 июля, менее чем через сто дней после начала геноцида, было сформировано правительство национального единства, возглавляемое РПФ. Война закончилась, но к тому моменту каждый десятый житель Руанды - децимация в прямом смысле слова, - был застрелен, сожжен, заколот или забит до смерти.

Хаос охватил Руанду через шесть месяцев после битвы в Могадишо, и американские политики даже не думали скрывать, что поражение в Сомали - главное, о чем им следует помнить. Вот слова одного высокопоставленного чиновника в интервью Саманте Пауэр, когда новость о гибели бельгийских миротворцев дошла до Вашингтона:

«Стало ясно, что Сомали возвращается. […] При этом господствовало мнение, что Соединенным Штатам не следует вмешиваться, а миротворческие идеалы ООН не стоит вновь приносить в жертву».

В Пентагоне же, по его словам, полагали, что в Руанде «Сомали ожидаемое» превратилось в «Сомали реальное»[24]. И Америка была не одинока в подобных настроениях. Великобритания и другие государства развитого мира, включая Бельгию, чьих солдат в Кигали хладнокровно перебили без единого выстрела, торопились откреститься от происходящего в Руанде - лишь бы не дать втянуть себя в повторение сомалийской истории. В 2002 году министр обороны Австралии Роберт Хилл объяснял паралич Объединенных Наций в отношении руандийской трагедии так:

«…тень Сомали в сочетании с весьма спорным политическим принципом, согласно которому государственный суверенитет и невмешательство во внутренние дела должны торжествовать даже в случаях крайней анархии»[25].

В 2004 году, через десять лет после геноцида, бывший представитель Великобритании в ООН, лорд Дэвид Ханнэй, сказал:

«Событий в Руанде невозможно понять, не взглянув на них сквозь призму Сомали. Почему международное сообщество ничего не предприняло? Потому что все были подавлены провалом сомалийской миссии»[26].

А тем временем в старой Европе…

В 2003 году министр обороны США Дональд Рамсфелд надменно отозвался о французских и немецких возражениях по поводу надвигающегося вторжения в Ирак как о голосах «старой Европы»[27]. Возможно, он хотел вызвать к жизни древний и стереотипный образ суетливого европейского бюрократа, направо и налево обменивавшегося рукопожатиями в Лиге наций в тот момент, когда ненасытные диктаторы развязывали неприкрытую агрессию. Выбор мишеней для критики был вполне объясним: позиция Франции и Германии (а также Бельгии, которую газета «The Wall Street Journal» небрежно назвала «минилюбимицей» этих стран) вызывала озабоченность не столько в связи с непреклонностью Ирака перед Объединенными Нациями, сколько из-за их стремления создать противовес Соединенным Штатам[28]. И все же, учитывая, сколь многие европейцы - не только французы и немцы - по разным причинам противились войне[29], комментарий Рамсфелда следует воспринимать как не вполне искренний.

Иначе говоря, выпад министра, с подразумеваемыми им отсылками к трусости и малодушию европейцев, содержал в себе больше, нежели просто дешевый укол. Кроме того, он был неточен.

Прежде всего, как мы убедимся ниже, европейцы, вопреки мнению многих американцев, вовсе не боятся брать в руки оружие. Кроме того, что еще важнее, всякому пытающемуся обнаружить наиболее яркий пример омерзительной «старой Европы», следует искать его не среди лидеров и противников войны на Западе, о которых Дональд Рамсфелд с таким презрением отзывался в 2003 году, а немного восточнее и на несколько лет пораньше. Несмотря на поведение во время иракского кризиса, было бы несправедливо видеть в руководителях Франции и Германии наследников Невилла Чемберлена. Но что не вызывает сомнений, так это то, что всего лишь за десятилетие до Ирака все европейские страны - как и главный союзник европейцев Соединенные Штаты - были какое-то время бессильны перед лицом наследника Адольфа Гитлера, действовавшим в бывшей Югославии.

Дезинтеграция Югославии в 1990-е годы была затянувшимся крушением, совпавшим по времени с коллапсом Сомали и бойней в Руанде. (Официальный конец тому, что можно было бы называть «Югославией», пришел в 2006 году, когда последняя из югославских республик, Черногория, счастливо рассталась с Сербией.) Как и в африканском случае, сами обстоятельства югославского распада не столь важны, как последовавшие за ним смертоубийства. В то время, как основные державы вполне могли испытывать желание воздержаться от вмешательства в бойню в Африке - на континенте, чьи проблемы казались неразрешимыми, а жители не высоко котировались в западных столицах, - в их рядах существовало все же единодушие по поводу того, что присущее Югу варварство больше не явится на Севере. Но в 1990-х сербским вооруженным формированиям предстояло разрушить царившую среди европейцев и американцев уверенность, что по соседству с североатлантическим сообществом подобная дикость просто невозможна.

Югославия развалилась после того, как ее республики избавились от железной руки маршала Тито и от страха советского вторжения. Сербский кусок бывшей федерации, возглавляемый неистовым сербским националистом Слободаном Милошевичем, попытался на обломках югославского государства создать «великую Сербию». Это означало не только отрицание независимости бывших югославских республик, но и привлечение этнических сербов, в особенности в соседней Боснии, к развязыванию войны с их новыми правительствами и согражданами. Сербы, разумеется, не претендовали на тотальное истребление несербского населения на интересовавших их территориях - это было бы геноцидом. Вместо этого, в политический лексикон ввели новый термин - «этническая чистка»[30]. Это понятие подразумевало, что «мешающее», инородное население не будет уничтожаться, если покинет обжитые места и переберется куда-нибудь. Выбор географической точки для переселения считался проблемой самих изгоняемых меньшинств. Впрочем, обязательство ограничения только такой «чисткой» сербами не соблюдалось.

В июле 1995 года, в разгар гражданской войны в Боснии, мусульмане, атакуемые силами боснийских сербов, стекались в так называемые «зоны безопасности», которые находились под защитой Объединенных Наций. Одной из таких зон оказался городок Сребреница, где собрались тысячи мусульманских семей. Их преследовал командующий армией боснийских сербов, генерал Радко Младич, - человек, жестокость которого была выдающейся даже по стандартам югославского хаоса. В распоряжении Младича имелись финансируемые Сербией войска, располагавшие танками и другим тяжелым вооружением. Его реакция на провозглашенное ООН и НАТО создание «зон безопасности» оказалась скорой и предсказуемой. Он попросту атаковал их.

Несмотря на то, что Объединенные Нации санкционировали лимитированные военные акции, направленные на сдерживание сербского натиска, Североатлантический альянс ограничился разрозненными и немногочисленными авиационными ударами по отдельным сербским позициям. Младич, ничуть не сомневавшийся в своей способности одолеть незначительные и уязвимые контингенты миротворцев ООН, с легкостью добился сдачи Сребреницы. Его наглость была столь монументальной, что он настоял на том, чтобы командир миротворцев - голландский полковник - фотографировался чокающимся с ним именно в тот момент, когда сербские солдаты занимали город.

Все, случившее потом, воспроизвело самые страшные сцены из истории старой Европы или, по меньшей мере, Европы полувековой давности. Отделив семь тысяч мужчин-мусульман от их семей, сербы умертвили их. Женщин и детей отправили в другую зону безопасности, в город Тузла (именно там, кстати, повесилась молодая мусульманка, о которой написала американская газета). И хотя это предлагалось считать «всего лишь» «этнической чисткой» - как будто есть более приемлемые и менее приемлемые преступления, - разрушение мусульманских деревень и массовые изнасилования мусульманских женщин ясно давали понять, что сербы намерены истребить в «великой Сербии» любые следы пребывания боснийских мусульман, вплоть до уровня ДНК[31].

Справедливости ради стоит отметить, что, согласно, по крайне мере, некоторым исследователям боснийской войны, руководители Боснии сами были заинтересованы в атаке на Сребреницу. Далее, имеются свидетельства, что боснийцы использовали это место и другие «зоны безопасности» не только для подготовки ударов по сербским вооруженным силам, но и для нападений на гражданских лиц. С этой точки зрения мотивы для наступления на город, имевшиеся у Младича, сочетали стратегический расчет и голую месть, что, конечно, не извиняет его крайней жестокости или совершенных по его приказу массовых казней, но позволяет предположить, что ситуация была сложнее ее телевизионного освещения.

В последующие годы правда о трагедии в Сребренице будет обрастать все новыми подробностями, но уже сейчас очевидно, что ее значение было колоссальным. Сребреница сразу же стала символом того, что бывает, когда цивилизованные народы не вступаются за невинных людей…

Сребреница оказалась лишь одной из многочисленных трагедий югославской войны, но падение предполагаемых «зон безопасности» в целом заставило международное сообщество и даже равнодушную американскую публику обратить на эту проблему внимание. НАТО предупредила, что в Сребренице чаша терпения переполнилась: остальным «зонам безопасности», включая боснийские города Горадже, Тузла, Бихач и Сараево, действительно будет обеспечена защита. Сербы, как и прежде, почти сразу же заявили, что подобные зоны ими не признаются, и подвергли артиллерийскому обстрелу рынок в Сараево, где погибли более тридцати человек.

Администрация Клинтона, все еще пребывающая во власти «сомалийского синдрома», начала опасаться политических последствий собственного бездействия, причем как в самой Америке, так и внутри Североатлантического альянса. «Мое терпение иссякло», - заявил, по словам Саманты Пауэр, президент своим советникам в ходе дебатов на эту тему, и, хотя за такой реакцией стояло осознание творящегося геноцида, «главными все же оставались политические соображения»[32]. Политики, однако, принимают решения под воздействием множества факторов; к концу лета зверства боснийских сербов сделались столь очевидными, а возмущение европейской и американской общественности столь явным, что пришла пора действовать. Сербская кампания в Боснии была столь неистовой, что в реакции на нее американские партии преодолели межпартийные различия: хотя некоторые республиканцы цинично продолжали критиковать Клинтона за готовность применить силу, в целом восторжествовало единодушие. Сам потенциальный соперник Клинтона в борьбе за Белый дом, сенатор Боб Доул, который уже давно настаивал на военном ответе сербам, поддержал намерение президента повести НАТО в бой.

Межпартийный консенсус был, вероятно, взаимовыгодной политикой, но он стал в первую очередь естественной реакцией на чудовищные преступления, творимые посреди континента, где всего лишь полвека назад гибли американские солдаты. Операция «Обдуманная сила», предполагавшая непрерывные бомбардировки позиций боснийских сербов, началась в конце августа. А осенью в Дейтоне, штат Огайо, открылись мирные переговоры, которые, по крайней мере технически, положили конец войне в Боснии.

«Обдуманная сила» стала важным шагом в расшатывании установлений, ранее сдерживающих применение насилия на международной арене; именно она проложила дорогу более серьезной акции 1999 года. Хотя рейды НАТО происходили с разрешения того правительства, на чью территорию тогда падали бомбы, они подавали сигнал о готовности западных правительств использовать военную силу в качестве инструмента гуманитарной помощи, в особенности, когда на этом настаивало общественное мнение Запада. Насколько бесспорными оказались Дейтонские соглашения - открытый вопрос, но трудно себе представить, чтобы встреча в Огайо состоялась без решимости Соединенных Штатов и НАТО прибегнуть к силе в том случае, когда требования Запада - и что еще важнее, моральные стандарты Запада - игнорируются.

Поворотный пункт: Косово

Не обращая внимания на бомбардировки, которым подверглись его союзники в Боснии, Слободан Милошевич и после 1995 года отнюдь не собирался отказываться от продолжения этнических чисток. Через несколько лет после Дейтонских соглашений сербы развернули кампанию против этнических албанцев на собственной территории, сотнями тысяч сгоняя их с насиженных мест, а кое-где и просто расстреливая. Сербский край Косово, населенный в основном албанцами и мусульманами, был рассадником сепаратистских настроений, и сербы, подогреваемые агрессивной политикой своего руководства, явно намеревались разрешить албанскую проблему в крае таким образом, чтобы там вообще не осталось албанцев. В сентябре 1998 года Совет безопасности ООН принял резолюцию № 1199 - осторожный Китай воздержался, но не стал голосовать «против», - которая в соответствии с главой VII Устава ООН объявляла косовский кризис угрозой международному миру. Как и в случае с Сомали, глава VII вновь была привлечена для определения того, что традиционно рассматривалось бы как внутреннее дело страны, в качестве угрозы международной безопасности.

Россия, однако, настаивала на том, чтобы данный документ нельзя было интерпретировать в качестве санкции, разрешающей применение силы в отношении сербов. Глубоко увязнув в собственной войне в Чечне, русские вовсе не были заинтересованы в интернационализации внутренних конфликтов. В Югославии пахло геноцидом, в то время как в Нью-Йорке вот-вот должны были наложить вето на любые дальнейшие меры по его предотвращению.

Перемирие, заключенное в следующем месяце, продержалось недолго, поскольку косовские формирования были заинтересованы в нем не больше, чем сербы. Не стоит удивляться этому: тот факт, что этническую зачистку в Косово проводили сербы, вовсе не говорит о том, что косовары горячо стремились к миру. Вернувшись после войны в свои дома, косовские албанцы жестоко мстили сербам, а сама Армия освобождения Косово позже была зачислена правительством США в разряд террористических организаций. И все же, когда в январе 1999 года сербские бойцы в албанской деревушке казнили сорок пять гражданских лиц за убийство двух сербских полицейских, возбуждение мировой общественности дошло до предела, после чего во Франции была предпринята последняя попытка договориться о мире. Как и ожидалось, переговоры провалились, и на какое-то время многим показалось, что изгнание четырехсот тысяч косоваров и убийство нескольких сотен из них может оказаться начальным этапом сербского геноцида уже ближайшей зимой.

К этому моменту опыт минувшего пятилетия, наконец-то, начал кумулятивным образом сказываться на западных лидерах. Государственный секретарь США Мадлен Олбрайт, пишет Пауэр, подобно остальным сподвижникам Клинтона, «помнила Сребреницу, все еще испытывала вину за геноцид в Руанде и очень желала исправиться»; более того, «теперь американских чиновников поддерживали европейские дипломаты, настроенные гораздо агрессивнее, чем в середине 1990-х годов»[33]. Несмотря на возражения некоторых членов альянса, НАТО не собиралась допустить попрания ее коллективных ценностей и расстаться с собственной коллективной состоятельностью, попустительствуя геноциду в самом сердце Европы.

Операция «Союзная сила», в которой так или иначе приняли участие все члены альянса (включая даже Германию, впервые с 1945 года вовлеченную в боевые действия), началась в марте 1999 года. Тысячи боевых вылетов были нацелены на саму Сербию: режим Милошевича и сербское население напрямую столкнулись с тяготами войны. Операция завершилась в июне, после того, как югославское правительство согласилось вывести свои военные и полицейские подразделения из Косово, предоставив охрану правопорядка Объединенным Нациям.

Бомбардировки Югославии представляли собой не что иное, как пролог распада вестфальского миропорядка. Вот как позже сказал об этом гарвардский профессор Стэнли Хоффман:

«[После Косово] восторжествовала новая норма: стало оправданным коллективное вмешательство в дела тех правительств, которые совершают серьезные нарушения прав человека, угрожающие региональной или международной безопасности»[34].

В случае Югославии, как и в ситуации Сомали, угроза международному миру была, скорее, условной, нежели реальной. Тем не менее, история с Косово стала поворотным пунктом, с помощью которого главные мировые державы дали понять, что отныне они готовы ввязываться в войну не только в силу привычных политических соображений, но и ради моральных принципов, рассматриваемых в качестве важнейшей составляющей национальных интересов. Война против Югославии, говорил Тони Блэр в выступлении в Чикаго в 1999 году, была «справедливой войной, ведущейся не ради территориальных амбиций, но ради определенных ценностей»:

«[Двадцать лет назад] война из-за Косово была бы невозможна - мы просто повернулись бы к подобным событиям спиной. То обстоятельство, что мы все же включились в нее, отразило множество факторов: завершение “холодной войны”, технологические прорывы, распространение демократии. Но дело не ограничивается только этим - сам мир изменился фундаментальным образом»[35].

Разумеется, такой стиль мышления подвергался и подвергается жесткой критике. Например, консервативный публицист Чарльз Краутхаммер писал в то же самое время, что «высокопарные моральные суждения не могут выступать вехами для внешней политики». Он высмеивал мнимую «доктрину Клинтона», претендующую на противодействие этническому насилию, как «праведный самообман, сладкий, успокаивающий и бессмысленный», вовсе не способный претендовать на статус настоящей политики[36]. Выдвигались и более циничные обвинения: с российской стороны, в частности, высказывались мнения, что за операцией в Косово стоит грубая попытка НАТО распространить свое влияние на Центральную Европу. Впрочем, уже через год после кампании Николас Уилер писал:

«Ни Россия, ни иные критики не привели никаких убедительных аргументов в пользу того, что за операцией “Союзная сила” стояли традиционные для Realpolitik мотивы. Факты говорят об ином: в данном случае определяющим соображением для применения силы стала убежденность британского премьер-министра и американского президента в том, что это - справедливая война»[37].

Таким образом, заключенная некогда в Вестфалии сделка, по условиям которой внутренние дела суверенных государств ни в коем случае не касались их соседей, была окончательно упразднена.

Перевод с английского Андрея Захарова

1) Текст представляет собой фрагмент из книги «На грани: грядущая эра превентивной войны» и печатается с любезного разрешения автора. См.: Nichols T. Eve of Destruction: The Coming Age of Preventive War. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2008. P. 14-31.

2) Dallaire R. Shake Hands with the Devil: The Failure of Humanity in Rwanda. New York: Avalon, 2003. P. 510.

3) См.: Responsibility to Protect: Report of the International Commission on Intervention and State Sovereignty. Ottawa: IDRC, 2001.

4) Цит. по: Power S. A Problem from Hell: America and the Age of Genocide. New York: Perennial, 2003. P. 413.

6) Цит. по: Wheeler N. Saving Strangers: Humanitarian Intervention in International Society. New York: Oxford University Press, 2003. P. 178.

8) Сенатор-республиканец Ричард Лугар заявлял тогда, что «администрация Клинтона не склонна использовать военную силу и надеется избежать этого». См.: Cran W. Ambush in Mogadishu // PBS. Frontline № 1704. 2001. October 19 (www.pbs.org/wgbh/pages/frontline/shows/ambush/etc/script.html).

13) Обобщение различных версий этого события см. в статье: Kaus M. What Black Hawk Down Leaves Out // State. 2002. January 21.

15) Клинтон явно пытался избежать персонализации конфликта, но у него это не слишком получалось. См., например, президентское обращение к народу Сомали от 7 октября 1993 года (www.presidency.ucsb.edu/ws/index.php?pid=47180), а также комментарии бывшего посла США в Сомали Роберта Оукли (www.pbs.org/wgbh/pages/frontline/shows/ambush/interviews/oakley.html).

16) В 2001 году Ридли Скотт поставил фильм по книге журналиста Марка Боудена «Падение “Черного ястреба”» (Bowden M. Black Hawk Down: A Story of Modern War. New York: Atlantic Monthly Press, 1999).

17) Один из участников операции сравнивал это со стрельбой по движущимся мишеням, сокрушаясь, насколько легко неприятель жертвовал человеческими жизнями (см. «Ambush in Mogadishu»).

20) Усама бен Ладен рассуждал о том, что «битва в Могадишо» обнажила «бессилие и немощь» американцев, в своем заявлении 1996 года, объявлявшем войну США (см.: www.pbs.org/newshour/terrorism/international/fatwa1996/html). Что касается Саддама Хусейна, то он в 2003 году, накануне вторжения в Ирак, распространял копии «Падения “Черного ястреба”» в своих войсках в качестве обучающего кино. О впечатлении, которое на Саддама произвел фильм Ридли Скотта, журнал «Time» писал в марте 2003 года.

22) Гибель этого самолета остается загадкой, которая, вероятно, никогда не найдет своего разрешения («черный ящик», найденный на месте крушения, десять лет пролежал в одном из сейфов ООН; возмущенный Кофи Аннан назвал этот недосмотр «первоклассной некомпетентностью».) Рассекреченный доклад Государственного департамента, подготовленный на следующее утро после катастрофы, доступен на сайте Архива национальной безопасности (www.gwu.edu/%7Ensarchiv/NSAEBB/NSAEBB119/Rw4.pdf). О содержании французского доклада см. следующие источники: Rwanda Genocide Failure Berated // BBC News. 2004. April 5 (http://news.bbc.co.uk/1/hi/world/africa/3599493.stm); Butcher T. France Accused of Genocide by Rwanda’s Leader // Daily Telegraph online. 2004. March 17 (www.telegraph.co.uk/news/main.jhtml?xml=/news/2004/03/17/wrwan17.xml&sSheet=/news/2004/03/17/ixworld.html).

25) Speech by Robert Hill, the John Bray Memorial Oration. Government of Australia, Office of the Defence Minister. 2002. November 28 (www.defence.gov.au/minister/HillSpeechtpl.cfm?CurrentId=2121).

26) Amanpour C. Looking Back at Rwanda Genocide // CNN. 2004. April 6 (www.cnn.com/2004/WORLD/africa/04/06/rwanda.amanpour).

28) См.: Traub J. The Best of Intentions: Kofi Annan and the UN in the Era of American Power. New York: Farrar, Strauss and Giroux, 2006. P. 186-188.

29) См.: The End of NATO // WSJ Opinion Journal. 2003. February 10 (www.opinionjournal.com/editorial/feature.html?id=110003049).

30) Точное происхождение этого термина остается неясным. Примеры использования слова «чистка» можно найти в Восточной Европе даже до 1941 года, но в контексте Второй мировой войны очень трудно разграничивать этнические чистки и геноцид. Применительно к югославской ситуации термин начал широко применяться в западных средствах массовой информации с начала 1990-х годов.

31) Издеваясь над женщинами, сербские насильники говорили, что им предстоит вынашивать сербских детей - «маленьких четников» или «сербских бойцов». Порой беременных мусульманок удерживали в плену несколько месяцев, чтобы сделать аборт невозможным. См.: Allen B. Rape Warfare: The Hidden Genocide in Bosnia-Herzegovina and Croatia. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1996. P. 62-86.

34) Hoffman S. America Goes Backwards // New York Review of Books. 2003. June 12. P. 79.

35) Government of the United Kingdom, Prime Minister’s Speeches. 1999. April 24 (number-10.gov.uk/output/Page1297.asp).

36) Krauthammer C. The Clinton Doctrine // CNN. 1999. March 29 (www.cnn.com/ALLPOLITICS/time/1999/03/29/doctrine.html).