Воображаемые образы представляют собой не столько воспроизведения реальности, сколько сублимации архетипов.
Гастон Башляр. «Земля и грезы воли»

То, что прошлое залегает где-то на глубине, - представление общепринятое и не требующее особых обоснований. Об этом свидетельствуют данные археологии. На этом основаны наши ритуалы обращения с предками. Об этом говорит с нами и метафорика языка, обращающегося к глубинам памяти, недрам архива, фундаментам национальной традиции, тайным кладовым истории. Эта образность сокрытости и глубины пронизывает как повседневный взгляд на прошлое, так и историософские построения, взыскующие национальных истоков и глубинного смысла истории. К ней же прибегают и по нужде в авторитетной версии отечественной истории, для которой родная земля оказывается не просто расхожей идиомой и даже не краеведческой одержимостью малой родиной, но источником, из которого черпаются необходимые исторические аргументы. И в этом случае можно говорить об археологии власти совсем не в том смысле, в каком говорил о ней Мишель Фуко, а в том обыденном притяжательном значении, в каком говорят, например, о кортеже президента или партии власти.

Премьер лично принял участие в работе археологов: он просеял землю, добытую на месте раскопок, и нашел рукотворный артефакт. Узнав у специалистов, что находка не представляет научной ценности, В.В. Путин, спросив разрешения, оставил ее у себя[1].

О том, что нашел премьер-министр в просеянной новгородской земле, Интернет-портал правительства Российской Федерации умолчал, оставив широкое поле для исторического воображения. Рискну предположить, что это была национальная идея.

То, что Владимир Путин увлекся археологией, стало понятно уже довольно давно. Еще во время его первого президентского срока он посетил раскопки в Старой Ладоге, которая с того памятного дня, 17 июля 2003 года, стала первой столицей Киевской Руси. Потом, в мае 2005-го, было посещение Аркаима, раздвинувшее геополитические амбиции национальной идеи до индоевропейских пределов. Затем пришла пора юго-восточных границ и средневековой уйгурской крепости Пор-Бажын, где в августе 2007 года Путин вместе с правящим князем Монако Альбером II оказались после сплава по Енисею. В последнем случае речь идет, так сказать, о буддийской составляющей национальной идеи, а также о личном проекте министра по чрезвычайным ситуациям Сергея Шойгу, который планирует сделать из крепости, на чьей территории ведутся раскопки, «российский Шаолинь», где исповедующая буддизм тувинская, калмыцкая и бурятская молодежь будет изучать восточную медицину и боевые искусства. О государственной важности данного проекта свидетельствует тот факт, что в попечительский совет культурного фонда «Крепость Пор-Бажын» вошли председатель Госдумы Борис Грызлов, директор ФСБ Николай Патрушев, глава МВД Рашид Нургалиев, тогдашний мэр Москвы Юрий Лужков, глава Минприроды Юрий Трутнев, тогдашний президент Татарстана Мер Шаймиев и многие другие важные чиновники[2]. Кто из них больше интересуется медициной, а кто боевыми искусствами, остается только догадываться.

В последние годы археологические пристрастия власти концентрируются в основном в Северо-западном федеральном округе, где спор о стольном первенстве ведут между собой Старая Ладога и Великий Новгород. Оба города занимают особое место не только на карте древнерусской государственности, но и в символическом пространстве поиска национальной идеи. Как уже говорилось, официальная история живого интереса бывшего главы государства к археологии началась летом 2003 года, когда в день посещения раскопок в Старой Ладоге, во время совещания по проблемам развития малых городов, президент впервые отчетливо сформулировал основу новой национальной идеи: «Патриотизм должен стать объединяющей идеологией России» (об этом событии ныне свидетельствует гранитная мемориальная табличка, висящая на стене местного информационно-досугового центра, где и происходило историческое совещание).

Характерно, что непосредственным источником российского патриотизма стала именно мать-сыра земля, которая и хранит для археологов те материальные следы прошлого, которые для политиков становятся поводом к построению национального дискурса. Русская земля уже не раз становилась символическим средоточием отечественного патриотизма. Однако в этот раз символический смысл превратился в буквальный. В случае с археологическим подходом к национальной идее земля является уже не только мифологическим символом родины, но и вполне материальным ресурсом, скрывающим в себе славное прошлое предков. Причем - и это особенно важно в связи с необходимостью строительства многонациональной национальной идеи - этот ресурс хранит в себе прошлое всех культур, когда-либо проживавших на российской земле. Разрывы и противостояния, перипетии политической истории, идейные и этические контроверзы в равной степени преодолеваются силой земного тяготения, сплющиваясь под тяжестью новых времен. Земля, как известно, уравнивает, а время - примиряет. Образ плотно утрамбованного слоеного пирога, который представляет собой вертикальное сечение археологического раскопа, имеет все шансы стать основным символом национальной идеи. Время, спрессовав прошлое в отдельные, но диффузные культурные слои, сделало его общим в той степени наглядности, которая и не снилась отвлеченному идеологическому дискурсу многонационального российского единства[3]. Глупо было бы не использовать этот ресурс. И власть (пока в основном в лице Путина), кажется, начинает это понимать, пытаясь иструментализировать даже такую, казалось бы, наиболее устойчивую к идеологическим манипуляциям и эмпирически фундированную историческую дисциплину, как археология[4].

Недавняя поездка на День археолога (26 июля 2010 года) в Великий Новгород, где премьер не только посетил один из раскопов, но и провел видеоконференцию с руководителями археологических экспедиций в различных регионах страны, - еще одно свидетельство интереса власти к отечественной археологии. Начав с того, что «Россия всегда была частью европейской цивилизации, но в то же время всегда была открыта и очень доброжелательна к Востоку - и в этом тоже сила нашего государства, нашего народа»[5], Путин сразу же предложил выслушать начальника дербентской археологической экспедиции. Интуиция не подвела: археологическое прошлое Дербента - в отличие от его беспокойного и драматичного настоящего, - говорит об исключительной конфессиональной толерантности и культурном плюрализме. Дальнейшее движение по видеомосту с археологами расширяло географию и углубляло историю, делая отечественное прошлое одновременно все более разнообразным и все более общим (параллельно разрешались вопросы финансирования, административные проблемы и споры с субъектами, хозяйствующими на земле, подлежащей будущим раскопкам). Премьер-министр не скрывал своего восхищенного отношения к работе археологов, хотя очевидно, что увиденное Путиным в археологических раскопах России, отличается от того, что видят в них обычные ученые:

«…мне удалось побывать в нескольких точках России, где ведется активная археологическая работа, и всегда это производит большое впечатление. Большое впечатление производит потому, что начинаешь чувствовать всю мощь Российского государства. А вся мощь Российского государства складывается из нашего этнического, культурного, конфессионального многообразия. И когда удается бывать на раскопках, это ощущение огромности нашего государства, глубины исторического наследия - оно захватывает»[6].

Таким образом, археологическая референция позволяет сменить режим легитимации державного величия: неоднозначная ссылка на имперскую мощь сменяется политически корректным указанием на захватывающую дух «глубину наследия». Подводя итоги встречи, Путин еще раз упомянул главный источник российского богатства. То, что недра российской земли хранят в себе нефть и газ, было давно известно. Теперь к ним прибавился еще один, на этот раз возобновляемый, источник энергии - обнаруженное под землей культурное многообразие:

«Еще раз мы убедились в том, что Россия - очень богатая страна, а главное богатство, как я уже сказал вначале, - это наше культурное многообразие. И что очень важно - знакомясь с вашей работой, мы начинаем понимать, через какие проблемы, испытания проходили наши предки, наша страна в ходе ее становления, отдельные ее части. С какими трудностями наши предки сталкивались, как они их преодолевали. И это дает нам возможность сказать уверенно, что и проблемы, с которыми мы сталкиваемся сегодня, мы будем преодолевать. И если будем добиваться успехов, то эти успехи не вскружат нам головы, не помешают нашему поступательному движению вперед. Потому что, как хорошо известно, - я скажу общую вещь, но, тем не менее, в этой ситуации должно ее сказать - только зная прошлое, можно быть уверенным в том, что мы правильно выстраиваем свое будущее»[7].

Какой русский не любит быстрой езды.
Николай Гоголь. «Мертвые души»

Однако метафорика земли и ее недр, хранящих в себе запасы исторической энергии и нуждающихся в охране от посягательств со стороны тех, кто не является частью госкорпораций истории, - это не единственный образ, который современное историческое воображение задействует в поиске национальной идеи. Страна модернизируется и, окончательно разочаровавшись в возможности догнать развитые страны в области традиционного промышленного производства, решительно вступает на путь новых технологий. Прошлое тоже не должно отставать.

Маркс, цитируя Гегеля, писал о том, что история повторяется дважды, вначале в виде трагедии, затем - в виде фарса. Кажется, дважды - это не предел. Хотя и в самой этой формуле содержится некоторая неряшливая неточность словоупотребления. Если повторяется дважды - значит, происходит-то трижды: то есть и трагедия, и фарс в равной степени могут рассматриваться как повторы какого-то изначального события. Впрочем, бог с ней, с этой софистикой.

Речь о том, что само драматическое напряжение между различными событиями и эпохами может быть снято в рамках такой модели истории, где разница между событиями будет отсутствовать, а сам повтор - составлять единственный смысл исторического движения. При этом различные модусы репрезентации истории - трагедия, роман, лиро-эпическая поэма, пародия на них - могут превращаться в мирно сосуществующие ингредиенты, вяло побулькивающие в общей медийной кастрюле, вроде советско-общепитовского компота из сухофруктов, в котором установить, изначальный состав ингредиентов не представлялось возможным (да и не было нужды).

Возникающий в результате этого процесса историко-патриотический телесериал (с новыми праздниками и юбилеями, именами России и судами времени) фарсом не является, как не является он и трагедией. (Таким образом его оценивает только малая часть либеральной интеллигенции.) Смысл фарса - в сознательном снижении трагедии. Смысл трагедии - в неизбежности исторической судьбы. Смысл современного исторического сериала - в сознательном стирании разницы между трагедией и фарсом, иными словами, в старательном преодолении какого-либо смысла. Это движение по кругу, благодаря которому движение одновременно и есть, и отсутствует, а ощущение скорости снимает вопрос о направлении. Прошлое оборачивается сырьевым ресурсом для национальной идеи, превращаясь в серию повторов, закрепляющих ее трансисторический патриотический смысл. Технологическая инновация без скрипа вписывается в специфически понимаемую национальную традицию. Так замыкается круг… И больше нет ничего, все находится в нас - как пел на заре перестройки Виктор Цой. Правда, ожидание перемен сменилось интенсивным движением внутри замкнутого дискурсивного контура: «демократия прямого действия», «либеральная империя», «осажденная крепость», «Россия встает с колен», «суверенная демократия», «модернизация». В результате этого движения рождается все что угодно – медиа-резонанс и политический рейтинг, административная карьера и личный капитал, - все что угодно, только не смысл, логика которого, как известно, состоит в проведении различий.

Перед нами разворачивается последовательно проводимая государством политика нормализации российской истории. Ее принципы просты и общедоступны: национальная культура важнее политической истории, а этос служения отечеству выше идеологических «разногласий». Иными словами, история равняется национальной традиции, а офицеры бывшими не бывают. В рамках такого путеводного нарратива нет принципиальных различий между Столыпиным и Сталиным (эффективные менеджеры), Николаем II и Солженицыным (национальные мученики), Александром Невским и Георгием Жуковым (победители немцев) или, наконец, Юрием Долгоруким и Юрием Лужковым (основатели Москвы[8]). Такой тип истории нуждается в сериях эквивалентностей. Парадигматические соответствия позволяют ей преодолевать синтагматические разрывы. Такой истории необходимы живые цепочки, которые на персональном или событийном уровне организовывали бы растянувшийся на тысячелетие караван.

Труднопроходимость российских дорог можно сравнить только с труднопроживаемостью русской истории. Итог неутешителен: караван устал, матчасть устарела или растащена по окрестным селениям, мужики разбрелись, что везли, установить уже практически невозможно. Осталась только часть погонщиков, судорожно пытающихся переписать оставшееся достояние и составить списки потерь. Последние налицо. Тучные тылы отстали при переправе через Днепр, а наконец догнав и модернизировавшись, оказались чужими и заявили о своей самостийности, не только проведя новые политические границы, но и поставив под сомнение право собственности на первые пятьсот лет национальной истории. Черноземные обозы, неоднократно переходя из рук в руки, опустошаясь и чужими, и своими, пережили золотой век помещичьего просвещения и застряли на полпути, зацепившись покосившимися колоннадами дворянских усадеб за рубеж XIX и XX веков. Цивилизационно продвинутый авангард, оторвавшись от растянувшейся на марше армии, так и не догнал противника, оказался не столь уж продвинутым, частично переметнулся к западным соседям, частично перековал прогресс на духовность - в общем, перестал играть руководящую роль во всех ее смыслах.

Как всегда, «за нами» осталась только Москва. Естественно, не как конкретный город, и даже не как столица России, а как символ «собирания русских земель». Довольно быстро стало понятно, что создания единого административного и правового пространства для такого собирания не достаточно. Нужны инфраструктура (российские дороги) и история (русский путь). Современная нормализация истории и есть культурный аналог развернувшемуся в последнее десятилетие дорожному строительству со всей спецификой, присущей этой сфере в современной России. Официальные шаги, предпринимаемые в области национальной истории (от новых школьных учебников и новых государственных праздников до реставрации знаковых советских памятников и передачи церкви бывших монастырей, на территории которых все еще располагаются музеи) - и есть не что иное, как реализация программы строительства магистрального пути истории, который должен быть одновременно своим (то есть национальным) и современным (то есть не хуже, чем у других). Более того, этот путь должен быть одновременно и прямым (преодолевающим разрывы и закатывающим в асфальт встреченные препятствия), и не иметь отчетливой перспективы (неприятные вопросы «куда?» и «откуда?» должны сниматься укачивающим ощущением преемственности и поступательности движения).

Возникающую на наших глазах модель национальной истории можно сравнить с московской кольцевой автодорогой, цель которой - соединять и не пропускать, ускорять и ограничивать, перемещать и проводить границы, быть родной и ненавистной одновременно. Помимо непредсказуемой скорости передвижения, в обоих случаях возникает успокаивающе однообразный пейзаж и ощущение центростремительной силы, появляющееся несмотря на то, что физически возможным (в случае МКАД) является и обратное, центробежное, движение. В любом случае перед нами структура, замыкающая в одно целое все географическое пространство страны, а метафорически - и все пространство ее истории, от Киевского шоссе до Ленинградского. В этом смысле третьим Римом Москва стала не в XVI веке при монахе Филофее, а только после строительства МКАД. Это - МКАД русской истории (инфернальное созвучие первоначально не предполагалось, но, хотя стилистически мне и не близкое, само по себе оно не абсолютно лишено смысла): откуда бы ни въезжал, попадаешь в замкнутый контур кольца, и здесь уж - у кого сильнее нервы, мощнее мотор и круче номера. Ты - в Москве и отступать некуда. Можно только вперед и по кругу. Вливающиеся во МКАД шоссе отмечают исторические векторы, приливы и отливы миграций, влияний и экспансий. Вдоль дороги - верстовые столбы «московской кольцевой»: купола с крестами, перемежающиеся пирамидами со звездами, а также билборды с «человечком Мишлен», перекрываемые растяжками с фигурами детей и ветеранов.

Административные инициативы позволяют умножать количество аналогий. Движение на дорогах - тем более, если это особый путь, - требует проверок и инспектирования. С 15 мая 2009 года на московской кольцевой русского истории действует своя ГИБДД - комиссия по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России (сокращенно КПП, то есть комиссия по противодействию попыткам…).

Окончательно переходя на уровень этой историографической метафоры, можно сказать, что МКАД - это и есть отечественная версия особого пути, заключающегося в движении по кругу на все более увеличивающейся скорости. Парадокс заключается в том, что этот особый путь одновременно является и домашней версией объявленного конца истории, наступившего, согласно мнению американских коллег, после того, как потерпел поражение наш предыдущий особый путь. Теперь мы вышли из положения, сделав из конца истории новый особый национальный путь. И, когда школьники перестанут делать различие между Курской дугой и Куликовской битвой (поскольку их совокупный смысл будет исчерпываться очередной победой над вторгшимися на родную землю врагами), этот путь будет окончательно проложен - а скорость движения к историческому единству преодолеет глубину залегания «культурного многообразия».

1) Цит. по отчету о посещении Троицкого раскопа в Великом Новгороде 26 июля 2010 года (www.government.ru/docs/11507).

2) См.: Виноградов М. Князю Монако показали тувинский Шаолинь // Gzt.ru. 2007. 13 августа (www.gzt.ru/topnews/politics/-knyazyu-monako-pokazali-tuvinskii-shaolinj-/128516.html).

3) И не только российского, - ведь подземный мир археологии не знает и вполне закономерно не признает границ, проводимых по земной поверхности.

4) Ср. сделанное на проведенном Владимиром Путиным совещании по мерам поддержки археологической науки 7 августа 2010 года красноречивое высказывание министра культуры Александра Авдеева: «Возвращение археологии под курирование вертикали власти - проблема насущная» (цит. по: www.government.ru/docs/11683).

8) Впрочем, фигура последнего очевидно вступает в эпоху переосмысления и поиска новых исторических аналогий.