Джуди Браун (р. 1986) – антрополог, участница коллективного исследовательского проекта «Memory at war: cultural dynamics in Poland, Russia and Ukraine» (руководитель Александр Эткинд).

 

Основанный в 1783 году, Севастополь – часть богатой и разнообразной истории Крыма. Переход полуострова из состава РСФСР в УССР в 1954 году привел к тому, что после распада Советского Союза он стал частью независимой Украины. При этом особое положение Крыма было закреплено в его статусе автономной республики. Выражалось оно и в периодических осложнениях межэтнических отношений, особенно после возвращения высланных в Узбекистан крымских татар. Пока Украина и Россия пытались совместно решить вопрос базирования Черноморского флота, Севастополь оставался центральной проблемой геополитического положения Крыма. Еще до событий 2014 года сложился особый статус Севастополя как города, административно подчинявшегося не Крыму, а напрямую Киеву, где назначался председатель  городской администрации (мэр).

Еще одна особенность Севастополя – его уникальная мемориальная культура, которая видна не только во множестве памятников и в архитектурной преемственности[1], но и в динамичной практике перформативной памяти: парадов, исторических реконструкций, военных выставок и мемориальных церемоний. Характерная севастопольская традиция военно-образовательных экскурсий уходит корнями в советский период и представляет собой особый тип коммеморативного действия: рассказывая о местных достопримечательностях, гиды формируют для гостей города исторический нарратив воинской славы[2]. Более того, присутствие в Севастополе Черноморского флота делает город действующей военно-морской базой, превращая его в живое место памяти, обеспечивая визуальную преемственность его истории. В ней перекликаются события Крымской войны (1853–1856) и Великой Отечественной (1941–1945). Первая (1854–1855) и вторая (1941–1942) обороны Севастополя в культурной памяти города отсылают друг к другу, что создает впечатляющий нарратив о стойкости «города воинской славы»[3].

Споры о праве и легитимности на национальном и региональном уровнях очень часто отсылают к исторической памяти. Один из недавних примеров – аннексия Крыма и Севастополя в марте 2014 года, которая оправдывалась с помощью таких конструкций, как «историческое значение», «общая история», «в сознании людей Крым всегда был и остается неотъемлемой частью России»[4]. Настоящая статья построена на материалах, собранных мной в ходе полевой работы в Севастополе в 2011-м и 2012 годах. В них можно увидеть, как мемориальная инфраструктура города, в основу которой легла низовая инициатива, поддерживала и продвигала российскую имперскую идентичность в годы, когда Севастополь и его жители оказались «подвешенными» за пределами тех империй, к которым они исторически принадлежали – Российской империи и СССР.

 

Перформативная культурная память

Я ограничиваю свой анализ торжествами в честь Дня Победы – мощным примером того, как культурная память может быть перформативной. Не собираясь игнорировать текстуальные формы памяти (например, литературу, воспоминания, искусство, музыку и кино), я хочу подчеркнуть, что именно оживление этих форм поддерживает и воспроизводит память. Пол Коннертон утверждает, что «образы прошлого и вспоминаемое знание о прошлом […] передаются и поддерживаются благодаря более или менее ритуальным представлениям»[5]. Тезис Коннертона, указывающий на «телесные практики» перформативной памяти, помогает увидеть формы ритуализованной реконструкции истории в участии разных групп населения – десятков тысяч местных жителей и приезжих – в торжествах 9 мая. Для ритуала характерны повторяемость и воспроизводимость во времени, его можно в конечном счете определить как «зрелище, в котором участвуют сознательно, потому что оно имело место раньше и повторится в будущем»[6]. Например, когда севастопольские ветераны с гордостью вспоминают, как они отмечали День Победы каждый год начиная с 1945-го, они подчеркивают преемственность традиции, чтить которую считают своим долгом. Эту традицию они хотят передать и новым поколениям[7]. Кроме того, отдавать себе отчет в ритуальном характере реконструкции событий прошлого важно и в отношении особых религиозных коннотаций перформативной памяти. У торжеств, связанных с Днем Победы, есть определенное трансцендентное измерение: их участники поминают погибших, воздают должное принесенной ими жертве, увековечивая память о них и собственное чувство исполненного долга.

В недавней статье Сергея Ушакина через понятия «перформативных ритуалов» и «исторических реконструкций» описаны военные парады на Красной площади[8]. Особенно подробно он анализирует «парад памяти» 2011 года, в котором в свою очередь, был воссоздан парад 7 ноября 1941-го. Во время реконструкции на большом экране показывали кинохронику парада шестидесятилетней давности, так что участники реконструкции словно перемещались из прошлого в настоящее[9]. Ушакин, однако, не дает примеров того, как День Победы проходит в других городах России. Описывая торжества 2010 года, Ушакин пишет, что «постановочную церемонию в российской столице усилила […] массовая патриотическая хореография […] Одновременно с московским парадом его локальные варианты были запланированы в 17 городах России»[10].

Проблема с этой формулировкой заключается в том, что местные события рассматриваются как «малые версии» события центрального. Даже не вдаваясь в обсуждение вопросов масштаба, само понятие «версии» в лучшем случае недооценивает локальное содержание праздника, а в худшем – полностью его отрицает. Получается, что роль локальных событий в том, чтобы просто усилить и воспроизвести (а не расширить) московские торжества. Ушакин полагает, что «копирование» парада создает «ощущение присутствия, […] подкрепленное новыми медийными технологиями»[11]. Он снова возвращается к идее «совместного присутствия», когда описывает трансляцию концерта «Песни Победы», состоявшегося в 2010 году на стадионе в Лужниках:

 

«[Песни], исполненные во время концерта, сопровождались бегущей строкой на экранах, подсказывающей текст песен, так что можно было петь хором и ощущать свое присутствие на концерте»[12].

 

Как и в случае с самим парадом, телезрители у Ушакина только следят за событиями на экране и подпевают исполнителям. Я считаю такой редукционистский взгляд на локальные торжества неверным. По аналогии с концертом можно сказать, что участники региональных праздников не просто подпевают мелодиям, доносящимся из Москвы, но и добавляют к ним собственный голос. Из центра не всегда можно это услышать, но важно проследить, какой эффект такое пение создает на периферии. Севастопольцы «поют» не просто о победе СССР, но и о своих местных победах, которые помогли триумфально закончить войну. Буквальные примеры этого можно найти в песне «Севастопольский вальс» или в гимне города – песне «Легендарный Севастополь». Именно сочетание наднационального ([пост]советского) и локального помогает этой форме памяти о 9 мая одерживать победу над временем.

 

День Победы в Севастополе: «Наш самый яркий праздник»

Главный праздник в календаре севастопольской памяти – ежегодные торжества в честь Дня Победы. В них массово участвуют жители города и тысячи приезжих. В преддверии праздника активно рекламируется составленная городскими властями программа мероприятий (большей частью открытых для всех). В церемонии возложения венков участвуют официальная делегация администрации Севастополя и городского совета, а также ветеранские организации и духовенство. Все вместе они проходят по основным мемориальным местам города, связанным с Великой Отечественной войной[13]. Это памятник «Солдат и Матрос» (1988/2007[14]), памятник подводникам-черноморцам (1983), памятник воинам Второй гвардейской армии (1944), братское кладбище (Северная сторона), памятник Победы на мысе Херсонес (1944/1972), комплекс сооружений 35-й береговой батареи (2007) и памятник героям-танкистам (1944/1979).

В День Победы – в годы проведения моего исследования – делегацию составляли мэр города, глава горсовета, два командующих флотами (российским и украинским) и глава Севастопольского благочиния Крымской епархии Украинской православной церкви (Московского патриархата). Они торжественно возлагают цветы к обелиску славы на Сапун-горе (1944/1960–1970-е), у Стены памяти героической обороны Севастополя 1941–1942 (1967) и на Аллее городов-героев рядом с ней. Все эти церемонии освещаются в СМИ и заметны общественности. Однако другие праздничные события – реконструкции сражений, парад 9 мая и иные мемориальные акции – нужно рассматривать отдельно, так как в них предполагается более широкое участие общественности.

 

Реконструкции сражений

Исторические реконструкции военных событий – яркий пример зрелищной манифестации памяти на местном уровне. Это довольно обычная, но мощная и выразительная мемориальная форма, особенно если реконструкция происходит прямо на месте сражения[15].

Каждый год историки-любители из Крыма, Украины и России собираются на Сапун-горе, чтобы реконструировать штурм фашистских укреплений солдатами Красной армии 7 мая 1944 года. Рядом находится открытый в 1959 году музей, где расположена диорама – полукруговая (180°) фреска с изображением событий этого дня. В день исторической реконструкции музей проводит день открытых дверей. Диорама «Штурм Сапун-горы» отсылает нас к панораме «Оборона Севастополя» (круговая панорамная фреска (360º), написанная Францем Рубо, открытая в 1905 году и восстановленная в 1954-м). Такая мемориальная форма соединяет события 1944-го и 1854–1855 годов, помещая штурм Сапун-горы в контекст одновременно локальной и имперской героической мифологии.

Реконструкции предшествует торжественная церемония возложения венков к обелиску славы на Сапун-горе. В ней участвуют ветераны, депутаты горсовета и представители черноморских флотов. «Солдаты» в исторической униформе, с оригинальным оружием и военной техникой воспроизводят основные этапы сражения и в знак победы поднимают над горой красное знамя. При этом не только «актеры», но и зрители играют здесь активные перформативные роли, поскольку последние выступают каксвидетели исторических событий. Зрителям вначале нужно дойти до горы пешком (на автомобилях могут подъезжать только официальные делегации), потом сидеть на скамьях или просто на корточках за ограждениями из колючей проволоки, чтобы посмотреть реконструкцию – динамичное, шумное, а иногда и пугающее зрелище. Взрываются холостые мины, неожиданно низко пролетают самолеты и сбрасывают «бомбы» без заряда на склоны горы. После реконструкции на Сапун-горе царит атмосфера радости и торжества. Всех угощают едой из полевой кухни, можно послушать песни военного времени в исполнении «солдат Красной армии» или найти в толпе ветеранов и побеседовать с ними[16].

Говоря об исторических реконструкциях событий Великой Отечественной войны, Ушакин показывает, как стремление «восстановить историческую взаимосвязанность» достигает цели с помощью соединения памяти о прошлом с настоящим моментом, названным автором «хронографической сшивкой»[17]. Этот образ действительно хорошо передает соединение прошлого с настоящим, и я согласна с Ушакиным, когда он подчеркивает «способность исторических образов, звуков или вещей провоцировать и/или поддерживать определенный эмоциональный накал»[18]. В случае реконструкции штурма Сапун-горы этот накал создают военная форма, историческое оружие и техника, звуки выстрелов и взрывов и музыка. И все же мне хотелось бы расширить метафору Ушакина: «хронографическая сшивка» может соединять не только прошлое с настоящим, но и несколько различных моментов прошлого. Реконструкцию штурма Сапун-горы устраивают каждый год 7 мая в честь сражения, которое произошло в 1944 году. Как в примере с московским парадом 2011 года у Ушакина, где солдаты из кинохроники как будто выходят на площадь из проецируемых кадров и превращаются в живых людей, так и участники севастопольской реконструкции 7 мая (сами реконструкторы, ветераны и зрители) затем участвуют в Параде Победы 9 мая. Парад в День Победы посвящен одновременно освобождению Севастополя в 1944 году и капитуляции Германии в 1945-м. Эти три примера «хронографической сшивки» одновременно демонстрируют, как локальные и общенациональные события соединяются в едином эмоциональном и устойчивом во времени мемориальном акте.

Жажда аутентичности и осязаемой связи с прошлым также видна в работе поисковиков. Севастопольская организация «Долг» объединяет локальные группы поисковиков, которые ищут останки солдат, погибших на Великой Отечественной войне. Найденные останки идентифицируют, если это возможно, и перезахоранивают с воинскими почестями. Эта деятельность подчеркивает, насколько скорбь важна для торжеств в День Победы. Комментируя работу поисковиков, председатель севастопольского Дома ветеранов сказал мне:

 

«Каждый год мы находим останки примерно ста солдат и организуем им торжественное перезахоронение 5-го или 6 мая, незадолго до Дня Победы, в присутствии других солдат. Священники отправляют обряды, как полагается, а потом останки предают земле»[19].

 

Таких поисковых групп много, и в Верховной Раде Крыма даже создали для них координационную программу под названием «Найти солдата!»[20]. Эта (в буквальном смысле) охота за прошлым, разворачивающаяся в настоящем, отличается от других действий, связанных с празднованием Дня Победы: ее цель не репрезентация прошлого, а поиск его материальных следов и стремление сделать неизвестного солдата известным. Ушакин пишет:

 

«[Поскольку] традиционные исторические форматы рассматриваются как [...] онтологическое и аффективное препятствие […], альтернатива ищется не в деконструкции устоявшегося исторического нарратива [...], но в попытках коснуться военного прошлого напрямую – через предметы того времени, человеческие останки или документальную хронику»[21].

 

Работа поисковых отрядов указывает на новый способ восприятия войны. В связи с этим хочется отметить еще три важных сдвига. Во-первых, на первый план в религиозном аспекте этого ритуала выходит практика православного перезахоронения, упомянутая представителем Союза ветеранов. Конечно, здесь можно увидеть и традиции советской эпохи, но, поскольку советская погребальная церемония так и не стала общепринятой[22], такое сотрудничество церкви, гражданского общества и государства показывает, что в постсоветской памяти о войне произошла смена конфигурации: на первое место вышел образ русского православного патриота.

Во-вторых, работа поисковиков отражает энтузиазм увековечения памяти на низовом уровне. Поисковые отряды появились не по инициативе правительства. В некоторых случаях история, которую они стремились восстановить, замалчивалась официальными инстанциями (см. ниже о событиях на 35-й береговой батарее). У движения поисковиков есть общие черты с организациями, занятыми поиском имен и останков жертв государственного террора (например, с «Мемориалом»)[23].

В-третьих, как и у жертв репрессий[24], у тел погибших солдат Красной армии есть своя «политическая жизнь». Введя этот термин, Катрин Вердери имела в виду, что эти мертвые тела играют определенную роль:

 

«[Они] вдыхают жизнь в политику постсоциалистического периода. […Пере]захоронение создает особую аудиторию “скорбящих”, которые считают, что с умершими их связывают некие отношения»[25].

 

В случае организации «Долг» список «скорбящих» можно начать с местных ветеранов и историков-любителей – россиян и русскоязычных граждан Украины. Обычно считают, что с погибшими их связывают отношения родства. Это видно, например, из лозунгов акции «георгиевская ленточка» (в которой принимают участие члены «Долга»): «Победа деда – моя победа!» или «Спасибо деду за Победу!» В более широком смысле эта принадлежность отсылает к узам родства и нации: поисковики-добровольцы хотят почтить жертву советских солдат, защищавших Родину от порабощения и геноцида, которые им несла нацистская Германия.

Так тела мертвых становятся частью торжеств в День Победы. Они торжественно «возвращаются» к своим товарищам и в сообщество тех, кого помнят. «Скорбящие» тем самым могут соединиться с прошлым и объединиться с поисковиками из других частей бывшего СССР, которых приглашают в Севастополь на церемонию перезахоронения[26]. Таким образом, церемония выражает и локальную, и наднациональную постсоветскую солидарность. Это один из способов подкрепить на местном уровне риторику «единства», которая характерна для торжеств, связанных с событиями Великой Отечественной войны.

 

Парад в День Победы как реконструкция

Утром в День Победы зрители выстраиваются вдоль маршрута парада, который начинается от Стены памяти, проходит по центру города от трибуны на улице Ленина, мимо площади Нахимова, по проспекту Нахимова до площади Лазарева, по Большой Морской до площади Ушакова и вновь выходит на улицу Ленина. Зрители приветствуют проходящих в строю ветеранов криками «Спасибо!» и «Поздравляем!», а дети дарят ветеранам цветы. Все это не только эмоционально отсылает к параду Победы на Красной площади в 1945 году, но и создает сильное ощущение эмоциональной связи с ветеранами-севастопольцами и морального долга перед ними. Тех, кто освободил город от нацистской оккупации за год до Победы (или тех, кого можно представить освободителями), поздравляют с этой двойной победой.

Ветеранов чтят как носителей авторизованной или аутентичной памяти о войне. Акцент на «прямых связях» с прошлым в этом случае достигается за счет мобилизации образовательной системы. Каждая из 67 средних школ Севастополя связана с какой-либо ветеранской организацией. Ее председатель заседает в попечительском совете школы, контролирует школьный музей «военно-патриотического образования» и отвечает за встречи с ветеранами (например, «встречу поколений»[27], когда школьники приходят в гости к ветерану и записывают на видео его воспоминания о войне для последующих поколений)[28]. Потом студенты рассказывают об этом ветеране на большом собрании в городском Дворце культуры. В первом ряду сидят сами ветераны, которым школьники дарят цветы и подарки, поют военные песни.

Следом за ветеранами во время парада идут колонны армейских, военно-морских, а также неправительственных организаций – политических партий, казацких полков, исторических реконструкторов и потомков военных. Особенно интересно, что в параде участвуют и выпускники школ, которые держат в руках фотографии предков – участников войны. Это еще один механизм и еще одно проявление того, как память передается от поколения к поколению. Юношам и девушкам предлагается выполнить свой «долг памяти» (ключевая риторическая фигура Дня Победы), в буквальном смысле став ее «носителями». Тем самым они напоминают самим себе и всем остальным о жертве, принесенной их предками. Эта практика позволяет предположить, на что станут похожи торжества в День Победы, когда живых ветеранов почти не останется. Она отсылает нас к культурной традиции крестного хода и в некотором смысле позволяет более старой форме (крестному ходу) заменять более новую (уходящую традицию парада ветеранов).

В целом парад в День Победы – коллективное представление, которое производит аффективное впечатление на зрителей и требует их участия. То же самое можно сказать и о вечернем праздничном концерте на площади Нахимова. Слушатели подпевают песням о войне (среди которых звучит уже упомянутая выше местная классика – «Севастопольский вальс» и «Легендарный Севастополь») и смотрят салют, производимый с военных кораблей в бухте. Мощную связь с прошлым обеспечивают Черноморский флот, стоящий в Севастополе, и большое число ветеранов. Из 117 тысяч пенсионеров в Севастополе почти 111 тысяч – ветераны войны, труда или воинской службы[29]. Все это придает празднику глубокое ощущение аутентичности.

 

Патриотические акции

Сильная локальная память о Великой Отечественной войне, существующая в Севастополе, в конечном счете связывает его со всем постсоветским пространством. Стремление сохранить чувство общей победы также велико, поэтому многие мемориальные акции проводятся совместно, особенно с городами-героями. Пример такого совместного действия – «автопробег» на пассажирских автобусах по городам-героям[30]. Каждый май севастопольцы участвуют в фестивале «Победили вместе»[31], который ставит целью создать новые культурные репрезентации общей победы. Эту инициативу активно поддерживают администрация Севастополя и местное телевидение. Поскольку у торжеств есть межнациональное измерение, становится заметна передача культурных значений и форм, для осмысления которых я предлагаю обратиться к модели экспорта–импорта. Севастополь может экспортировать героические нарративы о подвигах моряков в Киев (чтобы подчеркнуть собственную политическую специфику), в другие города-герои (надеясь на материальную и моральную поддержку) или распространять их по всему постсоветскому пространству, чтобы развивать культурно-исторический туризм. При этом Севастополь может и импортировать мемориальные практики: лучшим примером такого импорта можно считать георгиевскую ленту. Эта акция оказалась чрезвычайно успешной на всем постсоветском пространстве, включая Севастополь, где ленточки видны повсюду в День Победы, а на автомобилях – круглый год. Часто ленточки повязывают рядом с российским флагом, чтобы продемонстрировать идентификацию с российской культурой и в знак протеста против предполагаемой украинизации. Георгиевская лента стала предметом шутливого соревнования, когда города соперничали между собой, у кого она окажется самой большой. В 2010-м новый рекорд установила севастопольская лента размером в 300 на 3 метра[32].

Такие акции памяти впервые начались в год шестидесятилетия Победы и с тех пор стали популярны в Севастополе и по всему постсоветскому пространству благодаря активному культурному экспорту со стороны России. Экспорт в Крым осуществляется в основном через Дом Москвы, хотя успеху, несомненно, способствуют и социальные медиа. Вице-мэр Севастополя, обращаясь к группе ветеранов, так охарактеризовал этот феномен: «С каждым годом ветеранов остается все меньше и меньше, а акций становится все больше и больше, и они все важнее для нашей памяти»[33]. Вице-мэр связывает новые мемориальные акции с уходом ветеранов. Я же полагаю, что они скорее нацелены на формирование и поддержку общности постсоветского пространства на основе общей победы.

В 2012-м началась новая акция под названием «Спасибо деду за Победу!». На машины прикрепляются наклейки с одноименной надписью. В Севастополе такие наклейки производил и распространял Дом Москвы[34]. Я обратила внимание, что под лозунгом акции на наклейке стояли слова «Дом Москвы – Севастополь». Это не только пример локализации стандартной формы, но и в некотором смысле «экспорт» Севастополя самому себе. Москва и ее региональные представители «экспортируют» в Севастополь его собственный героический бренд, но делают это в рамках своей мемориальной программы.

Проблема взаимодействия местной и транснациональной памяти, которая раскрывается на примере подобных импортированных акций, заслуживает более подробного изучения. С одной стороны, локальные акторы могут вынести за скобки общенациональное измерение в то время, когда на национальном уровне идут жаркие споры о памяти. Севастопольские «активисты памяти» могут вспоминать важные локальные события Великой Отечественной войны (героическую оборону города, работу подпольщиков и битву за Сапун-гору), в конечном счете помещая все эти события в более широкий советский контекст. Жертвы, понесенные Красной армией именно в этом регионе, выглядят более значимыми, так как были совершены не просто ради национального государства, но во имя более высокой, наднациональной общности, которую все чаще ассоциируют с православием. Обратная сторона медали в том, что на волне локальной идентификации на поверхность могут выходить и имперские проекты. Российская Федерация начала защищать интересы «соотечественников» (так называемого русскоязычного населения) в «ближнем зарубежье». Эта политика может становиться предметом критики, во-первых, за непроблематизируемое предположение, что все русскоязычные граждане одинаково разделяют цели и приоритеты Кремля, а во-вторых, за попытку укрепить влияние России в сопредельных государствах. Память о Великой Отечественной войне представляет собой удобный механизм для того, чтобы усилить чувство общности по всему постсоветскому пространству с помощью мемориальных акций, рекламных кампаний, совместных городских инициатив и публичных зрелищ (например, парадов). Все эти формы можно легко приспособить к локальному содержанию, но при этом они останутся частью более широкой структуры общей Победы. Та степень триумфализма, которой сопровождается такая коммеморация, указывает на то, в какой мере Россия рекламирует себя в качестве преемника СССР и главного наследника Победы.

 

Зоны отсутствия и умолчания в торжествах Дня Победы

Несмотря на то, что мероприятия Дня Победы становятся кульминацией ежегодного мемориального цикла, они не полностью отражают все аспекты памяти о войне в современном Севастополе. Важный постсоветский проект памяти появился в Казачьей бухте, на месте 35-й береговой батареи. Это последний укрепленный район, который Красная армия удерживала во время обороны Севастополя вплоть до июля 1942 года. В локальной памяти сохранилось воспоминание о том, как советское военное руководство разрешило эвакуировать только командный состав флота и старших офицеров. Солдаты и матросы были брошены на произвол судьбы. Здесь погибли почти 40 тысяч солдат, еще 80–100 тысяч были взяты в плен[35].

В 2007 году российские и украинские неправительственные организации и благотворительные фонды начали создание мемориала на месте 35-й береговой батареи. В марте 2008-го из почвы начали извлекать оставшиеся с войны мины, снаряды и шрапнель, а также эксгумировать трупы солдат, погребенных в неглубоких могилах. Удалось найти и идентифицировать более 150 человек, а список погибших на батарее включает уже более 40 тысяч[36].

Место, где некогда находилась 35-я батарея, связано прежде всего с Днем памяти и скорби (как он называется в России) или Днем скорби и чествования памяти жертв войны (в Украине). В обоих государствах он отмечается 22 июня, а в Севастополе его эквивалентом стало 3 июля – день, когда последние советские войска покинули город и завершилась «вторая оборона» Севастополя. В этот день все публичные мероприятия сурово-молчаливы. Церемониально возлагаются венки. Звучит православная хоровая музыка[37]. Место расположения 35-й батареи не может не вызывать эмоций у посетителей. Сейчас оно включено в официальный маршрут возложения венков незадолго до Дня Победы. Однако в свойственный этому празднику метанарратив жертвы, принесенной для блага родины, не вписывается трагедия бессмысленной гибели. Поэтому 35-я батарея оказывается не только географически, но и тематически удалена от основных празднеств, проходящих в центре города.

Еще одна зона умолчания в торжествах Дня Победы связана со спорами о коллаборантах всех национальностей. Обычно в этом контексте заходит разговор о крымских татарах и украинской Организации украинских националистов – Украинской повстанческой армии. На самом деле среди коллаборантов были представители всех национальностей. Сотрудничество с оккупантами – еще один пример общего для всех опыта войны. Непропорциональный акцент на коллаборационизме крымских татар связан с их депортацией в мае 1944 года, сразу после освобождения Крыма. По приказу Сталина все крымскотатарское население, обвиненное в массовом коллаборационизме, было вывезено в Среднюю Азию[38]. Однако тотализирующий нарратив Дня Победы, «без которого нас не было бы»[39], разделяющий людей на победителей и побежденных, не оставляет места для дискуссии о коллаборационизме как общем печальном опыте войны.

Умалчивается также информация о спорах вокруг судьбы национальных меньшинств в годы войны. Поскольку организаторы городских мероприятий и ветеранские организации сознательно делают акцент на наднациональном опыте, жертве и победе, считается недостойным выделять какие-то более мелкие группы. Отсюда невнимание к тому, что опыт войны для различных этнических групп не был одинаковым. Особенно это касается еврейского населения Севастополя и депортированных из Крыма народов.

 

***

Празднование 9 мая в Севастополе включает яркие коллективные зрелища, в которых увековечивается мифология «города воинской славы». Особенность Севастополя в том, что в Дне Победы совпадает память об освобождении города в 1944 году и о поражении нацистской Германии почти ровно год спустя. Эти две победы подкрепляют друг друга и определяют образ Севастополя как города воинской славы и его интернациональный советский статус «города-героя». Все это создает яркую и долговечную форму памяти. Более того, доступ к историческим местам – полям сражений, мемориальным комплексам – придает зрелищам памяти особенную аффективную остроту и ощущение подлинности.

Проводить мероприятия в День Победы помогает координация и поддержка со стороны государственных структур, включая администрацию города, городской совет и командование флотом. Однако торжества были бы невозможны без поддержки и участия ветеранских организаций, исторических реконструкторов, учителей-энтузиастов и добровольцев на низовом уровне. Особенно мощный механизм оживления и сохранения культурной памяти о войне на местном уровне можно увидеть в передаче воспоминаний от поколения к поколению.

Несмотря на то, что мемориальная инфраструктура и участие населения определяются локально, в Севастополь успешно импортируются новые патриотические акции, прежде всего через Дом Москвы, а также по каналам социальных медиа. Эти новые акции, например, георгиевская лента, принесли в город новые креативные мемориальные практики, которые в свою очередь, прекрасно интегрировались в традиционные мемориальные формы. Это укрепило локальную культуру памяти, но одновременно и сделало ее зависимой от культурных стандартов и неоимперских проектов более широкой идентификации. Среди таких транснациональных мемориальных пространств Севастополь получает большую материальную поддержку из центра празднования Дня Победы – Москвы, а от сети советских городов-героев – мемориальную солидарность.

И наконец, в торжествах Дня Победы есть элементы, которые в целом замалчиваются. История 35-й береговой батареи не очень слышна в главном празднике памяти о войне, поскольку история гибели солдат и матросов, брошенных военным руководством, плохо стыкуется с метанарративом героической жертвы во имя родины. Без понимания опыта национальных меньшинств в военные годы, который в значительной мере отсутствует в севастопольских празднествах в честь Дня Победы, образ «города воинской славы» также оказывается не сбалансированным.

 

 

 

Особенно грандиозным празднование 9 мая в Севастополе было в 2014 году. С одной стороны, в этот год исполнилось 70 лет со дня освобождения Севастополя от нацистской оккупации. С другой, торжества проходили на фоне недавней российской аннексии Крыма и Севастополя. Праздник совпал с моментом национальной эйфории и поэтому сопровождался показной бравадой, обычно характерной для других праздников, например, Дня военно-морского флота, отмечаемого в последнее воскресенье июля.

На этом примере видно, как местные мемориальные традиции становятся средством реакции на недавние события. Российский триколор стал намного более заметен, чем раньше; в параде Победы колонной прошли «силы самообороны Крыма»; участие военной техники и кораблей было намного более весомым (и не включало в себя покинувших Крым украинских военнослужащих). Демонстрация патриотизма и военной мощи была призвана придать Победе новое значение в контексте аннексии полуострова. Вместе с тем мемориальные места Крыма использовались, чтобы выразить скорбь по жертвам современных событий. К примеру, севастопольцы оставляли цветы у мемориальной доски Одессы на Аллее городов-героев в память о погибших в Доме профсоюзов 2 мая. И все же для того, чтобы оценить, насколько местная мемориальная культура не только отражает, но и формирует текущие события и реакции на них, потребуется более широкое исследование.

 

Перевод с английского Владимира Макарова

 

Данная статья представляет собой сокращенный вариант текста, полную версию которого читайте в сборнике «Памятник и праздник», готовящемся к изданию в книжной серии «Библиотека журнала “Неприкосновенный запас”» издательства «Новое литературное обозрение».