Сергей Иванович Рыженков (р. 1959) – политолог.

 Объяснение внутренней и внешней политики, проводимой российской властью в последние годы, лежит на поверхности. Для того чтобы в новом электоральном цикле не допустить повторения массовых протестных выступлений образца зимы 2011/12 года, «закручиваются гайки» внутри страны и повышается уровень конфликтности на внешнеполитической арене.

Такое объяснение в принципе верно, но крайне абстрактно. При переходе к эмпирическому анализу возникает множество вопросов, не имеющих столь же очевидных ответов. К примеру, почему сила давления на внесистемную оппозицию, неподконтрольные государству СМИ и НКО явно не соответствует степени их опасности для режима? Как принимаются решения по «закручиванию гаек»: исходя из рациональных расчетов или под воздействием случайных обстоятельств? Существуют ли пределы политики перенацеливания внимания с внутренних дел на международные и может ли не самая мощная держава в одностороннем порядке контролировать эскалацию запускаемых ею внешнеполитических конфликтов?

Перечисленные и другие подобного рода вопросы не могут получить ответов в рамках общих представлений о политической динамике, а те ответы, которые способен дать анализ, основанный на знании практического устройства российской политики, не имеют шансов выйти за пределы ситуативных интерпретаций и самоочевидных логических выводов. Все это ставит перед исследователем проблему теоретически обоснованного и реалистического объяснения того, как проводимая российской властью политика работает, каковы ее цели и причины, механизмы осуществления, возможные результаты и последствия.

Предлагаемый анализ базируется на подходе, в котором первостепенное внимание уделяется стратегическому взаимодействию политических акторов в институционализированных диктатурах. Происходящее в российской политике требует также обращения к некоторым положениям теории международных отношений.

 

До массовых протестов

В последнее десятилетие режимы электорального авторитаризма стали предметом многочисленных сравнительных исследований. Обнаруженные закономерности и механизмы функционирования таких режимов находят прямые аналогии в российской политической реальности.

После выборов в парламент в декабре 1999 года и президента в марте 2000-го правящая группа получила контроль над государственными ресурсами, который был использован ею для манипуляций в сфере законодательства о партиях и выборах, направленных на ослабление оппозиции. В ходе федеральных выборов 2003–2004 годов такая политика дала положительные для власти результаты, и поэтому в последующий период формирование авторитарного режима, допускающего существование оппозиционных партий и определенный уровень конкуренции на федеральных выборах, было продолжено. В 2007–2008 годах федеральные выборы проходили по сценарию, навязанному властью, при отсутствии значимого сопротивления со стороны оппозиции. Это был момент утверждения режима электорального авторитаризма – в том смысле, что он стал соответствовать основным характеристикам, присущим подобным режимам.

Что это за характеристики? Политические институты режимов электорального авторитаризма – прежде всего выборы и партии – не являются имитацией или искажением демократических институтов, призванными обмануть граждан и мировую общественность, не являются они и фасадом, скрывающим авторитарные практики, или гибридами, имеющими как авторитарные, так и демократические составляющие, структурно конкурирующие друг с другом. Они представляют собой специфические инструменты управления оппозицией и обществом. В исследованиях Адама Пшеворского и Дженнифер Ганди[1] для обозначения режимов электорального авторитаризма используется термин «институционализированные диктатуры». В них так же, как в демократиях, институты и некоторые более широкие социальные условия очерчивают стимулы для политических акторов. Особенность, впрочем, заключается в том, что стимулы эти имеют особую природу. Благодаря контролю одной политической силы над государственными ресурсами победа оппозиции на выборах невозможна, но определенный успех для некоторых оппозиционных групп все же допускается. Некоторые лидеры оппозиции соглашаются принять эти правила и стремятся к максимально возможным в таких условиях результатам: прохождению возглавляемых ими партий или представителей в парламент, региональные и местные выборные органы власти, участие в выборах президента в качестве кандидатов, поддерживаемых оппозиционно настроенными избирателями. Их цель – получение официального статуса, позволяющего обеспечивать некоторые собственные интересы, продвигать, пусть и в урезанном виде, свои ценности, добиваться отдельных уступок от правящей политической силы. За это режим получает согласие оппозиционных сил подобного типа отказаться от реальной борьбы за власть, канализацию протестных настроений в обществе, в том числе в ходе выборов. Разумеется, позитивные стимулы дополняются негативными: в случае нарушения правил игры государственные структуры угрожают вмешаться в деятельность партии или даже вовсе исключить ее из игры.

При таком институциональном устройстве издержки сохранения власти сравнительно невелики. В условиях классического авторитаризма власть вынуждена содержать всепроникающий аппарат контроля и силового подавления несогласных, рискуя стать заложницей силовиков, а то и их жертвой, не получая при этом стопроцентной гарантии стабильности. Электоральный авторитаризм позволяет власти переложить значительную часть обязанностей по ее самосохранению на плечи самой оппозиции, не слишком опасаясь, что последняя попытается откусить больший, чем ей полагается, «кусок пирога». Нетрудно понять, что разрешенной оппозиционной партии сделать это не под силу, потому что ее формирование или трансформация в рамках электорального авторитаризма происходит вне поля реальной борьбы за власть. Как следствие – такая политическая партия в кадровом и организационном отношении неспособна решать мобилизационные задачи большого масштаба и не готова к открытому противостоянию с властью. Конечно, в случае изменения ситуации у нее может появиться желание воспользоваться моментом, но в работе, направленной на то, чтобы ситуация по-настоящему изменилась, такие партии не заинтересованы.

В России описанную роль выполняют парламентские партии, которые имеют статус оппозиционных: КПРФ, ЛДПР и «Справедливая Россия» (созданная самой властью), а также отчасти внепарламентская партия «Яблоко». Оппозиционно настроенный электорат имеет возможность поддержать эти партии на выборах. Они часто заявляют о несогласии с официальными итогами выборов, но защищать потерянные из-за махинаций и фальсификаций голоса, выходя на улицу, не призывают. То есть сначала они идут на выборы, увлекая за собой оппозиционно настроенный электорат, которому в случае отсутствия этой возможности для политического участия оставался бы только уличный протест, а затем, после запланированной неудачи, делают все, чтобы гнев против махинаторов и фальсификаторов не выплеснулся в полной мере.

Институты дополняются специфическими стратегиями. В исследовании Элен Луст-Окар подробно рассмотрено, как власть в институционализированных диктатурах, схожих с российской, разделяет оппозицию на официально признаваемую, лояльную, системную, с одной стороны, и отвергаемую, преследуемую, несистемную, – с другой[2]. При классическом авторитаризме исключение всех оппозиционных групп из политических институтов может способствовать созданию широкой оппозиционной коалиции и/или увеличению количества индивидов, готовых участвовать в протестной активности, выдвижению из этой среды новых лидеров протеста, его радикализации. Электоральный авторитаризм фактически исключает такую возможность. Объединение оппозиционных групп здесь крайне затруднено, поскольку власть проводит внутри оппозиции четкую разделительную линию, манипулируя законодательством о выборах и партиях, оказывая давление на оппозицию, кооптируя ее отдельных лидеров, выборочно репрессируя внесистемных политиков. Для системной оппозиции потеря ее статуса равна потере смысла существования, и поэтому вся ее деятельность подчинена цели самосохранения. Для нелояльной оппозиции переход в ряды официальной возможен, но крайне проблематичен: нужно доказать свою полезность режиму и при этом избежать внутреннего раскола и утраты той поддержки, которой она обладала. Внесистемная оппозиция не допускается на выборы, ей остается только улица, где у радикалов больше шансов выдвинуться в лидеры. Оппозиционно настроенным избирателям предлагается выбор между опасным для них уличным протестом и безопасным протестным голосованием на избирательных участках, что лишает внесистемную оппозицию существенной доли поддержки на улице.

Параллельно с политикой разделения оппозиции власть, как показано Барбарой Геддес[3], всячески демонстрирует уверенность в непоколебимости режима, бесперспективность попыток изменить его, опасность каких-либо перемен для страны. Центральным пунктом такой политики является получение сверхбольшинства на главных общенациональных выборах. Демонстрация несокрушимости препятствует оппозиционной мобилизации и снижает опасность внутриэлитного раскола.

Сбой в реализации такой стратегии может приводить к противоположным результатам: облегчать протестную мобилизацию, как это произошло в декабре 2011 года в России, и/или внести колебания в ряды провластных акторов.

 

В период массовых протестов и после

Еще одна важная характеристика режимов электорального авторитаризма относится к динамике политического процесса. Общим местом является констатация особого значения периода выборов, когда оппозиция получает более широкие, чем в межвыборный период, возможности заявить о себе, привлечь сторонников или даже бросить вызов режиму, в том числе выводя людей на улицу и протестуя против фальсификаций. Возникновение риска для правящей группы и необходимость предпринять меры по управлению электоральным процессом, включая недопущение или сокращение масштабов постэлекторального протеста, выступают той ценой, которую рано или поздно руководство институционализированных диктатур вынуждено платить за столь привлекательный в иных отношениях способ удержания власти.

В России на протяжении более десяти лет признаки подобного развития отсутствовали. Поэтому в преддверии выборов власть лишь делала заявления о недопустимости «цветной революции», подкрепляя их почти символическим усилением охраны общественного порядка и активизацией прокремлевских молодежных организаций. В результате в 2011 году режимные деятели проявили излишнюю самоуверенность, не предприняв мер, которые могли бы способствовать беспроблемному возвращению Владимира Путина в президентское кресло, и допустили возникновение массового протеста. Но выступления зимы 2011/12 года вынудили правящую группу пересмотреть отношение к обеспечению собственного безопасного существования. Впервые за период правления Путина возникла необходимость решать задачи по восстановлению status quo. Протест нарушал стабильность, причем столь существенно, что приобретал все признаки начинающейся трансформации «снизу»: возникало давление на правящую элиту, которое могло нарушить ее единство.

До выборов президента в марте 2012 года режиму нужно было воспрепятствовать дальнейшему расширению уличного протеста, сводя к минимуму его влияние на поведение элитных групп. Но власть была ограничена в предпринимаемых мерах, так как кампания не должна была сопровождаться действиями, которые в глазах значительной части населения ставили бы под сомнение само избрание. Отсюда двойственность стратегии правящей группы. С одной стороны, была выдвинута идея проведения политической реформы и прозрачности предстоящих президентских выборов: в ее рамках предполагалось снизить барьер для регистрации партий, возвратить выборы губернаторов, внедрить видеонаблюдение на всех избирательных участках. С другой стороны, выборы президента были несвободными (процесс регистрации кандидатов контролировался «сверху»), а также несправедливыми и нечестными (один из кандидатов имел подавляющее преимущество в ведении агитации). Но эти отклонения были менее очевидными, чем фальсификации в день парламентских выборов, и поэтому не могли способствовать протестной мобилизации – особенно на фоне заявлений о политической реформе. Можно было ожидать, что многочисленные свидетельства фальсификаций в день выборов президента сработают на рост протеста. Однако объявление довольно убедительной победы Путина привело к разочарованию большого числа участников уличных выступлений. Митинг 5 марта 2012 года, прошедший на следующий день после президентских выборов на Пушкинской площади, и митинг 10 марта на Новом Арбате показали значительное сокращение количества протестующих[4].

Оба этих фактора – успешное для власти завершение избирательного цикла и снижение уровня протеста – оказали влияние на ее политику в отношении внесистемной оппозиции: 6 мая на Болотной площади начался «мрачный период, эвфемистически называемый “нормализацией”»[5]. Основными мерами реакции стали выборочные показательные репрессии против участников массовых акций, ужесточение наказаний за нарушения при их проведении, усиление давления на гражданские ассоциации и независимые СМИ, аресты лидеров уличного протеста, усиление направленной против протестного движения пропагандистской кампании в официальных СМИ.

Трудно сказать, когда именно это произошло, но в какой-то момент стратегия нормализации стала рассматриваться руководством страны не как реакция на произошедшее, а как составляющая подготовки к следующим выборам. «Нормализовать» нужно было так, чтобы не допустить повторения, возможно, в большем масштабе, массовых уличных протестов на новых федеральных выборах. В самом деле, несмотря на снижение уровня протеста, возвращения к «додекабрьскому» положению дел не наблюдалось. Простая арифметика свидетельствовала не в пользу действий власти, направленных на нормализацию. До декабря акции «несогласных» собирали 300–700 человек. 5 декабря 2011 года на Чистые пруды вышли примерно в десять раз больше людей, а 10 декабря численность митингующих на Болотной площади выросла еще не менее, чем десятикратно, достигнув 70–100 тысяч. 24 декабря на проспект Академика Сахарова вышли примерно столько же или даже чуть больше манифестантов. 4 февраля на Болотной собрались более 100 тысяч человек. Последующие крупные акции в 2012–2014 годах собирали 30–50 тысяч. По сравнению с «додекабрьским» периодом это было почти стократное увеличение. Между тем для достижения опасного для режима количества протестующих на улице достаточно наращивания их численности в 20–30 раз (от 600 тысяч до миллиона человек), а если считать от пиковых акций – в 7–10 раз. Призрак «марша миллионов», к которому безуспешно апеллировали лидеры внесистемной оппозиции, дававшие протестным акциям такое название, в новом электоральном цикле вполне мог обрести плоть.

Критическим моментом для оценки перспектив противостояния власти с внесистемной оппозицией и гражданским обществом стали выборы мэра Москвы в сентябре 2013 года. «Единая Россия» помогла кандидату от внесистемной оппозиции Алексею Навальному с прохождением муниципального фильтра, ожидая, по всей видимости, его провала, демонстрирующего низкую популярность как его лично, так и всей внесистемной оппозиции в целом. Но итоги выборов оказались более чем тревожными для власти. По официальным данным, за кандидата от внесистемной оппозиции проголосовали более 27% пришедших на выборы избирателей, хотя возможности для агитации у него по сравнению с действующим мэром Сергеем Собяниным были ничтожными. Последний всего на 1,5% преодолел 50% барьер, с трудом избежав второго тура.

 

Обратный отсчет

Таким образом, стало очевидно, что меры, ориентированные лишь на нормализацию, недостаточны. Возвращения к прежней стабильности не происходило, и нужно было искать новые решения для предотвращения возможного неблагоприятного для власти развития событий на следующих федеральных выборах. Такая перспектива задала довольно короткий временной горизонт для действий власти. Возвращение к стабильности, в которой режиму ничто не угрожает и при которой гарантируется его сохранение, в оставшийся до выборов период оказалось проблематичным. К парламентским выборам декабря 2016 года (перенос выборов на сентябрь произошел позже и стал одной из мер, облегчающих выполнение аппаратом власти его задач) и президентским выборам марта 2018 года власть должна была устранить или хотя бы минимизировать угрозу электорального и постэлекторального протеста. Приближение выборов задавало основные поведенческие стимулы для лидера режима и аппарата власти: включился механизм обратного отсчета. Происходящее в стране стало рассматриваться ими исключительно через призму беспроблемного прохождения через электоральные события 2016–2018 годов. Все, что годилось для этого, шло в дело. События осени 2013-го – весны 2014-го в Украине в этом смысле пришлись весьма кстати: хвост весьма эффективно – как выяснилось после присоединения Крыма к России – завилял собакой.

Нормализация предполагает возвращение к прежней стабильности. Но при всей эмоциональной привлекательности такого исхода власть смогла отказаться от этой стратегии, поскольку вероятность ее провала оценивалась как довольно высокая. Поэтому было решено использовать стратегию авторитарной профилактической мобилизации, охватывающей аппарат власти, население, бизнес, лояльные общественные организации, государственные СМИ. Ее основой выступало создание системы мотиваций, в которой угроза для власти становилась угрозой каждому индивиду, желающему сохранить и приумножить то, чем он обладает, и поэтому не готовому отказаться от мобилизационного предложения из-за риска потерять все – либо еще при этой власти, недовольной степенью его мобилизованности, либо после падения этой власти.

Чтобы понять, как работает механизм обратного отсчета, следует ответить на некоторые теоретические вопросы. Почему динамика, задаваемая появлением сравнительно короткого временного горизонта, приобретает значение, сопоставимое с другими факторами, влияющими на поведение политических деятелей? Каким образом появление такого горизонта влияет на выбор стратегий и способов их реализации?

После статьи Мансура Олсона, в которой временной горизонт связывался с обеспечением прав собственности[6], эта концепция приобрела популярность в политико-экономических исследованиях. Близкое к задачам данной работы использование этой концепции можно найти в труде Эрики Франц, посвященном поискам связи между временным горизонтом и действиями диктаторов по отвлечению внимания от внутренних проблем режима посредством инициирования внешнеполитических конфликтов[7]. Суть в том, что угроза потери власти в близком будущем делает для диктатора риски внешнеполитического конфликта менее пугающими. В российском случае наличие прямой угрозы потерять власть для Путина не очевидно. Однако возможность возникновения такой угрозы, связанная с прохождением сначала через парламентские, а затем через президентские выборы, существует. В большинстве режимов электорального авторитаризма, как говорилось ранее, такая угроза предполагается по умолчанию. Каждый раз в связи с выборами власть может столкнуться с ситуацией, порождающей нестабильность, к которой при авторитарных режимах относят среди прочего и проявления массового уличного протеста[8]. Поскольку подобный риск может обернуться политической трансформацией «снизу», авторитарная власть рассматривает его в качестве недопустимого – в отличие от демократических режимов, где массовый протест является частью политического порядка.

 

Последний довод диктатора

Перерастание массового протеста в политическую трансформацию в условиях электорального авторитаризма происходит далеко не всегда, но, когда такое все же случается, набор возможных стратегий власти и оппозиции примерно тот же, что имеет место на начальной стадии трансформаций классических авторитарных режимов[9]. Правда, в отличие от таких переходных ситуаций, возможность трансформации, провоцируемой выборами, вполне предсказуема: известно время, когда она может начаться, и то, как она может происходить. Поэтому каждая из сторон способна вести подготовку к этому моменту исходя из собственных целей и имеющихся ресурсов.

Применительно к ситуации в России можно выделить следующие сценарии:

1. Новая трансформация не начинается – в силу профилактических усилий власти и/или недостаточных усилий или ресурсов оппозиции.

2. Новая трансформация начинается, но ее развитие удается остановить «сверху», не прибегая к решительному силовому подавлению.

3. Новая трансформация начинается и остановить ее развитие без использования силы не удается. Этот сценарий в свою очередь предусматривает следующие развилки:

3.1. Сила применяется, но не слишком решительно, что свидетельствует о расколе элит, а это в свою очередь дает новый импульс движению снизу[10].

3.2. Сила применяется решительно, но протест продолжается, то есть начинается восстание, которое может проходить как по сценарию ненасильственного сопротивления, так и в виде отвечающих на силовое подавление насильственных действий. Заканчивается такая ситуация политическим хаосом, гражданской войной или победой одной из сторон противостояния.

3.3. Применение силы приносит успех власти – трансформация останавливается.

Для власти предпочтителен первый вариант, предполагающий заблаговременное устранение угрозы массового протеста в период выборов. При этом такие средства, как отказ от выборов или упреждающее силовое подавление внесистемной оппозиции, не рассматриваются. У власти нет уверенности в том, что установление классического авторитарного режима необходимо и возможно. Достаточно представить масштаб и характер эксцессов исполнителей или ответ оппозиции и гражданского общества в форме масштабных мирных акций неповиновения, чтобы понять, что ломать работающую в принципе систему и создавать вместо нее репрессивное государство (при всей формально-логической обоснованности такого решения) в реальной политической ситуации вряд ли возможно. И, разумеется, это требует огромных ресурсов и имеет, как любое многоплановое организационное предприятие в масштабах государства, довольно высокую вероятность провала.

Проблемы с исполнителями могут возникнуть не только из-за излишнего рвения. Ведь одно дело тренировки по разгону массовых митингов, и совсем другое дело – массовое насилие, аресты и убийства граждан. Отказ выполнять преступные приказы начальства, саботаж, дезертирство, переход на другую сторону становятся в подобных ситуациях обычными явлениями.

Если же профилактические меры не сработают, то предпочтение будет отдаваться второму варианту: стремлению переиграть оппозицию в случае возникновения массового протеста без прямого силового подавления. Установление режима классического авторитаризма в такой ситуации оказывается еще более непредсказуемым предприятием, чем заблаговременные широкие репрессии. Однако победа над оппозицией в случае начала новой трансформации «снизу» может оказаться делом более трудным, чем в 2012 году. Поэтому ставка была сделана на реализацию третьего варианта – силового подавления оппозиционеров в случае их мобилизационного успеха. Это является ultima ratio, последним доводом, режима. С одной стороны, это по-настоящему последняя линия обороны. С другой стороны, убедительная демонстрация того, что режим прибегнет к крайним мерам, призвана устрашить оппозицию и ее сторонников, убедить их отказаться от эффективных методов мобилизации и способов организации массового протеста. Можно сказать, что техническая и пропагандистская (идеологическая), открытая подготовка к «закатыванию в асфальт» «цветной революции» проводится прежде всего для того, чтобы этот вариант не пришлось осуществлять на деле.

Поскольку ставки в игре крайне высоки, то наличие неблагоприятных для власти линий развития ситуации, включая возможность проигрыша, потребовали от нее, если воспользоваться шахматным термином, избыточной защиты, приближающей вероятность проигрыша атакующей стороны к нулю. Другими словами, был выбран не абстрактно идеальный, а практически оптимальный вариант достижения победы, учитывающий ответы оппонентов. В теории игр такое решение в играх с нулевой суммой называется минимаксом.

 

Отвлечение в свете теории «мягкого балансирования»

Без использования стратегии отвлечения внимания вышеописанный вариант работал бы намного хуже. Агрессия против Украины привела к изменению порядка ходов во внутриэлитной игре. Операция по ее реализации начинается почти за два года до выборов в Государственную Думу (с учетом их переноса с декабря на сентябрь 2016 года). Западные санкции также вводятся задолго до момента «X». Элиты сталкиваются с проблемами, связанными с их жизнью и активностью в западных странах, не после выборов – то есть не в той ситуации, когда возможно возникновение массового протеста. У них нет возможности дезертировать. Им не остается ничего другого, как, несмотря на потери, сплотиться вокруг национального лидера. К выборам и возможным массовым протестам все (или большая часть) того, что они имеют, будет находиться в России. Им придется оборонять свое добро, выступая против любых перемен. Население же к началу избирательного цикла уже более или менее привыкает к последствиям исходных санкций и ответных контрсанкций. Снижается зависимость власти от исполнителей силовых акций, так как внешнеполитические угрозы развязывают руки в борьбе за чистоту рядов, то потенциальные «отказники» вычисляются и изгоняются. Общество реагирует неактивно, дезориентированное милитаризацией политики. Оценки и действия Запада к моменту выборов теряют свое значение, поскольку имеется угроза военного противостояния. В конечном счете, репрессии и даже уличная бойня в условиях спасения Отечества от внешних врагов могут быть оправданы суровой необходимостью. Возможно, если бы в Украине не начался «евромайдан» и не произошли последующие события, закончившиеся в январе 2014 года бегством президента Виктора Януковича, то в рамках этого варианта были бы предприняты какие-то иные шаги, например, размораживание приднестровского или российско-грузинского конфликта.

Обоснованность выбора в пользу отвлечения внимания находит подтверждение в теории «мягкого балансирования», оформившейся в середине 2000-х годов. Она объясняет, каким образом менее сильные государства могут противостоять более сильным, избегая перерастания конфликтов в войны[11]. После окончания «холодной войны», характеризовавшейся жестким балансированием супердержав в условиях биполярного мира, более слабые державы научились оказывать сопротивление гегемонистским проявлениям политики США и Европейского союза. Достигается это не посредством наращивания военной мощи, повышающего риск прямых военных столкновений, а путем создания альтернатив, не предполагающих прямых вооруженных конфликтов.

Первый раунд игры в мягкое балансирование оказался для российского руководства довольно успешным. По мере увеличения экономических возможностей в 2000-е годы российская власть сворачивала с курса на превращение в младшего партнера Запада, выдвигая вместо него линию, акцентирующую неприятие внешнеполитических курсов США и ЕС, а также планов НАТО, создание альтернативных партнерских и интеграционных образований на постсоветском пространстве и в других местах и, наконец, оправдание использования военной силы (например, в случае с Грузией).

Отсутствие эффективного ответа со стороны Запада позволило начать новый раунд «мягкого балансирования». Вторжение в Украину и военная поддержка режима Башара Асада в Сирии вызывают только асимметричные, не военные ответы. В то же время напряженность в отношениях с Турцией, входящей в НАТО, не приводит к попыткам военного разрешения конфликта со стороны России, так как предполагает симметричный ответ блока. Не предпринимая прямого вторжения на территорию западных стран и их союзников, российское руководство может не опасаться военных действий со стороны НАТО.

 

Грядущие выборы и новые горизонты

Действия российского президента, направленные на сохранение власти – использование и отладка институтов, стратегий разделения оппозиции и отвлечения внимания от внутриполитических проблем, – представляют собой пример овладения (в данном случае в рамках институционализированной персоналистской диктатуры) «правилами править» (rules to rule by), базирующимися на распоряжении государственными ресурсами, в первую очередь бюджетом, в собственных интересах и в интересах круга, от которого зависит обеспечение сохранности режима[12].

Оппозиция может попытаться объединить электоральную и уличную мобилизацию. Но ее собственные усилия чаще всего недостаточны, хотя и необходимы. Сбои в работе аппарата власти, как отмечалось в связи с анализом событий зимы 2011/12 года, могут способствовать протестной мобилизации. Однако, как показывает ситуация накануне парламентских выборов, внесистемная оппозиция пока мало что может противопоставить мощи государственной машины, контролируемой умелыми политиками. Разумеется, лидеры внесистемной оппозиции исходят из оценки последствий тех или иных действий для себя и своих сторонников: им приходится ставить на кон собственное благополучие, здоровье, свободу, жизнь. Многие принимают умеренные риски, другие предпочитают обезопасить себя, эмигрируя. Расчет власти на успех авторитарной профилактической мобилизации основан на понимании естественных в нынешних условиях ограничений для индивидов, не готовых идти на бóльшие риски. Правда, таким образом происходит обучение оппозиции – теоретически становится очевидным, что без проведения кампаний гражданского (политического) неповиновения мобилизация мирного протеста возможна только при стечении непрогнозируемых обстоятельств. Нынешняя стратегия оппозиции заключается в ожидании именно такой ситуации. Может ли в сентябре 2016 года произойти нечто, что создаст плацдарм для мобилизации к выборам президента в марте 2018 года? Возможен или нет в следующем электоральном цикле кризис общественной поддержки Путина в связи с проблемой пятого срока? При нынешней игре с нулевой суммой стратегия власти будет всегда приносить выигрыш, пусть и не такой значительный, как хотелось бы многим в окружении президента, но вполне достаточный, чтобы не начинать беспокоиться по-настоящему.

Не исключено, впрочем, что оппозиция получит от власти и какие-то «подарки». Объявление курса на проведение относительно честных выборов и пусть даже декларативное обещание снизить количество фальсификаций может обернуться кооптацией группы депутатов-«одномандатников» или даже списочной фракции партии «Яблоко» как наиболее вероятного кандидата на эту роль. Показательное появление «полусистемных» политиков в парламенте и последующее участие их лидера Григория Явлинского в президентских выборах 2018 года было бы выгодно правящей группе и ее вождю в свете относительно беспроблемного избрания на новый срок и быстрой нормализации после него. Однако такое решение чревато тем, что под нажимом гражданского общества новая фракция депутатов откажется от кооптации и, напротив, станет центром сопротивления режиму. Как власть решит эту дилемму, довольно скоро станет известно; предложенное решение позволит судить о том, в каком направлении будет развиваться сложившаяся накануне электоральных событий 2016–2018 годов система.

Правда, нельзя полностью исключать того, что в связи с выборами 2016-го или 2018 года внесистемной оппозиции удастся вывести на улицы такое количество протестующих, что вопрос о применении против них силы будет решаться не только верховным правителем, но и каждым индивидом во властной вертикали. И вот тогда встанет вопрос о конце режима. Это не значит, что он одномоментно падет и власть перейдет к временному правительству. Будут переговоры или вторая – после октября 1993 года – маленькая гражданская война. В результате режим изменится: либо начнется непростой переход к демократии, либо одна из групп (возможно, связанная с нынешним руководством) захватит власть и установит новый авторитарный режим.