Елена Николаевна Ушкова (р. 1983) – философ и журналист, внучка политзаключенного Норильлага.

 

Особая дата

В культурном арсенале советской власти важное место занимали государственные праздники. Отмечались они помпезно, с размахом и служили мощным инструментом социальной манипуляции. Но сорок лет назад, в 1974 году, в личном календаре некоторых советских граждан появился еще один «всесоюзный день», у которого не было шанса на официальное признание, поскольку по духу эта веха была антисоветской. О том, что отныне в СССР будет праздноваться День политического заключенного, впервые было объявлено на пресс-конференции, состоявшейся в квартире опального академика Андрея Сахарова, а отмечать такой день предложили сами советские узники[1]. Идея родилась в одном из лагерей мордовского поселка с говорящим названием Умор, и ее быстро подхватили обитатели всего «архипелага ГУЛАГ». Формы «празднования» были разнообразными: всеобщая голодовка, забастовка, обнародование открытых писем, заявлений и обращений. Такие акции призваны были напоминать мировому сообществу о политическом сопротивлении в СССР. Только после 1991 года, с распадом Советского Союза, день 30 октября получил в России официальный статус Дня памяти жертв политических репрессий[2].

С каждым годом остается все меньше людей, которые прошли через советские политические лагеря. Но это не значит, что вместе с ними должна исчезнуть память об этом периоде нашей истории. Именно политическим заключенным мы во многом обязаны тем, что в определенный момент наша страна попыталась встать на путь демократического и правового развития. Одной из наивысших точек сопротивления тоталитарному режиму стало норильское восстание 1953 года. Долгие годы информация об этом событии появлялась исключительно в зарубежной прессе и специальной литературе. В России молчание было нарушено только спустя десятилетия. Именно тогда открылась уникальная возможность услышать воспоминания бывших политзаключенных. С одним из немногих выживших участников восстания в Норильске автор этих строк беседовала в 2003 году, во время его первого после выхода на свободу визита в заполярный город.

Лев Нетто родился в 1925 году во вполне благонадежной советской семье. Его отец был коммунистом, служил в артиллерийском дивизионе латышских стрелков, защищал советскую власть. Мать тоже была сторонницей большевиков, а сына назвала в честь своего кумира Троцкого, с которым работала в Наркоминделе. В 1943 году Лев Нетто был призван на фронт, прошел обучение в школе партизанских кадров. В феврале 1944-го молодой партизан попал в плен, откуда через год был освобожден американскими войсками. Несмотря на многочисленные предложения остаться в эмиграции, он решил вернуться в Москву, откуда был призван на военную службу в Красную армию. Однако два месяца, проведенные в американской зоне оккупации, не прошли даром: в апреле 1948 года, незадолго до окончания службы, Нетто был арестован по подозрению в шпионаже. После двух месяцев допросов и пыток 22 мая 1948 года Лев Нетто был приговорен военным трибуналом воинской части 70465 по статье 54-1 «б» УК СССР к 25 годам лишения свободы и 5 годам поражения в правах. После Свердловска и Красноярска осужденный оказался в Норильске, где был определен в 4-е лаготделение Горлага, получив персональный номер П-867.

Сам Горлаг был организован в соответствии с приказом № 00219 МВД СССР от 28 февраля 1948 года на базе лагерных помещений Норильского исправительно-трудового лагеря. С 10 мая 1948 года этому объекту было присвоено условное наименование «Горный». Именно сюда были перераспределены местные заключенные, приговоренные к каторжным работам; как и повсюду в СССР, лагеря каторжан были предшественниками особлагов. Иначе говоря, в Горлаге содержались особо опасные с точки зрения советской власти политические преступники, для которых устанавливался самый жесткий режим: бывшие военнопленные, жители оккупированных немцами территорий, так называемые «изменники Родины». Горлаг включал шесть лаготделений, в том числе одно женское. Знаменитое восстание началось именно здесь.

 

«Мы сказали: “Хватит!”»

В памяти бывших заключенных, как и в сознании большинства советских людей, 1953 год связывается прежде всего со смертью Иосифа Сталина. После известия об этом событии у политзаключенных, по их же свидетельствам, появилась надежда на освобождение. Лев Нетто вспоминает:

 

«Когда не стало главного, как мы считали, виновника наших невзгод, у нас был внутренний восторг. Мы верили, что все теперь изменится к лучшему. Ждали, чтобы исполнилась мечта каждого: может быть, вернуться домой, к родным»[3].

 

Но этого не случилось. Восторг быстро сменился разочарованием и даже отчаянием. Вместо освобождения, в лагеря пришел еще более строгий и ужесточенный режим, настоящий террор.

Дело в том, что непосредственно в день смерти Сталина на высшем уровне было принято решение об объединении Министерства государственной безопасности (МГБ) и Министерства внутренних дел (МВД) под руководством Лаврентия Берии. Служащие лагерей боялись сокращений, и поэтому им непременно нужно было показать руководству, что они все «при деле». Весной 1953 года это обернулось необузданным произволом конвоиров и охранников: за жестокость по отношению к заключенным им даже давали отпуска. Массовые провокации, стравливание представителей разных национальностей, стычки с участием уголовников – такая атмосфера сложилась в первый же месяц после смерти вождя. Нетто вспоминает об этом так:

 

«В этот период многие ушли из жизни не по своей воле. Мы ведь работали добросовестно, не делали никакой “туфты”, строили прочно, надежно, выполняли любую работу на совесть. А к нам стали проявлять такую невиданную жестокость! И у нас возникло чувство возмущения. Сколько можно терпеть? Сколько можно над человеком издеваться и выжимать из него последние соки?! 25 мая 1953 года в жилой зоне 5-го отделения были убиты несколько человек. Если бы они пытались бежать или совершить какой-то поступок, в этом была бы хоть какая-то логика, пусть и суровая. Но это произошло безо всяких причин. Так просто убить человека! Это вызвало всеобщий дружный порыв. Мы сказали: “Хватит!”»

 

Стоит отметить, что немаловажную роль в последовавших событиях, а именно в том, что они вообще стали возможными, сыграли два обстоятельства. Во-первых, в сентябре 1952 года в Горлаг прибыл этап бунтовщиков из карагандинских лагерей: 1200 человек, среди которых было немало западных украинцев и прибалтов, участников национальных движений сопротивления советской оккупации. Эти люди открыто и смело проявляли бунтарский дух. Норильские заключенные к тому моменту тоже были готовы к борьбе за свои права. Две силы объединились.

Во-вторых, осенью 1952 года к норильским лагерникам попала программа Демократической партии России (ДПР) – подпольной организации, действовавшей среди заключенных в условиях глубочайшей конспирации. Если раньше ее основные положения передавались устно, то теперь их можно было читать, обсуждать, распространять. Программу и устав партии за несколько лет до этого составил один из руководителей норильской ячейки Сергей Соловьев – причем сначала это было сделано по-французски, опять-таки в целях конспирации, – а переписыванием документа занимался в числе прочих и Лев Нетто[4]. В ДПР он вступил еще в 1949-м, на красноярской пересылке, перед самой отправкой в Норильск. Ему очень импонировала концепция ненасильственных методов борьбы за демократию с помощью слова и убеждения.

25 мая 1953 года Нетто встретил, как обычно, за токарным станком в производственной зоне Горстроя. Незадолго до окончания рабочей смены раздались неожиданно длинные и непрерывные гудки котельной: так оповещали об остановке работы. Нет нужды говорить, что для заключенных это был более чем смелый поступок. Многие из них почти сразу начали скандировать лозунг «Свобода или смерть!». На бараках были вывешены черные флаги с красной полосой посередине в знак траура по погибшим товарищам и пролитой крови.

 

«Многие из нас толком не знали, за что сидят. Нас оклеветали и превратили в рабов. А в последнее время вообще стали отстреливать, как дичь. После объявления забастовки жизнь в лагере стала организовываться силами самих заключенных. Очень важно было держаться вместе».

 

Заключенные организовали собственную внутреннюю охрану по периметру зоны, чтобы вести внешнее наблюдение и пресекать попытки каких-либо бесчинств в лагере. Кроме того, ими был создан интернациональный забастовочный комитет. Потребовали вызвать московскую комиссию; она прибыла 6 июня. В это время в Норильске полярный день и солнце светит круглые сутки, поэтому встречи и переговоры тоже продолжались непрерывно.

 

«Прямо в тундре, недалеко от вахты, поставили большой стол, накрыли скатертью и встретили больших людей из Москвы. Начальник Тюремного управления МВД СССР, полковник Михаил Кузнецов[5], заявил, что комиссию в Норильск прислал лично Лаврентий Павлович, чтобы разобраться, что здесь происходит».

 

Не перемирие, а расправа

Бастующие предъявили ревизорам свои требования, которые, к всеобщему удивлению, были приняты весьма спокойно. Комиссия позволила снять с бараков решетки и замки, а с одежды спороть номера. Разрешили переписку без прежних ограничений и даже свидания с родными. Обещали упорядочить рабочий день и предоставлять выходные, а остальные просьбы рассмотреть в Москве. Но, хотя заключенные вышли после этого на свои производственные участки, у них, по воспоминаниям Льва Нетто, оставались сомнения: надолго ли все эти новшества? К тому же кадры в лагерной администрации оставались прежние. Стоит отметить, что находились среди узников и сторонники продолжения борьбы, причем вооруженной. Но таких было немного, и их, по словам Нетто, удавалось вразумить. В основном же люди хотели показать свои мирные намерения и готовность работать на достойных условиях.

Однако перемирие продлилось недолго. Несмотря на полученные от московской комиссии заверения в том, что никакого наказания за участие в забастовке не будет, договоренность была нарушена: с возобновлением работы начались аресты, некоторых узников увозили в неизвестном направлении. Поскольку главное требование заключенных – начать пересмотр их дел – выполнено не было, снова была объявлена забастовка и вывешены траурные флаги. В ответ начались провокации, целью которых было создание раскола в рядах активистов; в частности, по местной радиосети зазвучали призывы беглецов-заключенных, которые кричали: «Выходите из зоны! В вас не будут стрелять!».

Очень скоро до заключенных дошли слухи о том, что московская комиссия готовит силовую акцию, призванную прекратить «волынку» – так она называла забастовку. И действительно, в конце июня в 5-м лаготделении была предпринята попытка силового подавления забастовки с привлечением пожарных машин, однако внутренняя охрана лагеря успешно отбила атаку. 1 июля власти нанесли очередной удар – по той же 5-й зоне. На этот раз на ее территорию ворвались автоматчики, а на вышках были установлены дополнительные пулеметы. Когда раздались выстрелы, даже неисправимым оптимистам стало понятно: никто не собирался отменять систему, корректировались лишь методы насилия. Самым разумным на тот момент казалось выйти на вахту с вещами, соглашаясь тем самым с ультиматумом начальства. Многие так и поступили. Кому-то при этом относительно повезло: их просто отправляли обратно в лагерь. Зато других избивали палками и железными прутьями.

То же самое ожидало и остальных. Не выдержав давления, заключенные 4-го лаготделения покинули восставшую зону самостоятельно. В 6-й (женской) зоне администрация снова применила силу: в ночь на 7 июля солдаты прорубили проволочное ограждение и ввели туда пожарные машины, из которых женщин поливали струями воды под большим давлением. Потом их били палками и уводили в тундру, за пределы зоны, где распределяли в другие лагеря. Врачебной помощи раненым не оказывали.

С этого момента забастовку продолжало только 3-е лаготделение. Там были созданы отряды самоохраны для защиты зоны от возможного вторжения уголовников. 10 июля, получив газеты с официальным сообщением об аресте Берии, московская комиссия спешно покинула Норильск. Новый начальник Горлага, генерал-майор Василий Царев, ежедневно обращался к заключенным по радио и называл их протест антисоветским мятежом, угрожая суровой расправой. В ночь на 4 августа машины с автоматчиками на полном ходу ворвались на территорию лагеря. Солдаты жестоко расправились с протестующими; около ста человек были помещены в центральный изолятор Горлага, где их беспрерывно продолжали избивать.

Таким образом, для подавления норильского восстания были сосредоточены немалые силы и средства. Есть сведения, что специально для этой акции в Норильск прибыли «доставленные по Енисею два полка краснопогонников», которые заменили местных бойцов[6]. На штурм 3-го лаготделения были мобилизованы также гражданские лица – норильские коммунисты и комсомольцы, руководители предприятий и цехов. Широко использовались услуги уголовников.

Число жертв среди заключенных до сих пор уточняется. В официальном акте, составленном в 3-м лаготделении после подавления протестов, сообщается о 57 убитых и 98 раненых. При инвентаризации 5-го лаготделения, которое пострадало больше всего, насчитали 58 убитых и 128 раненых. К ним надо добавить несколько десятков пострадавших в остальных лаготделениях, в том числе непосредственно накануне восстания. В кладбищенской книге, где обычно поименно записывали всех похороненных узников, есть строка, относящаяся к 1953 году, сообщающая о захороненных в общей могиле 150 безымянных трупах. Вероятно, именно здесь, под горой Шмидтихой, погребены жертвы восстания. Перезахоронение останков состоялось 1 июля 1990 года. Сейчас в этом месте, над братской могилой, находятся часовня и крест, воздвигнутый научно-информационным центром «Мемориал». Надпись на нем гласит: «Мир праху, честь имени невинно репрессированных, вечная память и скорбь о прошедших ГУЛАГ».

 

«Восстание душ»

Принципиально то, что с 25 мая по 4 августа 1953 года в Норильске происходило не обычное вооруженное восстание, продуманное, подготовленное, направленное на свержение и захват власти. Это было «восстание человеческих душ», как его назвала исследователь Алла Макарова. Забастовка охватила более 18 тысяч заключенных всех шести отделений норильского Горлага, став самой продолжительной и массовой акцией неповиновения в истории ГУЛАГа. На короткое время заключенным удалось собственными силами установить в зоне демократические порядки без погромов и насилия – настоящую «республику»[7]. Все это происходило под лозунгами законности, справедливости и уважения прав человека.

Тех участников восстания, кто не попал под обстрел во время штурма, этапировали и распределили по другим лагерям. Лев Нетто остался в Норильске, но попал в новую зону «Западная». При обыске, когда его, как и других, раздели догола, он держал в кулаке программу ДПР. «Я готов был съесть ее, если бы меня заставили открыть ладонь», – признается Нетто.

На барже, по дороге в красноярскую тюрьму, Григорий Климович написал «Гимн участников норильского восстания»[8]:

 

Не страшны нам тиранства большевизма,

Мы знаем горе свыше всяких мер.

Известны нам все ужасы чекизма

И стон людской на землях СССР...

Мы стали рядом, брат около брата,

За право жить без тюрем и цепей.

Напрасно смерть дышала с автоматов

И псы рычали в ярости своей...

В крови зэка омыта наша слава

В режимных зонах Горных лагерей.

Из тьмы встает свободная держава.

Огни Норильска не погаснут в ней...

Дыханье жертв комиссии московской

Мы возродим, напомним о себе.

И черный флаг с кровавою полоской

Осветит путь нам в праведной борьбе!

 

Бурные события лета 1953 года способствовали смягчению режима и восстановлению прав, отобранных у заключенных в Горном лагере. А 25 июня 1954 года был ликвидирован и сам Горлаг, который объединили с исправительно-трудовым лагерем. В Норильск прибыла комиссия по пересмотру дел политзаключенных. Люди стали возвращаться домой. Лев Нетто вышел на свободу в феврале 1956 года. В справке № 018010/245873 от 15 февраля 1956 года, подписанной начальником лагеря Власовым, говорилось:

 

«Содержался в местах заключения МВД с 22 февраля 1948 года по 13 февраля 1956 года, откуда освобожден по определению Верховного суда Союза ССР от 25 января 1956 года, с применением ст. 1 и 6 указа от 17 сентября 1955 года “Об амнистии” со снятием судимости и поражения в правах. Следует к месту жительства – гор. Москва».

 

Вскоре после ХХ съезда КПСС Норильский комбинат полностью перешел на вольнонаемную рабочую силу.

 

«Это и был главный результат норильского восстания, подорвавшего непоколебимый до этого фундамент лагерной системы. Не стало рабского труда заключенных, за счет которого процветала, создавая новостройки за новостройками, Страна Советов»[9].

 

Заключенные норильского Горлага, говоря словами Кронида Любарского, на деле доказали: «Политзек – это духовно свободный человек».