В Советском Союзе, государстве, где свободы, считай, не было, я много о ней слышал. Образ свободы сложился яркий, но содержательно пустой. Разговор о «свободе» возникал, как правило, в связи с такими вещами, как смерть и страдания. За свободу, считалось, надо хотеть умереть, ради свободы надо быть готовыми к голоду и лишениям. А если не хочешь, то это вроде и не свобода.

Правда, никаких реальных вариантов получить свободу путем этих испытаний жизнь не предлагала. Рядом были люди, терпевшие и голод, и лишения, но как раз в условиях несвободы -- в лагерях, в деревнях, откуда без паспорта не убежишь. Миллионы гибли, но не за свободу, не ради свободы, а ввиду несвободы, навязанной им или принятой ими. И собственно свободы, завоеванной лишениями или просто так существующей как доступное тебе пространство, не было. Не было ни тут ни там. Существовавшая, по слухам, свобода свободного мира вызывала смесь иронии и недоверия: ну, какая может быть свобода в сочетании с сытой жизнью и комфортом?

Так и жил бы я без свободы, кабы не 1991 год. Он принес свободу нам почти так же, как Дед Мороз приносит подарки детям. Мгновенным сердечным подвигом тех тысяч у Белого дома в Москве свобода не была, как сразу тогда сказал Юрий Левада, завоевана, не была куплена кровью, не была заработана потом. Но казалась подлинной на протяжении нескольких последующих лет. Ведь она ощущалась почти телесно.

Конечно, Юрий Левада лишь высказался яснее других, тех, кто испытывал смутные подозрения, что эта свобода и в самом деле какая-то ненастоящая. Недаром столь многие уже тогда отказывались радоваться и мрачно соглашались с расхожей тогда формулой, мол, это не свобода, а вседозволенность, либо просто бардак. Другие, как я, например, радовались, но краем ума понимали, что это не свобода, а воля. Просто некому сейчас нам давать укорот. Те, кто раньше за нами присматривал, включая наших внутренних стражей и цензоров, сейчас смешались и попрятались. Но не исчезли.

Говоря чуть строже, шевелились догадки, что должного институционального закрепления свободе не дали. Что основы у нее -- идеологические, помещаются они в умах/сердцах некоторого меньшинства. А социальных конструкций, охватывающих все общество в целом и обеспечивающих состояние свободы для всех, нет. И потому сохранялся для одних страх, а для других надежда: а не вернется ли прошлое с его блюстителями несвободы?

В те поры ВЦИОМ из месяца в месяц задавал вопрос: «А вы хотели бы, чтобы все вновь стало, как до 1985 года?» -- и напряженно следил за тем, как общество то соглашается, то отказывается перейти грань, которая тогда казалась рубежом невозврата.

Искали и другие признаки. Например, рост числа людей, полагающихся на себя, а не на государство. Разве не они -- свободные люди? Радовались, пока не заметили, что данная категория быстрее прирастает пожилыми, чем молодыми. Стали вглядываться на фокус-группах, поняли, что молодые действительно свободны, пусть и на свой манер. Но те, кто старше, вольны не по своей воле, у них свобода брошенных и кинутых государством людей. Сиротство это, а не свобода.

Измеряли долю тех, которые на вопрос: приспособились ли вы к переменам -- отвечали утвердительно. Дождались, когда таких стало большинство. Но и здесь выяснилось, что одни приспособились в том смысле, что научились в новых условиях находить для себя новые возможности и новые блага, а другие приспособились в том смысле, что притерпелись к отсутствию прежних возможностей и благ.

Были и более глубокие исследования, которые показывали, что многие из черт homosovieticus остались в человеке постсоветском. Но все же ощущение, что экватор мы перевалили, в конце концов, возникло.

Теперь ругай себя, что слишком хотел поверить, что прошлое с его привкусом неволи ушло, слишком хотел поверить этой незакрепленной свободе. И проспал момент, когда из заигрывания с символами все превратилось в игру до такой степени не твою, что о свободе впору опять думать как о чем-то, чему надо приносить жертву. Не принесли -- вот и остались с носом.

Здесь, кстати, уместно будет вспомнить, что, когда наши иллюзии по поводу вплывания в царство свободы и демократии были в самом зените, с уст наиболее авторитетных на тот час экономистов сорвалось замечание, что в странах со столь малым душевым доходом, какой был у нас тогда, демократия не получается. Ох, обидно было… С тех пор денег стало больше. Правда, думают многие, эти деньги, не трудом всей страны заработанные, а подаренные нам нефтегазовой судьбой. Но, так или иначе, хочется думать, что мы добогатели до нужного уровня. И теперь можно ждать той свободы, которую я считаю настоящей и стоящей.

Но это -- мое понимание свободы. А какое оно у наших сограждан?

Накануне последних парламентских выборов мы задавали вопрос: «Чувствуете ли вы себя свободным человеком?» Ответ «да» дали почти две трети россиян. Когда мнение оказывается столь массовым, найти специфику в среде его носителей очень трудно. Это, если не «все», то те, кто «как все». Выраженную статистическую связь этого ответа можно было отыскать только с таким: «намерен голосовать за партию “Единая Россия”». Стало ясно, что категория свободы начинает переходить в какие-то другие руки.

Начали проверять. С опорой на описанное вначале понимание свобод и прав, как чего-то непременно выкупаемого жертвой, социологи «Левада-центра» задали два вопроса. Один звучал так: «Согласны ли вы с мнением: “Если государство гарантирует мне нормальную зарплату и приличную пенсию, я готов отказаться от свободы слова и права свободно ездить за границу”?»

Повторю, что постановка вопроса воспроизводит идею свободы как награды за лишения. Хочешь свободы слова, свободы передвижения -- не будет тебе ни зарплаты, ни пенсии. Выбор ложный, выбор дьявольский. Но примем, что такое исследование изучает не реальный социальный процесс, а судьбу «советского» представления о свободе.

Затруднился ответить примерно один человек из десятерых. Девять же приняли такую постановку вопроса. И выразили свое мнение так: «согласны» (отказаться от свобод) -- 38%, «не согласны» -- 51%, то есть большинство.

Торжество жертвенного свободолюбия обеспечили прежде всего молодые люди. Среди них продать свободу за зарплату/пенсию готова лишь четверть. Для двух третей дороже свобода слова и право ездить за границу. Среди образованной молодежи соотношение еще острее. Не удивительно, что пенсионеры, которые в основном сидят на месте, а пенсию получают, по их понятиям, вовсе не приличную, проголосовали наоборот. Среди них большинство в 51% за пенсии и зарплаты. Но треть все-таки готова ими пожертвовать.

Кстати, до самого последнего времени массовой группой, де-факто реализующей свободу слова, остаются пенсионеры. Именно они на массовых митингах, а также в автобусах и электричках говорят то, что решаются повторить не все молодые люди и не все политики, которые знают: им-то, в отличие от стариков, есть что терять, начиная с той самой свободы передвижения. Среди силовиков, конечно, тоже 52% -- за свободы, но остальных 45%, которые делают другой выбор, на студентов и политиков хватит.

В общем, если говорить о словах, в том числе таких священных, как «свобода», то российское население сегодня -- за свободу.

Запомнив это, рассмотрим другой вопрос-тест. Он построен на такой же ложной, но давно и широко принятой в нашем обществе постановке: «Что сейчас важнее для России: порядок в государстве или соблюдение прав человека?» И снова лишь 10% сочли такую постановку вопроса негодной и отказались отвечать. Остальные согласились, что порядок -- это когда у народа нет прав, а если они появятся, это приведет к беспорядкам. На людей, которые и при такой постановке вопроса все же выступили за права человека, по-моему, надо смотреть с изумлением и особого рода уважением. В далеком 1997 году их было 27%. Тогда порядка было, как считается, мало. А теперь то ли порядка стало больше, то ли прав меньше, но сторонники таковых сделались многочисленнее -- их 39%.

Но большинство наших соотечественников в момент, когда Владимир Путин сдавал пост Дмитрию Медведеву, были все-таки за порядок. Пусть не 60%, как при Ельцине, но 51%. Все ясно?

Нет, не все. Заметим, это точно такое же большинство, какое при ответах на вопрос о правах и свободах, было на стороне последних. Так что же наше общество все-таки предпочитает: свободу и права или порядок и материальное благополучие?

Оказывается, невозможен такой «чистый» ответ, если половина россиян -- в рамках одного и того же опроса -- принимает то одну, то другую сторону. Так, большинство, выбравшее «порядок» в рассмотренном выше вопросе, вовсе не является идеологически монолитным. Составляющие его граждане при ответе на вопрос о том, что лучше: большая получка или возможность говорить, -- что думаешь, разделились на две, почти равные, части. Ну да, среди них побольше, чем в среднем (48%, а не 38%) готовых отказаться от либеральных ценностей, но среди них же 42% (не 52%, как в среднем) в этом смысле, оказывается, -- либералы.

В свою очередь, среди тех, кого мы зачислили бы в демократы, поскольку они выступили за приоритет прав человека над «порядком», как выяснилось, чуть ли не треть готова отказаться от прав на свободу передвижения и свободу слова, если за это заплатят.

Чем это объяснить? Беспринципностью россиян? Низкой политической культурой? Я бы, уважаемый читатель, не торопился с такими обвинениями.

На мой взгляд, предложив согражданам мнимые противоречия и ложные альтернативы, в которых романтически противопоставлены высокие ценности (свобода и права человека) и низменные блага (материальное благополучие и порядок), мы получили в результате не деление общества на тех, кто в душе интеллигент-либерал, и тех, кто обыватель-реакционер, а более сложную картину.

Большинство -- это люди сегодняшнего дня, это люди, для которых нет указанного противопоставления. Оно утратило силу. Они его преодолевают, выбирая «и то, и то», либо говоря, что на вопрос -- «хорошая жизнь или свобода и права?» -- они «затрудняются ответить». Для них снята формулировка «свобода или…». И надо вообще привыкать к тому, что слово «свобода» приобретает теперь иные значения и коннотации и будет встречаться во все более неожиданных контекстах и сочетаниях.

Есть два меньшинства. Одно -- это люди, которые тверды в своем отказе от названных демократических ценностей. Они в обоих случаях выбирали благополучие и порядок. Их сегодня 12%. Другое меньшинство составляют люди, которые последовательно занимают либеральные позиции. В ответах на оба вопроса они выбирали сторону прав и свобод. Весной 2008 года их почти 30%.

Думаю, что и часть читателей этой колонки ждет, что наши права и свободы останутся с нами. Скажу им то, что говорю теперь себе. Откуда бы ни взялись свобода и гражданские права -- получены ли из рук правителя, который это обещает, добыты ли нашей борьбой -- они у нас не продержатся долго, если не будут закреплены полагающимися общественными институтами. Институтами, всем известными. Все -- по названиям -- у нас в наличии. Но мы их «упустили», они занялись чем-то своим.

Мы будем готовы к свободе, только если в обществе, парламенте действительно будут свободно вестись политические дебаты, а правоохранители будут действительно охранять права и так далее. При этих условиях возможна настоящая свобода, которая и есть лучший залог и общественного порядка, и нормальных зарплат, и приличных пенсий.