Даниэль Кон-Бендит (р. 1945) -- политический деятель, лидер студенческих протестов во Франции в мае 1968 года, позднее -- деятель французской и германской зеленых партий. С 2002 года является сопредседателем группы «Европейские зеленые -- Европейский свободный альянс» в Европарламенте.
Беседа с Даниэлем Кон-БендитомФонд Бёлля: Прежде чем начать говорить о современных событиях, связанных с маем 1968-го, и о том, что они значат для сегодняшнего дня, давайте вернемся назад и поймем, чем было движение 1968-го для того общества. Вы неоднократно говорили, что протестное движение ставило своей целью спровоцировать разлом общества? Что это означало?
Даниэль Кон-Бендит: Конец 1960-х характеризуется серией исторических прорывов, которые и привели к тому, что мы назвали «разломом». Фактически, о разломах следует говорить во множественном числе, так как в каждой стране они были своими. Например, в Варшаве некоторые молодые люди устраивали демонстрации против цензуры в театре и за право слушать джаз. За этим требованием свободы в культурной жизни фактически скрывалась демократическая борьба против авторитаризма коммунистов. Это был первый разлом в стене, которая, в конечном счете, упала через двадцать лет. Май 1968 года во Франции также пробил первую брешь в закрытом обществе голлистско-коммунистической системы. Коммунизм управлял рабочим классом, голлизм -- политиками. Движение возвестило о конце голлизма и западного варианта коммунизма, который приближался к своему неминуемому краху. В Западной Германии разлом обнажил основания общества, которое освободилось от нацизма, прежде всего, благодаря проамериканской ориентации и экономическому чуду послевоенных лет, не имевшему политической окраски. Движение против истеблишмента разрушило общественный авторитаризм и положило конец молчанию о прошлом. В США молодежное движение громило консерватизм и самодостаточность общества, которое считало себя первым среди свободных. Движение против войны во Вьетнаме основывало свои требования на Конституции США и надломило консервативные представления общества, которое верило в миф, что каждый имеет право на ту жизнь, которой желает. Как сказала Ханна Арендт, разлом разрушил концепт общества, которое, с политической точки зрения, было демократическим, а с социальной -- одной из форм коммунизма. Это было однородное и в то же время очень атомизированное общество.
Ф.Б.: Сегодня эти движения кажутся такими далекими от нынешнего дня, и в то же время они присутствуют на современной политической сцене.
Д.К.-Б.: Сегодня частью большой политической игры стали нападки на 1960-е. В Германии боевое прошлое Йошки Фишера привело к дискуссии об использовании насилия в акциях протеста. Во Франции Саркози вспомнил о мае 1968-го, чтобы предотвратить коалицию между Франсуа Байру и Сеголен Руаяль, готовившуюся, по его мнению, бывшими участниками событий 1968 года, к которым принадлежу и я. В Германии и во Франции происходят схожие попытки переложить вину за возникшие в обществе проблемы на события 1968-го. Нас обвиняют в том, что сегодня в обществе нет уважения к власти, что школьная система не работает, растет уровень индивидуализма и самодостаточности.
Это очень увлекательно -- наблюдать как буржуазия и последователи тех, против кого мы боролись, хотят реванша, даже сегодня, как будто они так и не признали, что их власть начала разрушаться еще тогда. Парадоксально, но даже такие люди, как Саркози, ведут себя как «шестидесятники», совершенно в стиле 1968-го. Когда он поднимается на трибуну, когда он всем демонстрирует свое бьющее через край жизнелюбие, он делает именно то, что мы в Германии называли тридцать лет назад «политикой от первого лица». Иными словами, он действует не именем революции, а от своего имени. Тогда мы говорили, что все имеет отношение к политике, вот и Саркози делает политику даже из своей частной жизни. Его прорыв, возможно, представляющий желание модернизировать французское общество, продиктован простой задачей самоопределения: если ты чего-то хочешь, ты можешь это получить. Проблема заключается в том, что такой подход не работает. И об этом знают все. Поэтому сегодня он должен признать, что государственная казна пуста.
Ф.Б.: Саркози -- наследник 1968-го? Вы должны признать, что это не совсем так.
Д.К.-Б.: Разница в том, что самоопределение в 1968-м было коллективным. Участники немецкого движения против авторитаризма не хотели, чтобы молодежь вела тот же образ жизни, что и их родители. Варшавская молодежь не хотела следовать вслед за коммунизмом. Движение «Власть цветов» в США было проявлением коллективного волюнтаризма. Не бывает так, чтобы кто-то один обладал властью изменить жизнь, но все вместе мы можем добиться возможности ее улучшения. В мае 1968-го был бунт, а не революция. В отличие от левых и последователей Мао и Троцкого, целью этого бунта была не власть, а право контролировать свою собственную жизнь. Мы протестовали под окнами министерств, но не собирались их захватывать. В этом и была новизна. Естественно, это породило большие надежды, что не могло не привести к разочарованию, ведь ничего невозможно изменить за один день. Это было заметно во Франции 1968 года: после подписания «Гренельских соглашений» некоторые молодые рабочие отказались возвращаться на свои рабочие места на фабрики. Они уже стали сравнивать их с казармами и думали, что всеобщая забастовка может все изменить.
Ф.Б.: Май 1968-го -- это еще и другая политическая концепция.
Д.К.-Б.: Это коллективная попытка переделать свою жизнь, идея автономии личности совмещается здесь с идеей того, что все имеет отношение к политике и что все общество, от школ до фабрик, должно быть преобразовано в самоуправляющиеся системы. Это нечто между Руссо и постмодернизмом. Автономия личности подразумевает постоянное осуществление политики на уровне личности. Вот где кроются возможные ошибки тех, кто критикует традиционную демократию. Многие люди не хотят быть постоянно вовлечены в политику, только меньшинство готово к этому. Большинство же хочет делегировать свои полномочия. Новизна движения 1968 года была в том, что появилась возможность включиться в политику. 1968 год также показал, что часть общества может объединиться, чтобы противостоять власти чиновников, их убеждениям и стремлению навязать свои идеалы всему обществу.
Ф.Б.: Сегодня это уже не очевидно…
Д.К.-Б.: Последние несколько лет мы слышим много критики современной ситуации со стороны троцкистов. Их целью сегодня мог бы стать новый, но уже победоносный 1968 год, другими словами, возможный захват власти.
Звучит также критика и со стороны рабочих. События мая 1968-го разделяются на студентов, отстаивающих мелкобуржуазные идеи, и традиционное социальное движение, задача которого заключается в получении большей власти в период активного экономического роста.
Мы все время забываем, что в конце 1960-х во Франции социальная демократия была еще слаба, рабочий класс находился под управлением Коммунистической партии и связанной с ней Всеобщей конфедерации труда (Confйdйration gйnйrale du travail -- CGT). В то время в забастовках участвовали молодые рабочие, которые постепенно, понемногу вовлекали в движение целые предприятия. Это было то время, когда появилась Французская демократическая конфедерация труда (Confйdйration Française Dйmocratique du Travail -- CFDT) в качестве альтернативы CGT, -- в отличие от последней, делегирование в CFDTпроисходило открыто.
Всеобщая забастовка мобилизовала французское общество. Это было всеобъемлющее внутреннее сопротивление. Главная потребность молодых рабочих состояла не столько в увеличении собственного благосостояния, сколько в том, чтобы стать полноправными хозяевами собственной судьбы. Правительство пыталось удовлетворить эти требования, организовав «Гренельские переговоры», в результате которых зарплаты значительно выросли. Но этого было недостаточно. Идея де Голля была в том, чтобы затем организовать выборы. Он снова был на коне, он хотел, чтобы люди сделали выбор между ним и коммунистами.
Ф.Б.: В то время не было реальной политической альтернативы де Голлю?
Д.К.-Б.: По сути, нет. В 1969 году движение против авторитаризма в ФРГ вылилось в победу Вилли Брандта на общенациональных выборах. Это произошло потому, что Брандт представлял реальную некоммунистическую альтернативу, считал, что необходимо предпринять усилия к большей демократизации. В то же время ситуация в Германии была непростой: с одной стороны, было движение в сторону большей демократизации, с другой, возникали ограничения по занятию профессиональной деятельностью для членов крайне левых движений.
Ф.Б.: Марксизм тоже претерпевал кризис…
Д.К.-Б.: В то время традиционный марксистский взгляд на капитализм терял свои позиции. Вопреки классическим марксистским прогнозам, в 1968 году разлом спровоцировал не эксплуатируемый класс. Забастовки рабочих были только во Франции, но ничего подобного не было ни в США, ни в ФРГ, ни в коммунистических странах. Первые бунты, привнесшие в общество понимание существующего социального отчуждения, привели к началу его распада. Это было начало перемен. Надстройка общества -- его идеология, знания и представления, -- на которых оно основывалось, стали движущей силой разрушения структуры производства. Это происходило не так, как предписывали ортодоксальные марксистские теории: надстройку определяла вовсе не связь между социальными классами, порожденная, в свою очередь, производственными отношениями. Марксизм, тем не менее, остался верен своему определению эксплуатации, ее методов и системы социальных классов.
Ф.Б.: Похоже, что сегодня социальный контекст более сложен. Какой еще разлом должен быть вскрыт?
Д.К.-Б.: В 1968 году действительно был бунт, но он не происходил в условиях безработицы, распространения СПИДа и изменения климата. Люди тогда были склонны к новаторству, верили, что возможно все. Они проявляли свою наивность, иногда даже глупость, во имя свободы защищая китайскую культурную революцию, Кубу, Северную Корею или СССР. Это было нечто! Были еще старомодные либертарианцы, мечтавшие о Каталонии 1936 года или о Венгрии 1956-го, воскрешавшие революционные и антиленинские идеи самоуправления. С наступлением кризиса 1970-х изменились политические условия. В нашем обществе росла тревога -- страх того, что что-то пойдет не так, стал его движущей силой. Степень современного упадка фактически парализовала общество, и альтернативы уже нет. Знаменитый лозунг 1968-го -- «другой мир возможен» -- сегодня является полной абстракцией. Мы признаем, что не хотим видеть мир таким, каков он сейчас, но теперь уже гораздо сложнее определиться с тем, каким он должен все-таки быть. Сегодня нам нужны не социальные и культурные разломы, а действенные меры, которые смогли бы урегулировать социальные и экологические проблемы глобализации. Это не только технические решения, в которых мир, конечно, нуждается, но реальное изменение образа жизни. Понимание сложности мироустройства парализует нас, и прорыв, который мы должны сегодня совершить, -- преодоление этого паралича мысли и действия.
Ф.Б.: И все-таки, стоит ли по-прежнему верить, что изменить мир возможно?
Д.К.-Б.: Конечно, вопрос об изменении мира постоянно возникает в нашем обществе. Сегодня -- это один из лозунгов президентской кампании Барака Обамы. Изменения возможны, даже если концепция этих изменений -- пока лишь абстракция. Перед зелеными, которые должны были разработать программу реформ, стояла трудная задача: воплотить свои мечты о революционных изменениях в жизнь в условиях глобальных изменений нынешнего дня.
Каждый из нас сталкивается с неравенством. Понятно, что существует неравенство между странами и даже континентами. Но, когда люди, живущие на окраинах, видят неравенство вокруг себя, постоянно живут в таком состоянии, это вызывает ежедневную неудовлетворенность условиями своей жизни и чувство унижения. Бедные унижены богатством других, и это может вызвать неприятие существующего общественного устройства, привести к бунтам и мятежам. Чувство униженности сегодня не имеет выхода за пределы среды, в которой оно возникает. Для зеленых сегодня особенно важно снова перейти в наступление и двигаться вперед с более дерзкими проектами, бросая вызов экологической деградации, всеобщему социальному неравенству, и не только на национальном уровне. Наша задача -- стать ответственными за наши реформы и продвигать вперед новое видение надежды.
Ф.Б.: Мы видим, что по всей Европе гонка за большей конкурентоспособностью сталкивается с растущим сопротивлением…
Д.К.-Б.: Неолиберальный капитализм зашел слишком далеко и достиг критической точки. Неолиберальная идея, что Европа должна быть конкурентоспособна на глобальном рынке, в частности по отношению к Китаю, абсолютно бессмысленна. Что бы мы ни делали, у нас никогда не будет такого уровня почасовой оплаты труда, как в Китае или Индии. Но это инструмент для еще большего повышения производительности, и в результате, в отличие от 1960-х, мы уже не видим разумной грани между временем, затрачиваемым на работу, и временем, остающимся на жизнь. Вместо того, чтобы следовать призыву Саркози «больше работать -- больше получать», мы должны вернуться к формуле: «работать по-другому, чтобы жить по-другому». Мы должны выработать новые подходы и перестать загонять себя в рамки концепции конкурентоспособности, в противном случае, наши жизни будут лишены смысла. Цель жизни заключена не только в работе. Жизнь должна проходить как в работе, так и вне нее -- мы должны иметь возможность делать то, что придает нашей жизни осмысленное развитие.
Ф.Б.: Поразительно наблюдать, что на национальном уровне сегодня появилась определенная коммуникация разрозненных движений. Является ли это результатом осознанных действий и может ли это со временем сыграть свою роль в процессе построения единого европейского общества?
Д.К.-Б.: Действительно, май 1968-го объединил самые разные сегменты европейского гражданского общества, которые до этого были разрознены, они стали взаимодействовать друг с другом. Это поколение уже основательно сформировано медиа; средства массовой информации и коммуникации позволили национальным движениям установить тесную связь друг с другом. Мы слышали лозунги «Париж, Варшава, Рим, Прага -- общая борьба»: движения сознательно выходили за пределы национальных границ. Май 1968-го стал важным шагом на пути создания европейского публичного пространства.
Ф.Б.: Какие условия нужны для того, чтобы коллективная энергия и энтузиазм начали служить реальным делам? Или как стать Прометеем в обществе, подавленном страхом, и не скатиться при этом к тоталитаризму?
Д.К.-Б.: Я думаю, мы должны вернуться к идее цивилизационного проекта, предложенного французским социологом Эдгаром Морином[2], даже, несмотря на то, что ее немного подпортил муж Карлы Бруни. Быть Прометеем сегодня -- это верить в то, что мы можем построить новое общество, или, говоря словами Барака Обамы: «Да, мы на это способны». Лозунг альтерглобалистов: «Другой мир возможен» -- для экологов звучит как: «Другая цивилизация возможна». Современная цивилизация, которая держится на финансовых спекуляциях и бензине, начинает рушиться. Следовательно, пора уже подумать о том, «как жить вместе» и как «меньше работать, чтобы лучше жить». Начинающийся коллапс общества потребления, свидетелями которого мы являемся, заново ставит вопрос о таком общественном устройстве, в котором хорошее настроение обеспечивает хороший уровень жизни, без постоянного потребления и увеличения объема работы. В эпоху после мая 1968-го мы должны заново открыть пространство для культурного творчества, переиначить наши взаимоотношения с работой и потреблением.
Ф.Б.: Не является ли новый подход к трактовке глобализации одним из условий для нового позитивного исторического рывка, когда демократические общества будут сами определять свою судьбу? Не стоит ли нам попытаться отойти от европейской точки зрения на глобализацию и предположить, что рывок может быть совершен развивающимися странами, с которыми нам стоит налаживать диалог?
Д.К.-Б.: Вызов глобализации -- это и тот выбор, который должны сделать развивающиеся страны. Они должны выбирать между переходом к новому, «безуглеродному», образу жизни, или же сохранением прежнего уклада, разрушающего окружающую среду. Бразилия со своим биотопливом идет по второму пути. Все эти разновидности биотоплива -- новый вариант продуктивизма[3], ведущего нас к катастрофе. Биотопливо и генетически модифицированные организмы -- символы очередного цивилизационного противостояния. Так что либо мы движемся к новой модели деструктивного продуктивизма, либо мы пытаемся добиться в действительности устойчивого развития, которое позволит перейти к новому мироустройству. Отход от европейской точки зрения означает еще и то, что мы должны создать такие условия для развивающихся стран, при которых они не встанут перед необходимостью выбора устаревшей модели.
Перевод с английского Виктории Копейкиной