Макс Элбаум -- американский журналист и общественный деятель, активист ряда левых организаций.

Принято считать, что с радикалами 1960-х годов произошла следующая история. Начинали это десятилетие целеустремленные и вдохновенные идеалисты, готовые положить жизнь на то, чтобы покончить с расовой сегрегацией и добиться, наконец, выполнения великой американской мечты, а заканчивали его озлобленные люди, травмированные вьетнамской войной и ставшие безоглядными разрушителями. Траектория 1960-х, таким образом, открывалась гимном «Мы преодолеем», а заканчивалась песней «RollingStones» «Уличный боец». Но такой путь вовсе не означал «конца идеологий», на чем настаивает обыденная мудрость; чтобы убедиться в этом, попробуем еще раз взглянуть на радикализм 1960-х, причем, не ограничивая себя стереотипами святости молодежных коммун до 1968 года или неистовства террористов из «WeatherUnderground»[2] после 1968-го. Бесспорно, молодые радикалы в этот непростой период не раз выходили за привычные границы. Но можно ли считать их эволюцию абсолютно иррациональной? Наоборот, верно противоположное суждение: из-за вовлеченности в борьбу против американской войны во Вьетнаме и против расизма у себя дома миллионы молодых людей стали более четко осознавать степень неравенства и милитаризации американского общества, а также глубокие структурные корни этих явлений.

Эти молодые бунтари верили в наличие непосредственной связи между войной во Вьетнаме и предшествующими интервенциями США в Латинской Америке, Африке и Азии, предпринимавшимися более пятидесяти раз между 1898-м и 1965 годом[3]. Они не сомневались в глубочайшей истинности слов, некогда произнесенных генералом морской пехоты Смедли Батлером[4]: «Большую часть своей воинской службы я провел, защищая интересы большого бизнеса, Уолл-Стрит и американских банкиров»[5]. Им отнюдь не казался случайным или приемлемым тот факт, что средние доходы цветных семей в 1967 году составляли лишь 62% от доходов белых семей и что в 1972 году это соотношение ничуть не изменилось[6]. Они настаивали на том, что все дело в системе, ибо даже учрежденная государством Национальная совещательная комиссия по гражданским беспорядкам в 1968 году, то есть через четыре года после завершения правовой сегрегации, констатировала, что в стране наличествуют «два общества, черное и белое, не связанные друг с другом и неравные»[7]. И, разумеется, они были до крайности возмущены тем, что социальные программы, рекомендованные этим органом для закрытия обнаруженной социальной бреши, были отклонены как слишком дорогостоящие[8].

Нарастающая политическая озабоченность выдвигала на первый план целый ряд сложнейших проблем. Прежде всего, это был классический вопрос: «Что делать?» Размышляя над ним, молодые революционеры конца 1960-х годов выказывали смятение, наивность, а иногда и откровенную глупость. Но более примечательно то, насколько точно они определили препятствия, которые необходимо преодолеть; как упорно они стремились справиться с собственной ограниченностью, и сколь многие вопросы, из числа поднятых ими, по-прежнему остаются на повестке дня нынешних прогрессивных сил.

 

1968: «Одно к одному»

Знаковым рубежом, обозначившим появление в американском обществе прослойки революционно мыслящих активистов, стал 1968 год. Помимо начавшегося в конце января вьетнамского «Наступления праздника Тет»[9], насыщенный календарь этого года включал также: отказ Линдона Джонсона от участия в президентской гонке в марте; убийство Мартина Лютера Кинга в апреле, за которым последовали негритянские бунты более чем в сотне городов; убийство Роберта Кеннеди в июне; выдвижение Хуберта Хэмфри кандидатом в президенты от Демократической партии в августе, которое сопровождалось массовыми избиениями демонстрантов полицией на улицах Чикаго.

Эта серия быстро, как в калейдоскопе, сменявших друг друга событий до предела обострила расовую и политическую поляризацию, и без того уже ставшую привычной чертой американской жизни. В результате, в демонстрации протеста были вовлечены новые волны молодых людей. В ответ власти все чаще обращались к политическому насилию, а это убеждало миллионы американцев в том, что, с точки зрения законности, порядка и морали, жестокость мер, применяемых полицией и армией, ничуть не лучше насильственных методов, которыми пользовались оппоненты правительства. (В то же время многие пришли к убеждению, что с властью надо разговаривать еще жестче.) Бурлящее оппозиционное движение все более ощутимо уходило влево. Наблюдая за тем, что происходит в Америке, тысячи ее граждан приходили к выводу, что традиционные каналы корректировки публичной политики перекрыты, а прекращение войны и преодоление расового неравенства -- две фундаментальные задачи 1960-х -- требуют чего-то большего, нежели простое «слово правды», адресованное властям. Скорее, полагали они, обеспечение мира и равенства требует, чтобы угнетенные слои взяли власть в свои руки.

Более того, сколь бы сомнительно это ни звучало сегодня, тогда завоевание власти казалось вполне возможным делом. «Наступление праздника Тет» не только поколебало уверенность Вашингтона в неминуемой победе во Вьетнаме, но и сделало зримой перспективу американского поражения, подогрев пыл возмущенных по всему глобальному Югу и недовольных в самих США. Гнев афроамериканского сообщества, продемонстрированный в ходе трехсот городских восстаний, имевших место между 1964-м и 1968 годом, свидетельствовал о том, что существует массовая социальная сила, «готовая на все»[10]. А затем наступил французский май, в дни которого объединенные усилия студентов, поднявшихся на баррикады, и рабочих, вышедших на забастовку, едва не сбросили правительство индустриальной капиталистической страны в самом центре Европы.

К осени 1968 года опросы общественного мнения показывали, что миллион студентов причисляет себя к носителям левых взглядов, а 368 тысяч американцев «твердо убеждены» в необходимости «массовой революционной партии»[11]. Среди чернокожих американцев революционные чувства не просто получили распространение, но возобладали, по крайней мере, в возрастной группе моложе тридцати лет. Молодые американцы испанского и азиатского происхождения, пуэрториканцы и индейцы образовывали новые радикальные организации, которые перехватывали идеологическую инициативу в своих общинах.

Совокупный эффект не вызывал сомнения: всего через пятнадцать лет после того, как маккартизм полностью загнал американских радикалов в подполье, набирал силу новый революционный поток. Действительно, опыт 1968 года был настолько сильным и жизнеутверждающим, что сегодня свидетельства его очевидцев читаются, едва ли не как послания с других планет:

 

«Повсюду чрезвычайное возбуждение. Встаешь утром и отправляешься на демонстрацию. Протестуешь. Пытаешься до вечера изменить хотя бы что-то. И это кажется естественным. Джон Колтрейн умер в 1967, когда ему было тридцать девять лет. Малколма Х убили[12]. Че Гевара погибает. Кинг погибает. Одно к одному» -- Билл Сэйлс, в 1968 году лидер Студенческого афроамериканского общества в Колумбийском университете[13].

 

«Наши люди стояли за каждой забастовкой квартиросъемщиков, каждой организацией, отстаивающей право на социальную помощь, каждой женской группой. Любой проект, реализуемый в городе весной 1968 года, был организован студентами нашего университета. […] Право распоряжаться академическими кредитами для студентов дополняло контроль, установленный нами над студенческим самоуправлением, и мы сами распределяли все вакансии типа “работа -- учеба”. Кроме того, тот факт, что руководители этих программ, студенты старших курсов, одновременно подрабатывали преподаванием, позволял нам контролировать и профсоюз преподавателей. Мы наладили контакт с радикальным крылом Американской федерации учителей и знали там секретаря каждого департамента. Наша сеть включала даже Сакраменто, где находился центральный офис системы колледжей штата. У нас была политическая власть, причем она неуклонно крепла. Мы имели опору во всех городских гетто» -- Шэрон Голд (Мартинас) о подготовке в 1968--1969 годах стачки в университете Сан-Франциско, возглавляемой Фронтом освобождения «третьего мира»[14]

 

«Я полагал, что мне предстоит стать руководителем партшколы в интернационале “новых левых”, в который превратится наша организация “Студенты за демократическое общество” (SDS). Если желание людей носить джинсы “Levi’s” и танцевать рок-н-ролл рассматривать как знамение перемен, тогда Францию мая 1968-го можно было считать их следующим этапом. Перемены были грандиозны. SDS установило контакты с другими студенческими организациями: в Германии, Франции, Японии. Мы знали, что они такие же, как мы, и тоже находятся на гребне истории. Мы считали, что нужно создавать новый Интернационал. Понятное дело, он едва ли оказался бы работоспособным, и мечты о нем, скорее всего, были безумием. Но, с другой стороны, имелось одно направление, куда это дело вполне можно было разворачивать. Огромная популярность “Beatles”, “RollingStones”, Дилана и им подобных говорила нам о том, что, хотя ход будущей революции предсказать невозможно, наличие могучего и неудержимого потока, влекущего к ней, не вызывает сомнений» -- Пол Буле, в 1967 году основатель журнала «RadicalAmerica», позже историк американских «новых левых»[15].

 

 

«Три миллиона граждан убеждены в необходимости революции»

В течение нескольких лет после 1968 года на увеличение числа революционно мыслящих американцев повлиял еще ряд факторов. Неуклюжие попытки Ричарда Никсона выиграть войну в Юго-Восточной Азии завершились сокрушительным провалом вторжения в Камбоджу в мае 1970 года, который повлек за собой самый мощный взрыв негодования в американских кампусах. Несколько месяцев спустя после этих событий «NewYorkTimes» сообщала о том, что четверо из десяти американских студентов -- почти три миллиона человек -- убеждены в необходимости социальной революции в Соединенных Штатах[16]. Одновременно беспрецедентное брожение ширилось в самих вооруженных силах: его инициаторами выступали чернокожие солдаты, находившиеся на вьетнамской передовой. Согласно опросу 1970 года, 30,6% воюющих во Вьетнаме черных американцев по возвращении домой планировали присоединиться к военизированным группировкам типа «Черных пантер»[17].

На трудовом фронте наблюдалось оживление профсоюзной активности: в 1969 году конвейеры останавливались чаще, чем за весь послевоенный период, а 1970 год выдался еще жарче[18]. Подъем радикальных настроений среди чернокожих рабочих автозаводов Детройта и нарастающее возмущение в рядах белой работающей молодежи пробудили не одну революционную мечту и ввергли в ужас не одну корпорацию. Расовые и национальные меньшинства предпочитали идентифицировать себя с новыми нациями, пробуждающимися повсеместно, а американские активисты видели в своих общинах что-то вроде представительств «народов третьего мира» внутри государственных границ США. Начало 1970-х стало также временем необычайного подъема женского движения, которое на общенациональном уровне впервые заявило о себе в 1968 году. А вслед за Стоунволлскими бунтами[19], которые вспыхнули в июне 1969 года, началась и консолидация геев.

К 1972--1973 годам появились признаки того, что некогда всемогущая элита Соединенных Штатов пытается перенаправить общественное раздражение в более безопасное для себя русло. Но прорехи, открывшиеся в положении и мышлении истеблишмента с 1968 года, оказались настолько широки, что заделать их было не так-то просто. Так, в 1970 году в редакционной статье «BusinessWeek» отмечалось:

 

«Вторжение в Камбоджу и бессмысленный расстрел четырех студентов в Кентском университете, в Огайо, сплотили академическое сообщество против войны, против бизнеса и против правительства. Такая ситуация крайне опасна. Она ставит под угрозу сами экономические и социальные основы страны»[20].

 

Даже по прошествии трех лет «NewYorkTimes» все еще ощущала необходимость в периодической публикации целой тематической страницы под рубрикой «Капитализм: благо или напасть?»[21].

Разумеется, период 1968--1973-го не был типичным. Но годы, когда социальная борьба идет подспудно и тихо, вообще всегда перевешивают те краткие периоды, когда катаклизмы вырываются на поверхность, вовлекая в борьбу миллионы людей. Самым важным здесь представляется то, что подъем тех лет не был следствием исторической случайности, индивидуальной идиосинкразии или коллективной иррациональности. Верным было прямо противоположное: причины возмущения лежали в материальных основаниях американского общества, в столкновении социальных сил, стремившихся изменить его устройство, и их противников, желавших сохранить власть и привилегии. Революционный поток, сложившийся в течение и сразу же после 1968 года, проистекал из признания этого непримиримого конфликта и желания сосредоточиться на глубинных корнях неравенства, несправедливости и войны. И, с этой точки зрения, несмотря на всю напыщенность риторики и несовершенство тактики, он ознаменовал идеологический прорыв по отношению к тому, что было раньше.

 

Подготовка почвы

Новая политическая сила, оформившаяся в 1968 году, вобрала в себя опыт целого десятилетия борьбы, в ходе которой поначалу неискушенные молодые люди усваивали нелегкие уроки, касающиеся власти, природы социального конфликта и устройства американского общества. Бурные события 1968 года захлестнули ту прослойку молодежи, которая уже попробовала себя в борьбе за социальные перемены и успела втянуться в глубокие идейные искания. Ниже читателю предлагается сжатое изложение главных событий, трансформировавших мировоззрение активистов 1960-х, но даже в таком стаккато удастся, на мой взгляд, хотя бы отчасти передать напряжение того периода, а также глубочайшую связь революционной политики с конкретным опытом.

Ведущей силой, инициировавшей идейную эволюцию целого поколения от конформизма 1950-х к революционной энергии 1968 года, стало движение за гражданские права. Начиная с автобусного бойкота в Монтгомери[22] в 1955--1956 годах борьба за расовое равенство играла ключевую роль в пробуждении всех проявлений политического недовольства после политической спячки маккартизма. Попытки покончить с правовой сегрегацией и монополией белых на политическую власть ущемляли интересы могущественных социальных групп. Именно поэтому они оказались столь продолжительными и тяжелыми. Успех этой борьбы, законодательно закрепленный в Акте о гражданских правах 1964 года и Акте об избирательных правах 1965 года, явился поистине выдающимся достижением. Отмена законов Джима Кроу[23] было непременным условием для будущих завоеваний не только антирасистского, но и всего демократического движения. Кроме того, упразднение легальных оснований сегрегации подтолкнуло миллионы граждан к признанию того факта, что расовое неравенство в США было результатом не просто несправедливых законов или предрассудков, но встраивалось в фундаментальные структуры социально-экономической жизни Америки. Успех движения за гражданские права в мобилизации масс, преодолении несправедливых законов и изменении страны оказался очень важным для укрепления уверенности «новых радикалов» в собственных силах. Студенческий координационный комитет ненасильственных действий (StudentNonviolentCoordinatingCommittee), занимавшийся общественной работой в самых опасных районах Юга, выступил воплощением смелости и настойчивости. Именно эта группа, более чем другие, повлияла на сознание первых «новых левых»[24].

Что касается заграничных событий, то с этой стороны описываемый подъем очень поддержала победа кубинской революции 1 января 1959 года. Свержение ненавистного диктатора молодыми повстанцами из «Движения 26 июля» было воспринято, как еще одно свидетельство того, что моральная правота в сочетании с решимостью способны преодолеть любые препятствия. Известный леворадикальный социолог Чарльз Райт Миллс был просто потрясен опытом Кубы, а вдохновленные этими событиями его страстные обличения американской внешней политики впервые заставили многих молодых активистов начать размышлять о Соединенных Штатах как об империи. Деятельность «Комитета за справедливость для Кубы» также стимулировала интернациональную и антиимпериалистическую компоненту в политическом активизме начала 1960-х годов[25]. А десант контрреволюционеров в Заливе свиней в 1961 году и -- хотя несколько по-иному -- кубинский ракетный кризис 1962 года снова напомнили о том, что политика США остается агрессивной, недемократической, милитаристской даже при либеральном президенте Джоне Кеннеди.

В начале 1960-х основным рупором радикального студенчества стало упоминавшееся выше объединение SDS[26]. К 1964 году оно дистанцировалось от своего номинального основателя, социал-демократической Лиги за индустриальную демократию, а через год все формальные связи между этими организациями и вовсе были разорваны. К тому моменту SNCC и SDS утвердились в качестве двух основных представителей «новых левых». Ни одна из этих групп не была откровенно антикапиталистической. Но обеим были присущи приверженность к прямому действию, радикальный настрой, готовность бросить вызов официальной догме. На фоне законодательных побед движения за гражданские права Линдон Джонсон в 1964--1965 годах пошел на резкую эскалацию вьетнамской войны. В ответ антивоенное движение мобилизовалось и вскоре приобрело устойчиво массовый характер. С конца 1960-х и на всем протяжении 1970-х годов оно выступало несущей конструкцией всей инфраструктуры социального протеста, главной ареной, на которой происходило становление новых радикалов и вызревало их мировоззрение.

 

Сдвиг влево ускоряется

В 1964--1967 годах полевение в рядах активистов шло ускоренными темпами. Важным поворотным пунктом в этом процессе стал отказ Демократической партии принять на своем съезде в Атлантик-Сити (1964) делегацию Свободной демократической партии Миссисипи. Официальная делегация от этого штата активно выступала за сегрегацию, в то время как FDPM, кропотливо выстраивавшая свои ряды и свою идейную основу, была представлена выдающимися низовыми лидерами, такими, например, как Фанни Лу Хамер. Но, несмотря на их колоссальную популярность, наиболее стойкие поборники либерализма -- от вице-президента Хуберта Хэмфри до главы Объединенного профсоюза рабочих автомобильной промышленности Уолтера Рейтера -- лояльно реализовали замыслы Линдона Джонсона, не допустив радикалов на форум.

Это предательство расового равноправия ради политической целесообразности укрепило настороженность многих активистов в отношении официального либерализма. Либеральное крыло Демократической партии более не рассматривалось ими в качестве союзника (пусть даже довольно трусливого) в борьбе за справедливость. Теперь к его представителям относились, скорее, как к «доброму полицейскому». С этой переменой был напрямую связан и малозаметный, но весьма значительный сдвиг в представлениях активистов о природе американского истеблишмента. Аналитическое препарирование «властвующей элиты» -- термин Чарльза Райта Миллса[27] -- все убедительнее свидетельствовало о том, что в США сформировался самый настоящий «правящий класс». В то время, как замена властной элиты или лишение ее власти происходят различными мирными способами, избавиться от правящего класса можно единственным путем: свергнув его.

В том же, 1964, году движение за гражданские права выступило катализатором в создании Движения за свободу слова (Free Speech Movement) в университете Беркли, которое открыло эпоху масштабных протестов белого студенчества. Одновременно Малколм Х порвал с «Нацией ислама» и основал Организацию афроамериканского единства, пытаясь придать институциональную форму революционному интернационализму, ставшему его мировоззрением на заключительном этапе личной политической эволюции. Этот человек напрямую повлиял на ключевой круг активистов, включая руководителей SNCC, -- организации, в то время переживавшей «преобразование из воинствующего борца за гражданские права в главный генератор радикальных идей и стратегий»[28]. Вслед за убийством Малколма Х, 21 февраля 1965 года, и публикацией в том же году его «Автобиографии» высказываемые им идеи покорили гораздо большую аудиторию[29]. «Автобиография Малколма Х» стала, несомненно, одной из самых читаемых и влиятельных книг среди молодых людей всех цветов кожи, выходивших на свои первые демонстрации между 1965-v и 1968 годами.

Между тем, ярость, столь красноречиво запечатленная Малколмом Х, каждое лето выплескивалась на улицы американских городов. В 1964 году страну потрясли 15 уличных бунтов; в 1965-м их было 9, в 1966-м -- 38, а в 1967-м -- 128. В 1968 году городские беспорядки вспыхивали 131 раз, в основном после убийства Мартина Лютера Кинга[30]. Согласно данным Национальной совещательной комиссии по гражданским беспорядкам, в затронутых ими районах в мятежах участвовали 18% чернокожего населения, практически каждый пятый. Более того, негритянское большинство по всей стране выражало уверенность в том, что городские бунты самым благотворным образом скажутся на социально-экономических условиях жизни[31]. Лозунг «Власть черных!» («BlackPower») распространялся, подобно лесному пожару, в особенности после того, как Стоукли Кармайкл и другие вожди SNCC положили его в основу своей агитации во время «похода против страха», прошедшего по Миссисипи в июне 1966 года, после того, как расистами был застрелен Джеймс Мередит. И, хотя смысл этого призыва оставался предметом многочисленных интерпретаций и толкований (среди которых были, например, версии развития «черного» капитализма), его основная тональность была явно левой, содержавшей вызов белому превосходству.

Воздействие антирасистского и профсоюзного активизма испытали на себе сельскохозяйственные рабочие США. 16 сентября 1965 года, в годовщину освобождения Мексики от испанского владычества, члены Национальной ассоциации сельскохозяйственных рабочих, в основном мексиканцы и «чиканос», возглавляемые Сесаром Чавесом, решили поддержать забастовку на тридцати трех виноградниках Калифорнии, за неделю до этого начатую Организационным комитетом сельскохозяйственных рабочих, состоящим по большей части из филиппинцев. Вскоре обе группы слились в Объединенный профсоюз сельскохозяйственных рабочих, забастовочная активность которого, продолжавшаяся пять лет, серьезно повлияла на работу американской пищевой индустрии.

События, происходившие в то время на другом фронте, также наложили заметный отпечаток на настрой активистов. В ходе переговоров по организации первой общенациональной демонстрации против вьетнамской войны, намеченной SDS на 17 апреля 1965 года, развернулась серьезная борьба за отказ от практики, разделяемой «респектабельными» пацифистскими группами, которые не допускали сотрудничества с коммунистами. Руководство SDS решительно отказалось от этой традиции, согласилось на вовлечение коммунистических групп и позволило манифестантам нести любые лозунги -- вплоть до призывов к победе Национального фронта освобождения Южного Вьетнама. Группа пережила кампанию шельмования, поднятую в прессе, но смогла мобилизовать 15 тысяч протестующих, что было несомненным успехом. Разумеется, антивоенное движение, как и движение за гражданские права, постоянно пытались дискредитировать. Но явные свершения SDS все же смогли покол устоявшиеся рецепты и формулы борьбы с социальным возмущением, выработанные американским истеблишментом.

В свою очередь, прогрессивная печать все активнее изобличала ложь и империалистические планы правительства. Сегодня не нужно быть особенным радикалом, чтобы разделять уверенность в том, что правительство США лжет довольно часто. Но современному читателю не стоит недооценивать эффекта той встряски, которую тогда произвели публикации журнала «Ramparts». Так, в 1966 году это издание рассказывало о том, что Мичиганский университет привлекался к разработке антипартизанских стратегий для Вьетнама, а годом позже -- о тайном финансировании Национальной студенческой ассоциации из фондов ЦРУ[32]. По мере идейной радикализации движение протеста становилось все более воинственным. В октябре 1967 года это проявилось в жестких столкновениях демонстрантов с силами правопорядка во время недели борьбы с призывом в Окленде и у стен Пентагона, а также в учреждении организации «Ветераны Вьетнама против войны».

 

Антивоенная речь Мартина Лютера Кинга

В том же году доктор Кинг произнес свою знаменитую, «нарушающую молчание» речь, осуждающую войну во Вьетнаме. Преодолевая давление, которое оказывали на него администрация Джонсона и правозащитный «истеблишмент», он начал настойчиво изобличать непосредственную связь между американским насилием во Вьетнаме, расизмом в самих США и ориентированными на максимальную прибыль экономическими интересами.

Убийство Че Гевары в Боливии в 1967 году и борьба Кубы за революцию во всем западном полушарии также имели большой резонанс. В молодежной среде все буквально бурлило. Да и могло ли быть иначе, когда молодых людей делала радикалами сама жизнь? Они, например, видели, что лидера SNCC Стоукли Кармайкла в июле 1967 года принимали на Кубе как почетного гостя. Причем этот визит происходил на фоне городского восстания в Детройте, самого кровавого из подобных событий, в ходе которого был убит сорок один человек[33]. Гневное выступление студенческого лидера в Гаване, призвавшего, среди прочего, к насильственной революции в Соединенных Штатах, стало ведущей новостью, а видные американские политики потребовали взять его под стражу. Но у активистов были другие ориентиры: они думали о погибших в Детройте, о множестве еженедельно гибнущих во Вьетнаме, о солидарности Кубы с негритянским освободительным движением.

Всего лишь за месяц до этого из правительственной ядерной лаборатории в Лос-Аламосе поползли слухи о том, что «подготовленные Кастро партизаны пробираются в Нью-Мексико». Основанием для подобных разговоров послужил вооруженный захват здания суда в графстве Тьерра-Амарилья, осуществленный двадцатью членами организации «Федеральный альянс свободных народов», которых возглавил Рейес Лопес Тихерина. Акция стала частью давней кампании за возвращение тысяч акров земли, похищенных в этом штате у жителей мексиканского происхождения. Дерзость рейда -- и беспрецедентное оправдание его участников в 1968 году -- разожгли в последующие годы движение «чиканос», пытавшихся вступить в союз с индейцами, которые в то время тоже боролись за землю и за соблюдение правительством США ранее подписанных договоров.

В середине 1960-х появилась обширная литература, удовлетворявшая растущие интеллектуальные аппетиты организаторов и активистов. «Автобиография Малколма Х» уже упоминалась выше; в 1963 году вышло американское издание «Проклятых земли» Франца Фанона; в 1964-м был опубликован «Одномерный человек» Герберта Маркузе; в 1966-м -- «Монополистический капитал» Пола Барана и Пола Суизи; в 1967-м -- «Кто правит Америкой?» Уильяма Домхоффа и «Сдерживание и перемены» Карла Оглсби и Ричарда Шолла[34]. Росли тиражи радикальной периодики, как старой, так и новой, а в 1964 году возникла подпольная печать. Вышедший в 1966 году фильм Джилло Понтекорво «Алжир» необычайно ярко отразил противостояние западного колониализма и «третьего мира» -- прежде кинематограф не делал ничего подобного.

Для тех, кто задумывается о том, насколько далеко зашло тогда движение протеста в осмыслении окружающей действительности, полезно будет обратиться к вышедшей в 1967 году книге Мартина Лютера Кинга «Куда мы идем: хаос или сообщество?»[35]. Очищенная версия взглядов Кинга, ежегодно представляемая на общенациональном празднике по случаю дня его рождения, не имеет почти ничего общего с системной критикой американского общества, представленной им в этой работе, а также с его убеждением в том, что именно воинствующее и сложносоставное низовое движение является главным инструментом преобразований. В последние месяцы своей жизни Кинг был погружен в организацию «кампании бедняков» (PoorPeople’sCampaign), с помощью которой пытался перенести свои радикальные взгляды в практическую плоскость.

Тем не менее, до 1968 года лишь меньшинство было втянуто в революционную политику, а еще меньше людей верили в то, что революционная политическая платформа может заручиться массовой поддержкой. Их ряды в начале 1960-х годов состояли почти исключительно из маленьких группок «старых левых», тяжело пострадавших от маккартизма. Но по мере того, как десятилетие подходило к концу, число таких организаций росло, а на левом фланге начали появляться структуры, не обремененные былым багажом. Еще более важным оказалось постепенное нарастание радикализма среди лидеров SNCC, SDS и черных активистских групп, испытавших влияние Малкольма Х и энтузиаста гражданской самозащиты с оружием в руках Роберта Уильямса[36]. Многие из них объединились в рамках основанного в 1962 году Движения революционного действия, в то время как другие основали в 1966 году партию «Черные пантеры», пообещавшую стране немалые потрясения. Поддержка революционных взглядов росла, хотя она по-прежнему замыкалась в узком сегменте ключевых организаций.

 

Революция в воздухе

Самое значительное событие года -- «Наступление праздника Тет» -- явилось почти полным шоком, причем как для сторонников, так и для противников войны. Начиная с 30 января 1968 года, невзирая на традиционное и негласное новогоднее перемирие, партизаны Национального фронта освобождения Южного Вьетнама атаковали 120 городов, 36 из 44 центров вьетнамских провинций, а также посольство США в Сайгоне. Так, город Хюэ удерживался повстанцами на протяжении четырех недель[37]. Этот поворотный пункт войны обнажил всю слабость южновьетнамского режима, изобличил полный провал вьетнамской политики Вашингтона и потряс консенсус, объединявший до того момента политическое и военное руководство США. Под занавес этой масштабной партизанской акции сомнения по поводу исхода вьетнамской войны начали высказывать даже самые высокопоставленные фигуры. Наиболее резко прозвучали слова телеведущего Уолтера Кронкайта, который 27 февраля 1968 года в эфире одной из ведущих телерадиокомпаний сказал о том, что США окончательно увязли в этом конфликте и должны искать пути выхода из него[38].

«Наступление праздника Тет» заставило Линдона Джонсона собрать чрезвычайную консультативную группу, состоявшую из видных вашингтонских деятелей («мудрецов»), которые должны были изучить вьетнамскую ситуацию и вынести свое суждение по ней. В конце марта они, тайно, доложили президенту, что войну выиграть невозможно, а внутренние издержки ее ведения слишком высоки. Этот доклад -- в сочетании с вызовом, который сенатор Юджин Маккарти бросил президенту Джонсону на первичных выборах, а также нарастающей волной антивоенных протестов, -- стал поводом для драматичного решения Джонсона о выходе из президентской гонки 1968 года и объявлении о предстоящем начале мирных переговоров. По другую сторону баррикад влияние вьетнамского выступления также оказалось чрезвычайным: в глазах активистов США перестали быть просто жестоким поджигателем войны или опасным империалистом -- их теперь можно было побеждать.

Мартина Лютера Кинга застрелили через четыре дня после заявления президента. Это убийство вызвало общенациональное возмущение, сопровождавшееся бунтами чернокожего населения более чем в ста городах. В федеральной столице дома горели в шести кварталах от Белого дома, а на балконах Капитолия и лужайках вокруг Белого дома разместились пулеметчики. По всей стране 46 человек были убиты, 2,5 тысячи ранены, а на подавление беспорядков были брошены 70 тысяч солдат[39]. В глазах активистов убийство Кинга символизировало неисправимость системы и убедило тысячи людей в том, что ненасильственное сопротивление ведет в тупик. А вскоре, 5 июня, по надеждам преобразовать систему, используя легальные методы, был нанесен еще один сокрушительный удар: в Лос-Анджелесе был убит Роберт Кеннеди, который, выбрав путь Маккарти, строил свою президентскую кампанию на антивоенной программе.

Между двумя этими убийствами состоялось самое грандиозное, начиная с волнений 1964 года в Беркли, студенческое восстание в Колумбийском университете, где более тысячи студентов захватили пять административных и учебных зданий. Возмущение вызвали планы университета по возведению спортивного комплекса на прилегающих землях, заселенных негритянскими семьями, которые намеревались согнать с насиженных мест, а также связи университета с занимавшимся вьетнамской войной Институтом оборонного анализа. Черные студенты удерживали одно здание, а белые -- еще четыре; массовые аресты и жестокость полиции, положившие конец этой акции, послужили дальнейшей радикализации кампусов по всей стране.

В мае начались многомиллионные беспорядки во Франции. Американские активисты следили за знаменитой ночью баррикад в Париже[40] по телевидению и читали о всеобщей забастовке в этой стране в обычной и в альтернативной прессе[41]. Но эхо парижских событий обретало жизнь, в первую очередь, благодаря непосредственным свидетельствам, которые привозили с собой в США французские или американские активисты, непосредственно в них участвовавшие.

Затем, в августе, когда проходил съезд Демократической партии, выдвинувший Хуберта Хэмфри кандидатом в президенты, полиция атаковала демонстрантов, собравшихся у дверей конгресс-центра. Протестующие скандировали: «На вас смотрит мир!» И это было правдой, ибо события в Чикаго в очередной раз раскололи страну. Для десятков тысяч американцев сочетание необузданного полицейского насилия с избранием Хэмфри, означавшим, что обе партии идут на выборы с поддерживающими войну кандидатами, стало последним аргументом в пользу отказа от системных и ненасильственных методов борьбы.

Накануне памятного съезда демократов советские войска вторглись в Чехословакию. Это событие оказалось рубежным не только для международной политики, но и для интеллектуальной эволюции новых радикалов. Когда новое поколение молодежи только начинало приобщаться к революционному движению, Советский Союз еще выступал в качестве поборника свободы. Но теперь, столкнувшись с вызовом снизу, он отвечал таким же милитаризмом и репрессиями, как и Соединенные Штаты.

Помимо упомянутых фундаментальных событий, кипение в американском котле поддерживали и многочисленные факторы поскромнее. С осени 1968 года кампусы захлестнула новая волна протестов. Наиболее заметными среди них стали продолжительные забастовки в университете Сан-Франциско в ноябре 1968 года и в Калифорнийском университете, в Беркли, весной 1969 года, которые подогрели воинственность студенческих организаций под руководством чернокожих лидеров. Среди осязаемых побед, завоеванных забастовщиками, стало внедрение в американских университетах первых исследовательских и учебных программ, посвященных этническим вопросам. В 1970 году побоище в Народном парке, в Беркли, завершившееся двухнедельной военной оккупацией всего городка, а также аналогичные столкновения в других университетах и колледжах продемонстрировали, что молодежные сообщества кампусов превращаются в точки интенсивного вызревания протестных настроений.

Но самым значительным всплеском протестов после 1968 года стали волнения, которые начались в 1970 году, вслед за американским вторжением в Камбоджу. Едва одолев Хуберта Хэмфри на президентских выборах 1968 года, Ричард Никсон строил политику в Юго-Восточной Азии на принципах «вьетнамизации» конфликта. Это означало продолжение войны, фактически, даже ее эскалацию, поскольку начались тайные бомбардировки Камбоджи, а в отношении Северного Вьетнама авиационные налеты усилились, но при этом все большее число американских солдат выводилось из Вьетнама, чтобы снизить потери и сбить накал антивоенных настроений дома. Активисты-радикалы заявляли, что, в результате, просто «менялся цвет трупов»[42]. Однако к 1971 году стратегия Никсона доказала свою эффективность, по меньшей мере, в одном отношении: в мае боевые потери США составляли в среднем тридцать пять солдат в неделю против двух сотен двумя годами ранее[43], и благодаря этому президенту действительно удалось приостановить втягивание в антивоенное движение новых участников. На протяжении последующих двух десятилетий опора на марионеточные армии, сменившие американских солдат, стала основной особенностью контрреволюционных войн Вашингтона. Но в краткосрочной перспективе «вьетнамизация» так и не смогла поставить на ноги слабую армию Южного Вьетнама. Для того, чтобы дать своим маломощным сателлитам какую-то передышку, Никсон приказал американским войскам предпринять еще одну широкомасштабную операцию. 30 апреля 1970 года он объявил о том, что армия США при поддержке с воздуха вступила на территорию Камбоджи с целью уничтожить «командные пункты вооруженных сил Северного Вьетнама». Одновременно было заявлено об усилении бомбардировок Демократической Республики Вьетнам[44].

Запущенное через год после объявления о постепенном свертывании войны, американское вторжение в Камбоджу вызвало настоящую бурю. В течение нескольких часов сотни тысяч людей вышли на улицы. Столкновения с полицией происходили по всей территории США, а в последующие несколько недель четверо белых студентов были убиты в Кентском университете и двое чернокожих -- в университете Джексона. Кроме того, шестеро афроамериканцев были застрелены 11 мая в Огасте, штат Джорджия, когда полицейские открыли огонь по толпе, возмущенной убийством в тюрьме чернокожего. Днем ранее Общенациональный забастовочный центр сообщал о том, что 448 кампусов либо бастуют, либо вовсе закрылись, а в акциях протеста принимают участие около четырех миллионов студентов. За первую неделю мая нападениям подверглись тридцать центров интенсивной подготовки офицеров при университетах, а подразделения Национальной гвардии были введены на территории двадцати одного кампуса в шестнадцати штатах[45]. В итоге, Никсон вынужден был отступить, пообещав вывести войска из Камбоджи в течение тридцати дней. Действительно, он был настолько потрясен этими событиями, что 9 мая практически в одиночку отправился на встречу с участниками антивоенной демонстрации, с которыми у мемориала Линкольна пытался завязать бессмысленные разговоры на спортивные темы[46].

В эти дни впервые по поводу войны раскололось руководство американских профсоюзов. А из армии, по данным «WallStreetJournal», в мае ежедневно дезертировали 500 военнослужащих[47]. Властная верхушка также утратила монолитность: 250 сотрудников государственного департамента подписали антивоенную петицию, а Генри Киссинджеру молва приписывала высказывание о том, что «рвется сама ткань власти»[48].

 

Мобилизация новых приверженцев

Майские выступления 1970 года оказались последними антивоенными протестами столь значительной длительности. Аналогичным образом наступающее десятилетие не было отмечено такими масштабными бунтами в гетто, которыми отличались 1964--1968 годы. Но даже после того, как напряжение спало, а SNCC и SDS распались (первая организация с 1968 года постепенно угасала, а вторая с грохотом развалилась в ходе острейшей фракционной битвы в июне 1969-го), признаки уязвимости властной системы и обращения к радикализму все новых приверженцев по-прежнему встречались на каждом шагу.

Для начала следует сказать, что впервые за все послевоенное время США столкнулись с серьезными экономическими трудностями. Издержки вьетнамской войны выходили Америке боком: прочие капиталистические экономики крепли относительно экономической системы Соединенных Штатов, доллар обвалился, а бюджетный дефицит страны вышел из-под контроля[49]. В итоге, и на экономическом фронте Никсон был вынужден отступить: он установил контроль над зарплатами и ценами, объявил о том, что доллар больше не может свободно обмениваться на золото, тем самым в одностороннем порядке отказавшись от базовых принципов бреттонвудской системы, работавшей после Второй мировой войны. Одновременно обнародование в 1971 году так называемых «PentagonPapers» и уотергейтский скандал погрузили страну в глубочайший политический кризис, продолжавшийся с 1972-го по 1974 год.

Пространство радикальной деятельности расширялось в той же мере, в какой слабел авторитет правительственной власти. В недрах нескольких движений начали складываться более изощренные подходы к организации, а активизм значительно укрепился в тех сферах, в которых в 1968 году он только начинал зарождаться. Что наиболее важно, массовым оставалось черное освободительное движение, одновременно обретавшее новые организационные и программные формы. Партия «Черные пантеры», в 1968 году названная Эдгаром Гувером «величайшей угрозой внутренней безопасности США»[50], в 1969--1970 годах достигла пика своего влияния и всей своей деятельностью показывала, что городская чернокожая молодежь способна не только бесчинствовать на улицах, но и объединяться в рамках дисциплинированной революционной организации. Учрежденная в 1969 году в Детройте, Лига революционных черных рабочих и подобные ей формирования показали, какой властью обладают негритянские рабочие на своих конвейерных линиях.

В кампусах в тот же период возник целый букет новых черных объединений, а гибридные формы национализма и социализма стали довольно мощной идеологической силой среди чернокожих студентов. В сентябре 1970 года в Атланте в присутствии 3,5 тысяч делегатов был основан радикально националистический Конгресс африканских народов. В мае 1972 года по стране прокатились первые «марши африканского освобождения», среди 60 тысяч участников которых 30 тысяч вышли на улицы в федеральной столице. Еще больше людей участвовали в аналогичных акциях через год. Состоявшийся в марте 1972 года Общенациональный политический конвент чернокожих собрал 8 тысяч участников, образовавших на основе радикальной программы Национальную черную ассамблею. Позже историк Маннинг Марэйбл назвал это собрание «наивысшей точкой националистического подъема чернокожих американцев за все послевоенное время»[51].

Если говорить об антивоенном движении, то состоявшийся в октябре 1969 года «общенациональный мораторий» против войны во Вьетнаме вовлек миллионы американцев в «беспрецедентное выражение общественного недовольства, когда-либо наблюдаемое в США»[52]. 15 ноября 1969 года от 500 до 800 тысяч граждан приняли участие в демонстрации протеста, крупнейшей за всю американскую историю. После 1970 года возмущение войной в Камбодже втянуло в антивоенную активность новые общественные группы, и 24 апреля 1971 года на улицы Вашингтона вновь вышли полмиллиона человек. За недели, предшествовавшие этой демонстрации, «Ветераны Вьетнама против войны» провели знаменитую операцию «DeweyCanyonIII», с которой связаны многие из наиболее драматичных эпизодов истории антивоенной борьбы. Операция началась с шествия 1,5 тысяч ветеранов, солдатских матерей и вдов к Арлингтонскому кладбищу. На территорию мемориала их не пустили, и в тот вечер по каналам телевидения прошли многочисленные интервью с ветеранами-активистами, а также с плачущими женщинами погибших солдат. Кульминацией операции стал день, когда сотни ветеранов бросили свои боевые награды на ступени Капитолия. Открывая акцию, бывший морской пехотинец заявил: «Мы выбрасываем эти награды, ибо они есть символ бесчестия, стыда и бесчеловечности»[53]. К тому моменту «Ветераны Вьетнама против войны», начинавшие как горстка единомышленников, насчитывали 11 тысяч членов, работу которых организовывали 26 региональных координаторов. Организация включала также левое крыло, не только протестовавшее против американской интервенции, но и желавшее победы вьетнамцам[54].

Спустя неделю после марша, 24 апреля, была предпринята попытка парализовать деятельность правительства с помощью акций гражданского неповиновения; эти протесты сопровождались огромным числом арестов (позже 12 614 из них были признаны незаконными)[55]. В 1972 году антивоенный настрой также сохранялся, несмотря на то, что демонстрации стали более редкими. Причем в протесты постоянно вливались новые группы: например, Союз вьетнамцев в США, поддерживавший мирную платформу Национального фронта освобождения Южного Вьетнама. В январе 1973 года было, наконец, подписано Парижское соглашение о прекращении огня.

Между тем, сбои начал давать самый главный инструмент, с помощью которого Вашингтон навязывал свою волю во всем мире. В вооруженных силах США царил небывалый разлад. В 1968 году в Колумбии, штат Южная Каролина, открылась первая антивоенная кофейня для солдат; вскоре таких заведений появилось великое множество. Значительное распространение получила и антивоенная печать, адресованная военнослужащим: между 1968-м и 1972 годами количество таких изданий, выпустивших хотя бы один номер, достигало 227[56]. Ежегодно в День вооруженных сил в стране проходило больше антивоенных демонстраций, чем официальных мероприятий, причем даже в тех местах, которые традиционно считались оплотом военных. Например, подлинным политическим землетрясением для Техаса стало 15 мая 1971 года, когда почти тысяча военнослужащих с военной базы Форт-Худ прошла антивоенным маршем по улицам городка Килин.

Еще более взрывоопасной была ситуация в частях действующей армии, дислоцированных во Вьетнаме. Согласно официальным данным, с 1969 года по июль 1972 года произошло более 550 вооруженных нападений нижестоящих чинов на собственных офицеров, причем, в результате, 86 военнослужащих погибли[57]. Между августом 1969-го и апрелем 1972-го в войсках имели место десять «крупных» мятежей и незафиксированное число более «мелких» инцидентов[58]. Всю глубину кризиса, поразившего вооруженные силы, запечатлела не какая-нибудь радикальная газета, а официальный армейский журнал. В июне 1971 года полковник армии США заявлял на его страницах следующее:

 

«По всем видимым признакам американская армия в Южном Вьетнаме приближается к состоянию полного коллапса, когда солдаты и целые подразделения отказываются идти в бой, а убийства офицеров и потребление наркотиков становятся обычным явлением. Наш моральный дух не просто низок -- солдаты близки к бунту. […] Дисциплина и боеспособность американских вооруженных сил, за немногими исключениями, ниже и хуже, чем за все нынешнее столетие, а может быть, и за всю историю США»[59].

 

В то время, как армия переживала все эти стрессы, на «гражданке» те слои и группы населения, которые преимущественно и непропорционально подпадали под призыв, начинали возмущаться еще громче. 3 марта 1968 года более тысячи американских студентов мексиканского происхождения, обучавшихся в Высшей школе Линкольна, в Лос-Анджелесе, начали забастовку. Она положила начало целой серии студенческих забастовок, подталкивавших новое поколение «чиканос» к радикальному активизму[60]. В том же году была основана социалистическая организация, объединившая мексиканских рабочих и получившая название «Центр автономного социального действия -- Всеобщее братство рабочих» (Center for Autonomous SocialAction -- GeneralBrotherhoodofWorkers). В марте 1969 года состоялась первая Общенациональная конференция молодежи «чиканос» за освобождение, принявшая специальный манифест -- «ElPlanEspiritualdeAztlán». А через месяц американские студенческие лидеры мексиканского происхождения, объединившиеся вокруг этой платформы, основали собственное движение -- ElMovimientoEstudiantilChicanodeAztlán.

В 1970 году жесткая кампания забастовок и бойкотов, развернутая по инициативе Объединенного профсоюза сельскохозяйственных рабочих еще в сентябре 1965 года, увенчалась победой: двадцать шесть производителей винограда были вынуждены подписать контракты с лидером этого профобъединения Сесаром Чавесом. Через месяц после этого события, в ходе так называемого «моратория “чиканос”», более 20 тысяч человек вышли на антивоенный марш, ставший крупнейшим за всю историю Лос-Анджелеса. Демонстрация была атакована полиций, застрелившей трех мексиканцев, включая известного журналиста Рубена Салазара, мирно сидевшего в баре неподалеку. Это вызвало гнев испаноязычного сообщества по всей стране. В последующие два года политическая партия « LaRazaUnida», основанная в 1969 году, распространила свое влияние по всему юго-востоку США, предоставив радикальному крылу движения «чиканос» прочную организационную основу.

1968-й и последующие годы были отмечены зарождением и быстрым подъемом азиатского движения в США[61]. Азиатско-Американский политический альянс, основанный весной 1968 года в университете Беркли, в Калифорнии, стал первым политическим объединением американцев азиатского происхождения. (Прежние организации китайцев, японцев, филиппинцев, корейцев и иных выходцев из Азии формировались на базе одной этнической группы.) Летом 1968 года состоялась первая общенациональная конференция азиатских студентов, а азиатские студенческие группы сыграли заметную роль в борьбе за введение в университетские учебные программы этнических исследований. Активность азиатской молодежи постоянно нарастала; молодые активисты сосредотачивались на расистском характере американской войны во Вьетнаме, сеяли возбуждение в этнических кварталах американских городов и налаживали контакты между радикальными азиатскими сельхозрабочими и левыми активистами-ветеранами старших поколений. Влияние революционных идей неуклонно росло: не в последнюю очередь это происходило из-за того, что левые силы пользовались огромным престижем в Азии. Среди них были коммунистические партии во Вьетнаме, Китае и Корее, повстанцы-коммунисты на Филиппинах, радикальные студенческие группы в Японии.

Одновременно проходило становление радикального молодежного движения, опиравшегося на значительную поддержку снизу, в рамках так называемого «нового пробуждения» пуэрториканцев в Нью-Йорке и прочих местах их компактного проживания[62]. Главным его представителем стала основанная в 1969 году партия «Молодые лорды», организационно скопированная с негритянской партии «Черные пантеры» и всего за несколько лет стяжавшая поддержку тысяч членов. Подъем радикальных настроений среди пуэрториканцев в США происходил на фоне стремления к независимости на самом острове, выразителем которого стала Социалистическая партия Пуэрто-Рико (PSP), учрежденная в 1971 году. Весной 1973 года в основании ее континентального отделения участвовали более 2 тысяч делегатов-пуэрториканцев.

В тот самый момент, когда PSP поднимала знамя пуэрториканского освобождения над Нью-Йорком, в самом центре страны разворачивалась еще одна, причем самая настоящая, битва за суверенитет. 27 февраля 1973 года группа индейцев захватила местечко Вундед-Ни, в резервации Пайн-Ридж, штат Южная Дакота, и на протяжении семидесяти одного дня отбивала атаки агентов ФБР, местной милиции и федеральных войск[63]. Возрождение индейского движения произошло в начале 1960-х годов, но общенациональное значение оно приобрело после полуторагодичной оккупации острова Алькатрас, неподалеку от Сан-Франциско, начавшейся в ноябре 1969 года. В свою очередь, конфликт в Вундед-Ни убедительно продемонстрировал силу альянса, налаженного между индейскими старейшинами и молодыми активистами из Американского индейского движения, а также всю глубину недовольства индейцев США своим положением.

 

В повестку дня вносятся более сложные вопросы

Хотя катаклизмы 1968--1973 годов и не породили революционной ситуации, они самым решительным образом преобразили политический ландшафт США. Социальный протест вышел за обычные рамки, а требования коренного переустройства общественной системы получили широкую поддержку. Традиционные центры власти более не могли полностью контролировать ход событий. На политическую сцену вышли массы «простых людей», выступавших теперь в качестве самостоятельных акторов. Радикализм перестал быть диковинным увлечением горстки маргиналов -- он стал составляющей мейнстрима.

Новая ситуация ставила перед активистами более сложные вопросы, нежели те, которые им приходилось решать в предшествующее десятилетие. Преодоление правовой сегрегации стало колоссальным ударом по укоренившейся системе власти и сопровождалось вспышками насилия, но к 1964--1965 годам почти все представители истеблишмента, за исключением самых отъявленных реакционеров, понимали, что согласие с этими переменами менее опасно для системы, нежели дальнейшие попытки сопротивляться им. Точно так же существование движения за мир отнюдь не приветствовалось творцами американской внешней политики, но, пока это движение не высказывало явных симпатий «противной стороне», его можно было терпеть. В конце 1960-х годов, однако, эти молчаливые договоренности были нарушены. Борьба с расизмом ныне порождала требования, которые покушались на структурные основания общественного неравенства. Возмущение по поводу войны во Вьетнаме обернулось вызовом самим основам внешней политики Соединенных Штатов и даже выражением солидарности с «врагом».

Кроме того, критика социального неравенства и внешней политики, как на интеллектуальном, так и на практическом уровне, начала сопрягаться с массовыми движениями. Теперь не только диссиденты призывали Соединенные Штаты жить в согласии с теми благородными идеями, на которых они некогда основывались. Все громче звучали голоса тех, кто заявлял, что история США и капиталистической системы в целом вообще противоречит этим идеалам. Сотни тысяч людей, представлявших миллионы, несли на улицы американских городов свое убеждение в том, что социальные преобразования не должны ограничиваться лишь реформами. В рядах протестующих были тысячи тех, кто считал себя революционерами и был готов посвятить революции всю свою жизнь. Все ключевые институты американского капитализма подвергались отрицанию. Американская гегемония в капиталистическом мире тоже пошатнулась, а возможности Вашингтона проводить свои интересы в «третьем мире» были серьезно подорваны. Наблюдателям самых разных политических взглядов казалось, что развал международной империи США продолжится, усугубляя классовые, расовые и идеологические противоречия в самой Америке.

Как оказалось впоследствии, капитализм той поры действительно стоял на пороге глубочайших структурных перемен. Сегодня практически все аналитики характеризуют начало 1970-х годов как рубеж, завершивший послевоенный экономический бум и открывший новую фазу капиталистического развития[64]. (Среди прочего можно отметить, что средняя еженедельная зарплата американских рабочих с учетом инфляции, возраставшая в 1950-е и 1960-е, достигла пика в 1973-м и затем снижалась до самой середины 1990-х, когда в ней снова наметился некоторый рост[65].) Но специфические контуры этой новой фазы лишь отчасти предчувствовались в то время и оказались вовсе не такими благоприятными для дальнейшего нарастания левых настроений, как виделось революционному крылу поколения 1968 года. Вместо того, чтобы открыть сезон всеобщего (пусть даже прерывистого и трудного) натиска прогрессивных сил, экономическая реструктуризация 1970-х годов подтолкнула консервативное возрождение, которое к концу десятилетия увенчалось избранием Рональда Рейгана президентом США.

Впрочем, в 1968 году пришествие Рейгана было делом далекого будущего. В 1968--1973 годах тысячам молодых людей казалось, что впереди фундаментальные перемены, и они всеми силами пытались наполнить эти перемены революционным смыслом. Вопросы, озадачивавшие тогда многих, были классическими вопросами революционеров. Как наиболее эффективно организовать революцию? Каковы идеология, стратегия, организация, наилучшим образом работающие на дело революции? Ощущение безотлагательности перемен и полемическое неистовство, охватывавшее молодых революционеров той поры, ныне зачастую высмеиваются. Но их целеустремленность была ярчайшим показателем того, сколь серьезно молодые радикалы относились к своей задаче и насколько тесно они увязывали собственные усилия со страданиями и чаяниями народов всего земного шара. Для тысяч, и даже десятков тысяч, «система» тогда выступала главным врагом, а подготовка революции -- первейшей жизненной целью.

 

Перевод с английского Андрея Захарова