Михаэль Мертес (р. 1953) -- немецкий публицист и общественный деятель. В 1987--1998 годах -- советник федерального канцлера Гельмута Коля по вопросам внешней политики, в 1998--2006 годах -- журналист. В настоящее время является государственным секретарем по делам федерации и взаимодействию с Европейским союзом федеральной земли Северный Рейн -- Вестфалия.

Светлые и темные легенды о 1968 годе

В Германии -- прежде всего, на западе страны и в Западном Берлине -- 1968 год отсылает не только к последовательности исторических событий, но и своего рода мифу. Слово «миф» означает в данном случае повествование о реальных событиях, оказавших существенное влияние на последующий ход истории. В нашем случае такое повествование слагается из светлых и темных легенд.

Если верить светлой легенде, то 1968 год обозначил разрыв с глубоко укоренившимися в немецкой культуре авторитарными традициями, став первым столкновением национал-социалистского прошлого и нового западногерманского общества, открытого и свободного. Эта историческая перемена, по словам Юргена Хабермаса, повлекла за собой «фундаментальную либерализацию» и ознаменовала становление «антифашистской федеративной республики».

Темные легенды 1968 года, напротив, повествуют о разрушительных нападках «новых левых» на те ценности и добродетели, без которых Западной Германии не удалось бы построить свободную и экономически успешную демократию на тех духовных и материальных обломках, что остались после 1945 года. С 1968 года антизападный и антилиберальный экстремизм занимает в нашем обществе прочные позиции; наивысшей точкой его подъема стал террор «Фракции Красной армии» (RoteArmeeFraktion-- RAF), а совокупным итогом становятся значительные подвижки в политическом спектре ФРГ.

Вопрос о правильном толковании событий 1968 года поднимался не только в юбилейном 2008-м. Подобные дебаты вспыхивали, например, каждый раз, когда перед германским президентом стоял вопрос об амнистировании участников террористических актов -- членов созданной в том же, 1968, году RAF. В конце 2004 года в берлинском районе Кройцберг на рассмотрение суда была вынесена инициатива о переименовании части улицы Кох-Штрассе в Руди-Дучке-Штрассе -- в честь видного идеолога и руководителя «новых левых». В итоге, было принято положительное решение. Но, когда в 2008 году его воплотили в жизнь, по иронии судьбы оказалось, что новая Руди-Дучке-Штрассе непосредственно примыкает к Аксель-Шпрингер-Штрассе, названной так в честь основателя знаменитого издательства, которое выступало главным оппонентом «новых левых» в немецких средствах массовой информации.

В 2007 году Кай Дикманн (р. 1964), главный редактор выпускаемой Шпрингером ежедневной газеты «Bild», спровоцировал острую полемику в обществе, опубликовав книгу под названием «Большой самообман»[2]. («Bild», издающаяся тиражом в три с половиной миллиона экземпляров, остается наиболее популярной в Германии бульварной газетой.) В интервью швейцарскому еженедельнику «Weltwoche» автор следующим образом суммировал свои тезисы:

 

«Я бы описал 1968 год как эпохальный прорыв немецкого общества в направлении эгоцентризма, лени и посредственности. В данном смысле он стал важной исторической вехой, негативные последствия которой мы испытываем на себе до сих пор. 1968 год внес в нашу жизнь слепое доверие к государству, ненависть к самим себе, потерю идентичности».

 

Осенью 1998 года, когда в очередную годовщину тех событий социал-демократ Герхард Шрёдер прервал шестнадцатилетнее канцлерское правление христианского демократа Гельмута Коля, оппоненты СДПГ говорили о состоявшейся смене власти не иначе, как о триумфе левых активистов, которые пришли в общественные институты как раз благодаря 1968 году. Элизабет Ноэль-Нойманн, многолетний директор Института демоскопии в Алленсбахе, в том же контексте упоминала «запоздалую победу левого духа времени»[3]. А сам Шрёдер в обращении к правительству 10 ноября 1998 года преподнес электоральный триумф возглавляемого им союза социал-демократов и зеленых как эпохальную смену поколения 1945 года поколением 1968 года, ориентированным в будущее.

Более того, выступая против авторитарного наследия и рассуждая о новаторских общественных и политических моделях, новый канцлер позиционировал себя в качестве ответственного политика, который (по крайне мере, такой вывод должны были сделать слушатели) способен преодолеть роковые традиции немецкого менталитета.

 

Исторический контекст

Мифологизация 1968 года начинается с «вписывания» этого периода в более широкую историческую рамку. В светлых и темных легендах 1968 год выступает отправной точкой, с которой в западноевропейском обществе открывается драматический и довольно продолжительный период смены ценностей. Однако нынешние социально-экономические исследования, в особенности работы Гельмута Клагеса[4], свидетельствуют, что упомянутая смена ценностей ни в коем случае не была следствием 1968 года, а, как раз наоборот, относилась к факторам, которые предопределили его оригинальность. С самого начала 1960-х годов и вплоть до середины того десятилетия можно было наблюдать, как общественное уважение к самодисциплине гаснет, а стремление к индивидуальному самовыражению, напротив, крепнет. Все большее распространение получали такие ценности, как независимость и свобода личности, в то время как послушание и подчинение утрачивали былой авторитет.

Распространение индивидуализма и гедонизма, особенно в вопросах сексуального самоопределения, и вытеснение традиционных установок стали, прежде всего, следствием «экономического чуда» 1950-х годов, которое позволило все большему числу западных немцев удовлетворять постоянно растущие потребительские запросы. За волной «обжорства» последовала волна «путешествий», а потом и «сексуальная революция». С середины 1960-х годов резко возросло число разводов, и было бы абсурдно заявлять, что данный факт явился результатом студенческих протестов 1968 года. Можно привести и еще один пример: с 1965 года в ФРГ сокращается рождаемость, которая в настоящий момент является едва ли не самой низкой в мире. Сексуальное освобождение нельзя объяснять исключительно появлением противозачаточных средств (в Западной Германии они появились на рынке в 1961 году), тем более что даже в конце 1960-х ими пользовались только 20% женщин. Причина падения рождаемости лежит, скорее, в социальных сдвигах -- в возросшем благосостоянии и, как следствие, ином отношении к жизни.

С немецкой точки зрения, комбинация цифр «1968» символизирует период между июнем 1967 года, когда в Западном Берлине на демонстрации, организованной против приезда иранского шаха, полицейские застрелили студента Бенно Онезорга, и октябрем 1969 года, когда Вилли Брандт, первый социал-демократический канцлер за всю историю ФРГ, обращаясь к правительству, произнес следующие крылатые слова: «Мы отнюдь не подошли к завершению нашей демократии -- напротив, мы положили ей подобающее начало».

Отрезок между 1967-м и 1969-м, в свою очередь, относится к историческому периоду, который порой называют «длинными 1960-ми» и который располагают между 1958-м и 1973 годами. В 1958 году в Западной Германии развернулось движение против ядерной угрозы, которое в 1960-е годы перетекло в так называемые «Пасхальные марши». Одновременно 1958 год стал рубежом, с которого началось широкое распространение музыкальной поп-культуры среди молодежи. В конце 1950-х годов происходит также переход от индустриального общества к обществу сферы услуг. Одновременно своей кульминации достигла всеобщая вера в безграничность социального и экономического прогресса. Окончание же «длинных 1960-х» пришлось на энергетический кризис 1973 года, после которого прежние прогрессистские упования уже не казалась столь убедительными. Интересно, что как раз за год до нефтяного кризиса Римский клуб в своем докладе «Пределы роста» изобличил надежду на безграничное экономическое развитие как иллюзию.

 

Поколения 1968-го и 1989 годов

В Германии почти невозможно взглянуть на 1968 год со стороны, отвлеченно, так как сами действующие лица того времени до сих пор активно пытаются разобраться в истинном значении случившихся тогда событий. О каких действующих лицах идет речь? Официально их объединяют в понятие «поколение 1968 года». Именно поколение стоит за этими цифрами. Однако само понятие вошло в оборот лишь недавно. По мнению Норберта Фрая (р. 1955), которому мы обязаны всеобъемлющим повествованием на данную тему, понятие «поколение 1968» впервые появилось примерно в середине 1980-х годов[5].

С начала 1990-х годов в Германии становится привычкой, а не просто модой, структурировать дебаты на исторические темы, соотнося наиболее важные вехи с тем или иным поколенческим рубежом. Так, принято говорить о поколениях 1933-го, 1945-го и, наконец, 1968 года. С недавних пор этот ряд пополнился еще и поколением 1989 года, то есть той возрастной когортой, политическое сознание которой сложилось под влиянием событий 1989--1991 годов (падения Берлинской стены, воссоединения Германии, распада Советского Союза).

В современном понимании поколение 1968 года составляют немцы, родившиеся в 1940-е годы, иными словами, та возрастная группа, которая сейчас пребывает в пенсионном возрасте. Но если присмотреться внимательнее, то, пожалуй, только некоторую часть из этих людей было бы правильно относить к поколению 1968 года. Дело в том, что политический феномен 1968 года ассоциировался, прежде всего, со студентами и определенной долей образованной элиты. Надежды многих студенческих активистов на то, что искра их протеста распространится на рабочий класс и разожжет пролетарскую революцию, оказались не более чем иллюзиями.

В нынешней Германии ветеранам 1968 года остается только предаваться воспоминаниям и уныло рассказывать друг другу героические истории о былом. Многие из них сами давно стали той буржуазией, против которой некогда боролись. В зависимости от того, по какую сторону баррикад им довелось оказаться в «красное десятилетие» 1967--1977 годов (формулировка Герда Кёнена[6]), в их рассказах преобладают хвалебные или критические ноты.

Наибольшим сюрпризом к юбилейному 2008 году явилась книга, принадлежащего к «поколению 1968 года», Гётца Али (р. 1947) «Наша борьба»[7]. (Для немецкого читателя важен сразу бросающийся в глаза намек на известную книгу Гитлера.) Али проводит параллель между духом 1968 года и настроениями 1933 года, то есть временем, когда власть захватили национал-социалисты. Поколение 1968 года, полагает он, есть плохая копия родителей -- поколения 1933 года: они так же «представляли себя в качестве движения, которое сметет республиканскую систему с исторической сцены».

Этого автора упрекают за его чрезмерно критические взгляды. Однако бесспорным остается тот факт, что в рядах поколения 1968 года имелись течения, пропагандировавшие антикапитализм, антиамериканизм, антисемитизм, отказ от правового и конституционного государства, то есть центральные постулаты экстремистских и антидемократических идеологий. И в этой связи едва ли случаен тот факт, что левый экстремист Хорст Малер (р. 1936), одна из центральных фигур RAF, в настоящий момент является самым известным немецким неонацистом (причем от приставки «нео-» в данном случае вполне можно отказаться). Еще меньшим совпадением является и то, что в Италии и Германии, странах, породивших фашизм и нацизм, 1968 год вызвал к жизни сразу две крайне жесткие террористические организации: «Красные бригады» и RAF.

Вопреки предельной публичности дискуссии о смыслах 1968 года, главной тенденцией исторической объективации этой памятной даты и превращения ее в музейный феномен остается безудержный субъективизм. Наглядным подтверждением тому стали последние выставки: например, «Искусство и мятеж -- художественное наследие 1968 года» в Берлинской академии художеств (апрель--июль 2008 года) или «Короткое лето -- долгий эффект» в Историческом музее во Франкфурте-на-Майне (май--август 2008 года). Любопытно, что историки, принадлежащие к поколению 1989 года, смотрят на феномен 1968-го более трезво. Они, пожалуй, стали первой возрастной группой, которая рассматривает эту тему под общегерманским углом зрения.

Федеральный канцлер Ангела Меркель (р. 1954), будучи в 1968 году гражданкой ГДР, выразила в интервью газете «SüddeutschenZeitung» свое изумление по поводу того, что феномен «поколения 1968 года» неизменно связывают с Западной Германией. По ее словам, события того времени не были «исключительно германскими -- то было международное движение, ставшее поистине глобальным. Да, в Германии оно проявило себя особым образом, но изначально зародилось не здесь». Так, для ГДР решающее значение имел разгром Пражской весны 1968 года, за которым последовал отток критически настроенной интеллигенции из Восточной Германии в Западную. Те же, кто остался, с одной стороны, смирились, а с другой стороны, надеялись на позитивные изменения после передачи власти в 1971 году, когда на смену Вальтеру Ульбрихту пришел Эрих Хонеккер.

 

Изменения в Западной Германии после 1968 года

Важным шагом к преодолению германоцентризма в воззрениях на 1968 год стала организованная в 1996 году Немецким историческим институтом в Берлине конференция, итоги которой были опубликованы как раз к юбилейному 1998 году под названием «1968 год: мир стал другим»[8]. То, что немцы смогут осмыслить 1968 только в глобальном контексте, к тому моменту признали почти все. Всемирное значение 1968 года не отменяет, впрочем, того факта, что «1968-й» привнес значительные изменения в жизнь самой ФРГ. В кратком изложении они сводятся к нижеследующему:

(1) Образование «большой коалиции» христианских демократов и социал-демократов (1966--1969) способствовало зарождению за пределами парламента движения, которое взяло на себя роль оппозиции, пусть и численно слабой, но, тем не менее, способной блокировать изменение Конституции ФРГ. (Уместно напомнить, тогда в Бундестаге 447 депутатам обеих правящих фракций противостояли лишь 49 депутатов-либералов.) На левом фланге политического спектра это движение, возглавляемое Руди Дучке, именовало себя «внепарламентской оппозицией» (Auβerparlamentarische Opposition -- APO). Между тем, на правом фланге возросло число сторонников основанной в 1964 году правоэкстремистской Национал-демократической партии Германии, которая в 1969 году едва не прошла в Бундестаг.

(2) 1968 год приходится на тот временной промежуток, по окончании которого -- в 1982 году -- христианские демократы утратили позиции правящей партии. 1968 год также лежит между окончанием правления Конрада Аденауэра (1949--1963) и началом канцлерства Вилли Брандта (1969--1974). Смена власти в 1969 году засвидетельствовала изменившееся отношение западногерманского народа к собственному общественному укладу. Пока дети буржуазии протестовали против капитализма, «бундесбюргеры» начала 1970-х годов с восторгом наблюдали упрочение «общества всеобщего благоденствия» и строительство «государства всеобщего благосостояния». Разделение Германии первоначально воспринималось как временная реальность. Однако «новая восточная политика» коалиции социал-демократов и либералов постепенно положила конец надеждам на скорое воссоединение страны.

(3) Рассматриваемые выше легенды гласят, что только поколение 1968 года -- в отличие от «родительского» поколения 1933 года -- отважилось на открытое выступление против первопричин и преступлений национал-социализма. Да, действительно, когорта 1968 года вписала новую главу в историю этого противоборства, которую можно было бы озаглавить так: «Капитализм ведет к фашизму». В современной Германии данное положение почти не находит сторонников, хотя некогда оно поддерживалось большинством «новых левых». Сейчас трудно не признать, что его пропагандисты недооценивали национал-социализма, интерпретируя его как крайнее проявление либерализма и немецкий вариант фашизма, но при этом упуская из виду сам процесс формирования смертоносной расовой идеологии. В данном отношении недавно показанный германской телерадиокомпанией «WestdeutschenRundfunk» телевизионный сериал «Холокост» оказался куда более глубоким и стимулирующим событием, нежели нынешние рассуждения на ту же тему представителей поколения 1968 года.

 

Что осталось от 1968 года?

К общественным изменениям, связанным с комбинацией цифр «1968», не в последнюю очередь относится начавшаяся эрозия традиционной «социально-моральной среды», которая в послевоенный период привнесла существенный вклад в стабильность западногерманской партийной системы. (Новаторским подходом к разграничению консервативно-пролетарской, либерально-протестантской, социал-демократической и католической среды мы обязаны социологу Райнеру Лепсиусу.) Однако, как и многие другие явления, 1968 годом этот процесс был скорее форсирован, нежели инициирован.

Как того и требует противоречивая суть истории в гегелевском ее понимании, христианские демократы, главные противники протестующего «красного десятилетия», в конце концов, очнулись от летаргического сна. С 1968 года -- в основном под руководством Гельмута Коля, которого в 1973 году избрали лидером ХДС, -- они запустили процесс преобразования тяжелой на подъем «партии знати» в дееспособную и идейно мотивированную партию. Напомню, что к 1969 году, когда началось тринадцатилетнее правление социал-демократов, за христианскими демократами довольно прочно закрепилась репутация партии прошлого, утратившей контакт с молодежью, добивающимися эмансипации женщинами и культурной элитой. Объяснялась эта метаморфоза тем, что в духовной атмосфере, которую на много лет утвердил 1968 год, либерально-консервативные позиции, даже не считаясь устаревшими, тем не менее, неизменно выглядели как реакционные. Культурная гегемония левых была свергнута лишь на стыке 1989--1990 годов.

Начиная с энергетического кризиса на фоне более пристального анализа тех разрушительных последствий, которые принесла с собой идеология безудержного развития, становилось все более очевидно, что утопические надежды «новых левых» исчерпали себя. В итоге, одна часть активистов «внепарламентской оппозиции» пополнила ряды движения за мир и здоровую окружающую среду, из которого в 1980 году оформилась Партия зеленых. Изначально зеленые позиционировали себя как «антипартия» всех левых партий, но в дальнейшем их идейные установки сместились ближе к середине левого фланга. При этом они обзавелись репутацией довольно упорядоченной и стабильной партии, способной не только бороться за власть, но и удерживать ее. В мае 2008 года в Гамбурге зеленые составили правящую коалицию с христианскими демократами.

Поначалу в этом «черно-зеленом» гамбургском альянсе видели что-то вроде примирения заклятых врагов. Однако в действительности стоило, по-видимому, говорить об обуржуазившихся потомках поколения 1968 года, которые, наконец, сумели приспособиться к изменившимся общественным отношениям. И, хотя нельзя не признать чрезмерной обобщенности подобной формулировки, она, тем не менее, применима к большей части исторического пути от 1968 года до настоящего времени.

Итак, что осталось от 1968 года? Прежде всего, миф, который будет оставаться живым, пока ветераны 1968 года будут публично спорить между собой. Остались воспоминания о времени, которое было отмечено значительными противоречиями. С одной стороны, оспаривались традиционные авторитеты, с другой стороны, создавался культ выдающихся диктаторов, подобных Мао Цзэдуну. Нонконформизм в отношении социального большинства мирно соседствовал с насаждением единообразия внутри собственного коллектива. Усвоение протестных форм, рожденных борцами за гражданские права США, уживалось с преисполненным ненависти антиамериканизмом, который отнюдь не ограничивался критикой войны во Вьетнаме. От военной службы отказывались, оправдываясь пацифистскими убеждениями, но, защищая революционные принципы, не гнушались в том числе и терроризмом.

Осталось воспоминание о критике капитализма, которая -- наглядным примером тому стала личная эволюция Хорста Малера -- с легкостью трансформировалась в правоэкстремистские, антизападные и антисемитские теории заговора. Осталось удивление от того, что всего за одну декаду, -- а именно в «красное десятилетие» -- состоялся коренной переворот от наивного прогрессистского оптимизма к фундаментальному цивилизационному пессимизму.

«1968 год отнюдь не был годом, который все перевернул, ибо в тот момент изменения уже шли полным ходом, -- резюмирует Норберт Фрай, лучше других сумевший отразить дух того времени. -- Но после 1968-го не осталось почти ничего, что выглядело бы по-прежнему».

 

 

Перевод с немецкого Дарьи Эрнст